Похождения Гекльберри Финна

– Выходит, что эта свинка и в самом деле страшная болезнь, – сказала девушка-подросток с заячьей губой. – Я сейчас же иду к дядюшке Гарвею…

– Ну, разумеется, советую поторопиться. Только этого не хватало! Пожалуйста, только не откладывайте!

– Отчего же, скажите на милость, не посоветоваться теперь с ним?

– Обождите минутку, и, может быть, вы поймете тогда сами. Вашим дядюшкам надо ведь, кажется, торопиться теперь с возвращением в Англию? Пред ставьте себе также, что с их стороны было бы порядочной низостью уехать без вас, предоставляя вам потом совершить заокеанское путешествие одним, по собственному вашему усмотрению. Вы знаете, что они этого не сделают и станут вас дожидаться. Заметьте себе к тому же, что ваш дядюшка Гарвей, если не ошибаюсь, состоит пастором. Прекрасно, неужели вы думаете, что священнослужитель станет обманывать шкиперов на речном и океанском пароходах для того, чтобы они приняли на борт мисс Мэри-Джен? Вы сами знаете, что он ни за что на свете не согласится взять на свою душу такой грех. Как же он поступит в таком случае? Понятное дело, он скажет: «Жаль, очень жаль, но пусть себе дела моей паствы идут как знают; раз Мэри-Джен могла заразиться свинкой с такими ужасными осложнениями, я обязан отсидеть здесь три месяца в ожидании, пока выяснится, не заразились ли остальные племянницы этой болезнью… Впрочем, мое дело сторона, если вы считаете благоразумнее всего рассказать вашему дядюшке Гарвею».

– За кого вы нас принимаете? Неужели вы считаете нас дурочками, способными сидеть у моря и ждать погоды, вместо того, чтобы ехать в Англию, где можно так весело проводить время? Мэри-Джен умная девочка и сумеет уберечься от заразы, а вы, сударь, болтаете чистейший вздор!

– Быть может, вы переговорите об этом с соседями?

– Этого еще только недоставало! Вы, дружочек, как я вижу, могли бы заткнуть хоть кого за пояс по части природной глупости! Неужели вы не понимаете, что соседи сейчас же передадут дядюшке решительно все, от слова до слова? Нет, нам придется никому про это не рассказывать!

– Ну что же, быть может, вы и правы… Да, по жалуй, что так…

– А все-таки дядюшка Гарвей будет, пожалуй, о ней беспокоиться. Надо объяснить ему, что Мэри отправилась куда-нибудь в гости.

– Таково было желание самой мисс Мэри-Джен. Она поручила мне сказать вам: «Пусть они поклонятся от меня дяде Гарвею, поцелуют его покрепче и сообщат ему, что я поехала за реку повидаться с мистером…» – как бишь его? Я, право, забыл фамилию богатого джентльмена, которого так уважал ваш дядюшка Питер. Он еще хотел…

– Вероятно, дело идет об Апторпе?

– Ну да, разумеется!.. Прах бы побрал здешние фамилии, их ни за что не упомнить! По крайней мере, я никак не могу их запомнить. Сестрица ваша просила сказать, что она поехала к Апторпам. Она хочет уговорить их приехать на аукцион и купить этот дом. Ей кажется, что покойному вашему дядюшке Питеру было бы приятнее, чтобы его дом достался лучше Апторпам, чем кому-нибудь другому. Она будет приставать к Апторпам, пока они не изъявят согласия приехать на аукцион. Сама мисс Мэри вернется сегодня же вече ром домой, если только не будет чувствовать себя очень усталой. Во всяком случае, завтра утром она будет дома. Она не велела рассказывать про Прокторов и просила упомянуть лишь про Апторпов, к которым заедет и в самом деле, так как намерена переговорить с ними о покупке дома. Я это знаю. Она сама ведь рассказывала мне об этом!

– Ну и прекрасно, – сказали девушки, отправляясь поджидать своих дядюшек, чтобы передать им от Мэри-Джен поклон и крепкий поцелуй и вместе с тем сообщить, что она отправилась хлопотать о про даже дома.

Все у меня было налажено превосходнейшим об разом. Я был уверен, что девицы Уилькс не проговорятся, так как им хотелось как можно скорее уехать в Англию. Королю и герцогу было приятнее знать, что Мэри-Джен хлопочет за городом об аукционе, чем видеть ее в городе, где доктор Робинсон мог ежеминутно представить ей какие-либо новые доказательства их обмана. Я был в прекраснейшем настроении и находил, что замечательно ловко провернул все дело. По всей вероятности, даже и Том Сойер был бы не в состоянии обделать его чище. Без сомнения, интрига у него вышла бы изящнее, но я по этой части не могу похвастать особенной художественностью, так как не получил надлежащей для этого подготовки.

