скачать книгу бесплатно
Я расстроился. Вспомнил, как смотрел этот фильм на встрече киноклуба в Гамбурге и оказался единственным, кто пришел в восторг. Меня тогда заклевали и заплевали, а я не стал спорить и только скромно сказал: «Никто нас с Германом не понимает…»
Ничего-ничего. Еще папу поукрощаю немного, будет копытом землю рыть. Я тут придумал, мы с ним сценки будем разыгрывать из кино.
Глядишь, и я чему-нибудь подучусь, а то смотрю на себя в кадре – гей-гопник какой-то.
* * *
Котася снова на кухне, сидит в засаде. Не нарадуюсь. Сегодня даже дал ей хвостик от селедки, что вообще-то не очень хорошо, мы переболели мочекаменной, рыбы нам нельзя. Но Котася очень любит рыбу. Папа любит пшенную кашу. Собака Белка любит все. Я уже взрослый человек, проживший и испытавший немало. В моей жизни было много любви, было и есть. Поэтому завтра я сварю папе пшенки, Котасе рыбы больше не дам, а Белка с удовольствием доест за всеми.
1 декабря 2016 г.
Все, кто думает, что у нас с тут с папой райские кущи и идиллия, сильно ошибается. Начать хотя бы с утра. Выслушав очередной гневный монолог, какой я плохой сын, еще не проспавшись, я иду за дом убирать за собакой.
Папа подходил к этому делу по-советски, у него было специальное ведро, лопата и даже кочерга.
Я же использую более усовершенствованную германскую технологию «два целлофановых пакетика». Но романтичного в этом тоже не много.
Папа, увидев преимущество нового метода, целый день ходил задумчивый и просветленный. Лампочка Ильича не производила такого эффекта на темных крестьян. Быстро, просто, и лопату марать не надо. Правда, есть расход на пакетики, но это единственный недостаток данной системы в папиных глазах. Он робко предложил проект «Вечный пакетик», то есть пакеты мыть и использовать заново, но я с карандашом в руке доказал, что расход на моющие средства и горячую воду перекроет выгоду от этого, несомненно, интересного рационализаторского предложения.
2 декабря 2016 г.
Папа доработал последний месяц. Ибо всё: его походы на работу, пусть даже всего на несколько часов в день, пусть и недалеко, и по хорошей пешеходной дороге, стали ему трудны. Координация его что-то значительно расстроилась. Я как мог его утешал.
«Папа, надо оставлять искусство раньше, чем оно оставит тебя».
3 декабря 2016 г.
С утра я проснулся от криков папы в телефонную трубку на связи с аптекой, что фталазол, который он купил, очень подозрительный, на вкус обычный мел. Потом выяснилось, что картошка, которую я купил, слишком мелкая, к тому же я опять купил новый пакетик в супермаркете, чтобы ее донести, и вообще, все, что я ни делаю, – глупость. Я смиренно молчал. Тогда папе этого показалось мало, и он заявил, что больше денег мне давать на покупки не будет. Я сказал, что вообще-то покупаю всё на свои, тогда меня упрекнули в жадности (вообще обнаглел, старый склочник) – нет теперь «мои-твои», раз вместе живем. Я мрачно ушел отскребать примерзшее к бетону собачье дерьмо и через стены дома слышал, какой я ужасный сын, человек и вообще не кореец ни разу, а какой-то, на старости лет, цыган. Когда я вернулся в дом, папа сообщил мне, что я вообще нос задрал. Тоже, нашелся тут, граф Толстой.
И вот тут меня прорвало. Я сказал, что думал, что у меня отец конструктор, а не мелочная баба. Что только склочник может накидываться на ни в чем не повинную женщину в аптеке из-за того, что фталазол невкусный. Что мелкая картошка хороша для варки, и именно поэтому я ее купил, и не лезь не в свое дело. И чем считать целлофановые пакетики, лучше вспомни, куда вы с мамой профукали все наше с сестрой наследство, доставшееся от дедушек с бабушками, которые были настоящие корейцы, как положено, а не разная интеллигентствующая фигня. И я не Лев Толстой, а Максим, и мне этого вполне достаточно. А почему я не граф, так это ты у себя спроси.
Папа похлопал глазами и ушел что-то там чертить. Помогает бывшим коллегам уже на дому. Сидит счастливый.
Бедный отец. Ему реально для счастья и душевного покоя нужны периодические разборки и чувство, что он виноват. Причем разборки нужны громкие и свирепые. А у меня от этого голова болит. Станешь тут Толстым в такой обстановке.
