скачать книгу бесплатно
На светлеющем небе уже стали отчётливо видны очертания крыш, когда Костя наконец вернулся в казарму. До подъёма оставалось ещё часа три сна, но он был уверен, что не заснёт. Однако едва он закутался в одеяло, как тепло и усталость сделали своё дело.
Глава 4. Невольник чести
Он вышел из дверей КПП и огляделся. Немного поодаль, на противоположной стороне улицы, стояла чёрная «Волга», по газону возле которой прохаживалась Рита, глубоко погрузив руки в карманы светлого плаща и вспахивая при ходьбе опавшие листья. Костя на секунду остановился и попытался вызвать в душе хотя бы искру нежности. Но после вчерашнего разговора с будущим тестем он был опустошён и теперь не испытывал ничего, кроме вины. «Чёрт, а ведь он прав! Я действительно никуда не гожусь», – грустно подумал он.
В этот момент Рита подняла голову и увидела его. Он машинально улыбнулся и помахал ей рукой. Её серьёзный и пристальный взгляд следовал за ним, как натянутый поводок, пока он переходил улицу и шёл к машине. Когда он приблизился, она даже не вынула руки из карманов и лишь молча вопросительно посмотрела ему в глаза. Костя поцеловал её холодную гладкую щёку и пробормотал: «Привет». Вместо ответа она спросила:
– Всё было ужасно, да?
Он смотрел на неё, и услужливая память рисовала другие, очень похожие на эти, черты. Тот же нос, те же скулы и волевой подбородок, такие же выпуклые карие глаза – но выражающие холодное презрение… Пытаясь прогнать наваждение, Костя посмотрел поверх Ритиной головы в даль осенней улицы и ответил:
– Терпимо.
– Понятно. Это было ужасно, – Рита вздохнула.
– Пустяки, – попытался было он возразить, но она перебила.
– Перестань. Я знаю папу. Прости, что тебе пришлось всё это выслушать.
Что-то похожее на благодарность кольнуло его сердце. Он обнял её за плечи и привлёк к себе. Рита на мгновение прижалась лбом к его курсантскому погону, но тут же отстранилась и повернулась к машине.
– Поехали.
Костя поспешно распахнул перед ней дверцу заднего сиденья.
………………………………….
Когда с формальностями было покончено, Костя спросил у сотрудницы загса, где находится ближайшая почта, и заказал на следующее воскресенье телефонные переговоры с родителями. Телефона у них не было, поэтому на переговорный пункт их приходилось вызывать телеграммой.
Этот предсвадебный месяц запомнился ему чувствами нравственной нечистоты и обречённости. Детали грядущего события и устройство их семейной жизни он обсуждал с Еленой Матвеевной и Ритой – Леонид Захарович устранился от этой процедуры. Впрочем, он и раньше нечасто баловал семью своим присутствием, будучи очень занятым в своём Ленсовете; но Костина раненная совесть подсказывала ему, что будущий тесть просто-напросто избегает его, переложив бремя дипломатии на плечи супруги. И надо отдать ей должное: она не подвела. Елена Матвеевна проявила чудеса такта, стараясь щадить самолюбие молодого человека, который прекрасно понимал, сколь ничтожна его роль и сколь мало мог он предложить своей невесте. Правда, его родители активно подключились к этим хлопотам – насколько это было вообще возможно, учитывая расстояние и отсутствие постоянной телефонной связи. Они были готовы выехать в любой момент, чтобы познакомиться с будущей роднёй и внести свою лепту в грядущее торжество, но Костя отговорил их, сказав, что свадьба будет скромная. Вместо этого он, по совету Елены Матвеевны, дал им номер телефона Павловских.
Костя легко представлял себе недоумение и замешательство отца и мамы. На его родине свадьба была событием, грандиозным во всех смыслах – и по масштабам подготовки, и по числу приглашённых гостей. Родня до седьмого колена, сослуживцы, друзья и соседи всех заинтересованных лиц могли считать себя приглашёнными по умолчанию: этот вопрос даже не обсуждался. Он был уверен, что родители не поскупятся, пустят на это дело все свои сбережения и, если надо, позанимают у родни – за это можно было не переживать. Беспокоило его другое. Каждый раз, когда он воображал своих дорогих, обожаемых папу и маму рядом с Павловскими – в этих стенах – он испытывал мучительную неловкость и ненавидел себя за это. Костя пытался увидеть их глазами хозяев, и их непосредственность, радушие и заразительный юмор – всё, что он в них так любил – казались ему удручающе провинциальными. Он отдавал себе отчёт в том, что для Павловских его папа и мама – просто неотёсанная деревенщина. Нетрудно было представить холодное злорадство Павловского, с которым тот будет фиксировать все их промахи: незатейливый наряд мамы, солёные шутки отца, его непреодолимый кавказский акцент, такой естественный дома и такой неуместный в этом чопорном доме с его атмосферой утончённой роскоши.