Аукцион проходил на городской площади. Он начался уже под вечер, но шел вообще довольно бойко. Старый плут, разумеется, был на своем посту возле аукционера. Напустив на себя вид праведника, спустившегося на землю в кратковременный отпуск из рая, он подогревал усердие покупателей приветливыми замечаниями по их адресу, щедро пересыпанными коротенькими текстами из Священного Писания. Герцог, в свою очередь, превосходно разыгрывал свою роль глухонемого. Он весело гугукал, как новорожденный младенец, и приятно усмехался, зарабатывая себе таким путем общие симпатии.

Аукцион шел своим чередом, и мало-помалу все было продано, за исключением маленького свободного места на кладбище. Я в жизни своей не видывал такого жадины, как этот король. Ему непременно хотелось проглотить решительно все, а потому он принялся хлопотать о продаже также и этого участка, на который нашлись тоже любители. Пока они торговались, подошел к пристани пароход. Минуты две спустя на площадь высыпала с дикими криками, визгом и смехом густая толпа, из которой раздавались восклицания:

– Вот и оппозиционные кандидаты! Теперь наследники старика Питера Уилькса имеются у нас в двух экземплярах. Выбирайте любой, но во всяком случае платите деньги.

Глава XXIX

Спорное родство. – Вопрос о почерке. – Татуирование. – Вырываем мертвеца из могилы. – Гек благополучно удирает.

Толпа привела с собой весьма представительного пожилого джентльмена и довольно представительного молодого джентльмена, правая рука которого висела на пере вязи. Шум, гам и смех, раздававшиеся при этом, нельзя передать никакими словами. Почтенным горожанам вся эта история, очевидно, казалась очень забавной. Мне лично дело представлялось, однако, нешуточным. Я думал, что герцогу и королю нелегко будет усмотреть тут какой-либо материал для шутки, и был убежден, что они сконфузятся и побледнеют. Оказалось, однако, что это было с моей стороны грубым заблуждением. Они и не думали смущаться или бледнеть. Герцог не подал даже вида, что по дозревает, в чем дело, а продолжал расхаживать, гугукая так весело и счастливо, словно кувшин, полный пахтанья. Что касается короля, то он глядел на новоприбывших так грустно, как если бы мысль о возможности встретиться с такими обманщиками и негодяями вызывала у него боль в сердце и резь в животе. Надо отдать справедливость королю: он превосходно играл свою роль. Многие из влиятельнейших горожан собрались вокруг короля, показывая таким образом, что держат его сторону. Новоприбывший пожилой джентльмен казался, в свою очередь, донельзя изумленным. Вскоре, однако, он за говорил, и я тотчас же убедился, что выговор у него чисто английский, а не такой, как у короля, хотя и король подделывался нельзя сказать чтобы очень плохо под настоящий английский выговор. Не могу в точности передать слова пожилого джентльмена, точно так же, как не в состоянии был бы и подражать его выговору. Обернувшись к толпе, он произнес маленький спич приблизительно следующего содержания:

– Все это является для меня совершенно неожиданным сюрпризом. Чистосердечно и откровенно при знаюсь, что не могу теперь же разъяснить надлежащим образом этот фарс, так как мне и брату не повезло. Он сломал себе руку, а наш багаж сдали по ошибке ночью в другом городе, в нескольких десятках верст отсюда, вверх по реке. Я, господа, Гарвей, брат Питера Уилькса, а это другой его брат, Уильям, глухонемой. Он не может теперь сколько-нибудь обстоятельно говорить даже знаками, так как теперь у него действует всего только одна рука. Однако же мы те самые лица, за которых себя выдаем, что я и докажу завтра или послезавтра, по получении багажа. До тех пор я ничего более говорить не стану, а буду жить здесь в гостинице и ждать.

Он ушел в сопровождении своего глухонемого (№ 2), а наш король расхохотался и насмешливо за метил:

– Бедняга сломал себе руку как нельзя более кстати для плута, которому пришлось бы говорить знаками, не обучившись предварительно этому искусству. Багаж сдан по ошибке в другом городе. Это, при существующих условиях, подстроено тоже очень ловко и очень остроумно.

