Последнее слово шамана

Перейдя железнодорожную насыпь, Виктор, не сбавляя хода, углубился в тайгу. Степнов только и успевал за ним, чтобы не потеряться.

– Давай, давай, поторапливайся, – не оборачиваясь, громко шепчет Виктор. – Еще часов пять-шесть дневных у нас есть. Нужно успеть.

Ничего в голову не лезет. Да Михаилу и некогда думать, ноги бегут, голова только и успевает уклоняться от веток, ноги перепрыгивают через поваленные стволы деревьев. Руки цепкими пальцами впились в ружье. Некогда думать. Глаза стараются не потерять быстро удаляющейся спины Виктора, прося ноги увеличить, или, как правильно сказать, ускорить шаг.

И наконец-то удалось догнать Муравьева, который, несмотря на свой возраст, за семьдесят, быстр на ногу. Может, он и не так быстро идет, как кажется Степнову, но без привычки, без остановки на передышку, по лесу идти по мягкому ковру беломошника или плотного брусничника нелегко. Одышка Михаила становится громче и громче, но Виктор ее не слышит, как назло, еще и ускоряет свой шаг, словно куда-то опаздывает.

– И-та, – не выдержал Михаил, громко произнося имя Муравьева.

Но тот не слышит.

– Ви-та! – еще громче кричит Михаил.

И в этот момент спина Виктора исчезла, и если бы не его рука, потянувшая ворот куртки Степнова в сторону, то он со всего маху кубарем бы полетел с неизвестно откуда взявшегося обрыва.

– Тихо, тихо, тихо! – на ухо Михаилу зашептал Виктор. – Отдышись, и пойдем к вырубу. Он недалеко. А там и Вой, и ваш гостинец. Ты там схоронишься на час-два, а я гляну тех браконьеров.

– Нат, нат, – замотал головой Михаил.

– Почему? – Муравьев не сводил глаз со Степнова.

– А то. – И Михаил легонько бьет своей ладонью по груди Виктора.

– А-а, – догадался Муравьев, – ты напоминаешь, что я сердцем чувствую какую-то опасность? Да, да. Ну ладно, там посмотрим. Отдохнул? Пошли!

– С-с-тай, – удержал Виктора Михаил и посмотрел ему в лицо, и провел пальцем по лбу. – Шина, – прошептал он.

– Что?! – не понял товарища Муравьев и стал ощупывать пальцами свой лоб.

А Михаил глядел на него и, покачивая головой, улыбался.

– Да что там, Мишенька? – волнуясь, повысил голос Виктор.

– Граз. – И, нагнувшись, поднял с земли жменю гнилой листвы.

– А-а, – махнул рукой Муравьев. – Напугал. Ну, ты даешь. – И прямо на глазах Михаила он изменился. Расправленные плечи упали, прямая спина ссутулилась. – Старый уже я, но, Мишенька…

– Нат, – покачал головой Степнов, – на то. Граз, крав, крав. – И провел указательным пальцем, как лезвием ножа, по запястью своей руки.

– Кровь? Откуда, я не ранился вроде?

Михаил снял с головы Виктора темно-зеленую бейсболку и задержал ее у глаз Муравьева.

Его удивлению не было предела.

– Это что ж, мы там прошли, а на дереве что-то было. – И стал обнюхивать бурые пятна на шапке. – Это кровь, воняет, фу. Что же это там было? Нужно вернуться и посмотреть.

– Нат, нат, – замотал головой Михаил.

– Надеюсь, не человек это? – обтирая седые колючки на щеке, прошептал Виктор.

– Нат, нат. – И, сняв с плеча Виктора парочку длинных волосков, один из которых уже присох к куртке в пятне от ссохшейся крови, подал их Муравьеву.

– Лосиные, – осмотрев их, сделал вывод тот. – Ничего не понимаю. Лося на дерево повесили? – И, сняв с себя рюкзак, присел на пень, обросший брусникой. – Я и не заметил. Не может быть, – посмотрел он на Михаила.

