скачать книгу бесплатно
г. Яроцин
11:05
– Держите его. Ладно, положите его на землю, лицом вниз.
Старший лейтенант Медушевский посмотрел в лицо парню в черной футболке и коротких спортивных шортах. Он увидел ужас в его глазах и почувствовал гордость. Вовсе не по причине задержания подозреваемого. Его гордость была связана с тем, что человек, которого он подозревал, настолько очевидно его боялся. Старший лейтенант, как опытный милиционер, был уверен в том, что боятся только виновные. Если кто-то невиновен, так чего ему бояться. Каждый день по пути на работу и с работы он встречал сотни невиновных людей, которые ему улыбались, здоровались и ничуть его не боялись. А этот тип, как только его увидел, решил дать деру. И если бы не Конярек и еще один его человек, младший сержант Мжиглод, тот не лежал бы сейчас здесь на земле.
Оба его подчиненных выполнили приказ и быстро перевернули задержанного на живот. Мжиглод сел ему на ноги, а Конярек стал на колени у головы задержанного, сунул ее между своими коленями и придавил обе руки, пальцы которых были сцеплены на затылке в замок. На всякий случай, чтобы не вырвался.
Оба знали свое дело и уже неоднократно участвовали в предварительном допросе, который проводил старший лейтенант. Они только должны были держать, остальное делал начальник.
Сейчас Медушевский спокойно подошел к лежавшему на земле парню и взял у Конярека белую дубинку. Он осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, что случайные люди не наблюдают за его работой. Но рядом никого не было. Впрочем, кто здесь должен быть, в этих кустах? Именно здесь они нашли этого парня с бритой головой. Как только старший лейтенант увидел его, появилась уверенность, что с ним что-то не так. Во-первых, кто ходит с бритой головой? Только преступники, мысленно ответил на свой вопрос Медушевский. Во-вторых, какой нормальный человек будет лежать на траве с окровавленной рукой. В-третьих, если кого-то подобного нашли и завели с ним разговор, он должен спокойно отвечать на вопросы, а не убегать. А этот вместо того, чтобы поговорить, стал убегать. Вывод напрашивается сам собой: у него бритая голова, окровавленная рука, и в придачу ко всему он убегал, а это значит, что он преступник.
Довольный проделанным анализом, старший лейтенант Медушевский наклонился над лежавшим на земле парнем. Для полного счастья не хватало только чистосердечного признания.
Старший лейтенант Медушевский не был случайным человеком. Он читал профессиональную литературу и знал, что признание в принципе завершает расследование. Есть труп, есть подозреваемый и есть наконец признание. И дело закрывается после составления протокола. У него были все составляющие, кроме последней. Но это чистая формальность, думал старший лейтенант, который хорошо знал, как профессионально подойти к делу.
Этот подозреваемый сам подвернулся, и это не могла быть случайность. После оцепления территории по поручению того засранца из Познани – а вообще, что творится в Гражданской милиции, если он такой молодой, а уже офицер, не мог успокоиться Медушевский – так вот, по его поручению территорию оцепили, и он мог со своими доверенными людьми отправиться на поиски преступника. Долго не пришлось искать. Они отошли от палатки, в которой начали работать криминалисты, всего на двести шагов. Вблизи душа и уборной был небольшой сквер, где нельзя было ставить палатки. По замыслу организаторов это должно было быть место для приема пищи, потому что на траве стояли деревянные столы и скамейки. Никто ничего там не принимал, кроме алкоголя, конечно, и поэтому во время ежедневного обхода они всегда задерживали там пьяных правонарушителей. Они отвозили их в вытрезвитель или в изолятор, в зависимости от настроения сотрудников.
