Похождения Гекльберри Финна

Мысль эта была для меня положительно невыносимой, я не мог думать ни о чем ином. Тем временем становилось все темнее. Вся обстановка была как нельзя более подходящей для того, чтобы дать тягу, но рослый здоровенный увалень Гейнс держал меня за руку. Вырваться от него было так же трудно, как высвободиться, например, из рук великана Голиафа. Он был в таком возбуждении, что шагал вперед с быстротою скорохода. Мне приходилось бежать, чтобы следовать за ним.

Дойдя до кладбища, толпа мгновенно хлынула туда и залила его словно волною реки, вышедшей из берегов. У могилы Питера оказалось, что заступов и лопат при нас имеется во сто раз больше, чем нужно. Никому, однако, не пришло в голову захватить с собой фонарь. Несколько молодцов тотчас же принялись раскапывать могилу под блеск сверкавшей временами молнии. Другой доброволец вызвался сбегать за фонарем в соседний дом, находившийся приблизительно в полумиле отсюда.

Работа в рыхлой земле продвигалась очень быстро, несмотря на то, что становилось все темнее. Под конец хлынул дождь. Ветер завывал все ужаснее, и молнии сверкали все ярче. Гром грохотал у нас над самыми головами, но все были до такой степени заняты, что ни кто не обращал на это ни малейшего внимания. На мгновение становилось светло, как днем. При ослепи тельном блеске молнии можно было ясно различить каждое лицо в громадной толпе, заполнившей собою кладбище. Я видел совершенно явственно кучи грязи, которые выбрасывали лопатами из могилы. В следующее мгновенье все снова скрывалось в непроглядном мраке.

Наконец гроб вырыли из могилы и начали отвертывать винты, которыми прикреплена была крышка. Тогда началась опять страшная давка, так как всем хоте лось подойти как можно ближе. Мрак, окутывавший решительно все кругом, придавал этой толкотне и давке, по крайней мере для меня лично, еще более страшный, удручающий характер. Гейнс, стараясь протискать ся сквозь толпу, тащил меня за собой и сжимал мою руку до боли. Он делал это, по-видимому, совершенно инстинктивно, так как был сам до того возбужден, что, без сомнения, окончательно забыл о моем присутствии. Он страшно задыхался и тяжело дышал.

Внезапно сверкнувшая молния облила на мгновение все кладбище ослепительно ярким сиянием. При этом кто-то из стоявших близ самого гроба воскликнул:

– Вот так штука!.. Провалиться мне в тартарары, если мешок с золотом не лежит на груди у покойника!

Подобно всем присутствующим, Гейнс вскрикнул, выпустил мою руку и стремительно бросился вперед, чтобы прочистить себе дорогу к гробу и взглянуть собственными глазами на такое чудо. Понятно, что я, не теряя времени, ускользнул и, несмотря на густой мрак, поспешно выбрался на дорогу.

Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я улепетывал бегом, хотя на дороге никого, кроме меня, не было, если не принимать в расчет мрак, такой густой, что в нем можно было бы, казалось, повесить топор. Впрочем, сквозь этот мрак сверкали временами молнии и беспрерывно лил дождь среди гудевшего ветра и бурных раскатов грома. Смею уверить, что темная ночь и гроза доставляли мне в данном случае величайшее удовольствие.

