Поэзия. Все в одной книге

Марина Ивановна Цветаева

Поэзия

Все в одной книге

© Издательство АСТ, 2025

Стихотворения

Встреча

Вечерний дым над городом возник,Куда-то вдаль покорно шли вагоны,Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,В одном из окон полудетский лик.На веках тень. Подобием короныЛежали кудри… Я сдержала крик:Мне стало ясно в этот краткий миг,Что пробуждают мертвых наши стоны.С той девушкой у темного окна– Виденьем рая в сутолке вокзальной —Не раз встречалась я в долинах сна.Но почему была она печальной?Чего искал прозрачный силуэт?Быть может ей – и в небе счастья нет?1907

Лесное царство

Асе

Ты – принцесса из царства не светского,Он – твой рыцарь, готовый на все…О, как много в вас милого, детского,Как понятно мне счастье твое!В светлой чаще берез, где просветамиГолубеет сквозь листья вода,Хорошо обменяться ответами,Хорошо быть принцессой. О, да!Тихим вечером, медленно тающим,Там, где сосны, болото и мхи,Хорошо над костром догорающимГоворить о закате стихи;Возвращаться опасной дорогоюС соучастницей вечной – луной,Быть принцессой лукавой и строгоюЛунной ночью, дорогой лесной.Наслаждайтесь весенними звонами,Милый рыцарь, влюбленный, как паж,И принцесса с глазами зелеными, —Этот миг, он короткий, но ваш!Не смущайтесь словами нетвердыми!Знайте: молодость, ветер – одно!Вы сошлись и расстанетесь гордыми,Если чаши завидится дно.Хорошо быть красивыми, быстрымиИ, кострами дразня темноту,Любоваться безумными искрами,И как искры сгореть – на лету!Таруса, лето 1908

В зале

Над миром вечерних виденийМы, дети, сегодня цари.Спускаются длинные тени,Горят за окном фонари,Темнеет высокая зала,Уходят в себя зеркала…Не медлим! Минута настала!Уж кто-то идет из угла.Нас двое над темной рояльюСклонилось, и крадется жуть.Укутаны маминой шалью,Бледнеем, не смеем вздохнуть.Посмотрим, что ныне творитсяПод пологом вражеской тьмы?Темнее, чем прежде, их лица, —Опять победители мы!Мы цепи таинственной звенья,Нам духом в борьбе не упасть,Последнее близко сраженье,И темных окончится властьМы старших за то презираем,Что скучны и просты их дни…Мы знаем, мы многое знаемТого, что не знают они!1908

Мирок

Дети – это взгляды глазок боязливых,Ножек шаловливых по паркету стук,Дети – это солнце в пасмурных мотивах,Целый мир гипотез радостных наук.Вечный беспорядок в золоте колечек,Ласковых словечек шепот в полусне,Мирные картинки птичек и овечек,Что в уютной детской дремлют на стене.Дети – это вечер, вечер на диване,Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,Мерный голос сказки о царе Салтане,О русалках-сестрах сказочных морей.Дети – это отдых, миг покоя краткий,Богу у кроватки трепетный обет,Дети – это мира нежные загадки,И в самих загадках кроется ответ!

Сереже

Ты не мог смирить тоску свою,Победив наш смех, что ранит, жаля.Догорев, как свечи у рояля,Всех светлей проснулся ты в раю.И сказал Христос, отец любви:«По тебе внизу тоскует мама,В ней душа грустней пустого храма,Грустен мир. К себе ее зови».С той поры, когда желтеет лес,Вверх она, сквозь листьев позолоту,Всё глядит, как будто ищет что-тоВ синеве темнеющих небес.И когда осенние цветыЛьнут к земле, как детский взгляд без смеха,С ярких губ срывается, как эхо,Тихий стон: «Мой мальчик, это ты!»О, зови, зови сильней ее!О земле, где всё – одна тревогаИ о том, как дивно быть у Бога,Всё скажи, – ведь дети знают всё!Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,Ты ушёл, сомнений не тревожа…Ты ушёл… Ты мудрый был, Сережа!В мире грусть. У Бога грусти нет!

