Финеас Финн

– Мне больше по нраву обезьяны, – сказал Финеас мисс Фицгиббон.

– Не сомневаюсь, – отвечала та. – Подобное тянется к подобному. Что вы, что они карабкаетесь наверх с одинаковой ловкостью. Про обезьян, правда, говорят, будто они никогда не падают.

Финеас, зная, что из словесного фехтования с мисс Фицгиббон ему не выйти победителем, предпочел откланяться. Проходя сквозь узкую калитку, он снова столкнулся с мистером Кеннеди. «Какое здесь столпотворение!» – заметил Финеас, чувствуя себя обязанным что-то сказать. Мистер Кеннеди, стоявший позади, не ответил ни слова. Сочтя это проявлением высокомерия, свойственного людям богатым, Финеас уверился, что новый знакомец ему решительно неприятен.

В то же воскресенье нашего героя ждал к ужину мистер Лоу – адвокат, у которого он учился последние три года. Мистер и миссис Лоу питали к Финеасу большую симпатию; наставник не раз говорил своему ученику, что тот, несомненно, преуспеет в профессии, если проявит достаточно упорства. Сам мистер Лоу был честолюбив и мечтал войти в парламент когда-нибудь в будущем, когда позволит основное занятие. Однако, как человек благоразумный, он был склонен просчитывать все наперед и привык избегать опрометчивых шагов. Услышав впервые, что Финеас Финн собирается баллотироваться от Лофшейна, он весьма встревожился и решительно его отговаривал. «Быть может, избиратели за него не проголосуют. Теперь это для бедняги единственная надежда», – сказал мистер Лоу супруге, обнаружив, что Финеас упорствует в своем безрассудстве. Но избиратели Лофшейна не отвергли нового кандидата, и теперь от мистера Лоу ожидался совет, как Финеасу действовать дальше. Член парламента вполне мог быть и адвокатом в Канцлерском суде; если уж на то пошло, большинство преуспевающих юристов заседали в парламенте. Но Финеас Финн действовал не в том порядке, и мистер Лоу понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Подумать только, мистер Финн: вы нынче в парламенте! – сказала миссис Лоу.

– Чудо, не правда ли? – согласился тот.

– Мы были очень удивлены, – продолжала хозяйка. – Обыкновенно адвокаты идут в парламент уже после того, как им исполнится сорок.

– В то время как мне только двадцать пять. Похоже, я нарушил приличия, миссис Лоу.

– Отнюдь, мистер Финн. Вопрос только в том, разумно ли это. Но я от души желаю, чтобы у вас все сложилось наилучшим образом.

Миссис Лоу была дамой весьма здравомыслящей, на четыре или пять лет старше супруга; у нее почти не было собственных денег, зато имелись все добродетели, которые только можно вообразить в нашем мире. Тем не менее ее не слишком обрадовало, что ученик ее мужа вдруг взлетел так высоко. Выходит, если мистеру Лоу и Финеасу Финну доведется обедать где-нибудь вместе, Финеас – тот самый Финеас, который попал к ним совсем ребенком! – пойдет к столу прежде своего наставника? Что за противоестественный порядок вещей! И все же за ужином миссис Лоу положила Финеасу лучший кусок рыбы, а если бы юноша вдруг заболел, не пожалела бы никаких сил, чтобы его выходить.

После ужина, когда миссис Лоу поднялась наверх, между наставником и учеником состоялся знаменательный разговор, ради которого Финеаса и пригласили. До этого он заходил к мистеру Лоу в контору по случаю своего возвращения из Ирландии, но это было до визита к леди Лоре, когда Финеас еще не успел укрепиться в своем решении. Нынешний разговор едва ли мог к чему-либо привести, но избежать его было нельзя.

– Итак, Финеас, чем вы собираетесь заниматься? – спросил мистер Лоу.

Все – или почти все – кто был знаком с нашим героем, называли его по имени. Это постепенно вошло в привычку даже у добропорядочной, не склонной к фамильярности миссис Лоу. Впрочем, она воздерживалась от такого обращения с тех пор, как старый знакомец Финеас стал членом парламента.

– О да, в том-то и вопрос… – ответил Финеас.

– Вы, разумеется, продолжите свои занятия?

– Вы имеете в виду адвокатуру?

– Именно.

– Я не думал оставлять ее навсегда.