Добежав до города, я убедился, что улицы совершенно пусты, так как местные жители, оставшиеся дома, не решались выходить в такую грозу. Это мне было, если можно так выразиться, как нельзя на руку. Я не имел надобности пробираться разными закоулками, а пустился бегом прямо по главной улице. Приближаясь к нашему дому, я начал в него вглядываться. Там было, однако, темно, и меня охватило, сам не знаю почему, грустное разочарование. Но вот в последнее мгновение, когда я пробегал как раз мимо, появился в окне у Мэри-Джен яркий свет условленного нами сигнала. Она зажгла свечу и поставила ее на окно. Кровь внезапно хлынула к моему сердцу с такой силой, что оно грозило разорваться. В следующее мгновение дом и весь город остались за мною во мраке. По-видимому, мне в этой жизни никогда не суждено побывать там вторично. Могу сказать толь ко, что Мэри-Джен лучшая из девушек, с которыми мне вообще доводилось встречаться. Ни у одной из них не оказывалось такого доброго, честного, энергичного характера. Оставив позади себя город и про бежав вдоль берега вверх против течения достаточно далеко, чтобы можно было без особенных усилий до браться оттуда до песчаной косы, где был спрятан наш плот, я начал тщательно высматривать лодку, которую можно было бы позаимствовать. При свете блеснувшей молнии мне удалось разглядеть челн, привязанный просто-напросто веревкой, тогда как большинство других лодок были на цепи. Песчаная коса находилась далеко от берега, как раз посередине реки, но я не терял времени и добрался до нее очень проворно. Причалив к плоту, я почувствовал себя до такой степени утомленным, что охотно бы в растянулся и попытался тотчас же отдышаться. Я этого, однако, не сделал и, вскочив на плот, немедленно вскричал:

– Живее, Джим, пошевеливайся! Отчаливай скорее!.. Слава Богу, мы от них избавились…

Джим немедленно оттолкнул плот от песчаной косы и, не помня себя от радости, направился ко мне с рас простертыми объятиями. В это мгновение сверкнула молния, ярко осветившая его лицо, и я до такой степе ни испугался, что, потеряв равновесие, упал за борт. Я совершенно забыл, что он изображал собою престарелого короля Лира и утопленника араба в одном лице. Внезапно увидев его, я до такой степени перепугался, что ноги у меня подкосились. К счастью, Джим не медленно вытащил меня из воды, принялся меня ласкать, обнимать, прижимал меня к своему сердцу, и т. д. и т. д. Вообще, он был несказанно рад тому, что я вернулся и что мы благополучно освободились наконец от короля и герцога. Я прервал его радостные возгласы заявлением:

– Повремени маленько! Отложим это до завтрака. Теперь отвязывай живее причал и пусти плот по течению.

Спустя каких-нибудь две секунды мы уже действительно плыли вниз по реке. Я лично испытывал величайшее удовольствие, сознавая, что мы опять свободны на широком просторе могучей реки, где никто не стесняет более нашей свободы. Я невольно под прыгнул от радости и, привскочив, прищелкнул не сколько раз каблуками в воздухе. Проделав этот интересный маневр три раза, я уловил, однако, хорошо знакомый мне звук и, задержав дыхание, начал прислушиваться. Мгновение спустя над водой опять сверкнула молния, и я действительно увидел обоих негодяев, плывших к нам на лодке. Они как раз налегали на весла и поворачивали лодку прямо к нам. Это были король и герцог.

Я бросился тогда навзничь, прямо на палубу и в отчаянии отказался от всякой борьбы с судьбою. Мне стоило больших усилий удержаться при этом от слез.

Глава XXX

Собираются учинить надо мной расправу. – Ссора. – Могущественный довод.

Как только лодка пристала к плоту, король подо шел ко мне и, встряхнув меня за шиворот, сказал:

– Ты, значит, хотел от нас удрать, щенок? Уж не надоело ли тебе наше общество?

Я возразил на это:

– Нет, ваше величество, вовсе нет! Пожалуйста, не трогайте меня, ваше величество…

– Ну, в таком случае живо говори: какой именно был у тебя умысел, или я вытряхну из тебя все нутро!