Он расхохотался, и все последовали его примеру, за исключением человек трех-четырех или, быть может, даже полдюжины. В числе этих скептиков был, понятное дело, доктор Робинсон. Не смеялся также очень умный и проницательный на вид джентльмен, со старомодным ковровым саквояжем в руках. Этот джентльмен, только что прибывший с пароходом, беседовал, понизив голос, с доктором, причем оба они время от времени поглядывали на короля и много значительно кивали головами. Это был адвокат Лэви Белль, только что вернувшийся из Луисвилля. Особенно подозрительным показался мне также рослый здоровенный увалень, очень внимательно слушавший все, что говорил пожилой джентльмен. Затем он по дошел к королю и начал столь же внимательно слушать насмешливые его замечания. Когда король на конец замолчал, увалень этот неожиданно обратился к нему с вопросом:

– Послушайте-ка, однако, если вы в самом деле Гарвей Уилькс, вы, разумеется, можете сообщить, когда именно изволили приехать сюда, в город?

– За день до похорон, друг мой, – отвечал король.

– А в какое именно время дня изволили вы по жаловать?

– Вечером, примерно так за час или за два до захода солнца.

– На чем же именно соблаговолили вы сюда при быть?

– На «Сусанне Поуэль» из Цинциннати.

– Каким же образом могли вы тогда утром, в тот самый день находиться здесь, по соседству, близ мыска, на лодке?

– Меня утром вовсе не было близ мыска.

– Ну, это чистейшая ложь!

Некоторые из приятелей самозванца Гарвея тотчас же бросились к увальню, советуя ему не говорить подобным образом с пожилым человеком и священником.

– Таких священников, как он, вешают на осинах, – возразил увалень. – Уверяю вас, что это лжец и обманщик. За день до похорон он был возле мыска. Вам всем ведь известно, что я живу там, по соседству? Так видите ли, мы оба – я и этот мошенник – были там утром, в день перед похоронами. Я видел его собственными глазами. Он ехал на лодке с Тимом Коллинсом и каким-то мальчиком.

Доктор Робинсон тотчас же воспользовался этим намеком и спросил:

– Могли ли бы вы узнать, Гейнс, этого мальчика, если бы вам его теперь показали?

– Вероятно, мог бы, но ручаться не смею. А впрочем, вот он здесь. Я его узнаю как нельзя лучше!

Рослый дюжий увалень показывал действительно на меня. Доктор Робинсон тогда объявил:

– Почтеннейшие соседи! Не знаю, окажутся ли обманщиками новоприбывшие братья покойного Питера, но что касается этих двух, то, если они не самозванцы, я готов объявить себя во всеуслышание идиотом. Думаю, что нам следует во всяком случае глядеть за ними в оба. Надо, чтобы они не могли смыться, прежде чем мы надлежащим образом разъясним обстоятельства дела. Вот что, Гейнс и прочие мои господа соседи! Пойдемте-ка в гостиницу и сделаем им очную ставку с новоприбывшими Уильксами! Я убежден, что при этом выплывет что-нибудь наружу.

Приятелям короля это, должно быть, не доставило удовольствия, но большинство толпы пришло в теля чий восторг. Мы двинулись поэтому все вместе к гостинице. Солнце уже садилось. Доктор Робинсон вел меня все время за руку и был, вообще говоря, со мной очень добр, но при всем том не выпускал моей руки из своей.

Мы все собрались в большой общей зале. Доктор Робинсон, распорядившись, чтобы там зажгли не сколько свечей, послал за новоприбывшими. Перед тем, однако, он заметил, указывая на короля и герцога:

– Я бы не желал слишком сурово относиться к этим молодцам, но считаю их мошенниками и думаю, что у них могут оказаться соучастники. В таком случае, кто поручится за то, что упомянутые соучастники не улетучатся, прихватив с собой мешок с золотом, оставленный Питером Уильксом? В такой комбинации нет ничего невозможного. Если я ошибаюсь и эти господа честные люди, то они, без сомнения, согласятся немедленно же послать за деньгами и оставить деньги у нас на хранение до тех пор, пока не будет вполне доказано, что они и в самом деле родные братья покойного Питера.

Все единогласно признали предложение доктора справедливым. Я заключил отсюда, что наша шайка с самого же начала очутилась в безвыходном положении. Король нимало, однако, не смутился и, окинув всех присутствующих грустным взглядом, с большим спокойствием сказал:

– Я от души бы желал, господа, чтобы деньги оказались налицо, так как вообще не расположен ставить какие-либо препятствия искреннему, добросовестному и обстоятельному обсуждению всей этой несчастной истории. К сожалению, однако, денег этих теперь нет. Можете послать за ними и удостовериться в этом сами.