– Оставлять! – повторил пораженный мистер Лоу, воздевая руки к небу. – На что же вы станете жить, если оставите адвокатуру? В парламенте жалованья не платят.

– Не платят. Но, как я уже говорил, я не собираюсь отказываться от адвокатской практики – навсегда.

– Вам и вовсе не стоит от нее отказываться – ни на день. Во всяком случае, если надеетесь обеспечить себе будущее.

– Я не вполне уверен, что вы правы, мистер Лоу.

– Но как я могу быть неправ? Разве безделье приносило кому-то пользу? И разве не признано всеми, кто знает толк в нашем ремесле, что для юриспруденции постоянная практика едва ли не важнее, чем для любой другой профессии?

– Я не намерен предаваться безделью.

– Что вы хотите этим сказать, Финеас?

– Лишь то, о чем говорю. Я член парламента. Это следует принять как факт.

– В этом я не сомневаюсь.

– Допустим, это ошибка. Но мой долг теперь извлечь из этого положения столько пользы, сколько возможно. Даже вы, верно, не стали бы советовать мне сразу же сложить с себя полномочия.

– Я советовал бы сделать это завтра же! Дорогой друг, не хочу огорчать вас, но, коли уж вы спрашиваете моего мнения, я не стану говорить обиняками. Мой вам совет: откажитесь от места в парламенте немедленно. Быть может, на несколько недель вы станете мишенью для насмешек, но это лучше, чем на всю жизнь себя разорить.

– Этого я сделать не могу, – с грустью произнес Финеас.

– Допустим. Станем рассуждать дальше, – продолжил мистер Лоу. – Если вы останетесь в парламенте, то лучший выход для вас – позаботиться, чтобы это как можно меньше мешало адвокатской практике. Полагаю, вам придется войти в состав каких-нибудь комитетов?

– Я собираюсь посвятить год тому, чтобы изучить работу парламента.

– И ничего не делать?

– Ничего сверх того. Парламент ведь сам по себе целый мир, который и за год не познаешь в совершенстве. Но я убежден, что если человек хочет быть в парламенте полезным, он должен вникнуть в его устройство, а это требует времени.

– На что же вы собираетесь жить?! – мистер Лоу, который сам был человеком весьма деятельным, едва не вышел из себя.

Финеас молчал – не оттого, что ему нечего было ответить, но оттого, что обдумывал, как покороче изложить свои доводы.

– Отец положил вам весьма скромное содержание, с которым до сих пор не удавалось уберечься от долгов, – продолжал мистер Лоу.

– Он его увеличил.

– Но будете ли вы довольны, живя в праздности, коей для вас обернется членство в парламентском клубе, на собранные с таким трудом отцовские сбережения? Полагаю, вы быстро обнаружите, что несчастны. Финеас, мой друг, насколько я успел понять за свою жизнь, никто не приходит в этот мир ни целиком хорошим, ни целиком дурным. Обычно человек начинает с хороших устремлений, но не имеет достаточно воли – этакое сильное тело на слабых ногах. С этими слабыми ногами он сбивается с пути, погружается в праздность и доходит до разорения. Тем временем он становится несчастен и остается несчастным до конца: ведь его не покидают воспоминания о мучительном разочаровании. В девяти случаях из десяти беднягу толкает на дурную дорожку какая-нибудь злополучная случайность. Быть может, он встретил женщину и потерял голову, или его привели на ипподром, где ему, на горе, довелось выиграть, или дьявол, приняв обличье приятеля, соблазняет его табаком и бренди. Вашим искушением стало это проклятое место в парламенте.

Мистер Лоу за всю жизнь не обратился с нежным словом ни к одной женщине, кроме законной супруги, в глаза не видел скаковой лошади, ограничивался двумя рюмками портвейна после ужина, а курение почитал злейшим из всех пороков.

– Выходит, вы положительно убеждены, будто я желаю праздности?

– Я убежден, что вы потратите время без всякой пользы, если сделаете то, что собираетесь.

– Но вы не знаете моих планов. Прошу, выслушайте меня!

Мистер Лоу приготовился внимать, и Финеас поведал ему, чего ждет от своего будущего – ни словом, конечно, не обмолвившись о любви к леди Лоре, но дав понять, что намеревается содействовать отставке действующего кабинета, после чего занять место – поначалу скромное – в правительстве, опираясь на помощь высокопоставленных друзей и собственное красноречие. На протяжении рассказа мистер Лоу не проронил ни слова.