3

Да, сдался Муравьев. И где делась его напористость, сила в шаге? Идет какой-то обмякший, никуда не торопясь, перестал разговаривать с Михаилом. Молча, вскрыл рюкзаки-гостинцы от Кузьмы, нашел в них спички, соль. Патронов не взял, только две банки с порохом да мешок с дробью, кулек с солью, а все остальное спрятал в старой лисьей норе.

Шел не торопясь, по невысокому, метра в два, обрыву над Малым Воем. Узкая полоска речки в некоторых местах была очень бурной, а в некоторых – пряталась под сосновыми завалами, корнями и завалами из веток.

Шли долго, может, час, может, два, петляя вместе с руслом реки по высокому сосновому бору. В нескольких местах русла Малого Воя встречались, их разделяло друг от друга буквально несколько десятков метров, но Виктор не обращал на это внимания, шел себе и шел, петляя по ним, о чем-то своем думая. И Михаил старался не мешать медвежатнику, так Кузьма звал Муравьева, да и многие другие знавшие этого человека, так прозвали его.

Глухарь, сорвавшийся с земли с сильным хлопаньем крыльев, «разбудил» Виктора. Но он не вскинул ружья, а от испуга присел и, проводив огромную птицу глазами, обернулся к Михаилу и сказал:

– Видно, на медведя удавку ставили. Хотя нет, нет, на лося, а, поймав его, не убрали ее, а мясо порубили и часть его подвесили на дерево. А охотятся, видно, они на медведя. Но он там никогда и не держался. Там сухо, возвышенность, ягоды мало, шишки тоже нет. Медведь в это время пасется на болотах, как и глухарь, косач, клюквой, брусникой кормится, шишкой кедровой. Понимаешь?

Михаил закивал головой.

– Я ж говорю, пришлые те браконьеры. Думают, мясо лося раскидали, оно запахи свои распустит по бору и медведь на эту приманку по запаху к ним придет. Нет, нет, до зимы еще есть время, он пока кедровой шишки с ягодой не наестся, мясом его не сманишь, – вслух рассуждает Виктор. – Ворона на то мясо прилетит, сорока, да. Даже кедровка. Росомаха не откажется от такого застолья, лиса тоже. А медведь нет, нет. Так?

И вот смотри, – сдернул с ветки шиповника вязаную шапку. – Хм. Вижу же, что иду по свежему следу человека. Шаг короткий, бежал. Быстро бежал. А от кого? За ним следа нет. А вот по той стороне, смотри… – Виктор показал на ту сторону берега Воя. – Видишь, по обрыву, по глине кто-то скользил. Это тот человек, что шапку оставил. Кто за ним гнался, интересно? Ты меня слышишь?

Михаил закивал головой и начал быстро что-то говорить:

– А-а-а, ата, ата, м-м-м, а-а-а.

– Кричать нужно? – догадался Виктор.

– Та, та, – закивал головой Михаил.

– Хм, Мишенька, поздновато. Дождь был десять дней назад, мелкий. Глина сухая. Минимум неделя прошла с того времени, когда он бежал. И если без остановки, то через пять часов на Нагиришскую дорогу выскочит. Она там полукруг делает. Что прямо бежать, что влево, что вправо, на ней окажешься, а если назад бежать, железная дорога. Не потеряешься. Не их ли искала полиция? Помнишь, Кузя говорил?

Степнов закивал головой.

– Вот и хорошо, Мишенька. Так где же это мы сейчас с тобой? – Виктор стал осматриваться по сторонам, ища хоть какой-то знакомый ему ориентир. – Нет, нет, косолапый туда не пойдет. Ладно, пошли дальше. Болото же не проходили еще? – то ли спросил он у Михаила, то ли продолжал рассуждать сам с собой вслух Виктор. – Нет, не проходили, и не нужно. А вон и воронье гнездо, значит, скоро будем на месте.