– Где же они тогда?

– Когда племянница отдала мне эти деньги на хранение, я спрятал их в соломенном матраце моей постели, так как считал это место надежным. Пред полагая скоро отсюда уехать, я не хотел класть деньги в банк на несколько дней. Дело в том, что, не зная истинного характера негров, мы считали их такими же честными, как и обыкновенную прислугу в Англии. Между тем негры стащили у меня мешок с деньгами на следующее же утро, пока я прощался с покойным братом. После того, как вам известно, негры были проданы, а так как я не заметил пропажи, то они благополучно уехали отсюда, захватив с собой все шесть тысяч долларов. Мой лакей может подтвердить вам все это, джентльмены.

Заявление это было встречено со стороны доктора и нескольких других джентльменов многочисленными «ого!». Очевидно, никто не считал его заслуживающим полного доверия. Один из присутствующих осведомился у меня, видел ли я, как негры воровали деньги. Я, разумеется, ответил, что видел только, как они потихоньку выходили из комнаты и поспешно спу скались на цыпочках вниз. У меня это не вызвало тогда никаких подозрений, так как я думал, что они боялись разбудить моего господина и старались уйти, чтобы не получить от него нагоняй. Никаких других вопросов мне не задавали, и я полагал, что меня оставят уже совершенно в покое, когда вдруг доктор обернулся ко мне и спросил:

– Ну, а вы тоже англичанин?

– Да, – отвечал я.

Доктор и некоторые другие из присутствующих расхохотались и объявили, что я просто-напросто, без зазрения совести, всех их морочу.

Затем приступили к настоящему следствию с пере крестным допросом. Проходил час за часом, а между тем никто не заикался об ужине и, по-видимому, даже не вспомнил о нем, хотя бы на мгновенье. Следствие велось, надо отдать должное, очень ловко, и нам приходилось довольно-таки жутко. Прежде всего сняли показания с короля, а затем с пожилого новоприбывшего джентльмена. Все, кроме немногих оболтусов, составившись себе предвзятое мнение, должны были убедиться, что новоприбывший пожилой джентльмен говорит правду, а наш король врет, как сивый мерин. Под конец принялись опять за меня и заставили рас сказывать про Англию и английских Уильксов. Король бросил на меня украдкой многозначительный взгляд, указывавший, в каком именно смысле надлежало говорить. Я начал распространяться про Шеффильд, на шу жизнь там и тому подобное, но не успел еще особенно много рассказать, как доктор Робинсон принялся уже смеяться, адвокат же Лэви Белль прервал меня замечанием:

– Садись-ка лучше, дружочек; я бы на твоем месте даже и не стал бы играть свою роль с таким усердием. Вижу, что ты не привык лгать и что ложь у тебя выходит не особенно гладко. Это происходит у тебя, впрочем, лишь от недостатка в практике. Со временем, может быть, и преуспеешь в этом!

Я не счел этот комплимент достаточно для себя лестным, но был очень рад, что меня временно оставляли в покое.

Доктор, очевидно, хотел что-то сказать. Обернувшись к адвокату, он начал:

– Если бы вы, Лэви Белль, были с самого начала в городе…

Король протянул адвокату руку и прервал речь доктора восклицанием:

– Как я рад, что свиделся, наконец, со старым другом покойного моего брата! Он так часто упоминал о вас в своих письмах.

Оба джентльмена обменялись рукопожатиями. Адвокат улыбался и был, по-видимому, очень доволен. Переговорив друг с другом, они отошли в сторону и продолжали беседовать о чем-то, понизив голос. Под конец адвокат добавил уже совершенно громко:

– На этом мы и покончим. Вы дадите мне ордер, и я пошлю его вместе с ордером вашего брата. Тогда все недоразумения тотчас же рассеются.

Раздобыв бумагу и перо, король сел к столу, склонив голову набок, и, усиленно гримасничая, что-то такое нацарапал, а затем передал перо герцогу, который в первый раз тогда показался мне сконфуженным и огорченным. Тем не менее он взял перо и написал, что требовалось. Обращаясь тогда к новоприбывшему пожилому джентльмену, адвокат сказал:

– Не угодно ли будет вам и вашему брату написать парочку строк и подписаться под ними.

