Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность

Все принимало “августейший” вид: даже сестры-республики переименовались в королевства. И постепенно целая династия Наполеонидов заняла престолы Европы. Император женил брата Жерома и пасынка Евгения на принцессах Вюртемберга и Баварии. Сам он стал “братом” в семье монархов. Оставалось породниться с ними кровью, тем более что Жозефина была бесплодна. Лет десять боролся Наполеон против мысли о разводе, на котором настаивали родные, политиканы, наконец, почти вся нация. Но на вершине своего могущества он посватался за сестру императора Александра I, Екатерину Павловну. Получив отказ, Наполеон принудил Франца II выдать за него свою дочь, Марию-Луизу (1810 год), которой едва исполнилось двадцать лет. Жозефина уступила лишь после долгих мучений. Года через четыре она умерла в своем Мальмезоне. Год спустя после свадьбы Мария-Луиза подарила императору сына, которого он назвал римским королем.

Началось также “упрощение и улучшение учреждений”, особенно после Тильзита, когда победитель возвратился в полной славе. Законодательные органы превратились в закрытые комитеты, наполненные принцами да пожилыми сановниками. Их заседания стали почти пантомимой: в 1811 году протоколы одиннадцати заседаний заняли менее пятидесяти страниц, а в 1812 году вовсе не было заседаний. К этим законодателям перешли дела Трибуната, который был закрыт как “след мятежного, демократического духа”. Все законодательство стало осуществляться посредством декретов или сенатус-консультов, продиктованных императором. Это отразилось ярко на уголовном кодексе, построенном на жестоком указе 1670 года, хотя, по настоянию самого Наполеона, в нем были сохранены присяжные и защита. Суды стали “императорскими”; в них было нарушено начало несменяемости, чтобы очистить их от республиканцев. Мировая юстиция была стеснена полицейскими и “специальными” судами. Возникло еще “административное” правосудие, где чиновники судили сами себя. Администрация была усилена возвышением покорных министров (каждый получал не менее двухсот тысяч франков в год) да увеличением власти префектов и мэров. Полиция разрослась в особое министерство. Шпионство доходило до того, что особые сенаторы следили даже за чиновниками по провинциям. Явились и тюрьмы для государственных преступников.

Но император больше всего заботился о нервах войны – о финансах и армии. Империя началась чуть не банкротством, а в 1811 году выдерживала полтора миллиарда франков издержек. Развивая финансовые учреждения, Наполеон особенно улучшил контроль и акцизное ведомство, которое ввело даже соляной налог и табачную монополию. Под конец он даже брал подати за полгода вперед и сваливал часть издержек казны на общины. Но главным источником доходов стала война. Возникла “сокровищница армии” из контрибуций, реквизиций, конфискаций, секвестров. Здесь числилось в 1810 году на 755 млн. франков движимости и такая недвижимость, что годовой доход с нее достигал сорока млн. Эти деньги шли не только на военных, но и на преданнейших из гражданских чиновников, а также на старую аристократию. В 1810 году тратилось до 29 млн. франков на “даяния” (dotations), не считая случайных подарков, которых было не меньше; остальное расходовалось на покрытие дефицита, причиняемого войнами. Суммы самого императора составляли особый отдел финансов в виде даяний короны, частного домена, уделов принца и принцесс. Сюда входили земли и дворцы монархов, дары, наследства, покупки, – всего более чем на тридцать миллионов.

С такими средствами император стал энергично двигать вперед экономическое развитие страны. Возникло министерство торговли и промышленности (1811 год); явился практичный торговый устав (1808 год), опиравшийся на указы XVII века. Не жалели средств на улучшение сельского хозяйства: осушали болота, охранялись леса, разводились луга. Плодопеременная система вытесняла трехпольную, свекловичный сахар заменял тростниковый, растительные масла стали даже вывозить за границу так же, как вина и скот. Введение испанских мериносов утвердило шерстяное производство. И крестьянин уже чувствовал некоторый достаток. Но главные заботы были направлены на промышленность: здесь приходилось бороться с Англией. В одном 1811 году, когда подготовлялся русский поход, было издержано двадцать млн. франков “на поддержание коммерции”. Завелись постоянные выставки; фабрикантам делались всякие поощрения; иногда казна передавала им собственные образцовые заводы. Возник Общий мануфактурный совет (1810 год), и посыпались открытия и изобретения. Наконец, Наполеон расширял фабричное законодательство: и тут, при быстром развитии дела, сама собой падала регламентация или стеснительная формалистика. Впрочем, промышленною свободой пока пользовались одни фабриканты, хотя не забывали и кустарей. Что же касается рабочих, то новые указы были тяжелы для них, тем более что их споры с хозяевами разбирала полиция; особенно невыгодны были для них расчетные книжки и воспрещение стачек.