Воронье гнездо, о котором говорил Муравьев, Михаил нашел не сразу. Оно расположилось на высоком черном остове старого дерева, скорее всего, сосны. Оно стоит в метрах ста, нет, двухстах, от них, а может, и дальше, на самом краю выруба, заросшего молодым березняком. Просто очень высокое, а лес кругом мелкий, поэтому остов и хорошо виден издалека.

– Через минут сорок выйдем на избу, – сказал Муравьев. – Не знаю, в каком состоянии она, года три в ней не был. Лесорубы ее подлатали, печь переложили. Молодцы! Но все равно ненавижу их, хоть они и простые работяги, где покажут, там и рубят. Но столько лесу молодого положили, сосны. Ладно, что их ругать, пошли.

Михаил догнал Муравьева.

– А-а, кто лас бил? – спросил он у Виктора.

– Да не признались. Но в три бензобака землицы насыпал. Долго их трактора здесь после этого простояли. Я здесь как разведчик был. – Муравьев остановился. – Летом свалили лес, техника пришла за ним в феврале, через болота только по зимнику можно пройти. Так я и насыпал землицы в их бензобаки и вышел на след машин. Представляешь, через железку переползали по-умному, по бревнам.

У вороньего гнезда Виктор свернул влево, в сторону выруба, по плотному березняку вышли на ту сторону леса, и по невидимой дорожке Виктор повел его между невысокими сопками к болоту. Оно было широким, с берегами, упиравшимися в другие сопки.

– Только в болото не лезь, нынче оно глубокое, воды много. Вой здесь разошелся сильно. Он по центру Ондатрового болота, Мишенька. Это я ему такое название дал. Иногда промышляю ее здесь. Шкурку нашел куда сбывать, но дед постарел, что шапки шьет, а учеников у него нет. Правнучка вроде начала у него учиться. Ну, как говорится, время придет, посмотрим, а так заработать на шкурке ондатры можно.

– А-а…

– Что? – остановился Муравьев.

Михаил показал ему на сухие деревья по тому краю выруба.

– А, Мишенька, пожар два года назад был здесь. Пожарным десантом затушили его, а то такой бы лес пропал.

– Нат, нат, – закашлялся Степнов и снова показал на сухостой.

– Что там? – снова посмотрел в ту сторону Муравьев. – Косачи? Точно, целая стая, – удивился Виктор. – Ну, у тебя и глаз, паря, как у орла. На той стороне у них ток, но к нему не подобраться нынче, болото топкое. Хотя они, так как там мокро, воды много, могут и к избе нашей приблизиться. Я другого боюсь, хоть бы изба наша осталась. Пошли.

– А-а. – И ткнул на шапку, которую Муравьев снял с куста шиповника.

– Тебе отдать ее?

– Нат, над, дома эта.

– Думаешь, этот мужик мог забраться в избу?

– Та, та.

– Ну а кто ему запрещает, Мишенька? Посмотрим, что за человек. Изба лесная – не городская квартира. Она построена для лесных людей. А хозяина, построившего ее, уже на нашем свете нет. Вот такие, паря, дела.

Муравьев преобразился прямо на глазах. Его глаза уже не бегают по сторонам, стал спокоен, в его тихом голосе чувствуется неимоверная силища.

4

Огромное черное рогатое, как лось, дерево, стоявшее на краю выруба, было видно издалека. Оно намного было выше молодых берез, растущих на вырубе, сосняка, вставшего плечом к плечу, чтобы не пропустить в свой бор осину с березой, пытающуюся своей ордой подчинить себе все лежащие вокруг земли.

Виктор сказал, что это многовековой кедр, молния его лет двадцать назад сожгла. И сейчас для них это – главный ориентир. Именно под ним находится тропка к избе. От рогача до неё шагов пятьдесят будет. А хозяин, построивший ее, – знаменитый на всю округу был охотник. Звали его Петр Павлович Тихонов. На медведя он один ходил и на лося без собак и друзей. Чуял он, когда гонимый им сохатый будет возвращаться к своему старому следу, чтобы запутать охотника. И Тихонов в этот момент возвращался назад и брал его.