– Клянусь честью, я расскажу вам всю правду и ничего не скрою от вашего величества. Человек, которому меня сдали на руки, был очень добр ко мне и рассказывал, что в прошлом году у него умер сынишка, как раз одних лет со мной. Ему было жаль видеть такого же мальчика в опасном положении. При известии, что мешок с золотом оказался в гробу, все бросились к могиле, а человек, который должен был меня сторожить, воспользовался этим, отпустил меня, шепнув: «Ну, теперь улепетывай живее, если не хочешь быть повешенным!» Я не заставил повторять себе это дважды и бежал во всю прыть вдоль берега до тех пор, пока не нашел подходящий челнок. Приплыв к плоту, я попросил Джима отчаливать как можно ско рее, опасаясь, что меня нагонят и повесят. Я высказал Джиму при этом мои опасения, что вы и герцог навряд ли останетесь в живых. Нам обоим с Джимом очень взгрустнулось при этой мысли. Потом, увидев, что вы плывете к нам, я очень обрадовался. Можете спросить, если угодно, об этом Джима.

Негр подтвердил справедливость моих слов, но ко роль приказал ему молчать и возразил:

– Так я этому и поверю… Не на таковского на пали! – а затем принялся снова трясти меня за шиворот и объявил, что чувствует сильнейшее желание меня утопить. Герцог счел нужным тогда вмешаться в дело и объявил:

– Оставьте мальчика в покое, старый вы идиот. Разве вы поступили бы иначе на его месте? Да и теперь, когда вам удалось освободиться, наводили вы о нем, что ли, справки? Я этого, признаться, не упомню!

Король оставил меня тогда в покое, но принялся проклинать на чем свет стоит город и все его население. Герцогу это опять-таки не понравилось.

– Вы бы, черт возьми, лучше выругали хорошенько себя самого, так как вполне заслуживаете прова литься в самую что ни на есть преисподнюю, – заметил он. – Вы тут с самого начала держали себя очень неблагоразумно и всю свою роль играли из рук вон плохо, за исключением действительно замечательного хладнокровия, выказанного вами в последнем действии. Спокойная беззастенчивость, с которой вы утверждали, что на груди у Питера вырезана тоненькая голубая стрела, заслуживает и в самом деле величай шей похвалы. Это была гениальная идея, выполненная к тому же с величайшим апломбом. Ей именно мы и обязаны своим спасением. Не приди вам в голову эта блестящая мысль, нас задержали бы до прибытия багажа настоящих английских Уильксов, и тогда нам не удалось бы отвертеться от тюрьмы. Благодаря вашей изобретательности все городское население бросилось вместе с нами на кладбище, где мешок с золотыми оказал нам еще большую услугу. Если бы эти дураки не пришли в такое возбуждение и не забыли про все на свете в своих попытках пробиться в первые ряды, чтобы взглянуть на этот благодетельный мешок, нам пришлось бы спать эту ночь в тугих галстуках, более прочных, чем желательно.

С минуту длилось молчание, в продолжение которого оба негодяя были, по-видимому, погружены в глубокие думы. Затем король как-то машинально про говорил:

– Гм, мы-то воображали себе, что мешок с золотом украден неграми!

Я невольно вздрогнул всем телом.

– Да, – сказал герцог медленно и с расстановкой, придавая своим словам умышленно саркастическое выражение, – мы воображали!..

Помолчав еще с полминутки, король присовокупил:

– По крайней мере, я могу сказать это про себя.

В ответ на это герцог процедил сквозь зубы:

– То же самое я мог бы сказать про себя!

Король, начинавший, по-видимому, сердиться, спросил раздраженным тоном:

– Послушайте, Бильджуатер, на что именно изволите вы намекать?

Герцог, в свою очередь, возразил:

– Если уж на то пошло, быть может, мне позволительно будет осведомиться, на что именно вы изволите намекать?

– Такой вопрос, признаться, очень меня удивляет, – весьма насмешливо заметил король. – Кто знает, впрочем, быть может, вы тогда находились в состоянии невменяемости? Чего доброго, вы лунатик!

Эти ехидные намеки окончательно взорвали герцога. Он воскликнул:

– Охота вам молоть такой вздор! Неужели вы меня считаете за окончательного дурня? Уж не воображаете ли вы, что я не знаю, кто именно спрятал деньги в гроб?