– Разумеется, через год мне уже не нужно будет проводить в парламенте столько времени – если я, конечно, не добьюсь назначения, – продолжал Финеас. – А если я потерплю полный крах – что, разумеется, возможно…

– Весьма возможно, – заметил мистер Лоу.

– Если вы так решительно настроены против меня, мне лучше умолкнуть, – с досадой произнес Финеас.

– Настроен против вас! Да я не пожалел бы никаких трудов, чтобы избавить вас от той участи, которую вы себе готовите. Я не вижу в ней ничего, что могло бы удовлетворить душу настоящего мужчины. Допустим, вы даже добьетесь успеха, но стать вы сможете лишь подчиненным какого-нибудь министра, а отнюдь не равным ему. Вам придется карабкаться наверх, делая вид, что соглашаетесь, всякий раз, когда от вас требуют согласия, и голосуя как нужно независимо от того, согласны вы или нет. И какова будет награда? Жалкие несколько сотен фунтов в год – и то лишь до тех пор, пока ваша партия остается у власти, а вы сами сохраняете место в парламенте. В самом лучшем случае вашим уделом будут рабская доля и унижение – и этой рабской доли еще нужно добиться!

– Но ведь вы сами надеетесь когда-нибудь пройти в парламент и получить должность, – возразил Финеас.

Мистер Лоу ответил не сразу, но через некоторое время все-таки произнес:

– Это правда, хотя я никогда не говорил вам об этом. Впрочем, едва ли будет верно сказать, что я на это надеюсь. У меня есть мечты, и порой я осмеливаюсь потешить себя надеждой, что они могут сбыться. Если я когда-нибудь займу государственную должность, то лишь по особому приглашению, которого удостоюсь, снискав успех в своей профессии. Но это только мечта. Надеюсь, вы не станете никому повторять мои слова. Я, право, не собирался говорить о себе.

– Уверен, вы преуспеете, – сказал Финеас.

– Да, преуспею. Я преуспеваю сейчас. Я живу как джентльмен на то, что зарабатываю своим трудом, и уже могу позволить себе не браться за ту работу, которая мне не по нраву. В конце концов, все прочее – все мечты, о которых я говорю, – по сути излишества, позолота на прянике. Я склонен думать, что без нее пряник полезнее.

В тот вечер Финеас не стал подниматься наверх, в гостиную миссис Лоу, и не слишком долго сидел после ужина со своим наставником. Услышанные советы его не на шутку опечалили и лишили большей части того куража, который он ощутил во время утренней прогулки. Финеас почти усомнился в выбранном пути и теперь задавался вопросом, не лучше ли и впрямь без промедления сложить с себя полномочия. Но он знал, что в этом случае никогда больше не решится посмотреть в глаза леди Лоре Стэндиш.

Глава 6

Ужин у лорда Брентфорда

Да, последуй Финеас совету старого доброго мистера Лоу, ему придется смириться с тем, что он никогда больше не увидит леди Лору Стэндиш! А он был влюблен в нее, и кто знает, быть может, она отвечала ему взаимностью. Направляясь домой от мистера Лоу, жившего на Бедфорд-сквер, Финеас отнюдь не чувствовал себя победителем. Разговор с наставником был куда продолжительнее, чем наш читатель наблюдал в предыдущей главе. Старый адвокат вновь и вновь принимался увещевать своего ученика и добился, что тот, прежде чем откланяться, пообещал всерьез обдумать самоубийственный шаг – сложение с себя полномочий депутата. Какой притчей во языцех он станет, сделав это всего через неделю после избрания! Но план, предложенный мистером Лоу, был именно таков. Если верить его наставлениям, даже единственный год, проведенный среди миазмов палаты общин, мог убить все шансы на успех в юриспруденции. И мистеру Лоу удалось убедить Финеаса в своей правоте, по крайней мере в этом отношении. Таким образом, с одной стороны, имелась профессия, успех в которой был, по заверениям мистера Лоу, вполне достижим, с другой же – парламент, где, как прекрасно знал наш герой, все шансы были против него, несмотря на нынешний мандат. В то, что он не сможет заниматься двумя этими делами – и в первую очередь парламентом – одновременно, Финеас вполне верил. Что же выбрать? Именно этим вопросом он терзался, пока шел с Бедфорд-сквер домой на Грейт-Мальборо-стрит. Так и не сумев найти удовлетворительного ответа, наш герой лег спать в расстроенных чувствах.