– А могилка его невдалеке от избы, – продолжает свой рассказ Муравьев. – Когда совсем состарился, как собака, ушел из дома и не вернулся. Весь город подняли тогда на поиски деда. А нашел его твой друг, Кузьма, через год. Пришел в эту избу и нашел его кости. Удивительно, ни волк, ни росомаха, ни медведь не тронули трупа старика. На том месте и крест поставили, и похоронили деда.

– Та, та, – вспомнил эту историю Степнов. – Та, та.

– Мишенька, а ты ничего не чуешь? – Муравьев осматривался. – Запах здесь стоит такой, как у дороги. Не чуешь?

Виктор, сказав Михаилу, чтобы остался на месте, сам исчез в бору. Вышел из него так же тихо, как и вошел, через полчаса. Чтобы не испугать Михаила, несколько раз постучал палкой по дереву.

– След видел, как медвежий, но больно широкий, – вздохнул он. – Великаний. Фу-у, даже не знаю, что и думать об этом. В прошлом году такой же след видел, в декабре, в малиновском бору, у Эсски. По следу этого йети пошел, в волчью шкуру с двумя передними лапами уперся. Она висела на нижней ветке березы, свежая, видно, часа два-три назад с ним этот великан разделался. Поэтому не пошел дальше по его следу, с шатуном опасно встречаться.

Потом в феврале снова столкнулся с его следом, он там оленя задрал, опять же на Эсске, на восьмом километре, это в пятидесяти километрах от того места. А морозы этой зимой какие были? Около сорока градусов и больше… А он, видишь, не боится их. И вот снова след того же медведя. Ничего не понимаю, что же его привело сюда? А знаешь, как руки чешутся добыть этого великана, хотя бы не добыть, а увидеть этого старика.

– Таика?

– Да, да, Мишенька, ему, судя по следу, под шестьдесят лет или около того. Редкий медведь. Ростом, наверное, метра под три. На Эсске, у той избы, где еще вчера мы жили с тобой, его след видел. И здесь он такой же. Не один и тот же ли это медведь? Боюсь, что и здесь мы с тобою не задержимся, пойдем к Хромой белке, за Торн.

– Сама?

– Да, Мишенька, к шаману нужно идти, а то уже поджилки у меня трясутся. Этого еще не хватало. Сколько мне Бог отпустил жить, не знаю, но так неохота погибнуть в лапах медведя. Знаешь, сколько я их загубил в свое время?

– Нат.

– Тридцать восемь, – не сводил глаз с Михаила Муравьев.

– О-о-о.

– Вот тебе и «о-о», Мишенька. Но у меня теперь другие планы, Мишенька. Пока не разделаюсь с другим косолапым, нет желания уходить на тот свет. Давай выздоравливай быстрее, будешь моим помощником, если не забоишься, конечно.

– Кат, нат, нат, кот.

– Кто? – похлопал Степнова по плечу Муравьев и улыбнулся. – Та росомаха, в ковычках, Мишенька, которая мою жену убила и осталась за это безнаказанной. Но она не знает, что я догадываюсь, как ее имя, она не знает, где я выставлю на нее капкан. А то, что она придет ко мне, сердцем чувствую. Ладно, пойдем, только тихо, шаг в шаг за мной, ветки не ломай. Ты ж бывший разведчик. Постарайся. – И, разломив свое ружье и продув стволы, вставил в них патроны.

Так сделал и Михаил.

Без рюкзака идти легко, создается такое впечатление, что плечи превратились в крылья, поднялись над шеей, стали легкими, воздушными и вот-вот взлетишь, как во сне. Но Виктор шел очень медленно, осматривая каждую веточку, травинку или нагнувшись, проводил ладонью по белому мху, как по ворсу ковра.

Михаил, затаив дыхание, наблюдал за его движениями. Наконец, Муравьев, обернувшись к нему, остановился и не сводил с него своих глаз. Были в его глазах грусть, волнение. Сжал губы и, перекрестившись, забросив ружье на свое плечо, громко пошел вперед.