Дортуар весной

Ане Ланиной

О весенние сны в дортуаре,О блужданье в раздумье средь спящих.Звук шагов, как нарочно, скрипящих,И тоска, и мечты о пожаре.Неспокойны уснувшие лица,Газ заботливо кем-то убавлен,Воздух прян и как будто отравлен,Дортуар – как большая теплица.Тихи вздохи. На призрачном светеВсе бледны. От тоски ль ожиданья,Оттого ль, что солгали гаданья,Но тревожны уснувшие дети.Косы длинны, а руки так тонки!Бред внезапный: «От вражеских пушекВойско турок…» Недвижны иконки,Что склонились над снегом подушек.Кто-то плачет во сне, не упрямо…Так слабы эти детские всхлипы!Снятся девочке старые липыИ умершая, бледная мама.Расцветает в душе небылица.Кто там бродит? Неспящая поздно?Иль цветок, воскресающий грозно,Что сгубила весною теплица?1908

Первое путешествие

«Плывите!» – молвила Весна.Ушла земля, сверкнула пена,Диван-корабль в озерах снаПомчал нас к сказке Андерсена.Какой-то добрый ЧародейЕго из вод направил сонныхВ страну гигантских орхидей,Печальных глаз и рощ лимонных.Мы плыли мимо берегов,Где зеленеет Пальма Мира,Где из спокойных жемчуговДворцы, а башни из сапфира.Исчез последний снег зимы,Нам цвёл душистый снег магнолий…Куда летим? Не знали мы!Да и к чему? Не все равно ли?Тянулись гибкие цветы,Как зачарованные змеи,Из просветленной темнотыМигали хитрые пигмеи…Последний луч давно погас,В краях последних тучек тая,Мелькнуло облачко-Пегас,И рыб воздушных скрылась стая,И месяц меж стеблей травыМелькнул в воде, как круг эмали…Он был так близок, но увы —Его мы в сети не поймали!Под пёстрым зонтиком чудес,Полны мечтаний затаенных,Лежали мы и страх исчезПод взором чьих-то глаз зеленых.Лилось ручьем на берегахВино в хрустальные графины,Служили нам на двух ногахКиты и грузные дельфины…Вдруг – звон! Он здесь! Пощады нет!То звон часов протяжно-гулок!Как, это папин кабинет?Диван? Знакомый переулок?Уж утро брезжит! Боже мой!Полу во сне и полу-бдеяПо мокрым улицам домойМы провожали Чародея.

Второе путешествие

Нет возврата. Уж поздно теперь.Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,Отвори нам желанную дверь,Покажи нам заветные комнаты.Красен факел у негра в руках,Реки света струятся зигзагами…Клеопатра ли там в жемчугах?Лорелея ли с рейнскими сагами?Может быть… – отворяй же скорейТайным знаком серебряной палочки! —Там фонтаны из слез матерей?И в распущенных косах русалочки?Не горящие жаждой уснуть —Как несчастны, как жалко-бездомны те!Дай нам в душу тебе заглянутьВ той лиловой, той облачной комнате!1930

Летом

– «Ася, поверьте!» и что-то дрожитВ Гришином деланном басе.Ася лукава и дальше бежит…Гриша – мечтает об Асе.Шепчутся листья над ним с ветерком,Клонятся трепетной нишей…Гриша глаза вытирает тайком,Ася – смеется над Гришей!

Самоубийство

Был вечер музыки и ласки,Всё в дачном садике цвело.Ему в задумчивые глазкиВзглянула мама так светло!Когда ж в пруду она исчезлаИ успокоилась вода,Он понял – жестом злого жезлаЕё колдун увлек туда.Рыдала с дальней дачи флейтаВ сияньи розовых лучей…Он понял – прежде был он чей-то,Теперь же нищий стал, ничей.Он крикнул: «Мама!», вновь и снова,Потом пробрался, как в бреду,К постельке, не сказав ни словаО том, что мамочка в пруду.Хоть над подушкою икона,Но страшно! – «Ах, вернись домой!»…Он тихо плакал. Вдруг с балконаРаздался голос: «Мальчик мой!»В изящном узеньком конвертеНашли ее «прости»: «ВсегдаЛюбовь и грусть – сильнее смерти».Сильнее смерти… Да, о да!..