Последствия этой промышленной деятельности были поразительны: в десять лет почти беспрерывных войн возместилось с лихвой все, утраченное в революцию. Французские изделия стали первыми в Европе. Французы начали вывозить многие товары, в особенности несравненные шелковые и шерстяные ткани. Промышленность поддерживалась еще изумительными общественными работами, на которые было истрачено при империи полтора миллиарда франков: вырастали целые города, не говоря уже про порты, крепости, каналы, дороги. В то же время принимались меры оздоровления (оспопрививание), заводились богадельни и больницы, воздвигались статуи и так далее. А из Парижа Наполеон хотел сделать “что-то сказочное, колоссальное”: сооружения были в разгаре даже в 1813 году!

Все эти чудеса совершались среди войн, доводивших императора иногда и до колоссальных ошибок. Такою была континентальная система, этот “крестовый поход Европы против Англии”, гибельный для обоих великанов. Впрочем, и тут Наполеон лишь продолжал старинное дело: уже Директория мечтала о закрытии европейских гаваней для английских товаров, а таможенная политика консульства была лишь воспроизведением указов Людовика XIV против испанцев. Она состояла в закрытии французских гаваней для британских товаров. В ответ на это Англия объявила о блокаде французских портов. Тогда Наполеон издал декрет о “континентальной блокаде” (1806 год), причем всякая собственность англичан на материке становилась его добычей, а они сами – военнопленными. Масса английских товаров была сожжена: материк остался без сахара и кофе. В Англии пошатнулась вековая промышленность, а Франция превращалась в фабрику для всего материка. Но замерла торговля и развилась неслыханная контрабанда: вскоре сам Наполеон принужден был продавать своим купцам “дозволения” торговать с Великобританией. Между тем континентальная система возбудила всеобщую ненависть: она разоряла народы, ради нее Наполеон захватил Голландию, Ольденбург и ганзейские города. А это поссорило его с братом Люи и соратником Бернадотом и было первым поводом к разрыву с Россией.

Ненависть вызывалась еще больше мерами императора в области “идеологии”. Церковь начала упорную борьбу с цезаризмом. Пий VII открыто дружил с Англией и Австрией. За это последовал шенбруннский декрет о прекращении светской власти пап (1809 год), а Церковная область превращалась во французский департамент. Папа издал отлучительную буллу против “насильников”. Жандармы императора схватили его в полном облачении и привезли в Савону. Здесь больного старика подвергли одиночному заключению; у него отняли все – до письменного прибора и молитвенника. Наконец Наполеон собрал в Париже, под председательством дяди Фуше, “национальный собор” для утверждения новых епископов. Но владыки потребовали освобождения папы. Однако Фуше усмирил этих “церковных сторожей”, бросив некоторых из них в тюрьму. А измученный Пий VII был привезен в Фонтенбло, где его принудили подписать примирительный конкордат (1813 год). Но вслед за тем он вдруг опять воспрянул духом и издал отречение от этого конкордата. Тут к границам Франции подошли союзники, и Наполеон отпустил свою жертву в Рим.