Но Михаил не стал повторять действия Виктора, а, мягко наступая на мох, крадучись пошел за ним. За плотными ветками двух молодых сосен открылась небольшая полянка. На ее середине стояла покосившаяся на бок изба. На потрескавшихся бревнах, поросших зеленовато-седым мхом, чувствовалась усталость. Дом был так же стар, как, видно, и его бывший хозяин Тихонов, и уже доживал свои последние деньки-годы.

Осмотрев избу, Михаил даже удивился рассказу Муравьева, что якобы лесорубы ее отремонтировали. Этого совсем не было видно. Дверная рама так же перекосилась, как и изба, дверь, упершись своим нижним углом в землю, была больше похожа на костыль, на который дом упирался, как дряхлый старик-инвалид.

Михаил потянул ее на себя, но Виктор его сразу одернул:

– Стой. Капкан это!

Не поняв, Михаил снова потянулся к двери, но Муравьев его резко потянул на себя:

– Отойди! – И показал на подпору, на скривившееся в своем центре бревно, упертое в крышу. Оно с молодой живой березы, в диаметре двадцать пять – тридцать сантиметров и с большим трудом выдерживало тяжесть покосившейся на него крыши дома. Посередине ее ствола хорошо просматривались трещинки, по которым стекал желто-оранжевый сок.

– Так.

– Молчи, Мишенька. Эта опора поставлена совсем недавно, она вот-вот лопнет, не выдержит тяжести крыши. А посмотри на дверь, она – та же самая опора, как и это бревно, только поддерживает три бревна под крышей. Ой, а посмотри на дверные царапины. Не топором сделаны, а, похоже, когтями медведя. И здесь он побывал. Хм, что ему от меня нужно? Все, все, пошли назад, а то скоро ночь. Там у меня место есть хорошее, переспим. Давай, давай, Мишенька, пошли отсюда. – И, перекрестившись, Муравьев быстро пошел назад.

Глава 5

Три дня бега

1

Голод – не тетка. Такое впечатление, что в животе живет зверь, если ему вовремя не дали еды, то он пожирает все внутренности. И не просто пожирает, а, как паук, высасывает из них всю кровь, лишая организм энергии, сил. Единственное, что оставалось надежда, что это все скоро закончится.

Михаил, открыв глаза, чтобы хоть как-то не думать о голоде, посмотрел на небо. Звезд мало. Ковш Медведицы всегда привлекал его внимание. Почему-то ему всегда было жалко тех людей, которые жили на этих звездах, находящихся так далеко друг от друга. Он считал, что каждое созвездие – это одно государство, в котором живут близкие друг другу люди. На одной звезде живут родители, на другой – дети, на третьей – дяди с тетями, на четвертой – их дети, а на пятой – бабушки с дедушками. Хорошо на Земле, сел на поезд или на самолет и полетел в гости. А там этого сделать просто невозможно, так как между этими звездами расстояние в миллионы световых лет и космических кораблей, которые очень быстро летают, как самолеты на Земле, у них, наверное, еще нет.

…Но то, что под деревом, на ветках которого они с Виктором спят, брусничник, он хорошо помнит. Пока Муравьев наверху крепил бревна, он горстями собирал и жевал кисло-сладкую ягоду. Спустившись вниз, спрыгнул на землю и, не удержавшись, чуть не наступил в костер.

– О, Мишенька, а я только думал тебя будить, – услышал он голос удержавшего его за руку Муравьева. – Ну что, Мишенька, теперь я несколько часов посплю. Покушай сначала, кашу сделал пшеничную на медвежьем жире. Может, она из-за этого не так вкусна, как на сливочном масле, зато сытная. – И, зевая, передал Михаилу котелок, показывая, чтобы тот держал его за проволочную ручку. – Давай кушай, все до последней крупинки. Ружье – вот. – И показал Михаилу на двустволку, упертую в сосну. – Ну, давай, Мишенька. Сейчас четыре утра, в семь подъем. Нам далеко идти. Выдержишь?

