Северный. Ледовитый.

Джон, прижимающий меня к себе на полу октагона медвежьей хваткой.

Его руки на моих руках, когда показывает, как правильно сыграть Hotel in California.

Первый поцелуй, который ставит перед фактом.

«Нетта, какого хуя ты такая сладкая?» – горячий шёпот сзади, пока впервые ставит мне на шею своё клеймо в Мустанге.

«Нетта, ты случайно не беременна?» – его колючие глаза напротив моих в туалете клиники и жесткая хватка за подбородок, чтобы не отводила взгляд.

«Кстати, о любви. Через неделю ты выходишь замуж, за меня.» – его речь после того, как украл меня к себе домой.

Наша свадьба. Холодное и тяжелое кольцо в виде ручья, которое надевает на мою руку. Его первый супружеский поцелуй с привкусом высококонцентрированной власти. Первая брачная ночь, в которую я разбила ему губу, а он взамен ослепительно нежно любил меня на берегу океана.

Пустыня Австралии, в которую сбежала от него, а потом сама вернулась обратно и кричала о помощи поцелуем.

Первый раз «как у нормальных людей, на кровати», у него дома, когда впервые увидела золотые блуждающие огоньки на дне океана и поняла, что со мной не злодей.

Первые признания под острием ножа и после порки ремнём.

Его просьбы родить ему близнецов и то, с какими глазами отпускал меня, когда говорила, что не хочу больше быть Лайне.

Переигрывание временных сценариев на лавочке у сосисочной, в машине возле клуба.

«Нам есть за что бороться!» – и его рука с обручальным кольцом перед моим лицом.

«Да будет так!» – его фраза, когда призналась в чувствах и сцена того, как заново надевает на меня свой символ и я уже совсем по другому принимаю его.

Джон Лайне – самое противоречивое и лучшее событие в моей жизни. Моя судьба и карма. Моя точка невозврата. Моя крепость, мой щит и меч. Ты выполнил своё обещание – я была самой залюбленной женщиной на свете. И с этим ощущением я ухожу. И всё, что сейчас вижу перед собой – твои фантастические, неоновые, океанические голубые глаза с айсбергами, закованные вечным льдом. Но если искренне любить тебя – на дне неизведанных глубин обязательно появятся золотистые путеводные огоньки, проблесковые маячки, которые ведут за собой на дно.

Это последний кадр в моём видении. Потому что дальше – конец.

Я вижу свою смерть.

Глава 42

"Явь или Навь?"

Северный воин собственноручно выковал близнецам их первые, маленькие мечи и увёз их с собой на военный полигон – обучать обращаться с оружием. Я же осталась дома и чистила шерсть новым лошадям, которых он купил нам – терракотовому самцу и белоснежной самке, которую назвала lumi. Оба были еще необъезженными, поэтому муж просил быть с ними осторожной. Вывожу коней на заснеженный двор и пока самец жуёт сено, нежно вожу огромной щеткой по белой шерсти своей лошади, любуясь её красотой и грацией.

Меня отвлекает тихий хруст снега, оборачиваюсь и вижу на границе с лесом здоровенного, жирного зайца – такого же белого, как моя лошадь. Охотничий инстинкт немедленно дурманит кровь, подхватываю сувенир из прошлой жизни – свой лук со стрелами, забираюсь на лошадь, вцепляюсь в её белоснежную гриву и скачу за желанной добычей – мои мальчики обожают зайчатину, а из маленьких, тонких косточек любят мастерить себе игрушки. Заяц, конечно, пугается и убегает в лес, но я не намерена возвращаться домой без него. Пускаюсь в погоню и одну за другой выпускаю в него стрелы, но заяц петляет, каждый раз уворачивается и быстро скачет, уводя меня глубже и глубже. Необъезженной лошади, да ещё и без седла, быстро надоедает эта гонка, она начинает капризничать, брыкаться подо мной, но я не даю ей спуска – нельзя показывать слабость, нельзя идти на поводу, иначе потом всю жизнь не будет слушаться. Дергаю гриву, подстёгиваю, снова и снова стреляю в зайца, снова промахиваюсь, гоню её, чтобы не отставала и лошадь окончательно свирипеет. Сбрасывает меня со спины и убегает прочь.

Я поднимаюсь на ноги, зову её, но слышу лишь удаляющийся от меня стук копыт. И зайца след простыл – оборачиваюсь вокруг и не вижу его нигде. С грустью бреду обратно по следам копыт, представляя про себя, как меня отругает северный воин за то, что ослушалась его указа, села на необъезженную лошадь и потеряла её. Как назло, начинается сильный снегопад и вьюга, мне нужно идти быстрее, пока лошадиные следы, по которым можно прочитать дорогу до дома, не замело. Ветер дует в лицо и пронизывает насквозь – на мне нет тёплой шубы, я не рассчитывала на то, что внезапно сорвусь в лес и застряну в нём. Идти против ветра всё сложнее, вьюга ослепляет, забивает мои глаза снегом, а следы копыт всё сложнее угадать – их стремительно раздувает ветер и засыпает свежий снег.