Старший лейтенант был уверен, а это подсказывало ему милицейское чутье, что если им нужно найти виновного, они могут на что-то или на кого-то наткнуться именно в этом месте. Они наткнулись на кого-то. На вытоптанном газоне лежал бритоголовый парень с забинтованной рукой. Медушевский заметил его издалека. Он приказал двоим сотрудникам окружить лежавшего на земле, а потом сам направился в его сторону. Правонарушитель, наверное, что-то почувствовал, потому что поднял голову, посмотрел на приближавшегося старшего лейтенанта, а потом вдруг вскочил на ноги и бросился бежать. Но ему не повезло. Он столкнулся с Мжиглодом, который профессионально его подсек, а когда парень падал, сзади на него набросился Конярек. Вскоре подозреваемый уже сидел в наручниках в «Нисе».
Медушевский решил довести дело до конца. Он приказал Коняреку заехать в лес по дороге к Острову-Великопольскому. Там милиционеры вытащили подозреваемого из машины и быстро подготовили его к допросу.
– Я сейчас спокойно спрошу, зачем ты это сделал. И жду правильного ответа. Это значит такого, чтобы мне не пришлось спрашивать еще раз. А я не буду спрашивать, если все будет понятно и рассказано начистоту. Ты меня понимаешь, лысое чмо?
Задержанный ничего не ответил, поэтому старший лейтенант с размаху ударил его дубинкой по ноге. Прежде чем допрашиваемый успел закричать, очередной удар пришелся по другой ноге.
– А-а-а! – заорал парень, а старший лейтенант посмотрел на Конярека.
– Заткни ему пасть.
Конярек повернул голову задержанного и приложил ладонь к его рту, плотно прижимая.
– Еще раз спрашиваю. Отвечай, говнюк, чтобы я остался доволен. Но сначала я помогу тебе освежить память, чтобы ты ничего не перепутал.
Он присел рядом с парнем, которого крепко держали милиционеры. Первый удар пришелся по спине, а затем удары посыпались по всему телу и ногам.
Спустя несколько минут старший лейтенант устал, а допрашиваемый согласился бы подписать даже признание в том, что это он несет ответственность за бойню на шахте Вуек. Но Медушевскому достаточно было признания в убийстве постояльца красной палатки. Старший лейтенант даже не знал, убили женщину или мужчину, он забыл спросить у того молодого офицера, а потом решил не усложнять ситуацию и ни о чем не расспрашивать. Главное – получить признание.
Глава 2
г. Познань
11:10
Теофиль Олькевич посмотрел на свои грязные ногти на левой руке. Он удивился, что под ними такой толстый слой грязи. Обычно он старался выглядеть прилично. Когда он чистил ногти перочинным ножом, конечно, оставался тонкий черный контур, но сегодня его руки выглядели ужасно. Все из-за огорода, на котором ему приходилось работать. Какое-то время назад его жена Ядвига пришла домой и сказала, что умер сосед Антковяк с пятого этажа, и подвернулся случай, чтобы купить его участок, потому что вдова едва передвигается на костылях, и огород ей не нужен. Если уж появилась такая возможность, стоит ей воспользоваться, потому что скоро набросятся другие и отберут. Теофиль был не против, чтобы набросились и отобрали, потому что был уверен, что участок ему ни к чему. Однако Ядвига считала иначе, тем более, когда узнала, что местоположение отличное, между Нижней Вильдой и Бема, то есть совсем недалеко от их дома, всего двадцать минут пешком. Она умела убеждать. Сначала Теофиль отказался и сказал, что ему участок не нужен, потому что у него нет времени на ерунду, то есть, что он не будет копаться в земле. Свободное время он хочет проводить у телевизора в тапочках, как культурный человек, а не в резиновых сапогах, как какой-то батрак. Но Ядвига не сдавалась. Она сказала, что на участке растет несколько кустов смородины, из которой можно делать домашнее вино. И это был аргумент, с которым трудно было поспорить. Он убеждал себя, что вино – это не самогон, но в конце концов и его можно пить, а если оно будет невкусным, то его всегда можно прогнать через дистиллятор, а спирт ведь все равно из чего сделан, из смородины или из картофеля. Вкус тот же, пришел к выводу Теофиль и поддался на уговоры. К сожалению, он не учел, что кроме сбора урожая смородины, придется делать и другую работу. Белить деревья, чинить забор и разваливающийся домик, а хуже всего было то, что ему приходилось копать грядки. И вчера он копал, прежде чем принялся за дегустацию югославского спирта. Он вспомнил, что хотел помыть ногти щеткой, но отложил это на потом, и так уж получилось, что не получилось. Утром он забыл о ногтях и помчался на работу, а теперь выглядел совсем нетоварно – грязный и страдающий от помелья.