* * *
Милая кошка метить мои вещи перестала, но я рано радовался. Останки полупереваренных мышей регулярно оказываются на моих тапочках и в сумке. И это ни фига не смешно, как сказал бы Тарантино.
Этой ночью я был разбужен протяжным воем Котаси, звавшей меня позавтракать только что освежеванной мышкой. Я зажег свет, и Котася, замолчав, выплюнула мне под ноги немного сырой мышатины. Стараясь не смотреть на расчлененку, погладил ее по голове и ушел спать. У меня сильное подозрение, что старческое слабоумие наступает от отсутствия ласки и разговоров по душам. Кроме шуток – известно, что наименьшее количество стариков в маразме наблюдается в Испании, и это, как предполагают ученые, потому, что в Испании чем старше человек, тем более он становится уважаем и любим. Их называют «донна» и «дон», и даже незнакомые люди им служат и относятся с любовью. Донна Котася. Но по жопе тоже надо иногда, это бодрит и способствует хорошему кровообращению.
* * *
В отличие от меня, с моим приобретенным немецким педантизмом в отношении порядка, папа – это какая-то катастрофа. Я теперь розыскная собака, натасканная на все.
Очки мы ищем по всему дому, сегодня было особенно трудно, папа, напитавшись сегодняшним скандалом, как заведенный медвежонок, успел побывать везде. Вообще, папа стесняется меня гонять каждый раз, поэтому всего лишь ходит по дому с библейским выражением глаз и вопрошает у неба: «Где же мои очки?» Или, если потерял телефон, философски вздыхает: «Позвонил бы мне кто-нибудь…»
Я обыскал весь дом. Не посмотрел только в будке собаки Белки. Очков нигде нет.
«Не знаю, папа, – говорю, – где твои очки и когда ты научишься класть их на место…»
Произнося эту фразу, я сажусь на свое любимое кресло у ноутбука, и – «крак!» – мне показалось, что я сел на скелет котенка.
Папа умудрился положить очки прямо на мое кресло и аккуратно прикрыл их накидочкой, наверное, чтобы стекла от теплоты моего зада не запотели.
С обреченным лицом я встал и со вздохом посмотрел на дело ягодиц своих. Надо сказать, что папа при его бережливости и склонности к актерству мог бы играть Плюшкина. Если бы не мои вопли, чтобы он переоделся, то он играл бы даже без грима.
Поэтому мне сразу представилось, что сейчас будет: сперва живописное описание моей задницы, потом сетование на качество оправы, деньги дерут, а пластмассы жалеют, потом был бы задан риторический вопрос: на фига вообще я приехал? Моюсь тут по полчаса, тюбики недозакручиваю, без надобности в город езжу, так того мне мало – взял еще моду людям очки своей дикой жопой давить.
Однако папины очки, явственно крякнув, чудом выжили.
Я, как тонкий психолог и толстый тролль, обернул папино оружие против него самого – прочел злобную лекцию о том, во сколько может обойтись ремонт оправы. А если б еще лопнуло стекло… Тут я задумался, делая вид, что считаю нули.
И торжествующе закончил: «И умножь на два!» «Почему на два?» – испуганно спросил папа, но уже сам догадался, что задница предмет грубый и накрывает сразу оба стекла.
Оправившись от пережитого ужаса, он вроде успокоился, но все без толку. Сейчас он потерял их снова, из чего я делаю вывод, что крайняя бережливость – все-таки приобретенное его качество, а вот раздолбайство такое – врожденное. Я всегда это подозревал, знаю этого человека больше сорока лет, и хоть в этом он не меняется.
Но и этого мне было мало.
На днях наконец уговорил отца ходить с палочкой. Еще в молодости папа, занимаясь бегом на длинные дистанции, сточил себе коленный сустав. До определенного возраста его это не сильно беспокоило, но однажды, будучи уже в преклонных летах, по рассказам мамы, он на какой-то вечеринке так отплясывал с понравившейся ему дамой, что наутро не смог разогнуть колено. Надо ли говорить, что эта притча о наказании за нарушение нравственности уже вызубрена его детьми наизусть. Теперь папа, в силу возраста ходящий все тяжелее и тяжелее, вдобавок прихрамывает, однако на палочку смотрит все равно с презрением. Он все еще видит себя красивым, сильным мужчиной, который просто постарел. Собственно, так и есть, но при чем тут трость?