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки,Фонтана в бассейне лепечут струи,В тенистых аллеях всe детки, всe детки…О детки в траве, почему не мои?Как будто на каждой головке коронкаОт взоров, детей стерегущих, любя.И матери каждой, что гладит ребенка,Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»Как бабочки девочек платьица пестры,Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…И шепчутся мамы, как нежные сестры:– «Подумайте, сын мой»… – «Да что вы! А мой».Я женщин люблю, что в бою не робели,Умевших и шпагу держать, и копье, —Но знаю, что только в плену колыбелиОбычное – женское – счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crepouscule» Paul Chabas[1]

в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошлаДевочка цвета луны.Тихо. Не мучат уснувшей волныМерные всплески весла.Вся – как наяда. Глаза зелены,Стеблем меж вод расцвела.Сумеркам – верность, им, нежным, хвала:Дети от солнца больны.Дети – безумцы. Они влюбленыВ воду, в рояль, в зеркала…Мама с балкона домой позвалаДевочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калии

Запела рояль неразгаданно-нежноПод гибкими ручками маленькой Ани.За окнами мчались неясные сани,На улицах было пустынно и снежно.Воздушная эльфочка в детском нарядеВнимала тому, что лишь эльфочкам слышно.Овеяли тонкое личико пышноПушистых кудрей беспокойные пряди.В ней были движенья таинственно-хрупки.– Как будто старинный портрет перед вами!От дум, что вовеки не скажешь словами,Печально дрожали капризные губки.И пела рояль, вдохновеньем согрета,О сладостных чарах безбрежной печали,И души меж звуков друг друга встречали,И кто-то светло улыбался с портрета.Внушали напевы: «Нет радости в страсти!Усталое сердце, усни же, усни ты!»И в сумерках зимних нам верилось властиЕдинственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом,– Так недоступна! Так нежна! —Она была лицом и духомВо всем джигитка и княжна.Ей все казались странно-грубы:Скрывая взор в тени углов,Она без слов кривила губыИ ночью плакала без слов.Бледнея гасли в небе зори,Темнел огромный дортуар;Ей снилось розовое ГориВ тени развесистых чинар…Ах, не растет маслины веткаВдали от склона, где цвела!И вот весной раскрылась клетка,Метнулись в небо два крыла.Как восковые – ручки, лобик,На бледном личике – вопрос.Тонул нарядно-белый гробикВ волнах душистых тубероз.Умолкло сердце, что боролось…Вокруг лампады, образа…А был красив гортанный голос!А были пламенны глаза!Смерть окончанье – лишь рассказа,За гробом радость глубока.Да будет девочке с КавказаЗемля холодная легка!Порвалась тоненькая нитка,Испепелив, угас пожар…Спи с миром, пленница-джигитка,Спи с миром, крошка-сазандар.Как наши радости убогиДуше, что мукой зажжена!О да, тебя любили боги,Светло-надменная княжна!Москва, Рождество 1909

Пленница

Она покоится на вышитых подушках,Слегка взволнована мигающим лучом.О чем загрезила? Задумалась о чем?О новых платьях ли? О новых ли игрушках?Шалунья-пленница томилась целый деньВ покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.От гнета пышного, от строгого хоралаУводит в рай ее ночная тень.Не лгали в книгах бледные виньеты:Приоткрывается тяжелый балдахин,И слышен смех звенящий мандолин,И о любви вздыхают кастаньеты.Склонив колено, ждет кудрявый пажЕе, наследницы, чарующей улыбки.Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбкиИ ждет серебряный, тяжелый экипаж.Но… грезы всё! Настанет миг расплаты;От злой слезы ресницы дрогнет шелк,И уж с утра про королевский долгНачнут твердить суровые аббаты.1910

