скачать книгу бесплатно
Я же, немного подумав, говорю вкрадчиво: «Видишь ли, папа, нельзя жить двадцать четыре часа в музыке…» Папа сразу впадает в транс и тут же выключает, не теряя настроения.
Оборудовал ему компьютерный уголок. Выкинул стульчак без спинки, поставил удобное кресло. Навел немецкий порядок на столе, карандаши в карандашнице, записная книжка сложена в уголке, пароли под днищем ноутбука.
Папа приходит из магазина.
– Чего? На фига это надо?!
– Папа, ну так удобней.
– Кому удобней? Мне неудобно.
– Ты сядь, попробуй.
– Не буду. Устроил тут!
Я по-восточному коварен.
– Папа! Ты за кресло деньги платил? Тридцать лет назад?
– Ну платил.
– Так почему ты на нем не сидишь? Деньги на ветер, получается.
Папа неуверенно мнется. Думает.
– Та отстань, нам это кресло родители мамы подарили…
– Так пусть без толку пропадает теперь? На нем Котася спит – не жирно ли?
– Котасю я гоняю… а карандаши зачем мои трогал, стакан тут еще какой-то…
– Карандаши валяются как попало, рукой махнул, карандаш упал – грифелю капут, что делать?
– Новый куплю.
– Новый? Ты знаешь, сколько сейчас стоят карандаши? Богатый ты стал, я вижу.
Папа о чем-то догадывается, но сражен моей логикой. Ходит по дому, но уже не такой мрачный. Садится за компьютер, вздыхает.
– Ну что, удобно?
– Та не знаю я. Нормально.
Потом, пожевав губами, обиженно добавляет:
– Ну тебя на фиг. Тебя если бы судили, никогда бы не сел – с твоим языком.
Папа очень любит оперную певицу Юлию Лежневу. Когда он начинает плохо себя вести, мой убойный аргумент: «Все! Встречу Юлю на какой-нибудь творческой тусовке – я ей расскажу, что ты ходишь по двору босиком и материшься как сапожник. Я все ей расскажу, лопнуло мое терпение».
Папа моргает глазами.
– Кто матерился? Когда? Я сегодня с утра не матерился.
Надевает новые тапки и начинает передо мной маршировать.
– Максим, ты знаешь, ты это, встретишь – женись на ней. Она хорошая.
24 ноября 2016 г.
Немилосердно ржу второй час.
– Да что ж это такое, одно и то же в газетах пишут, я это вчера читал!
– Папа, это вчерашняя газета.
25 ноября 2016 г.
Я разговариваю с животными. Они меня понимают. Можно смеяться, но Котася почти перестала орать по ночам и, что еще важнее, совсем перестала портить мне вещи. Правда, я не знаю, может быть, пониманию способствовал крепкий шлепок под зад, когда весь этот балованный анархией зоопарк меня таки довел, но факт есть факт. Теперь, наоборот, спит в моей комнате, ходит за мной и сворачивается в клубок на моей куртке. Или джинсах. Вчера поймал на своем полотенце, которое забыл на столе.
Все это крайне негигиенично, но, как немец, я стараюсь быть толерантным и терпимым к чужим культурам. Мокрое в доме оставлять нельзя, еще мама говорила, что Котася любит туда добавить сырости. Постирал сейчас свой синий домашний халат, повесил на батарею. Поговорил с Котасей. Показал ей на халат и сказал:
– Я тебя очень прошу, на мой халат не покушайся, мне будет холодно без него.
Посмотрела на меня внимательно, поняла. Жопа-то не железная.
* * *
А тут еще одно чудо подоспело. Я уже говорил, что Котася никогда не ловила мышей. Все свои почти два десятка лет. Правда, семейная легенда хранит предание, как однажды посреди комнаты нашли задушенную мышь. Но то ли эта мышь сама, устав ждать естественной смерти в виде кошачьих зубов, сдохла от старости, не то Мусяка, легендарный охотник на крыс с холодным взглядом рыси, в то время еще бывшая с нами, и сделала за нее эту работу, – об этом история и папа умалчивают.
Все двадцать лет Котася была дармоедкой. Мама рассказывала, что Мусяка была хорошей мамой и, заботясь о будущем своей дочери, с детства приносила ей со двора то придавленную птичку, то мышь, но Котася была к этим игрушкам абсолютно индифферентна. Жутко ленивая, шугливая, эгоистичная.