Отношения императора к другим религиям оставались прежними. Но его терпимость нашла особенно яркое проявление в еврейском вопросе, который занимал его и с политической точки зрения. Получив права при революции, евреи устремились отовсюду в Эльзас; но они жили там особняком, увлекались ростовщичеством и уклонялись от воинской повинности. Император задумал “организовать из них нацию”. Так как у евреев не было главы, то он собрал “великий синедрион” (1806 год) из представителей всех синагог Европы. Наполеон предложил ему такую реформу, чтобы “у евреев осталось одно только еврейское – догма” и чтобы они вышли из того состояния, в котором “религия – единственный гражданский закон, как у мусульман и вообще в детстве народов!” Евреям предоставлялась религиозная свобода наравне с католиками, но с тем, чтобы они повиновались законам, в особенности же отбывали воинскую службу, ради чего вводились и фамилии. Так мозаизм стал одною из четырех “признанных” религий, наравне с греческой, англиканской и мусульманской. Все они сами содержали свое духовенство и подчинялись той статье уголовного кодекса, по которой требовалось разрешение для всякого сообщества свыше двадцати человек.

Нигде цезаризм империи не проявлялся так ярко, как в деле наиболее чуждом ему – в просвещении. Теперь-то идеал казенной учебы вполне осуществился под видом императорского университета (1808 год), который представлял собой совокупность власти в области педагогики, или министерство просвещения. То была, другими словами, “корпорация” педагогов с военной дисциплиной. Во главе университета стоял “великий учитель”, которым был назначен придворный поэт Фонтан, заклятый враг “идеологии” и “философской партии”. Ему подчинялся целый штат “общих и частных инспекторов”. Университет объединял в себе все школы, не исключая частных. Его дух определялся следующими словами указа: “Его величество желает иметь корпорацию, которая была бы недоступна лихорадочным припадкам моды, указывала бы добро и предостерегала от зла; он надеется найти в ней защиту от вредных теорий, служащих к потрясению общественного строя”. Для масс это пояснялось “императорским катехизисом”, где читаем: “Господь сделал нашего императора Своим подобием на земле, следовательно, почитать императора и служить ему – значит почитать самого Бога и служить Ему”.

Но Наполеон энергично распространял просвещение. Для высшего образования вводились “факультеты”, для подготовки учителей – “Нормальная школа”. Появилось много специальных школ: юридических, медицинских, ремесленных, технических. Особенно заботились о лицеях (род гимназий), которые поставляли чиновников и офицеров. Здесь, на основе равенства всех сословий, больше всего поощрялись таланты: было назначено много стипендий и даже бесплатных вакансий и вообще было удешевлено обучение. Только для девочек ничего не сделали, кроме института девиц военного звания и кавалеров Почетного Легиона: “Им не нужно общественного обучения, так как они не предназначены для общественной жизни”, сказал император.

Больше всего потерпела печать, в особенности периодическая. Восемь газет пробавлялись легкой словесностью да литературными сплетнями. Им запрещалось говорить о разных вопросах, особенно о религии; по политике же разрешались только “внушенные” статьи. И Наполеон все был недоволен газетами: он менял их названия, смещал и штрафовал редакторов да взимал процент с их доходов; иногда даже отдавал весь журнал в собственность близкому человеку. Наконец явился “указ о печати” (1810 год), формально восстанавливавший цензуру. “Печать – казенная служба!” – воскликнул император, и министру полиции было предоставлено право даже истреблять книги, пропущенные цензорами. Сверх того, учредили Общее управление по книжным делам, которое надзирало за издателями и книгопродавцами. Оно ввело массу формальностей и наказаний за их нарушения. Число типографий и книжных лавок было ограничено. В каждом департаменте могла издаваться только одна газета, и то под надзором префекта. Еще рассылались циркуляры – целая казенная литература на разные случаи. Наконец, “черный кабинет” вскрывал частные письма.

После журналистики, театр наиболее интересовал императора. Комедии совсем прекратились; из трагедий давались только риторические, с намеками на “спасителя нации”. Точно так же император преследовал самобытных художников и выдвигал льстивых лжеклассиков. Он делал угодливых писателей академиками, кавалерами Почетного Легиона и даже маршалами; он давал им награды из “контрибуций” с газет. А с непокорными поступали, как с госпожой Сталь. Она вернулась было в Париж для печатания своего романа, но Фуше велел ей убираться в двадцать четыре часа,и она уже не возвращалась в отечество до падения Наполеона.