Шарманка весной

– «Herr Володя, глядите в тетрадь!»– «Ты опять не читаешь, обманщик?Погоди, не посмеет игратьNimmer mehr[2]этот гадкий шарманщик!»Золотые дневные лучиТёплой ласкою травку согрели.– «Гадкий мальчик, глаголы учи!»– О, как трудно учиться в апреле!..Наклонившись, глядит из окнаГувернантка в накидке лиловой.Frдulein Else[3]сегодня грустна,Хоть и хочет казаться суровой.В ней минувшие грезы свежатЭти отклики давних мелодий,И давно уж слезинки дрожатНа ресницах больного Володи.Инструмент неуклюж, неказист:Ведь оплачен сумой небогатой!Все на воле: жилец-гимназист,И Наташа, и Дорик с лопатой,И разносчик с тяжелым лотком,Что торгует внизу пирожками…Frдulein Else закрыла платкомИ очки, и глаза под очками.Не уходит шарманщик слепой,Легким ветром колеблется штора,И сменяется: «Пой, птичка, пой»Дерзким вызовом Тореадора.Frдulein плачет: волнует игра!Водит мальчик пером по бювару.– «Не грусти, lieber Junge[4], – пораНам гулять по Тверскому бульвару.Ты тетрадки и книжечки спрячь!»– «Я конфет попрошу у Алеши!Frдulein Else, где черненький мяч?Где мои, Frдulein Else, калоши?»Не осилить тоске леденца!О великая жизни приманка!На дворе без надежд, без концаЗаунывно играет шарманка.

Людовик XVII

Отцам из роз венец, тебе из терний,Отцам – вино, тебе – пустой графин.За их грехи ты жертвой пал вечерней,О на заре замученный дофин!Не сгнивший плод – цветок неживше-свежийВтоптала в грязь народная гроза.У всех детей глаза одни и те же:Невыразимо-нежные глаза!Наследный принц, ты стал курить из трубки,В твоих кудрях мятежников колпак,Вином сквернили розовые губки,Дофина бил сапожника кулак.Где гордый блеск прославленных столетий?Исчезло все, развеялось во прах!За все терпели маленькие дети:Малютка-принц и девочка в кудрях.Но вот настал последний миг разлуки.Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют…И ты простер слабеющие рукиТуда наверх, где странникам – приют.На дальний путь доверчиво вступая,Ты понял, принц, зачем мы слезы льем,И знал, под песнь родную засыпая,Что в небесах проснешься – королем.

На скалах

Он был синеглазый и рыжий,(Как порох во время игры!)Лукавый и ласковый. Мы жеДве маленьких русых сестры.Уж ночь опустилась на скалы,Дымится над морем костер,И клонит Володя усталыйГоловку на плечи сестер.А сестры уж ссорятся в злобе:«Он – мой!» – «Нет – он мой!» – «Почему ж?»Володя решает: «Вы обе!Вы – жены, я – турок, ваш муж».Забыто, что в платьицах дыры,Что новый костюмчик измят.Как скалы заманчиво-сыры!Как радостно пиньи шумят!Обрывки каких-то мелодийИ шепот сквозь сон: «Нет, он мой!»– «Домой! Ася, Муся, Володя!»– Нет, лучше в костер, чем домой!За скалы цепляются юбки,От камешков рвется карман.Мы курим – как взрослые – трубки,Мы – воры, а он атаман.Ну, как его вспомнишь без боли,Товарища стольких побед?Теперь мы большие и болеНе мальчики в юбках, – о нет!Но память о нем мы уносимНа целую жизнь. Почему?– Мне десять лет было, ей восемь,Одиннадцать ровно ему.

Дама в голубом

Где-то за лесом раскат грозовой,Воздух удушлив и сух.В пышную траву ушел с головойМаленький Эрик-пастух.Тёмные ели, клонясь от жары,Мальчику дали приют.Душно… Жужжание пчел, мошкары,Где-то барашки блеют.Эрик задумчив: – «Надейся и верь,В церкви аббат поучал.Верю… О Боже… О, если б теперьКолокол вдруг зазвучал!»Молвил – и видит: из сумрачных чащДама идет через луг:Лёгкая поступь, синеющий плащ,Блеск ослепительный рук;Резвый поток золотистых кудрейЗыблется, ветром гоним.Ближе, все ближе, ступает быстрей,Вот уж склонилась над ним.– «Верящий чуду не верит вотще,Чуда и радости жди!»Добрая дама в лазурном плащеКрошку прижала к груди.Белые розы, орган, торжество,Радуга звёздных колонн…Эрик очнулся. Вокруг – никого,Только барашки и он.В небе незримые колоколаПели-звенели: бим-бом…Понял малютка тогда, кто былаДама в плаще голубом.