Это вам не самурай Мусяка. Она однажды прыгнула мне на рукав тулупа, когда я натянул его шерстью навыворот и, подкараулив, наскочил на маму, чтобы напугать. В нашей семье были приняты изысканные шутки. Мусяка намертво вцепилась когтями и зубами в толстую овчину, защищая свою хохочущую хозяйку. Мама тогда растрогалась до слез и хотела ее погладить, но строгая Мусяка хлопнула лапой и ее по руке, правда, уже без когтей – нечего, мол, смеяться над этим идиотизмом, устроили в приличном доме бог знает что.
Так прошло двадцать лет. Мусяки уже год как нет, и, возможно, она должна была уйти именно так – не обманом лечь под вкрадчивый укол ветеринарного врача, а самостоятельно выпрыгнуть из корзинки и навсегда скрыться в зарослях.
Котася же всегда была девочка-девочка, безмозглое, ленивое гламурье, стерилизованное еще в юности, иначе уже бы давно с кучей айфонов ходила. Когда я вернулся в наш дом, она отнеслась ко мне сперва несколько недоверчиво, но вскоре стала ходить за мной по пятам и все время требовать ласки. Гладить кошек я терпеть не могу, но ведь я тоже самурай, как незабвенная Мусяка. Положено кошку гладить – гладил. Мыл руки после. В остальном Котася не менялась.
Так же как все двадцать лет, на ходящих уже пешком по дому мышей даже как на игрушку не смотрела – у мышей своя жизнь, у нее своя. Однажды я не выдержал и, увидев, как наглая серая тварь спокойно вышла на середину кухни, ухватил спокойно наблюдавшую за всем этим безобразием Котасю за бок и кинул ее прямо в мышь. Не знаю, кто испугался больше тогда, кошка или она, возмущенно прыснули обе в разные стороны. И тогда я стал каждый сеанс кошачьего массажа сопровождать назидательной беседой. Вот, мол, сам я мышей боюсь, дядя Макс для этого не приспособлен, будет за мышами прыгать – все челюсти растеряет. Капканы отец покупать не дает, потому что старые он потерял, а значит, они где-то точно есть, и выходит, некому нас защитить от серого врага. Ты уж давай, Котася, не будь дармоедкой. Так же нельзя, каждый должен приносить посильную долю в дом. Я вот тоже не хочу тебя сейчас гладить, но глажу же…
И когда она час назад, перевернув чашку, замерла под стулом с первой в жизни пойманной мышью в зубах, рыча торжествующе и свирепо, я понял, что произошло чудо. Животные все понимают, я это всегда знал, но чтобы так…
С одной стороны – уговорил старую кошку мышей ловить, подумаешь. А с другой – чудо.
Обыкновенное чудо. Ничего необычного.
26 ноября 2016 г.
Дома крик, война, выпученные глаза и топанье ногами в тапочках (спасибо Юле Лежневой). Я купил одну лишнюю булочку, это раз. Срезаю кожуру с картошки слишком толсто, это два. Вылил куриный жир пятидневной давности, который папа подмешивал собаке Белке в кашу, невзирая на то что у нее аллергия на курицу (два дня назад был скандал по поводу того, что я дал ей шейку от цыпленка, – опять волдыри будут, по миру пойдем, всю жизнь на ветеринаров работать будем), куриный жир, однако, за курицу не считается.
Котасе пахучую рыбную палочку купил за целых двадцать рублей, она мне вчера полмышки оставила, надо же спасибо сказать. Я мокрый трупик есть не стал, и Котася его тут же удивленно срубала сама, но главное – порыв.
Хорошо, что палочку легко спрятать. А то бы меня папа вместе с ней проглотил, не разжевав.
27 ноября 2016 г.
Собака Белка строит из себя дракона перед мелкими уличными собачками. Те от нее – врассыпную. Но вчера один терьерчик вдруг пригласил ее поиграть. У него прямо над головой – оскаленная, подрагивающая губой волчья морда, а он – ни капли страха, разулыбался, бьет лапами по земле: дескать, да ладно, лучше догони меня. Я так понял, Белка ему как женщина понравилась.
Овчарка закрыла рот и трусливо полезла мне под ноги, от греха подальше. Типа, псих какой-то.
А я вдруг понял, что зло и понт совсем не умеют играть. И очень боятся юмора, игры и счастья других.
* * *
Папе я оставил вчерашние пирожки. Зато нашел в шкафу древнее печенье. Вот и хорошо, вот и завтрак. Вышел, хрустя им, во двор.
– Ах, какое утро! Хозяин, смотри, какое утро! Пойдем гулять, я порву всех в твою честь.
– Отстань, после вчерашнего я тебя не уважаю как личность.
– Хи-хи-хи, да перестань, сегодня новый день!
Собака Белка крутится волчком и обтирается об меня мордой.