– Что там у тебя? – спросил он, услышав в трубке голос Блашковского. Он минуту слушал, а потом начал громко смеяться.
– Подожди, – сказал он, когда приступ смеха уже прошел. – Расскажу Миреку, что к чему.
– Что случилось? – Бродяк оторвался от «Познанской газеты» и вопросительно посмотрел на коллегу.
– Блашковский звонит из Яроцина, – объяснил развеселившийся Олькевич. – Он там на задании со своей школой. И представь себе, что кого-то убили, а этот дурачок влип в расследование.
– Так это ведь хорошо, разве нет? – обрадовался Мирек, считавший Блашковского своим учеником, в придачу ко всему сообразительным и перспективным. Поэтому он был уверен, что парень знает, что делает.
– Но он отдал приказ какому-то начальничку из местного комиссариата, который чуть не затоптал место преступления и хотел сам вести расследование. И еще сказал, что расследованием занимается воеводский комиссариат из Познани.
– Молодец, – похвалил Мирек своего протеже.
– Только старший лейтенант, которого прогнал Блашковский, думает, что он тоже старший лейтенант. То есть он думает, что наш Блашковский тоже старший лейтенант, потому что он им командовал. Если он узнает, что слушал приказы курсанта, голову ему оторвет.
– Так и будет. Дай мне трубку.
Бродяк подошел к столу Олькевича и взял в руку трубку. Минуту он внимательно слушал то, что хотел рассказать Мариуш, и в конце концов принял решение.
– Охраняй место преступления и не разговаривай с этим старшим лейтенантом. Мы соберем группу и скоро приедем. Будем через два часа. Я поеду, Теофиля тоже возьмем и, наверное, Гжегож Коваль поедет.
Олькевич удивленно посмотрел на Бродяка. Этого еще не хватало, чтобы где-то шариться, в каких-то Яроцинах. У него не было ни малейшего желания двигаться. Единственное, о чем он мечтал, чтобы добраться до пива, выпить несколько кружек, а потом вернуться домой и спокойно выпить немного водочки.
У него была спрятана одна бутылка в шкафу, где ее не могла найти Ядвига. Она стояла в самом низу за банками. Но с другой стороны, если он вернется домой, жене может прийти в голову мысль, чтобы пойти сегодня на участок и закончить то, что они начали вчера, то есть снова копать грядки и Бог знает, что еще. Он ей объяснял, что копать надо весной и тогда готовить какие-то семена, чтобы посадить морковь и еще что-нибудь. Но она настаивала, что нужно навести порядок после предыдущих владельцев и сделать все по-своему. Поэтому ему пришлось копать. Он знал наверняка, что сегодня ему не хочется этого делать. А отъезд в Яроцин освобождал его от заботы о грядках и от нареканий Ядвиги.
– Ладно, если нужно, значит нужно, – сказал Олькевич, поднимаясь из-за стола.
Бродяк положил трубку на телефонный аппарат и посмотрел на коллегу.
– Предупрежу Фреда, что мы едем на рок-фестиваль. А ты, Теофиль, надень что-нибудь более подходящее. В этом костюмчике ты не похож на любителя такой музыки.
Теофиль посмотрел на свой живот, который тесно облегал пиджак, и на ноги в черных брюках с заутюженными стрелками. Он стряхнул невидимую пыль с лацкана и вызывающе посмотрел на Бродяка, который в своей джинсовой одежде выглядел как возрастной поклонник группы «Закрытое отделение».
– Я не слушаю эти вопли и не собираюсь вливаться в толпу сумасшедших. Мне нравится Ирена Сантор и тот, что поет о парнях с радаром, как его зовут, ну этот, Анджей Росевич, потому что они хотя бы умеют петь, а эти только вопят чем погромче.