Как бы то ни было, в среду ему предстояло быть на ужине у лорда Брентфорда и, чтобы участвовать там в беседе, требовалось присутствовать на дебатах в понедельник и вторник. Возможно, читатель лучше поймет, насколько мучительны были сомнения, терзавшие нашего героя, если узнает, что тот всерьез подумывал вовсе не ходить на дебаты, ведь это могло ослабить его решимость покинуть палату общин. Меж тем нечасто в начале парламентской сессии между партиями возникает столь сильный раздор, чтобы требовалось выносить на голосование ответное обращение к монарху. Обыкновенно лидер оппозиции в самых учтивых выражениях объявляет, что его достопочтенный друг, сидящий напротив на правительственной скамье, был, есть и всегда будет не прав во всем, что думает, говорит или делает в своем официальном качестве, но, поскольку оппозиция никогда не стремилась к бессмысленным спорам, обращение в ответ на вложенную в милостивые уста ее величества формальную речь будет принято без вопросов. На это лидер правящей партии благодарит оппонента за внимание и объясняет собравшимся, как счастлива должна быть страна оттого, что власть не попала в руки столь смехотворно некомпетентной особы, как его достопочтенный друг напротив, затем обращение к монарху благополучно зачитывается среди всеобщего спокойствия. В данном случае, однако, этого не произошло. Мистер Майлдмэй, давний лидер либералов в палате общин, внес поправку к обращению и в очень резких выражениях призвал собравшихся с самого начала сессии продемонстрировать, что в парламент избрано сильное оппозиционное большинство, которое не станет мириться с бездействием находящихся у власти консерваторов. «Я вынужден заключить, – сказал мистер Майлдмэй, – что страна не желает видеть на правительственных местах достопочтенных коллег по другую сторону зала, и потому мой долг сейчас – выступить против». Но если мистер Майлдмэй выразился резко, то читатели могут быть уверены: его последователи использовали выражения куда более сильные. И мистер Добени, лидер палаты общин, представлявший в ней правительство лорда де Террьера, был не таков, чтобы оставить подобные любезности без ответа. И он, и его товарищи не испытывали недостатка в сарказме, даже если им порой не хватало аргументов, и готовы были возместить малое число сторонников многочисленностью словесных уколов. Считается, что сделанный мистером Добени обзор долгой политической карьеры мистера Майлдмэя, демонстрирующий, как последний был сперва жупелом, потом жуликом, а в последнее время окончательно превратился в политический труп, стал едва ли не самой жестокой расправой с оппонентом со времен обсуждения в 1832 году билля о реформе. На протяжении этой речи мистер Майлдмэй сидел, надвинув шляпу глубоко на лоб, и был, как поговаривали после, весьма уязвлен. Выступление мистера Добени, однако, состоялось уже после ужина у лорда Брентфорда, о котором мы должны дать краткий отчет.

Если бы события в парламенте в начале сессии не представляли такого интереса, Финеас, быть может, и удержался бы от посещения, несмотря на все очарование новизны. По правде говоря, слова мистера Лоу произвели на него сильное впечатление. Но наш герой решил, что если уж ему суждено пробыть депутатом всего десять дней, то следует этим воспользоваться и непременно послушать столь жаркие дебаты. О таком он сможет рассказывать через двадцать лет своим детям или через пятьдесят – внукам, но главное – сумеет поддержать разговор с леди Лорой. Потому Финеас сидел в палате общин до часу ночи в понедельник и до двух ночи во вторник, когда было объявлено, что дальнейшие прения отложены до четверга. В четверг мистер Добени готовился произнести свою знаменательную речь, после чего должно было пройти голосование.

Явившись в среду в гостиную леди Лоры, Финеас обнаружил, что остальные гости уже прибыли. Непонятно, чем была вызвана подобная спешка, но, вероятно, каждый, кто интересовался политикой, был до того взволнован, что жаждал говорить и слушать о последних событиях. В эти дни все куда-то торопились; общее ощущение было таково, что нельзя терять ни минуты. В гостиной присутствовали три дамы: леди Лора, мисс Фицгиббон и миссис Бонтин. Последняя была женой джентльмена, который прежде служил в адмиралтействе и теперь существовал в ожидании более высокой должности в новом правительстве, которое, как он надеялся, вскоре будет сформировано. Джентльменов, помимо самого Финеаса, было еще пятеро: мистер Бонтин, мистер Кеннеди, мистер Фицгиббон, Баррингтон Эрл, которого все-таки удалось залучить в гости, хотя леди Лора сомневалась в успехе, и лорд Брентфорд. Финеас быстро сообразил, что все гости-мужчины – депутаты парламента, и сказал себе, что, не будь он одним из них, ему не было бы здесь места.