В Ouchy

Держала мама наши руки,К нам заглянув на дно души.О, этот час, канун разлуки,О предзакатный час в Ouchy!– «Всё в знаньи, скажут вам науки…Не знаю… Сказки – хороши!»О, эти медленные звуки,О, эта музыка в Ouchy!Мы рядом. Вместе наши руки.Нам грустно. Время, не спеши!..О, этот час, преддверье муки,О вечер розовый в Ouchy!

Акварель

Амбразуры окон потемнели,Не вздыхает ветерок долинный,Ясен вечер; сквозь вершину елиКинул месяц первый луч свой длинный.Ангел взоры опустил святые,Люди рады тени промелькнувшей,И спокойны глазки золотыеНежной девочки, к окну прильнувшей.

Сказочный Шварцвальд

Ты, кто муку видишь в каждом миге,Приходи сюда, усталый брат!Всё, что снилось, сбудется, как в книге —Тёмный Шварцвальд сказками богат!Все людские помыслы так мелкиВ этом царстве доброй полумглы.Здесь лишь лани бродят, скачут белки…Пенье птиц… Жужжание пчелы…Погляди, как скалы эти хмуры,Сколько ярких лютиков в траве!Белые меж них гуляют курыС золотым хохлом на голове.На поляне хижина-игрушкаМирно спит под шепчущий ручей.Постучишься – ветхая старушкаВыйдет, щурясь от дневных лучей.Нос как клюв, одежда земляная,Золотую держит нить рука, —Это Waldfrau, бабушка лесная,С колдовством знакомая слегка.Если добр и ласков ты, как дети,Если мил тебе и луч, и куст,Всё, что встарь случалося на свете,Ты узнаешь из столетних уст.Будешь радость видеть в каждом миге,Всё поймёшь: и звёзды, и закат!Что приснится, сбудется, как в книге, —Тёмный Шварцвальд сказками богат!

Как мы читали «Lichtenstein»

Тишь и зной, везде синеют сливы,Усыпительно жужжанье мух,Мы в траве уселись, молчаливы,Мама Lichtenstein читает вслух.В пятнах губы, фартучек и платье,Сливу руки нехотя берут.Ярким золотом горит распятьеТам, внизу, где склон дороги крут.Ульрих – мой герой, а Ге́орг – Асин,Каждый доблестью пленить сумел:Герцог Ульрих так светло-несчастен,Рыцарь Георг так влюблённо-смел!Словно песня – милый голос мамы,Волшебство творят её уста.Ввысь уходят ели, стройно-прямы,Там, на солнце, нежен лик Христа…Мы лежим, от счастья молчаливы,Замирает сладко детский дух.Мы в траве, вокруг синеют сливы,Мама Lichtenstein читает вслух.

Наши царства

Владенья наши царственно-богаты,Их красоты не рассказать стиху:В них ручейки, деревья, поле, скатыИ вишни прошлогодние во мху.Мы обе – феи, добрые соседки,Владенья наши делит темный лес.Лежим в траве и смотрим, как сквозь веткиБелеет облачко в выси небес.Мы обе – феи, но большие (странно!)Двух диких девочек лишь видят в нас.Что ясно нам – для них совсем туманно:Как и на всe – на фею нужен глаз!Нам хорошо. Пока еще в постелиВсе старшие, и воздух летний свеж,Бежим к себе. Деревья нам качели.Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..Но день прошел, и снова феи – дети,Которых ждут и шаг которых тих…Ах, этот мир и счастье быть на светеЕщe невзрослый передаст ли стих?