– Я уверен, милостивейший государь, что вы знаете, так как сами положили их туда!

– Это наглая ложь! – вскричал герцог, бросившись на короля, который немедленно же принялся вопить:

– Руки прочь!.. Пожалуйста, полегче, вы меня за душите… Беру все сказанное назад!

Герцог, продолжая держать короля за горло, воз разил:

– Ладно, но только извольте сознаться прежде, что вы сами спрятали деньги в гроб, рассчитывая по истечении некоторого времени удрать от меня, вернуться сюда, вырыть их из могилы и прикарманить себе целиком.

– Обождите минутку, герцог, и потрудитесь ответить мне честно и откровенно на один вопрос: если вы не прятали мешок с золотом в гроб, скажите это и я вам поверю и сознаюсь в неосновательности всех моих подозрений.

– Этакий, однако, старый негодяй!.. Еще притворяется, будто не знает, что я и в самом деле тут ни при чем.

– Ну ладно, я вам верю. Ответьте мне теперь еще на один вопрос, но только, пожалуйста, не сходите с ума и не жмите меня так крепко за горло! Разве у вас не было намерения прикарманить эти деньги и спрятать их в надежное место?

Герцог, помолчав немного, ответил:

– Ну, что же, не все ли равно, имелись у меня такие мысли или же нет? Суть дела в том, что я не приводил их в исполнение. Напротив, у вас не только имелся такой замысел, но вы его также и выполнили…

– Чтобы мне сейчас же умереть на месте, если я спрятал деньги, герцог! Честное слово, я этого не делал. Не скажу, чтобы у меня не было такой мысли, так как она имелась у меня в действительности, но вы… то есть, я хотел сказать, кто-то другой меня опередил…

– Это наглая ложь! Вы сами спрятали мешок с золотом в гроб. Извольте сейчас же сознаться в этом, или…

У короля в горле послышался зловещий клокот. Наконец, улучив мгновенье, когда пальцы герцога слегка разжались, он воскликнул:

– Довольно, я сознаюсь!

Я очень обрадовался, услышав это добровольное признание, и стал себя чувствовать с тех пор гораздо спокойнее. Герцог, в свою очередь, оказался тоже вполне удовлетворенным. Он перестал душить короля и, убрав руки прочь, сказал:

– Если вы вздумаете опять когда-либо запираться, я вас просто-напросто утоплю. Вы так мерзко вели себя во всей этой истории, что теперь вам совершенно уместно сидеть здесь и хныкать, словно малолетний ребенок. Вы, сударь, просто-напросто бездонная бочка или выживший из ума страус, которому непременно хочется все проглотить. Между тем я постоянно относился к вам с таким доверием, как к родному отцу. Как вам не совестно было стоять и слушать, что в краже денег обвиняли бедняжек негров? Вы знали, что они были не виноваты в этом ни душой, ни телом, а между тем не сочли нужным сказать ни единого слова в их защиту! А какую смешную роль заставили вы разыграть меня! Ведь я до того опростоволосился, что и в самом деле поверил этой дребедени! Черт бы вас побрал!.. Теперь я понимаю, отчего вам так хотелось пополнить дефицит. Вы желали прикарманить также и денежки, заработанные мною на «Небывальщине» и разных других штуках. Вам угодно было заграбастать себе все!..

Король, не успевший еще окончательно отдышаться, робко заметил:

– Вспомните, однако, герцог. что предложение пополнить дефицит сделано было не мною, а вами самими.

– Замолчите, пожалуйста! Я не хочу больше слышать про эту постыдную историю! – объявил герцог. – Вы потрудились бы лучше сообразить, какие барыши вышли теперь из всего этого для вас самих? Наследники получили не только все свои деньги обратно, но также и все наши деньги, за исключением ничтожных грошей, уцелевших каким-то чудом. Ложитесь теперь в постель и потрудитесь не упоминать более никогда в жизни про этот дефицит.