Единственным человеком, за которого он не переживал, была Лилька. Не выйдя ещё из отроческого возраста, она уже обладала отменным, хотя и несколько своеобразным вкусом, много читала и, воображая себя героиней чувствительных романов прошлого века, активно способствовала преображению родительского дома. За прошедший год она здорово повзрослела, и сквозь пух гадкого утёнка неожиданно проступили пёрышки прекрасного лебедя – из голенастого худого и долговязого подростка она превратилась в барышню, как с шутливой нежностью называла её мать. Во время его последних каникул они очень сблизились и подолгу беседовали. Только ей он смог без утайки рассказать о Рите, и не потому, что боялся стать предметом отцовского подтрунивания или маминой тревоги. Родители знали, что он встречается с девушкой, но что это за девушка, знала только сестра.
Было решено, что молодые после свадьбы будут жить отдельно. Это известие вызвало у Кости вздох невероятного облегчения: мысль о том, что его ждёт незавидный удел приймака, была для него невыносима. Сам он не осмеливался предложить Рите уйти на съёмную квартиру. Во-первых, был уверен, что она не захочет покидать своё уютное гнёздышко в родительском доме. Во-вторых, разузнав у местных, сколько это может стоить, он решил, что дело это гиблое: даже однушка в спальном районе стала бы тяжёлым бременем для его родителей, не говоря уже о том, что Рита никогда не согласится жить в таком месте. И был удивлён, узнав, что идея об отдельном проживании принадлежала самой Рите, но, поразмыслив, не мог не согласиться, что она поступает мудро. Впрочем, квартира, которую подыскали Рита с матерью, оказалась расположена настолько близко к дому Павловских, что Костя боялся даже спрашивать о цене. Однако спросить всё же следовало – хотя бы из соображений элементарной порядочности, свою гордость, учитывая обстоятельства, ему следовало спрятать подальше. Но на его вопрос Рита только отмахнулась: «Откуда я знаю! Зачем тебе это?», а Елена Матвеевна, положив изящную руку на рукав его кителя, мягко улыбнулась и сказала:
– Костя, вы мне нравитесь, но позвольте совет: не морочьте себе голову. Это было Риточкино желание, и мы с Леонидом можем себе это позволить.
– Но ведь квартира в центре города обойдётся в целое состояние!
– Мы всё равно собирались купить Рите квартиру, когда она решит жить отдельно. Так что считайте, что это приданое. К тому же ваши родители сделали очень щедрый вклад в организацию свадьбы, так что вам не о чем беспокоиться.
О размерах этого щедрого вклада Костя боялся даже думать: можно не сомневаться, что отец не допустит, чтобы кто бы то ни было пылил ему в лицо.
В последнее воскресенье перед свадьбой Рита привела его в их будущее семейное гнёздышко. Это была небольшая квартирка на третьем этаже старого питерского дома, с двумя смежными комнатами и кухней, окна которых смотрели на Фонтанку и такой же дом на противоположном берегу. В ней ещё пахло свежей краской, но в дальней из комнат уже стоял Ритин спальный гарнитур, с которым она не пожелала расставаться, а на окнах висели новые занавески. Здесь предстояло остановиться его родне, хотя у Джедаевых, как и у большинства их земляков, были родственники в обеих столицах, которые с удовольствием приняли бы их у себя. Но тогда, по кавказским законам, их следовало непременно пригласить на свадьбу, а этого не предполагалось.
Засунув руки в карманы брюк, Костя стоял в дверях гостиной, обживая глазами будущее жильё. Впрочем, ему не придётся проводить здесь много времени: женатые курсанты продолжают оставаться в казарме и только по выходным имеют возможность навещать свои семьи. Но через некоторое время здесь появится на свет его ребёнок. Здесь он сделает свои первые шаги, в этих комнатах будут разбросаны его игрушки, и Костя старался увидеть эти комнаты глазами отца семейства.