Отъезд

Повсюду листья желтые, водаПрозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!Мы уезжаем. Боже, как всегдаОтъезд сердцам желанен и несносен!Чуть вдалеке раздастся стук колес, —Четыре вздрогнут детские фигуры.Глаза Марилэ не глядят от слез,Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.Мы к маме жмемся: «Ну зачем отъезд?Здесь хорошо!» – «Ах, дети, вздохи лишни».Прощайте, луг и придорожный крест,Дорога в Хорбен… Вы, прощайте, вишни,Что рвали мы в саду, и сеновал,Где мы, от всех укрывшись, их съедали…(Какой-то крик… Кто звал? Никто не звал!)И вы, Шварцвальда золотые дали!Марилэ пишет мне стишок в альбом,Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!Хлопочет мама; в платье голубомМелькает Ася с Карлом там, у ивы.О, на крыльце последний шепот наш!О, этот плач о промелькнувшем лете!Какой-то шум. Приехал экипаж.– «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»– «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!Не это я сказать хочу! Но что же?– «Надень берет!» – «Не раскрывай пальто!»– «Садитесь, ну?» и папин голос строже.Букет сует нам Асин кавалер,Сует Марилэ плитку шоколада…Последний миг… – «Nun, kann es losgehn, Herr?»Погибло все. Нет, больше жить не надо!Мы ехали. Осенний вечер блек.Мы, как во сне, о чем-то говорили…Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!

Книги в красном переплете

Из рая детского житьяВы мне привет прощальный шлете,Неизменившие друзьяВ потертом, красном переплете.Чуть легкий выучен урок,Бегу тот час же к вам, бывало,– Уж поздно! – Мама, десять строк!.. —Но, к счастью, мама забывала.Дрожат на люстрах огоньки…Как хорошо за книгой дома!Под Грига, Шумана и КюиЯ узнавала судьбы Тома.Темнеет, в воздухе свежо…Том в счастье с Бэкки полон веры.Вот с факелом Индеец ДжоБлуждает в сумраке пещеры…Кладбище… Вещий крик совы…(Мне страшно!) Вот летит чрез кочкиПриемыш чопорной вдовы,Как Диоген, живущий в бочке.Светлее солнца тронный зал,Над стройным мальчиком – корона…Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:«Позвольте, я наследник трона!»Ушел во тьму, кто в ней возник.Британии печальны судьбы…– О, почему средь красных книгОпять за лампой не уснуть бы?О золотые времена,Где взор смелей и сердце чище!О золотые имена:Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!1908

Маме

В старом вальсе штраусовском впервыеМы услышали твой тихий зов,С той поры нам чужды все живыеИ отраден беглый бой часов.Мы, как ты, приветствуем закаты,Упиваясь близостью конца.Все, чем в лучший вечер мы богаты,Нам тобою вложено в сердца.К детским снам клонясь неутомимо,(Без тебя лишь месяц в них глядел!)Ты вела своих малюток мимоГорькой жизни помыслов и дел.С ранних лет нам близок, кто печален,Скучен смех и чужд домашний кров…Наш корабль не в добрый миг отчаленИ плывет по воле всех ветров!Все бледней лазурный остров – детство,Мы одни на палубе стоим.Видно грусть оставила в наследствоТы, о мама, девочкам своим!1907

Сара в Версальском монастыре

Голубей над крышей вьется пара,Засыпает монастырский сад.Замечталась маленькая СараНа закат.Льнет к окну, лучи рукою ловит,Как былинка нежная слаба,И не знает крошка, что готовитЕй судьба.Вся застыла в грезе молчаливой,От раздумья щечки розовей,Вьются кудри золотистой гривойДо бровей.На губах улыбка бродит редко,Чуть звенит цепочкою браслет, —Все дитя как будто статуэткаДавних лет.Этих глаз синее не бывает!Резкий звук развеял пенье чар:То звонок воспитанниц сзываетВ дортуар.Подымает девочку с окошка,Как перо, монахиня-сестра.Добрый голос шепчет: «Сара-крошка,Спать пора!»Село солнце в медленном пожаре,Серп луны прокрался из-за туч,И всю ночь легенды шепчет СареЛунный луч.