Пожилой джентльмен исполнил желание адвоката, но никто не мог разобрать, что именно он написал. Адвокат, казавшийся до чрезвычайности удивленным, воскликнул:

– Признаться, я нахожусь в величайшем недоумении!

Вытащив из кармана пачку старых писем, он принялся рассматривать их и сличать с почерком пожилого джентльмена. Результаты исследования, очевидно, по казались ему неудовлетворительными. Он объявил:

– Это старые письма Гарвея Уилькса. Здесь перед нами образчики почерка молодцов, выдающих себя за братьев покойного Питера, причем каждому ясно, что почерки эти не имеют ничего общего с письмами. (Король и герцог были как нельзя более раздражены и сконфужены, убедившись, что адвокат подцепил их на удочку.) В то же время, однако, вглядываясь в почерк новоприбывшего пожилого джентльмена, легко убедиться, что письма Гарвея Уилькса писаны не им. Собственно говоря, он даже не умеет писать, а ставит только какие-то каракули. Кроме того, здесь имеется еще несколько писем…

Новоприбывший пожилой джентльмен прервал адвоката, воскликнув:

– Позвольте представить мне некоторые объяснения. Никто не может разбирать мою руку, за исключением брата, который и переписывает начисто все мои письма. Моего почерка вы до сих пор вовсе не знали, а видели только почерк брата.

– Ну, что же, это можно будет проверить, – сказал адвокат. – У меня здесь несколько писем Уильяма. Если бы вам удалось заставить его написать парочку строк, мы могли бы сравнить…

– К сожалению, он не умеет писать левой ру кой, – возразил пожилой джентльмен. – Если бы правая его рука была здорова, вы бы убедились, что он писал и свои собственные, и мои письма. Потрудитесь сравнить те и другие, и вы тотчас же убедитесь, что они написаны одним почерком.

Адвокат сравнил письма Уильяма и Гарвея.

– Пожалуй, что так, – сказал он, – почерк у обоих братьев один и тот же или, по крайней мере, представляет такое сильное сходство, какого мне никогда не случалось перед тем видеть. Ну, что же, тут ничего не поделаешь! Я думал было, что мы напали на след окончательного разрешения спорного вопроса, но вышло на поверку, что этот след отчасти опять затерялся. Как бы то ни было, фактически уже доказано, что эти двое молодцов во всяком случае не Уильксы. – При этом он кивнул головой по направлению к королю и герцогу.

Пойманный, как говорится, с поличным, король должен был бы, по-видимому, повиниться. Вместо того, однако, старый дурак продолжал упрямиться. Он утверждал, будто сличение почерков произведено было неправильно, так как его брат Уильям – величайший шутник на свете и нарочно исказил свой почерк. Как только Уильям взялся за перо, сейчас же можно было подметить, что он собирается выкинуть какую-нибудь шутку. Постепенно разгорячаясь, король продолжал без умолку говорить на эту тему, так что под конец как будто и сам уверовал в справедливость своих слов. Новоприбывший пожилой джентльмен внезапно остановил поток его красноречия заявлением:

– Знаете ли что? Мне пришла в голову одна мысль: нет ли здесь кого-нибудь, помогавшего омыть в последний раз тело покойного моего бр… Питера Уилькса?

– Я и Аб Турнер вдвоем обмывали и одевали покойника. Оба мы здесь!

Обратившись тогда к королю, пожилой джентльмен спросил:

– Быть может, вы, сударь, соблаговолите мне сказать, что именно было вытатуировано у него на груди?

Клянусь всеми чертями, что королю пришлось сделать над собою большое усилие, чтобы сохранить хладнокровие и присутствие духа при таком неожиданном и сногсшибательном вопросе. Я, признаться, рассчитывал, что он рухнет наземь, словно подмытая водой окраина береговой кручи. Заметьте себе, что подобный вопрос был рассчитан на то, чтобы свалить с ног решительно каждого неподготовленного к нему человека. Как прикажете, в самом деле, узнать, что именно красуется на груди у незнакомого мне человека, которого я во всю свою жизнь не видал голым? Король слегка побледнел, так как был не в силах этому воспрепятствовать. В большой общей зале гостиницы на ступила зловещая тишина. Все присутствующие инстинктивно нагнулись слегка вперед и пристально глядели на него. Я мысленно сказал самому себе:

«Ну, теперь дело кончено; созна́ется, так как не стоит больше притворяться. Все равно нельзя ведь выкрутиться!» Не тут-то было. Трудно и поверить, но он все-таки не покаялся. Думаю, что он рассчитывал морочить соседей покойного Питера до тех пор, пока не доведет их до совершенного утомления, в надежде, что они под конец разойдутся и предоставят таким образом ему и герцогу возможность дать тягу. Должно быть, это именно у него имелось в виду, когда он принялся опять улыбаться и ответил:

– Гм… это очень щекотливый вопрос! Да, сударь, я могу вам сказать, что именно было на груди у Питера. Представьте себе, что он счел нужным украсить себя узенькой тоненькой голубою стрелкою, которую можно разглядеть только с самого близкого расстояния. Ну, что вы скажете мне на это, господа?