Король, смиренно поджав хвост, отправился в шалаш и, чтобы хоть сколько-нибудь утешиться, вытащил там из-под постели свою бутылку. Герцог вскоре последовал его примеру и тоже прибегнул к бутылке. Полчаса спустя оба они стали опять закадычными друзьями. Чем более одолевал их хмель, тем теснее становилась их взаимная дружба. Наконец, оба они заснули в объятиях друг друга и принялись громко храпеть. Во время дружеских излияний оба они до чрезвычайности размякли; но я заметил, что король остался до такой степени убежденным могущественными доводами герцога, что и не думал более запираться в попытке похищения мешка с золотом. Понятно, что я сам почувствовал себя после того тоже спокойным и довольным. Разумеется, когда король и герцог крепко заснули и принялись храпеть, мы с Джимом начали беседовать и я рассказал ему все как было.

Глава XXXI

Зловещие замыслы. – Исчезновение Джима. – Известия о нем. – Старинные воспоминания. – Глупая история. – В глубь страны.

В продолжение нескольких дней мы не останавливались более в городах, а плыли все прямо вниз по течению. Мы с Джимом забрались теперь далеко на юг, в теплые края, и находились на значительном расстоянии от своего родного края. Начали попадаться уже деревья, поросшие испанским мхом, который свешивался с ветвей вниз, образуя на них длинные седые бороды. Мне впервые довелось тогда видеть этот мох, придающий южным лесам такой торжественный и без отрадный вид. Считая себя теперь вне опасности, король и герцог занялись снова грабежом прибрежных селений.

Прежде всего они прочли публичную лекцию о трезвости, но она принесла им так мало барышей, что на собранные за вход деньги лекторам не удалось даже напиться допьяна. В другом селении они попытались давать уроки танцев, но так как не смыслили сами по этой части ни бельмеса, то при первых же сделанных ими прыжках, которым мог бы позавидовать кенгуру, публика ворвалась в сарай, где они показывали свое искусство, и торжественно выгнала их из города. В следующий раз они пытались давать уроки красноречия, но слушатели по прошествии не скольких минут встали, осыпали их ругательствами и предложили им как можно скорее убираться к черту. Король и герцог пытались затем выступать в ролях: миссионеров, гипнотизеров, врачей, предсказателей будущего и т. п., но счастье как будто их совершенно по кинуло. Под конец они отказались от дальнейшей борьбы с судьбою и молча лежали на плоту по несколько часов кряду. Очевидно, они о чем-то думали, но не вы сказывали своих мыслей. Несомненно также, что мысли были самого грустного и отчаянного свойства.

С течением времени, однако, в поведении короля и герцога обнаружилась некоторая перемена. Они си дели теперь преимущественно в шалаше и конфиденциально беседовали там по два и по три часа кряду шепотом друг с другом. Мы с Джимом стали чувствовать себя тогда не в своей тарелке. Последовавшая перемена положительно нам не нравилась. Мы реши ли, что наши пассажиры обдумывают худшее, чем когда-либо, дьявольское предприятие. Раскидывая умом, мы наконец пришли к убеждению, что они собираются ограбить какой-нибудь жилой дом, или магазин, или же заняться изготовлением фальшивой монеты и т. п. Это нас до такой степени напугало, что мы с Джимом решили ни за что на свете не принимать участия в их проделках. При первом же подозрении мы распростимся со своими пассажирами и улепетнем, и пусть они занимаются чем хотят. Однажды рано утром мы спрятали плот в надежном месте, милях в двух ниже несчастной маленькой деревушки, называвшейся Пиксвиллем. Король отправился на берег, предписав нам оставаться на плоту и ждать его возвращения. Он уверял, что сходит в селение навести справки, не дошел ли туда как-нибудь слух о «Королевской Небывальщине».