г. Яроцин
11:50
– Вот так, старший лейтенант. Вы там, в воеводском комиссариате, думаете, что мы здесь ничего не умеем, а мы уже все сделали. Результат впечатляет, разве нет?
Мариуш Блашковский сидел за столом в комнате для допроса, которую ему предоставили милиционеры из комиссариата в Яроцине. Когда он вошел сюда полчаса назад, он удивился, что она ничем не отличается от тех, в которых он работал в Познанском воеводском комиссариате. Такой же зеленый линолеум на полу, покрашенные до половины стены и поцарапанный стол, лучшие времена которого прошли еще во времена Гомулки. Даже вонь была такой же, как в Познани, характерная смесь мастики для пола и сигаретного дыма. Единственное отличие – черный пластмассовый телефон без диска, по которому, как ему сказали, можно связаться с познанским комиссариатом.
Самодовольный старший лейтенант Медушевский подошел к столу и тяжело опустился на табурет, на котором обычно сидел допрашиваемый.
– У нас двадцать восемь задержанных. Все сидят в нашем изоляторе. На самом деле не сидят, а стоят, потому что места у нас маловато. У нас не то, что у вас в Познани, есть проблемы с квадратными метрами, – он посмотрел на Блашковского и улыбнулся. – Сотрудники продолжают задержания, но они уже не нужны, потому что главного мы задержали. Сукин сын признался во всем, даже хотел признаться в других преступлениях, но мы ему не позволили. Это может осложнить дело. В конце концов не стоит перебарщивать. Милиция – это не исповедальня, чтобы выслушивать все, что нам рассказывают…
– Кто признался? – удивился Блашковский, посмотрев внимательно на бордовое лицо Медушевского, довольного результатами своих действий.
– Один бритоголовый придурок, которого мы нашли на палаточном поле. Он хотел убежать, но мы его поймали. Получил по голове и рассказал все, как на исповеди. Осталось только подписать показания.
– Он еще не подписал? – удивился Мариуш.
– Сейчас он не в состоянии, – улыбнулся старший лейтенант. – Не удержит даже ручку в руке.
Мариуш подошел к окну и выглянул на улицу. Мимо проезжал серый «Стар» с прицепом, нагруженным ящиками с бутылками из-под молока. Громкое звяканье стекла и рокот старого двигателя еще были слышны, когда грузовик исчез из поля зрения. Блашковский скрестил руки на груди, посмотрел еще немного в окно, дожидаясь момента, когда тишина в комнате станет красноречивой. Он научился этому у своего начальника майора Мартинковского. Когда тот был недоволен объяснением или выводами подчиненного, он подходил к окну, смотрел вниз на улицу, а когда тишина в кабинете начинала звенеть, неожиданно поворачивался и задавал резкий вопрос, прибивавший собеседника к полу. Мариуш сам это испытал и вынужден был признать, что эффект был ошеломляющим. Сегодня он решил сам это опробовать. Он медленно посчитал в уме до десяти и быстро повернулся к Медушевскому.
– Вы его избили? – спросил он холодным тоном.
Улыбка, до этого сиявшая на круглом лице Медушевского, моментально исчезла. Милиционер удивленно посмотрел на Мариуша.
– Ну… Он не хотел сознаваться… Мы его немного того…
– Вы знаете, что бить задержанных запрещено? – продолжать атаковать Блашковский. Он с удивлением отметил, что метод Мартинковского действует и приносит результаты.
– Вы не читали директиву № 315/88 от мая текущего года, изданную Центральным комиссариатом Гражданской милиции, об ограничении средств принуждения и неприменении физического насилия?