Долго рассказывал ему, что мужчина с тростью выглядит импозантно. «Вот возьми, просто возьми… ох, ты же Штирлиц!» – «Ай, не ври хоть, Штирлиц ходил без палочки». – «Он же настоящий разведчик, обязательно бы ходил, потому что в Германии все уважающие себя мужчины без палочки просто не выходят из дому…»
Не знаю, поверил ли мне папа, но вроде тросточка пошла в дело. Мне стало спокойней, с тростью отец ходит более-менее уверенно. Пока, конечно.
Ну и что теперь? Правильно. Теперь я как собака ищу еще и палочку по всему дому. Мало мне было его очков. И шляпы. И сумки. И телефона. И ключей…
4 декабря 2016 г.
Папа выносит мозг. У меня его и так не слишком богато, а сейчас вообще нет, один психоз. Есть задачи без решения – почему я покупаю курицу не там, где он говорит, если она там дешевле на целых два рубля? Где логика? Я делаю назло?
Аргументы в виде того, что до того магазина надо тащиться вместо пяти минут полчаса, в расчет не принимаются, как и все инсинуации по поводу того, на что можно потратить сэкономленное время.
Что ты врешь? Я что, этикетки не смотрю? Ты их отрываешь. Как нет этикетки – так я знаю, где ты покупал эту куру. Ты непрактичный человек, ты приехал не помогать мне, а делать наперекор, ну и т. д.
Закупаться в его любимом магазине реже, но побольше? «Ты что! Ты с ума сошел? Зачем нам столько кур? Когда ты это сожрешь всё? Я не буду ее есть, принципиально».
И не ест.
Сам покупать продукты в том магазине (чтоб он, господи прости, провалился) отец хоть и может, но нельзя – магазин находится через две дороги с оживленной трассой, да и для папы пакет с курой – это все равно что мне с пудовой гирей ходить.
Просто задача без решения.
Впрочем, старость – это она и есть.
6 декабря 2016 г.
Дворовая собака Белка за дни мороза, когда я продавил в папином сенате закон, позволяющий в холода собакам жить дома, избаловалась совсем. Собаки – они как дети, малейшее послабление в дисциплине ведет к революции в сознании.
Сейчас, когда потеплело, в дверь по пять раз на дню просовывается мохнатая голова – «извините, что побеспокоила, к вам можно?» – и, увидев папу, исчезает: «Ну ладно, я попозже зайду».
Как только папа уходит в магазин (настаивает на этом праве), она тут же с видом «муж в дверь, а жена в Тверь» заходит в прихожую. Уловив мой взгляд, со всех ног кидается ко мне и утыкается мордой в колени.
Я верный сын своего отца и, поискав остатки интеллигентского стекла в голосе, говорю: «Пошла, такая-сякая, во двор!» Но она лишь плотнее вдавливает в меня голову, бодая меня еще несколько раз, дескать, ты хорошо подумал? Я неумолим. Тогда она отступает на шаг, приседая на коврик, и предлагает открыть дискуссию.
– Отчего вы печалуетесь? Вы не хотите поговорить со мной о Боге?
Телепатические беседы не мой конек, и я иду готовить себе чай, а Белка, нечаянно проведя мордой по столу (ой, кажется, что-то зацепилось, надо же – упало, ну ладно, что ж теперь пропадать добру), сворачивается клубком на половике и делает вид, что тут же крепко уснула. Когда человек спит, его даже змея не жалит.
Вот вроде настоящая немецкая овчарка. Где же уважение к закону? Где соблюдение правил? Ее предки водили стада строем, воевали, стерегли хороших людей от плохих, а то и наоборот, что поделать, служба такая. А эта только телепатит тут. Вот как развращает либерализм.
Как только в воротах повернется ключ, она пулей вылетит во двор, встречая отца, а после лезет к себе в конуру. А пирог со стола – это, может, Максим съел.
Я же собираю крошки с пола и принюхиваюсь, не пахнет ли псиной. Пусть будут довольны и папа, и Белка.
Интересно, есть ли будущее у либерального общества? Наверное, да. Если будет в каждом законе разум и любовь. Чтобы кто-то всегда был готов взять на себя ответственность за спертый пирог или быстро убирал крошки, чтобы одни поели, а другие не волновались. И никаких разрух.
7 декабря 2016 г.
В Симферополе то снег, то дождь, то оттепель, то мороз. Мокрый лед везде. Его посыпают песком, но хватает ненадолго.
Сижу вот, не сплю, и опять мелкий дождь по крыше террасы.