«Ну, нет, меня не проведешь! – говорил я самому себе. – Знаю, что вы замышляете ограбить там кого-нибудь, в случае чего, быть может, даже со взломом! Что ж, попытайте счастья! Воображаю себе, как вы удивитесь, когда, вернувшись сюда с грабежа, не найдете здесь никого и ничего более? То-то будете ломать голову, спрашивая себя, куда могли деваться мы с Джимом и плотом?» Король объявил, что если не вернется к полудню, то это должно означать, что все обстоит благополучно. В таком случае мне и герцогу надо будет тоже сходить на берег.

Мы втроем, т. е. герцог, я и Джим, остались на плоту. Герцогу не сиделось на месте. Он был в самом кислом настроении и страшно злился. Он все время бранил меня и Джима. Мы не могли ему угодить положительно ничем, так как он привязывался ко всяким мелочам. Это подтверждало мое убеждение в том, что он с королем замышлял что-то недоброе. Поэтому я до чрезвычайности обрадовался, когда к наступлению полудня король не вернулся на плот. Без сомнения, предстояла какая-нибудь перемена, в результате которой я и Джим освободимся, пожалуй, от неудобных наших пассажиров. Мы с герцогом отправились в селение и принялись там разыскивать короля. Под конец мы действительно его нашли в задней комнате трактирчика самого низкого пошиба. Он был пьян в стельку и сидел в толпе разных шалопаев, которые поддразнивали его ради развлечения. Он отвечал им бранью и проклятиями, но дошел до такой степени опьянения, что был уже не в силах держаться на ногах, и мы не могли ничего с ним поделать. Герцог под конец рассердился и обозвал его старым дурнем. Король отвечал на это энергичной бранью. Воспользовавшись ссорой, завязавшейся между обои ми мошенниками, я ускользнул из трактира и принялся улепетывать во всю прыть по прибрежной до роге, бежав с быстротою лани, так как видел возможность отделаться теперь раз и навсегда от короля и герцога, решив в сердце своем, что им не скоро вы падет случай свидеться со мною и негром. Прибежав запыхавшись к тому месту, где мы спрятали плот, я вне себя от радости крикнул:

– Отвяжи его, Джим! У нас теперь все обстоит благополучно!

Ответа никакого не было, и никто не выходил из шалаша.

Джим куда-то исчез. Громко позвав его раз-другой, я принялся бегать по лесу и кликать Джима, но все было тщетно. Старик Джим пропал без вести. В от чаянии я сел наземь и расплакался, так как положи тельно не мог удержаться от слез. Я понимал, однако, всю бесполезность сидения на месте, а потому тотчас же встал и вышел на дорогу, стараясь обдумать, каким именно образом надлежит мне поступить при таких обстоятельствах. Там я встретился с мальчиком и осведомился, не видел ли он приезжего негра, одетого так-то и так-то? Он отвечал:

– Видел!

– Где же именно?

– Там, милях в двух ниже, около фермы Сайльса Фельпса. Это беглый негр, и они его изловили. Вы его ищете, что ли?

– Понятное дело, нет! Час или два тому назад я встретился с ним здесь в лесу, и негр пригрозил вырезать у меня печенку, если я вздумаю кричать, а затем приказал мне лечь и не сходить с места. Я так и сделал. С тех пор я все время сидел здесь, не смея уйти.

– Ну, теперь вам нечего более опасаться. Негра поймали. Он сбежал с одной из южных плантаций.

– А ведь выгодная афера поймать беглого негра?

– Понятное дело, выгодная. За его поимку обещана награда в двести долларов. Это все равно что поднять деньги, валяющиеся на дороге.

– Да, именно так! Я бы мог сам заработать эти деньги, если бы был немного постарше, так как пер вый его увидел. Кто же именно задержал этого негра?

– Какой-то пожилой мужчина из нездешних. Он продал за сорок долларов свои права на вознаграждение, так как ему самому надо безотлагательно от правиться куда-то вверх по реке. Он теряет из-за этого ровнехонько сто шестьдесят долларов. Клянусь чем угодно, что я лучше согласился бы ждать хоть целых семь лет.