– Та, – улыбнулся Степнов и, зачерпнув ложкой каши, обжигаясь, начал кушать ее.

Виктор, упираясь ногами на прибитые к стволу дерева палки, полез вверх.

…Сытость не только приятное чувство, но и опасное. Скорее всего, поэтому Муравьев и приготовил кашу перед тем, как ему нужно было ложиться спать. Но не подумал, что тем самым ставит в сложное положение Михаила, наевшегося досыта. Теперь ему нужно было бороться с дремой.

…А еще очень хотелось пить. Взяв котелок, Михаил, предупредив командира группы, начал спускаться к арыку. То, что на этом участке нет мин, им сообщил еще утром сапер. А в течение дня их группа так и просидела в засаде, никуда не двигаясь.

Михаил по скальной трещине сполз вниз и, нырнув в кустарник, на корточках пополз к арыку. В струну, натянутую между низкими ветками, он уперся носом. Холодок сразу же прошел по всему телу. Мина! Этого еще не хватало. Приподнялся, переступил через проволоку, а за ней вторая струна, потом – третья, четвертая, а до арыка, который казался совсем рядом, еще далеко. И вдруг он почувствовал то, чего сейчас боялся больше всего, нога его зацепила и потянула за собой струну. Щелчок, раздавшийся рядом, говорил о смерти. Закрыв глаза и спрятав руками голову от осколков мины, Михаил что есть мочи закричал: «А-а-а-а!»

…Открыв глаза, он вскочил и, поняв, что все это ему приснилось, осмотрелся по сторонам.

– Что там у тебя? – спросил сверху Виктор.

– А-ам, та…

– Уснул? – переспросил Виктор.

– Та, та, – признался Михаил.

– Бывает. – Бревна заскрипели на лабазе под повернувшимся телом Муравьева. – Выдержишь-то дежурство, Миша?

– Та, та, – громко сказал Степнов.

– Ну, давай.

Созвездие Малой Медведицы, как ни пытался Михаил, так и не нашел, мешали ветки дерева. Встал, на ощупь, медленно выставляя ногу вперед, обошел дерево, на котором был установлен лабаз. Постоял, прислушиваясь к ночным звукам. Было тихо. Лес спал. Но это не успокаивало его.

«Покой, он – вестник приближающегося боя», – вспомнились Михаилу слова их командира, капитана Зяблина. Мужика лет тридцати. Может, по возрасту, он и моложе был, но, глядя на его лицо, стертое афганскими ветрами и шрапнелью от камней, этого не скажешь. Да и поседел комроты раньше времени: за полгода семь человек погибло в его подразделении, а Витька Пашков, Сережка Балабаев, Игорь Бузинов остались живыми, но сильно израненными, инвалидами.

Михаил поморщился, вспоминая лица свих однополчан.

«А мне всегда везло. Один раз камнем после взрыва поцарапало шею, да две легкие контузии были. – Михаил вздохнул. – А Кузя две тяжелые контузии имел и перед самым дембелем ранение в плечо получил. Пуля задела какие-то мышцы и нервы, в результате чего шею его скрутило вправо. А от контузии еще и пострадали мышцы на лице. Врачи говорили, что из-за этого он инвалидом станет и говорить хорошо не сможет. Да, да, так именно и было.

А когда я после третьего курса из университета приехал домой на короткую побывку, встретился с ним, чего почему-то больше всего боялся. Ведь мне всегда везло больше, чем ему в Афганистане. И как я тогда удивился, встретив не инвалида Кузю, а, как всегда, здоровяка, весельчака и балагура. Даже не верилось, что после того ранения он так хорошо восстановился.

А потом узнал, что он еще и в аварию на лесовозе попал, прицеп на гололеде ушел вправо и кабину потянул за собой и бревнами падающими ее сорвало вместе с Кузей. И после этого он выкарабкался, так что еще неизвестно, кому больше везло. Ему всегда везло на людей, окружающих его, и благодаря врачам, а после другу его отца Муравьеву. – Михаил посмотрел на лабаз, где спал Виктор. – А ведь я тогда ему и не поверил. И так судьба сложилась, что теперь сам должен пройти курс лечения медвежатника Муравьева. Восстановлюсь ли? Да и как это возможно?»