Маленький паж

Этот крошка с душой безутешнойБыл рожден, чтобы рыцарем пастьЗа улыбку возлюбленной дамы.Но она находила потешной,Как наивные драмы,Эту детскую страсть.Он мечтал о погибели славной,О могуществе гордых царейТой страны, где восходит светило.Но она находила забавнойЭту мысль и твердила:– «Вырастай поскорей!»Он бродил одинокий и хмурыйМеж поникших, серебряных трав,Все мечтал о турнирах, о шлеме…Был смешон мальчуган белокурыйИзбалованный всемиЗа насмешливый нрав.Через мостик склонясь над водою,Он шепнул (то последний был бред!)– «Вот она мне кивает оттуда!»Тихо плыл, озаренный звездою,По поверхности прудаТемно-синий берет.Этот мальчик пришел, как из грезы,В мир холодный и горестный наш.Часто ночью красавица внемлет,Как трепещут листвою березыНад могилой, где дремлетЕе маленький паж.

Die stille Strasse[5]

Die stille Strasse: юная листваСветло шумит, склоняясь над забором,Дома – во сне… Блестящим детским взоромГлядим наверх, где меркнет синева.С тупым лицом немецкие словаМы вслед за Frдulein повторяем хором,И воздух тих, загрезивший, в которомВечерний колокол поет едва.Звучат шаги отчетливо и мерно,Die stille Strasse распрощалась с днемИ мирно спит под шум деревьев. Верно.Мы на пути не раз еще вздохнемО ней, затерянной в Москве бескрайной,И чье названье нам осталось тайной.

Мама в саду

Гале Дьяконовой

Мама стала на колениПеред ним в траве.Солнце пляшет на прическе,На голубенькой матроске,На кудрявой голове.Только там, за домом, тени…Маме хочется гвоздикуКрошке приколоть, —Оттого она присела.Руки белы, платье бело…Льнут к ней травы вплоть.– Пальцы только мнут гвоздику. —Мальчик светлую головкуОпустил на грудь.– «Не вертись, дружок, стой прямо!»Что-то очень медлит мама!Как бы улизнутьИщет маленький уловку.Мама плачет. На колениЕй упал цветок.Солнце нежит взгляд и листья,Золотит незримой кистьюКаждый лепесток.– Только там, за домом, тени…

Мама на лугу

Вы бродили с мамой на лугуИ тебе она шепнула: «Милый!Кончен день, и жить во мне нет силы.Мальчик, знай, что даже из могилыЯ тебя, как прежде, берегу!»Ты тихонько опустил глаза,Колокольчики в руке сжимая.Всё цвело и пело в вечер мая…Ты не поднял глазок, понимая,Что смутит ее твоя слеза.Чуть вдали завиделись балкон,Старый сад и окна белой дачи,Зашептала мама в горьком плаче:«Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе,До конца лишь сердце нам закон!»Не грусти! Ей смерть была легка:Смерть для женщин лучшая находка!Здесь дремать мешала ей решетка,А теперь она уснула кроткоТам, в саду, где Бог и облака.

Ricordo di Tivoli[6]

Мальчик к губам приложил осторожно свирель,Девочка, плача, головку на грудь уронила…– Грустно и мило! —Скорбно склоняется к детям столетняя ель.Темная ель в этой жизни видала так многоСлишком красивых, с большими глазами, детей.Нет путейИм в нашей жизни. Их счастье, их радость – у Бога.Море синет вдали, как огромный сапфир,Детские крики доносятся с дальней лужайки,В воздухе – чайки…Мальчик играет, а девочке в друге весь мир…Ясно читая в грядущем, их ель осенила,Мощная, мудрая, много видавшая ель!Плачет свирель…Девочка, плача, головку на грудь уронила.Берлин, лето 1910

У кроватки

Вале Генерозовой

– «Там, где шиповник рос аленький,Гномы нашли колпачки»…Мама у маленькой ВаленькиТихо сняла башмачки.– «Солнце глядело сквозь веточки,К розе летела пчела»…Мама у маленькой деточкиТихо чулочки сняла.– «Змей не прождал ни минуточки,Свистнул, – и в горы скорей!»Мама у сонной малюточкиШёлк расчесала кудрей.– «Кошку завидевши, курочкиСтали с индюшками в круг»…Мама у сонной дочурочкиВынула куклу из рук.– «Вечером к девочке маленькойРаз прилетел ангелок»…Мама над дремлющей ВаленькойКукле вязала чулок.