– Я поступил бы совершенно так же, как и вы! – подтвердил я. – Быть может, впрочем, что этот пожилой господин себе на уме и продал свои права так дешево оттого только, что за них больше и получить нельзя? А что если с этим негром что-нибудь да не чисто?

– Ну, нет, тут дело велось начистоту. Я сам видел объявление, в котором описаны в точности все при меты беглого негра. Его изобразили там до того обстоятельно, как если б имелось в виду снять с него портрет. Там пропечатано даже, что он сбежал с такой-то именно плантации, маленько пониже Нью-Орлеана. Нет, черт возьми, Фельпс сделал тут выгодную спекуляцию. Можете чем угодно ручаться, что он не останется в убытке. Не угостите ли вы меня жвачкой табаку?

Жвачки у меня не оказалось, а потому мой собеседник ушел, оставив меня наедине с моими мыслями. Я вернулся на плот и уселся в шалаше, чтобы обдумать свое положение, но все мои усилия остались тщетными. Я ворочал своими мозгами так усиленно, что у меня даже голова разболелась, но все-таки не пришел ни к какому результату и не мог придумать, каким образом выручить Джима из беды. После такого долгого путешествия и после всего сделанного нами для этих негодяев все сразу рушилось и погибло единственно лишь оттого, что этим бессовестным людям пришло в голову сыграть с Джимом такую подлую шутку. Они сделали его опять на вечные времена невольником на чужбине из-за того только, чтобы получить самим несчастную сумму в сорок долларов.

Мне пришло сперва в голову, что для Джима окажется в тысячу раз лучше нести неволю у себя на родине, где у него остались жена и дети, раз уж ему суждено быть в рабстве. Я мог, разумеется, написать письма Тому Сойеру с поручением уведомить мисс Ватсон о том, где именно находится ее негр, но не преминул отказаться от этого намерения в силу двух весьма веских соображений. Во-первых, мисс Ватсон должна была до такой степени возмутиться неблагодарностью негодяя, осмелившегося от нее убежать, что, без сомнения, продала бы его опять в низовья Миссисипи. Если бы она даже этого и не сделала, то все стали бы относиться с презрением к неблагодарному негру и сочли бы долгом дать это почувствовать Джиму, который оказался бы тогда в самом неприятном и тяжелом положении. Мое собственное положение было бы в таком случае тоже не лучше. Всюду распространился бы слух, что Гек Финн пособлял беглому негру, и если бы мне довелось потом свидеться с кем-либо из земляков, я просто, кажется, сгорел бы со стыда. Впрочем, так бывает ведь сплошь и рядом. Человек сделает какую-нибудь низость, а потом старается увильнуть от естественных ее последствий. Пока все шито и крыто, кажется, как будто ему нечего стыдиться. Я лично испытывал теперь как раз такое нравственное состояние. Чем более я вдумывался в него, тем сильнее начинала упрекать меня совесть, – тем преступнее, низменнее и презреннее я себя чувствовал. Под конец мне совершенно внезапно пришло в голову, что в данном случае меня явственно поразила карающая десница Провидения, давая таким образом знать, что на Небе все время внимательно следили за греховными моими делами. В то время, как я укрывал негра, сбежавшего от бедной старушки, не причинившей мне ни малейшего зла, следили свыше за всеми моими поступками и положили им пре дел, дальше которого нельзя было перейти. Мысль эта напугала меня до такой степени, что ноги подо мной подкосились и я чуть было не упал наземь. Я старался оправдаться в собственных глазах, рассказывая себе самому, что меня нельзя особенно винить, так как я получил очень дурное воспитание, но что-то такое внутри меня все время твердило: «А кто тебе мешал ходить в воскресную школу? Там бы тебя научили, что люди, укрывающие беглых негров, попадут в геенну огненную, где вечный плачь и скрежет зубов».