Значит, завтра папа гулять не пойдет. Может, конечно, смыться пораньше, пока я сплю, надо будет его ботинки спрятать. Будет искать, начнет материться, я и проснусь.
Скажу: «Сегодня на улицу один не пойдешь», он буркнет: «Я в магазин» – и потрясет крепкой тростью.
А я скажу: «Все равно не пойдешь, навернешься опять». Папа скажет: «Не навернусь».
Я скажу: «Давай я схожу», папа обиженно пожует губами и скажет: «Нет».
На это мне противопоставить нечего, кроме: «Да».
Значит, будет опять битва за свободу.
«Чего это ты раскомандовался!», «Ты меня воспитывать будешь?», «Нашелся тут».
Да, я нашелся.
Вообще, возвращение блудного сына на картине должно было быть изображено несколько иначе.
8 декабря 2016 г.
Тяжелый день. С утра не выспался, Котася снова хотела принести мне мышку в постель (я стремительно худею от постоянного стресса, а кошка думает, что это от недоедания), и я, крича как женщина, держал дверь с другой стороны, пока в нее, увещевательно мурча, тыкалась круглая кошачья голова. Во рту которой безвольно болталась жирная тушка.
Потом с утра выяснил, что, оказывается, мне на Украину не въехать, со стороны Крыма украинцы пропускают только граждан Украины. Поминая тихим ласковым словом Майдан, наступил в остатки кошачьего обеда. Что-то не пошла мышка вчерашняя, не зря я от нее отказался.
9 декабря 2016 г.
По ночам будто мелкое просо сыпется на крышу террасы.
И тихо, очень тихо вокруг. Наверное, поэтому я и не сплю допоздна, растворяясь в этой тишине.
День, с его шумом, гамом и лязгом, принадлежит людям. Они что-то строят, заполняют, проверяют и охраняют. Человечество в начале двадцать первого века озабочено в основном тем, чтобы что-то показать друг другу и что-то друг от друга спрятать. С первого века, впрочем, ничего не изменилось.
А ночью наступает тишина. Мне кажется, что Бог живет в ней.
10 декабря 2016 г.
Папа накосячил. Ходит тихий, сам в себе, и только время от времени высовывает кончик языка, дескать, это плохой язык виноват, а не он.
– Как ты мог такое сказать?
– Ну, я в сердцах, одномоментно.
– Вот я, как бы ни злился, никогда такого не скажу.
– Ну да, ты умный, развитый…
Делаю вид, что не слушаю. Молча смотрю в одну точку (в фейсбук), я страдаю. Даже щеки надул, типа, заплачу сейчас. На самом деле я так сдерживаю смех.
– Красивый…
– Вот. А ты такое сказал.
– Ну, я не подумал!
Я сегодня снова вечером хочу в клуб. Там мои старые товарищи, там вкусный чай, драки, и мне рады. Силы набираюсь там. Но папа этого не понимает. Туда на маршрутку трать, там с этими старыми кулями трете яйца друг другу без толку, потом на такси (на такси!) обратно.
Но папа хитрый. И он накосячил.
Он сморозил сегодня: «Ненавижу тебя!» Маты я ему прощаю, это его молодит. Но на эту фразу я обиделся. Ну или сделал вид, что обиделся. Я ведь тоже хитрый.
– Максим, а ты разве сегодня не поедешь никуда?
– Не знаю. Настроения нет.
– Ты… это… что ты там один чай, на, съешь что-нибудь.
– Не надо мне. Аппетита нет.
Папа в смятении залез в кровать и накрылся с головой. Потихоньку хихикая, собираюсь в клуб.
Так ему и надо. Пусть думает, что говорит.
11 декабря 2016 г.
Кошка Котася с наступлением ночи занимает свой сторожевой пост и замирает, вся собравшись для прыжка. При этом она совершенно расслаблена, блин, как многому у простой старой кошки можно поучиться. Несколькими ночными воришками она уже похрустела, но одна, видимо последняя, очень осторожна. Котася целится часами напролет, в одной позе, и все зря. Расчистил ей плацдарм. Мышки по пути на кухню из-за холодильника пробираются по тумбочке. Убрал с нее баночку с медом, отодвинул сковородку и пачку с чаем, чтобы врагу негде было укрыться. Котася прекрасно поняла смысл моих действий и слегка передвинулась, оказавшись прямо напротив мышачьего дзота. Взял кусочек пахучего бородинского хлеба, чтобы поскорее выманить противника из укрытия, и хотел положить недалеко от щели, но рука дрогнула. Положил кусочек обратно в хлебницу.