– Теперь все в сборе, – заметил граф, звоня в колокольчик.

– Надеюсь, я не заставил себя ждать, – сказал Финеас.

– Вовсе нет, – ответила леди Лора. – Не знаю, почему мы в такой ажитации. Какой, по вашему мнению, будет перевес голосов, мистер Финн?

– Полагаю, семнадцать.

– Скорее двадцать два, – возразил мистер Бонтин. – Колклу до того плох, что быть никак не сможет, молодой Рочестер нынче в Вене, Ганнинг из-за чего-то дуется, а Моуди только что потерял старшего сына. Ей-богу, они уговаривают его приехать, хотя Фрэнка Моуди похоронят не раньше пятницы.

– Не верю, – сказал лорд Брентфорд.

– Спросите в Карлтонском клубе, они не станут этого отрицать.

– На такое голосование я пришел бы, даже если бы у меня поумирали все родственники, – вмешался Фицгиббон. – Беднягу Фрэнка Моуди все равно уже не вернешь.

– Но как же правила приличия, мистер Фицгиббон? – спросила леди Лора.

– Полагаю, они давно избавились от подобного вздора, – заметила мисс Фицгиббон. – По мне, так лучше вовсе открыть лицо, чем вечно пререкаться из-за густоты вуали.

Подали ужин. Граф прошел в столовую с мисс Фицгиббон, Баррингтон Эрл повел миссис Бонтин, а мистер Фицгиббон – леди Лору.

– Четыре фунта против двух, что перевес будет больше девятнадцати, – сказал мистер Бонтин, проходя в дверь гостиной. Замечание, по-видимому, было адресовано мистеру Кеннеди, поэтому Финеас промолчал.

– Осмелюсь предположить, так и случится, – ответил Кеннеди, – но я никогда не бьюсь об заклад.

– Но, надеюсь, хоть иногда голосуете? – спросил Бонтин.

– Время от времени.

«В жизни не встречал человека неприятнее», – решил Финеас, следуя за мистером Кеннеди в столовую. Он заметил, что в гостиной тот стоял очень близко к леди Лоре и она сказала ему несколько слов. Укрепившись в своей неприязни к мистеру Кеннеди, наш герой, вероятно, был бы не в духе на протяжении всего ужина, если бы леди Лора не позвала его сесть слева от себя. Это было очень великодушно с ее стороны, тем более что мистер Кеннеди, помявшись, готовился обосноваться именно там. Теперь Финеас и мистер Кеннеди оказались соседями, но наш герой занимал более почетное место.

– Полагаю, вы не будете говорить во время прений? – спросила леди Лора.

– Кто? Я? Ну что вы! Во-первых, мне не дали бы слова, а во‑вторых, я бы ни за что не решился выступить впервые в подобной ситуации. Не уверен, что мне вообще когда-либо удастся это сделать.

– Разумеется, удастся. Такой человек, как вы, непременно добьется успеха в палате общин. Однако насчет государственной службы для вас я имею некоторые сомнения.

– Мне хотелось бы попробовать.

– Думаю, такой шанс у вас будет – если только захотите. Начав так рано, на правильной стороне и к тому же, если мне будет позволено так выразиться, в правильном окружении, должность вы получите, в этом я уверена. Не знаю только, будете ли вы достаточно сговорчивы. Вы ведь не сможете сразу занять пост премьер-министра.

– Да, это я уже успел понять, – сказал Финеас.

– То-то же. Если не будете забывать об этой мелочи, достигнете со временем любых высот. Видите ли, Питт стал премьер-министром в двадцать четыре года, и его пример сбил с пути половину наших молодых политиков.

– Только не меня, леди Лора.

– Насколько я могу судить, управление государством – дело нетрудное. Нужно уметь говорить с палатой общин – так же, как мы говорим со слугами, всегда сохранять самообладание и иметь большое терпение. Я видела премьер-министров, и они не показались мне умнее обычных людей.