Медушевский побледнел. Он никогда раньше не слышал о такой директиве. Он годами всех избивал, была такая необходимость или не было. Избивал за глупую улыбку, наглое поведение и даже за непонравившуюся внешность, и никто из его людей, и даже начальников, не видел в этом ничего предосудительного. В конце концов таким образом выбивали показания и сотрудники других комиссариатов, не только он. Но он не хотел признаваться, что не знает такой директивы, так как это означало бы неисполнение указания, согласно которому следовало читать все поручения и рекомендации, приходившие из столицы. Но этого было так много, что ни у кого не было на это времени, поэтому большинство указаний, отправленных в комиссариат в Яроцине, непрочитанным попадало в папку, чтобы в нужный момент их можно было найти.
– Что-то такое читал, – соврал Медушевский, посмотрев на свои начищенные черные ботинки.
Блашковский победоносно посмотрел на него, однако вскоре испугался своего успеха. Рано или поздно этот жирдяй узнает, что его обвел вокруг пальца курсант. Вся надежда на помощь из Познани.
Медушевский покраснел как рак, крепко сжал губы, которые даже побелели, и уставился в пол, покрытый зеленым линолеумом.
Было заметно, что он хочет что-то сказать в свое оправдание, но не знает, что именно сказать.
Если я сейчас ничего не сделаю, у него мозг взорвется, подумал Блашковский.
– Только если обстоятельства требуют защиты чести мундира при нападении на сотрудника.
Медушевский громко выдохнул и с благодарностью посмотрел на Блашковского, охотно принимая спасательный круг.
– Все так и было, как вы говорите… именно так.
Правда в том, что если бы этот придурок не убегал, его бы так сильно не избили.
– Ладно, – оборвал объяснения Блашковский. – Сюда уже едет группа из Познани, на палаточном поле и в местах, где проходят концерты, работают мои люди. Прошу вас, старший лейтенант, охранять место преступления до получения приказа офицера из воеводского комиссариата. А я, если это возможно, хотел бы поговорить с задержанным.
– Почему невозможно? – обрадовался Медушевский. – Сейчас скажу, чтобы его привели.
12:10
– Что ты нам сегодня споешь? – спросил капитан Фабиан Галась, высыпав на стол содержимое мешка задержанного. Мешок напоминал флотские, которые выдавали морякам, служившим в военно-морском флоте. Однако этот был дешевой имитацией военного снаряжения, сделанной из обычного льняного полотна, покрашенного в синий цвет. Из него выпала пачка листовок и книги. Чекист с триумфом в глазах посмотрел на владельца мешка, сидевшего у стены на металлическом стуле. Парню было лет двадцать. Светлые как лен волосы спадали на плечи. На нем был черный свитер, черные джинсы и велюровые серые ботинки. Казалось, его совсем не интересует то, что чекист делает с его мешком. Он уставился в покрашенную масляной краской стену, на которой кто-то повесил красивую белую тарелку с орлом без короны и надписью: «На службе народа, Гражданская милиция и Служба безопасности 1944–1984».
Чекист посмотрел на парня, подошел к нему и неожиданно ударил кулаком в лицо. Удар был настолько сильным, что парень упал на пол вместе со стулом. Галась спокойно вернулся на свое место за столом. Он наклонился над пачкой листовок и взял в руки толстую книгу.
– Что у нас здесь? – заговорил сам с собой офицер, краем глаза наблюдая за неуклюжей попыткой парня подняться с пола. Тот поднял стул, сел на него, а потом ладонью вытер струйку крови, стекавшую из уголка рта.
– «Война в эфире», автор Ян Новак, в скобках Здислав Езеранский, издано Свободным издательством «Комитива», в 1987 году где-то в Польше – говорил чекист, бросая взгляд то на книгу, то на парня. – Так у нас здесь новинка, еще пахнет типографской краской. Интересно, что это за птица, этот Новак, который пишет о… вот именно, о Радио Лондон… и о Свободной Европе. А это что? – он положил на стол «Войну в эфире» и взял в руки небольшую брошюру с названием «КНП – избранные документы». – Так ты из Конфедерации независимой Польши. Прекрасно.