Когда он решил выбрать профессию военного врача, то понимал, что ему следует быть готовым к неустроенному, бивуачному офицерскому быту – с частыми переездами и казёнными квартирами, скудно обставленными случайной мебелью; с нехваткой самых простых, но необходимых в домашнем хозяйстве вещей; с мелкими бытовыми проблемами, справиться с которыми помогают смекалка и соседи по военному городку. Такого начала взрослой жизни, как у них с Ритой, он никогда не представлял и не был к нему готов. Казалось бы, чего лучше: квартира уже практически обставлена, даже кухонные шкафчики заполнены посудой. Всё в ней – от паркетного пола до высоких окон – намыто до блеска: Галина постаралась от души. Он старался разделить Ритину радость – и не мог. Сама Рита устроилась, поджав ноги, на новеньком диване, ещё не покрытом пледом, и, улыбаясь, ждала его одобрения.
– Ну? Что скажешь? – нетерпеливо спросила она.
Костя шумно вдохнул и, сделав над собой усилие, выдохнул:
– Потрясающе!
Она похлопала по дивану рядом с собой.
– Иди сюда.
Он послушно сел рядом.
– Что-то не так? – спросила она.
– Ну что ты. Всё великолепно – кроме одной малости.
– Это какой же? – спросила Рита, игриво подперев подбородок кулачком опирающейся на подлокотник руки.
– Это твоя квартира, – ответил он и посмотрел ей в глаза.
– Наша! – ответила она вкрадчиво, улыбаясь одними глазами.
Он помотал головой.
– Нет, Рита: твоя!
Она помолчала, пристально глядя на него.
– Это потому что за неё заплатили мои родители?
– Да. – Костя отвёл взгляд и продолжил рассматривать комнату. – Мне следовало привести тебя в мой дом.
– Хорошо, что ты предлагаешь? – спросила она, начиная злиться.
– Ничего. В том-то и дело, что я ничего не могу тебе предложить. Боюсь, ты сделала не самый удачный выбор.
Она рывком опустила ноги на пол.
– Позволь мне самой решать, удачный или нет я сделала выбор!
– Твой отец со мной бы согласился.
– Вот поэтому мы и будем жить здесь, а не дома. Считай, что он заплатил за свой… за свою… за своё упрямство.
– Но ведь он прав, Рита!
– Ничего подобного! Из тебя получится блестящий врач.
Костя усмехнулся.
– «Блестящий» – не совсем подходящее слово для врача. Меньше всего мне хотелось бы блестеть…
– Блистать! – поправила она его раздражённо. – Блистать – не значит красоваться, это значит быть лучшим в своём деле, и ты прекрасно это знаешь.
Они сидели рядом на диване: Рита – обхватив себя руками, Костя – опираясь локтями на колени и крепко сомкнув руки. Воздух вокруг них двоих сгустился от напряжения. Помолчали. О чём думала Рита, Костя мог только догадываться, его же собственные мысли были неутешительны. Бедняк думками богатеет, усмехнулся он про себя, вслух же сказал, откидываясь на спинку.
– Ладно. Что обо мне говорить! Ты сама-то здесь как, справишься?
– О, разумеется. А если что, мама или Галина помогут, тут ведь всего пара кварталов… Телефон проведут на будущей неделе, – добавила она как бы невзначай, но Костя знал, что установка телефона обычным гражданам была делом небыстрым: требовалось подать заявку и несколько лет ждать своей очереди. Стало быть, папенька расстарался – нажал на соответствующие пружины, пустил в ход высокие связи, или как там это делается у слуг народа? Впрочем, не ему теперь роптать: по крайней мере, уменьшится вероятность наткнуться на Павловского, звоня его дочери, да и Рита, учитывая её положение, всегда сможет обратиться за помощью.
– Хорошо, – отозвался он и услышал её сдержанный вздох облегчения. Она подвинулась к нему и, просунув свою руку под его локоть, сплела свои пальцы с его и проговорила вкрадчиво:
– Самое главное, милый, что мы здесь совсем одни!