– Я бы сказал, в правительстве, как правило, можно найти одного-двух человек, не лишенных способностей.

– Да, не лишенных. Взять хоть мистера Майлдмэя. Он отнюдь не гениален – и никогда не был. Не блистает красноречием и, насколько мне известно, не создал ничего оригинального. Но он всегда был стойким, порядочным, упорным человеком, и к тому же обстоятельства облегчили ему путь в политику.

– Но подумайте о тех важнейших вопросах, которые ему пришлось решать!

– И он решал их с успехом – если верить его партии, или без оного – если верить оппонентам. Политика на высоком посту всегда будут поддерживать – и всегда будут критиковать, а раз так, то не стоит ему и тревожиться о правильности своих решений. Для блага страны нужно лишь иметь в подчинении тех, кто знает свое дело.

– Похоже, вы весьма низкого мнения о профессии политика.

– Напротив – самого высокого. Несомненно, лучше заниматься отменой несправедливых законов, чем защитой преступников. Впрочем, это слова папаˊ, не мои. Папаˊ еще ни разу не удалось войти в правительство, и потому он настроен несколько скептически.

– Полагаю, он совершенно прав, – внушительно произнес Баррингтон Эрл – так внушительно, что за столом все примолкли.

– Сейчас я, однако, не вижу необходимости в столь яростном противостоянии, – заметил лорд Брентфорд.

– Должен признаться, я вижу. Лорд де Террьер вступил в должность, зная, что он в меньшинстве. Когда он пришел, у нас был верный перевес почти в тридцать человек.

– В таком случае уходить было слабостью с вашей стороны, – сказала мисс Фицгиббон.

– Ничего подобного, – запротестовал Баррингтон Эрл. – Мы не могли полагаться на своих депутатов и были вынуждены уйти. Мы не знали, чего ждать: иные из них могли переметнуться к лорду де Террьеру, и тогда нам пришлось бы признать свое поражение.

– Вы и потерпели поражение, – возразила мисс Фицгиббон.

– Тогда почему лорд де Террьер распустил парламент?

– Премьер-министр поступил правильно, – сказал лорд Брентфорд. – Он должен был сделать это ради королевы. Это был его единственный шанс.

– Именно так. Как вы сказали, его единственный шанс – и его право. Само пребывание у власти даст ему около десятка голосов, и если он думает, будто у него есть надежда, пусть попробует. Мы утверждаем, что он обречен, и ему это было известно с самого начала. Если он не мог сладить с предыдущим составом палаты, то уж точно не сладит и с новым. В феврале мы позволили ему действовать по своему усмотрению. Прошлым летом мы потерпели неудачу, и он был волен работать дальше. Но у него не получилось.

– Должна сказать, я тоже считаю, что он был прав, распустив парламент, – заметила леди Лора.

– А мы правы, заставляя его сразу же столкнуться с последствиями. Из-за роспуска он потерял девять мест. Посмотрите на Лофшейн.

– Да, посмотрите на Лофшейн, – кивнула мисс Фицгиббон. – Хотя бы там страна что-то выиграла.

– Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, мистер Финн, – сказал граф.

– Что же будет с беднягой Джорджем? – спросил мистер Фицгиббон. – Кто-нибудь знает, где он сейчас? Джордж был неплохим малым.

– Роби считал его весьма плохим малым, – возразил мистер Бонтин. – Клялся и божился, что пытаться его поймать – совершенно безнадежная затея.

Тут нам следует объяснить читателю, что мистер Роби был широко известным членом консервативной партии, который в течение многих лет исполнял обязанности парламентского организатора при мистере Добени, а теперь занимал высокий пост министра финансов. Таким образом, именно ему приходилось добиваться присутствия означенного депутата в палате общин.

– Я совершенно убежден, – продолжал мистер Бонтин, – что Роби рад-радехонек избавиться от Джорджа Морриса.

– Если бы местом в парламенте можно было поделиться, я отдал бы ему половину своего – по старой дружбе, – сказал Лоренс Фицгиббон.

– Только не на завтрашнее заседание! – вмешался Баррингтон Эрл. – Завтра будет не до шуток. Ей-богу, я не смогу их упрекнуть, если они притащат старика Моуди. Все личные соображения должны отступить. Что до Ганнинга, я заставил бы его прийти – или объясниться.