В какой-то момент понимаю, что перестала их находить. Пытаюсь брести домой дальше, по памяти, но двигаться против ветра замёрзшей и уставшей всё сложнее. Вьюга продолжает ослеплять мои глаза вместе с ночью, заволокшей лес чёрным одеялом. Двигаюсь уже почти что наощупь, как оступаюсь и стремительно лечу вниз, падаю в устье замёрзшего ручья и подворачиваю ногу. Пытаюсь вспомнить, был ли где ручей во время погони за зайцем, но не вспоминается – кажется, я окончательно заблудилась. Пытаюсь выбраться из устья, но берега крутые и обледенелые, а нога болит – сколько бы не карабкалась, всё равно скатываюсь вниз, в застывшее дно ручья.

Мне холодно. Нестерпимо уже холодно и больно. Нестерпимо нет больше сил бороться. Сажусь, привалившись спиной к крутому берегу, обхватываю себя руками, пытаясь согреться и отдохнуть. Неужели я сейчас замёрзну насмерть и здесь мой конец? Ручей – это то, что стало символом моей жизни теперь станет символом кончины, последним пристанищем? Молюсь про себя Одину – чтобы пришел и вытащил меня отсюда, ведь у меня для этого даже обережная коса есть, северный воин сегодня утром сам заплёл мне волосы. Молюсь и жду, но на мою молитву приходит совсем не Один.

Высокая, исполинского роста двухцветная женщина – одна половина её чёрно – синяя, другая мертвенно – бледная, с пустыми глазницами без цвета и зрачков, с длинными когтистыми пальцами склоняет надо мной лицо и заглядывает в глаза потусьторонним, жутким, обездвиживающим взглядом. Понимаю, что не Один отозвался на мою молитву, а Хель – богиня смерти. Молюсь горячее за жизнь, но Хель непреклонна. Она прижимается к моим губам своими, чёрными, целует и вбирает в себя мой последний вздох.

Затем я слышу крик северного воина – он скачет на коне по лесу и ищет меня. И находит – в этом ему помогает звериный нюх, он чувствует мой запах даже в морозном воздухе, даже сквозь пургу, чувствует и идёт на него. И находит меня.

Вот только уже поздно.

Хватает моё тело, хлещет по щекам, прижимается ухом к моей груди, к моим губам, ищет признаки жизни. Но их нет. Я вижу его со стороны и так хочу подать знак, но не получается. Муж долго смотрит в моё побледневшее, расслабленное, навеки уснувшее лицо, сгребает меня в объятия, набирает побольше воздуха в грудь и испускает крик – такой отчаянный, что хочется заплакать, вот только и плакать я теперь не могу.

Он кричит, он воет, как раненый медведь, воет так, что снег падает с ветвей деревьев, кричит и качает меня на руках, словно своё дитя, плачет надо мной. Мне так больно, так хочется утешить его, но могу только наблюдать – подхожу к нему, стараюсь коснуться его, но руки проваливаются, проходят сквозь тело. Так невыносимо, так горько, так жалко, что ничего не могу сделать – я всё уже сделала и сделала это неправильно. Мой северный воин, я не знаю как принять то, что ты останешься здесь, а меня забрала Хель.

Хель крепко обвивает мою руку своей когтистой бледной лапой, пока я смотрю на своё тело, украшенное дорогим платьем и мехом, серебром и камнями, лежащее на пока ещё не горящем погребальном костре. Рядом с ним северный воин с пылающим факелом, с застывшим, закаменевшим, ледяным взором, гладит мои волосы и шепчет молитву, отправляя в последний путь. Чуть поодаль – наши мальчики, сбившиеся в кучку, заплаканные.

«Простите меня, сыновья. Прости меня, муж. Простите за то, что вам приходится проходить через это, за то, что оставила вас, предала, погибнув глупой и бесславной смертью.»

Северный воин наклоняется над моим лицом, целует в застывшие губы, а затем отстраняется и кидает на меня свой факел. Пламя быстро занимается и начинает пожирать костюм души моей. Тело, которое так сильно любило, тело, которое так мало пожило, тело, которое столько всего ещё хотело успеть. Вижу, как муж обнимает сыновей и уводит от меня, понуро опустив голову, впервые поражённо согнувши сильную спину.

– Не грусти. – внезапно произносит Хель металлическим голосом, который не женский и не мужской, – Ты обязательно встретишься с ним ещё. А сейчас – пора.

Твоя явь закончилась, пора в навь.