Намёк был более чем прозрачен, но Костю он не обрадовал. Они не были близки уже больше месяца, и он с изумлением ловил себя на том, что желание, которое пожирало его все предыдущие полгода, иссякло так резко, словно он израсходовал его до последней капли. Прежде он с трудом доживал до воскресенья, борясь с искушением сорваться в самоволку посреди недели. Так как возможность уединиться в Ритиной квартире выпадала нечасто, то они обыкновенно встречались на вокзале и добирались на электричке до дачного посёлка. Это были дни весёлого и безудержного молодого разврата, которому они предавались иногда прямо на ковре в гостиной, едва успев растопить камин. Утолив первый голод, они голыми расхаживали по дачному дому Павловских, наслаждаясь своим бесстыдством, ели припасённые Ритой пирожки или открывали тушёнку из дачной кладовой, из которой Костя готовил армейскую кашу, добавив консервы к сваренной им гречке; Рита тем временем доставала из бара бутылку вина – папа всё равно не заметит, он пьёт только крепкие напитки! После, возбуждённые вином, они продолжали пиршество в постели, поглощая свой запретный плод без остатка – вместе с семенами и черенком. И только тогда, вконец обессиленные, отрывались друг от друга, тщательно устраняли все следы своего пребывания и возвращались в город на вечерней электричке, молча сидя рядом в полупустом вагоне. Потом они долго и нежно прощались у её парадного и, едва за Ритой закрывалась массивная дубовая дверь, он мчался в казарму, успев пройти через КПП за считанные секунды до урочного часа.
После этих свиданий Костя засыпал раньше, чем его голова успевала коснуться подушки. Но уже следующей ночью, вспоминая подробности минувшего воскресенья, он снова жаждал обладания. Впрочем, желание просыпалось вместе с ним уже наутро понедельника, едва выпадала относительно спокойная минутка. Иногда это случалось во время утренней зарядки, когда, механически повторяя давно знакомые движения, он вспоминал совсем другие упражнения, и эти картины отзывались дрожью наслаждения во всём теле. Ему тогда казалось, что он никогда не сможет насытиться Ритой. И что же теперь? Он сжимал тонкие Ритины пальцы и ужасался пустоте внутри себя. Неужели это возможно? И что теперь делать?!
Чувствуя его нерешительность, Рита уселась на его колени верхом и, запустив руки в его волосы, приблизила лицо к его лицу. Глядя в его глаза смеющимися и жадными глазами, она прошептала у самых его губ:
– Мы ведь так этого хотели, правда?
Прежде от этого ему мгновенно снесло бы голову. Но сейчас он смотрел в её глаза и силился придумать, как бы избежать этой близости, которая, конечно же, обернётся его полным фиаско. Наконец он прошептал, сглотнув ком в горле:
– К..как ты себя чувствуешь?
Ответ был очевиден, но ничего лучшего он придумать не смог. Рита улыбнулась.
– Чувствую, что страшно по тебе соскучилась…
Она прильнула к его губам, он ответил – и с облегчением ощутил необходимую физиологическую реакцию…
Глава 5. Три пирога
По случаю свадьбы ему дали увольнительную на два дня.
Родители и Лилька уже приехали накануне – вечером он говорил с ними по телефону (который, как и было обещано, вне всякой очереди установили в новой квартире). На его вопрос, как доехали, отец жизнерадостно сообщил: как Леонид Ильич Брежнев[22 - Глава СССР в период, о котором идёт речь.] с супругой, из чего Костя заключил, что их встретил в аэропорту если не сам Павловский, то, как минимум, его шофёр, который и препроводил их до квартиры. Мама же сразу обрушила на него водопад своей заботы, забросав тысячей вопросов, на которые он не успевал отвечать. Она же и подтвердила его догадку о шофёре, добавив, однако, что с ним была Елена Матвеевна, «очень милая женщина, Котик, я так и думала, когда говорила с ней по телефону, она очень хорошо отзывается о тебе, ты знаешь, по-моему она неплохо разбирается в людях…». Конец этому монологу положил голос отца, который со свойственной ему грубоватой лаской пророкотал из глубины комнаты: «Мама, хорош кудахтать, ты же утром его увидишь!» Костя попросил дать трубку Лильке, но оказалось, что она в ванной (голос отца: «Не понимаю, что там можно мыть столько времени! Мама, ты бы заглянула к ней – может, она уже растворилась?»). У Кости потеплело на сердце.
В семь часов следующего утра он уже звонил в дверь. Ему открыла радостно-возбуждённая Лилька в ночной сорочке и с расчёской в руке. Пролепетав: «Котик!», она тут же повисла у него на шее. Повзрослела, подумал он – ещё летом она по своей детской привычке обнимала его при встрече всеми четырьмя конечностями, как обезьянка, теперь же просто поджала ноги. Ещё бы: Лилька была уже почти одного с ним роста. Пока он кружил её над полом, она радостно сообщила:
– А мама уже пироги печёт!
В этом сообщении не было никакой необходимости: всю квартиру заполнял аппетитный дух осетинских пирогов с разнообразными начинками, и было слышно, как мама гремит на кухне противнями. Но Костя, чтобы доставить сестре удовольствие, ответил:
– Ух ты! Какие?