Офицер уселся в кресло и начал листать брошюру. Спустя минуту он остановился и начал читать:
«Сегодня польский народ вновь пробуждается и поднимается с колен. Наступает новая эра нашей истории. От нас, прежде всего, от нас самих, зависит, когда Польша станет независимой, а польский народ сам сможет решать свою судьбу»…
Он закрыл брошюру и бросил на стол. Это резкое движение, по-видимому, напугало парня, потому что он отшатнулся, как будто хотел защититься от очередного удара, но чекист не собирался его сейчас бить. Он лишь улыбнулся, увидев реакцию задержанного, уселся в кресло поудобнее, скрестив руки на животе.
– Так ты, гнида, считаешь, что Польша, наша родина, не является независимой? Вы хотите свергнуть социалистический строй и построить Третью Республику Польша? Это значит, что мы все, государственные служащие, не служим свободной Польше? Когда меня принимали в органы, я присягал своей стране, которая является независимой. Может, я другой стране присягал? Скажи, говнюк. Я независимой Польше присягал или нет?
Галась был уверен, что со стороны парня не последует никакой реакции. Но тот повернул голову в сторону чекиста, смело посмотрел ему в глаза и твердо сказал:
– Не Польше, а советским оккупантам, которые держат свои войска в Польше. Это они здесь командуют, им вы и присягаете на верность…
Галась криво усмехнулся и внимательнее присмотрелся к наглецу.
– Как тебя зовут?
– Камиль Сова, – ответил тот, поправляя длинную челку, упавшую на глаз.
– Ты учишься или работаешь?
– Учусь на факультете социологии в Познанском университете. Я на последнем курсе.
– И ты можешь учиться бесплатно?
– Могу…
– И можешь пойти в кино, когда хочешь, или поехать на каникулы, или выпить пива, когда хочется?
– Конечно.
– И тебе не запрещают оккупационные войска?
– Нет.
– Так какая это оккупация?
– Не в этом дело.
– А в чем? Пиздишь про оккупацию, про отсутствие свободы, а кто несвободен в этой стране? Тебе не хватает свободы? Кто запретил тебе сюда приехать? Социалистическая родина дала тебе возможности, ты можешь учиться, получить работу, когда окончишь университет, можешь получить жилье и даже талон на машину. Можешь купить цветной телевизор…
Камиль посмотрел на чекиста с легкой иронией. Конечно, все это можно купить или скорее добыть, если есть знакомства, а в очереди на жилье или автомобиль можно стоять десять лет…
– Я знаю, что ты думаешь. – Галась понял, что немного увлекся. Насчет покупок он погорячился, но ход его мыслей был правильным. Он встал из-за стола и повернулся к зарешеченному окну. Открыл форточку, и внутрь хлынул поток теплого воздуха. Жара снаружи была невыносимой. Здесь, в здании городского комиссариата в Яроцине, от жары защищали толстые кирпичные стены. Однако сотрудник не обратил внимания на тепло, проникшее внутрь. Он посмотрел на парня сверху вниз, а потом, собравшись с мыслями, начал снова агитировать:
– Предприятия, которые дают работу всем желающим, решенная проблема безработицы, потому что у всех есть работа, а значит у всех есть хлеб и что-то к хлебу, отдых на море или в горах, и даже в Болгарии на Черном море, бесплатная медицина, бесплатное образование, полная ликвидация безграмотности… И это все дали этой стране оккупанты? Я знаю, что еще многое предстоит сделать, что существуют временные трудности с некоторыми товарами, но нам ведь приходиться сражаться с мировым империализмом, сражаться за мир, а это требует расходов на армию, на вооружение, на обучение солдат. Борьба за мирную жизнь стоит денег, средства нужно направлять в первую очередь на эти цели… Но правда в том, что людям живется все лучше, несмотря на временные трудности. А в будущем, когда принесет результаты наша экономическая реформа, у всех откроются глаза. Через десять лет это будет совсем другая страна, потому что мы двигаемся в правильном направлении. И вам этого не испортить, отморозкам вроде тебя.
Утомившийся речью Галась опустился в кресло, неохотно посмотрел на парня в поисках проблеска понимания на его лице.
– И что? – спросил он. – Ты по-прежнему ничего не понимаешь?