– Уйди, я тебе вытиралка, что ли.
– Дай мне печеньку, ну да-а-ай!
– Трусов не угощаем. Я тебе дом доверил, а ты мышей боишься.
– Где мышь? Покажи мне эту мышь, и я ее порву! Смотри, невидимый мужик – гав-гав-гав!
– Очень страшно.
– Да! Вот, смотри, я еще передними лапами на приступок встану и буду грозно смотреть на улицу – никто не подойдет. Дай мне печеньку, ну да-а-ай!
– Я ее терьерчику отдам. Вот он – настоящий пес.
– А я?
– А ты декоративная собачка. Брехло пустое.
– Ах так? А ты сам!
– Что? Я тебе велю идти отсюда.
Собака Белка, поняв, что я не в духе, смущенно лезет в будку.
Осматриваю ее жилье. Теплое, хорошее. Красивое со стороны – избушка такая. На курьих ножках.
– Ладно, выходи.
– Не выйду, раз со мной так.
– А печеньку?
Из будки появляется мохнатая морда, с выражением лица Тома Круза в «Последнем самурае» – дай мне, не то я умру.
Отдал ей утреннее печенье. Хруп-хруп-хруп. Вздохнул: не сходил вчера в магазин, жрать дома нечего. Что требовать от собаки. Тут люди, и те лажают.
* * *
– Ты взрослый мужик, а ведешь себя как пятиклассник! Зачем ты купил столько сдобы?
– Папа, ну я хочу попробовать.
– Вот пока все не сожрешь, не встанешь из-за стола! Отправил его в магазин за хлебом – он принес пакет пирожных!
– Это не пирожные, эта булочка с чесноком, эта с яблоками…
– На фига! Мужику пятый десяток, набрал сладостей вместо еды!
– Тебе еды мало? Вон щи, вон мясо…
– Так на фига еще сдоба! Ты должен был принести только хлеба и молока! Все! Пойдешь в магазин, я тебе сам деньги буду выдавать.
– Знаешь что, я все помню – ты в моем возрасте с самолетиком купаться ходил…
И папа замолчал. Как хорошо иногда дать сдачи.
28 ноября 2016 г.
Любой тяжелый день можно исправить, если в магазине есть мороженое, а дома папа. И мы сейчас будем смотреть тыкверовского «Парфюмера». Представляю уже, как папа офигеет от такого кино, и одно это наполняет меня радостью до краев. У нас есть чистый дом, во дворе лохматая собака, в доме кошка – славный охотник на мышей, в телевизоре «Парфюмер», а в руках – мороженое.
Я построил этот мир, посмотрел на дело рук своих и сказал, что это хорошо.
29 ноября 2016 г.
Пытаюсь исправить папе настроение ежедневным просмотром хорошего кино. Папа сам в чем-то артист, в молодости играл в народном театре и имел успех. Наша рабоче-крестьянская мама смотрела на его роман с Мельпоменой сквозь пальцы, пока однажды не поймала его на репетиции сидящим на раскладушке в одних семейных трусах. Так творческой карьере папы был положен конец, и все его попытки заговорить о высоком искусстве обрывались напоминанием, как он у всего города на глазах в одном исподнем чуть не щегольнул.
«Парфюмер» Тыквера прошел на ура, я очень старался, стучал пальцами по столу, как по забытому пианино: «Смотри, папа, он составляет гамму из запахов, он хочет взять аккорд, одни и те же законы везде – в музыке, живописи, запахах!» Папа проникся и, вставая с дивана, сказал: «Вот это фильм!» И счастливый ушел спать.
Но вот германовский «Трудно быть богом» – один из самых любимых моих фильмов – у папы не пошел, невзирая даже на мои восторженные комментарии и дружбу с Георгием Пицхелаури, одним из актеров фильма.
«Папа! – кричал я. – Ты представляешь, Герман эту сцену длиной в полторы минуты снимал три дня!» Папа уважительно качал головой. «Смотри, а Ярмольника он взял на эту роль после этой фразы на пробах! „Я не могу этого сделать“, – гениально же сказал, ну правда!» Папа удовлетворенно хмыкал.
Но фильм ему не понравился. «Они что, в уборной его утопили, что ли? Непонятно ничего, одна грязь, теснота и дождь». – «Папа! Посмотри, как Ярмольник идет ко дворцу, спина какая, посмотришь, и все ясно – вот вспомни себя, холодное утро, слякоть, на работу, сын балбес, а тут еще с собакой гулять надо…» – «Да чего ты опять начинаешь!» – «Да не о том я…»
И ни в какую.