– Угадай!
Он втянул воздух.
– Уалибах… Нашчин… И ещё…
– Ещё будет фытчин[23 - Уалибах – пирог с сыром, нашчин – с тыквой, фытчин – с мясом.]! Твой любимый!
В эту минуту почти одновременно захлопнулась дверца духовки и отворилась дверь ванной, и появились свежевыбритый отец и раскрасневшаяся мама, вытирающая полотенцем припудренные мукой руки, и началась привычная и такая дорогая сердцу куча-мала из неуклюжих объятий, неловких поцелуев, попадающих в те места, которые оказались ближе всего – то в глаз, то в нос, то в подбородок – и бессмысленных, на взгляд постороннего, восклицаний, которыми приветствуют друг друга близкие люди после долгой разлуки.
Потом пили чай в кухне – с мамиными пирогами и домашними разносолами. Мама нежно смотрела на сына, с наслаждением уписывающего за обе щёки её кулинарные шедевры, Лилька то и дело подкладывала что-нибудь ему на тарелку.
– Лена отговаривала меня насчёт пирогов, мол, это лишнее! (Лена – это Елена Матвеевна, догадался Костя). Как же лишнее, говорю? У нас так положено: если в семье случается событие, на столе непременно должны быть три пирога! А она своё: зачем вам, Люба, утруждаться, Галина напечёт пирогов! Нееет, говорю. Таких пирогов ваша Галина вам не испечёт. Да и чего тут утруждаться? Я дома и на сто человек пеку бывает, а тут всего-то…
– Ну и кралю ты, сынок, оторвал! Высший класс! – перебил её отец. – Конечно, это нехорошо, что женишься по необходимости. Но ладно уж, бывает, я понимаю – сам молодой был. Горячий был, жуть! Правда, мама? Это сейчас я уже никуда не гожусь, а по молодости – только держись: плюнешь на него – зашипит! – он бросил красноречивый взгляд вниз и подмигнул.
– Ваха! – укоризненно воскликнула мать. – Здесь ребёнок!
– Ребёнок? Кого это вы сюда привели? – Лилька с делано серьёзным видом огляделась по сторонам.
– А что такое? Я разве что-то не то сказал? – отец с самым невинным видом посмотрел на мать и перевёл взгляд на Лильку. – Чижик, ты что-нибудь слышала?
Лилька выгнула бровь.
– Мама думает, я всё ещё верю, будто вы меня в магазине купили.
– Как! Мама, ты ей разве не сказала?! – Отец сделал большие глаза, и Костя замер в предвкушении очередной его эскапады. – Чижик, посмотри на свои ноги! Сразу же видно – тебя аист принёс!
Мать только отмахнулась, а Лилька пробубнила в чашку с чаем:
– Угу, аист…
Эти часы Костя теперь вспоминал как самые счастливые за весь день своей свадьбы. Когда ему бывало особенно неуютно в их с Ритой семейном гнезде, он перебирал в памяти то утро и мысленно наполнял комнаты ароматом маминых пирогов. Тогда жизнь здесь становилась, по крайней мере, сносной…
Мама поспешила сменить тему.
– Котик, а кто твой шафер?
– Гаспарян.
– Твой однокашник? И где же он? – вмешался отец.
– Подъедет к загсу. Ему не дали увольнительную на весь день, только с двенадцати.
– Гаспарян… – Мама задумчиво покивала. – А как его зовут?
– Рубен.
…Когда на курсе стало известно, что Джедай женится, и парни вдоволь нашутились и надурачились по поводу этого события, кто-то из них спросил, кого он собирается взять шафером. Он ответил, что ещё не думал об этом, и все наперебой стали предлагать свои кандидатуры.
Это была проблема. Накануне Рита спросила его о том же, он обещал подумать, но так и не определился. Он ладил почти со всеми, несколько человек считал своими друзьями, но выбор осложнялся отнюдь не количеством претендентов, а их качеством – точнее, качествами. Необходимо, чтобы его шафер сочетал в себе сдержанность и достоинство, остроумие и хорошие манеры – словом, являл собой образец будущего советского офицера. Эти качества в разных пропорциях имелись у большинства его друзей, но не было никого, кто бы отвечал сразу всем критериям. А Косте ничего не хотелось так страстно, как поставить будущего тестя на место, доказать ему несправедливость его отношения к выбору дочери – и в то же время насколько это возможно скрыть от друзей правду о семье невесты.