С шумом какая-то птица уселась на высокую ель. Михаил напрягся всем телом и не сводил с ее вершины глаз. То, что это прилетел глухарь или копылуха, понял сразу. Глянул на костер. От него ничего не осталось, даже красных углей не видно, покрывшихся зольной пылью.

Сдавив в руках ружье, стал вглядываться в очертания еловых веток, которые все лучше и лучше просматривались на фоне белеющего неба. В самом верху ели две макушки. Михаил не ошибся, это были две еловые макушки, и не сводил с них глаз. Сняв с предохранителя ружье, прицелился в них, ожидая, какая из них оживет.

– Мишь, глухарь не там сидит, – услышал шепот Виктора. – Он на сосне, что справа. На краю средней ветки сидит. Видишь? Только не вздумай стрелять. Нас здесь нет!

Михаил направил стволы ружья на сосну и стал искать сквозь ветки хоть что-то похожее на очертания птицы.

– Миша, ты меня слышал? – громко спросил Виктор. – Я сказал, нельзя стрелять.

«На этой ветке нет, – осмотрев одну из них, пришел к выводу Михаил. – На этой – тоже. А это, а это». – Взгляд Михаила остановился на сдвоенных ветках, трущихся друг о друга. С минуту не сводил с них глаз и никак не мог понять, это птица или нет.

– Ты меня слышал? – Муравьев стукнул Михаила по плечу.

– Та, та! – поднял вверх свое ружье Степнов.

– Сегодня еще нельзя стрелять. Ты пропал в лесу. Кузя сказал. Да? Ты пропал вообще, помнишь?

– Та, та, – закивал головой Михаил.

2

Обещанного часу для отдыха Виктор так и не дал Михаилу. Снова Муравьеву показалось, будто за ними кто-то следом идет. Как это он чувствует, не признался. Быстро собрались и тихонько пошли по только Муравьеву известной тропке.

Пройдя выруб, плотно заросший березняком с ольхой, молодой сосной с можжевельником, пошли по «мокрому» лесу, расположенному в низине. Здесь деревья – тонкоствольные ель с сосной, мокрыми кажутся. Кора у них черная. Зеленый мох в сухом болоте, как ковер мягкий и высокий, через секунду там, где продавишь его ногой, быстро поднимается и скрывает твой след.

Удивительно. Сколько Михаил в таких местах ни бывал, а на это никогда не обращал внимания. А вот теперь идет следом за Виктором и видит все это.

Правда, идти тихо по такому болоту не получается, местами стоит вода подо мхом и травой, чавкает. Где-то на ветку наступаешь, но она мокрая, не лопается, но издает какой-то протяжный звук, похожий чем-то на крик испугавшегося или раненого зайца. Пусть все это происходит не так уж и громко, но если за ними кто-то следом идет, может все это слышать.

Боясь этого, Михаил часто оглядывался, смотрел по сторонам, но ничего, кроме стволов деревьев, не видел.

– Давай, давай, не отставай, – торопил Михаила Виктор.

И тот снова ускорял шаг, сильнее и сильнее хлюпая по зеленому мху, проваливаясь глубже и глубже в его пучину. Ноги устали, и еще как! Особенно бедра. Создается такое впечатление, что они внутри наполнились цементным раствором и вот-вот превратятся в какие-то бетонные формы, которыми Михаил уже не сможет не то что управлять, а даже передвигать их.

И рюкзак тяжелее и тяжелее становится. Хорошо, что он не нажал тогда на курок и не убил глухаря. Ему бы пришлось еще и его тушу трех-пятикилограммовую на себе тащить. Виктор бы его не взял, у него и так рюкзак огромный. Чего только в нем нет: и патроны, и дробь с порохом, и соль, и медвежий жир, и сухой спирт, и спирт, и фляга с какой-то микстурой для Михаила, и…