Я в жизни своей не видал человека, способного лгать таким уверенным тоном.

Новоприбывший пожилой джентльмен проворно обернулся к Турнеру и его товарищу. Глаза его свер кали таким огоньком, как будто он рассчитывал, что король на этот раз уже не вывернется. Он воскликнул:

– Вы слышали ведь, что он сказал? Позвольте теперь спросить, видели ли вы такую стрелу на груди у Питера Уилькса?

– Нет, не видали.

– Прекрасно! Теперь я расскажу вам, что именно вы должны были видеть на груди у Питера. Там вы резаны были мелкими буквами инициалы «П. Б. У.» с черточками между ними, вот так, – он начертил эти буквы карандашом на кусочке бумаги. – Буквы эти, без сомнения, должны были порядком поблекнуть, но все-таки, надо полагать, их можно было разглядеть. Ну, видели вы их?

Оба ответили опять в один голос:

– Нет, не видали. Мы не заметили на груди у Питера ровнехонько никаких рисунков или вензелей.

Все присутствовавшие признали следствие законченным и единогласно воскликнули:

– И те, и другие мошенники! Всего лучше будет окунуть их в реку и утопить там, или же вымазать дегтем, обсыпать перьями и выгнать палками из города. – Поднялся тут страшный крик, шум и гам, вы званный обнаружившимся разногласием относительно того, как разделаться с самозванными наследниками Питера Уилькса. Тем временем адвокат вскочил на стол и принялся орать во все горло:

– Джентльмены! Почтеннейшие джентльмены! Позвольте вам сказать словечко, одно только словечко! Слушайте же… У нас имеется средство узнать истину! Пойдемте на кладбище, выроем тело и осмотрим его!

Это предложение всем чрезвычайно понравилось. Повсюду раздались крики «ура!». Все собирались от правиться тотчас же гурьбою на кладбище, но адвокат и доктор сдержали этот порыв, воскликнув:

– Постойте минуту, остановитесь! Схватите-ка за шиворот этих четырех молодцов и мальчика. Их надо свести тоже на кладбище!

– Понятное дело, надо! Ничего лучше и не при думаешь! – вскричала толпа. – Если на груди Питера не окажется никаких отметок, мы расправимся с ними всеми судом Линча!

Смею сказать, что я не на шутку перепугался. Тем не менее, улепетнуть не было ни малейшей возможности. Нас всех схватили и повели прямо на кладбище, находившееся близ берега реки приблизительно в полутора милях вниз по течению. Весь город шел за нами следом, так как мы порядком-таки шумели, а время было еще не особенно позднее. Часы недавно только пробили девять.

Проходя мимо нашего дома, я искренне раскаивался в том, что отослал мисс Мэри-Джен из города. Если бы она была дома, мне стоило бы только подать ей знак и она сейчас же явилась бы ко мне на помощь, разоблачив вместе с тем самозванных своих дядюшек – короля и герцога.

Мы шли по береговой дороге с таким криком и шумом, как если бы представляли собой стаю разозлившихся диких кошек. Словно для увеличения ужаса и без того уже неприятной обстановки, небо все более омрачалось тучами. Молнии принялись сверкать все чаще, и ветер зловеще завывал между листвой. Мне никогда еще не доводилось чувствовать себя в таком затруднительном и опасном положении. Я испытывал такое ощущение, как если бы меня оглушили ударом по голове. Все устраивалось совершенно иначе, чем я рассчитывал. Вместо того чтобы разоблачить мошенников тогда именно, когда я признаю это для себя наиболее удобным, и оказаться в роли постороннего зрителя, так как Мэри-Джен, во всяком случае, выручила бы меня при окончательной развязке, мне приходилось теперь играть самому очень незавидную роль. Между мною и внезапной смертью стоял теперь толь ко рисунок стрелы на груди покойного. Если там стрелы не найдут, то…