В обществе развивался тип, зародившийся при консульстве. Император запечатлел его восстановлением знати (noblesse) с ее старыми титулами и правом первородства (1808 год). Он одарял эмигрантов имуществами, завел для их сынков корпуса и “почетную гвардию”. Впрочем, Наполеон велел их богатым невестам выходить замуж за своих генералов-выскочек; и вообще он давал титулы больше за заслуги, чем по рождению. Такими мерами он достиг окончательной прививки “сервилизма” французам. Новая знать, не понимавшая даже сословной чести, доходила до того, что называла императора “его преосвященнейшим величеством” и “избранником Божиим”. Когда победитель Европы возвратился из Тильзита, Сенат сказал ему: “Ваша слава слишком велика. Чтобы измерить эту бесконечную высоту, надо стать на расстояние потомства”. Судьи воскликнули: “Наполеон выше человеческой истории; он выше благоговения!” А сенский префект находил, что все это “выше нашего понимания; и нет другого средства выразить все это, кроме молчаливого изумления, налагаемого благоговением”.

И все это отражалось в литературе. То была слащавая и вылощенная, пустопорожняя и жеманная словесность “света”. Всюду слышались идиллические вздохи, виделись античные символы. Все “описывали” Меланхолию, Мореплавание, Смерть Авеля и тому подобное с прозрачными намеками на “него”. Так как приходилось избегать рассуждений, то писатели стали совершенствовать форму: империя содействовала развитию ясности, изящества, но также кокетливости и вычурности французской речи.

До сих пор мы не касались главного создания империи – “великой армии”. Описание ее послужит нам теперь переходом к чудесам военного поприща императора.

Тут Наполеон не щадил ничего. После Иены он начал брать рекрутов вперед; после Москвы явилась еще “национальная гвардия” – подростки, которых называли “Мариями-Луизами” за их детские личики; а после Лейпцига было объявлено поголовное ополчение. Так в пятнадцать лет завоеватель призвал под знамена более трех млн. французов да столько же иноземцев. Отсюда страшное дезертирство и ослушничество (уклонение от службы), а с 1808 года явное падение знаменитой дисциплины. Солдаты стали мародерствовать: они страдали воспалением кишок; их плохо кормили, ибо, по словам императора, “война должна питать войну”. И вооружение-то у них было плохое: старые кремневые ружья, пушки образца 1765 года, жалкие кони. Но это все-таки была “великая армия”. Она хранила дух военной чести, боготворила вождя и нередко рыцарски поступала с побежденными. Она отличалась самостоятельностью и подвижностью каждой своей части, пылом, сметливостью единиц, уменьем владеть оружием. Она знала один только крик – “вперед!”. Эти молодцы были достойны четырнадцати баснословных походов “гения битв”. Так как смерть, уносившая слабых, делала отличный отбор, то казалось, будто их не брали ни пули, ни болезни, хотя у многих от ран тело было, “как цедилка”.

Особенно блестяща была “синяя” императорская гвардия – сливки великой армии. После Эйлау она была доведена до ста тысяч. Затем лучшею пехотой были рослые гренадеры, которые оттенялись легкими, юркими вольтижерами. Еще живописнее и отважнее была кавалерия, которой почти не знали после Кромвеля и Фридриха II. В тяжелой кавалерии гордостью были “зеленые” конные егеря, в легкой – гусары в мундирах цвета райской птицы. Артиллерия мало изменилась по внешности, но Наполеон придал ей первоклассное значение. Он делал “пробоины” в рядах неприятеля, осыпая их с восьмидесяти шагов залпами из семидесяти – ста пятидесяти пушек.

Таковы были французы “великой армии”. Но она настолько же состояла еще из вспомогательных (вассалы) и иностранных (союзники) корпусов. Тут были лучшие военные силы всех народов, не исключая албанцев и татар. Эти полчища были достойны такой армии по своей отваге и усердию. Они отличались только от французов частью неповоротливостью, частью дикой стадностью. Их красой были полки поляков, бросившихся к Наполеону добровольцами в 1807 году: плохо обученные, не знавшие дисциплины, они блистали пылкой храбростью и изящною выправкой.

Наполеон не успел только устроить флот: он пользовался старьем да силами своих морских вассалов. Но он замышлял обогнать самих англичан: в один год была спущена на воду дюжина линейных кораблей и строилось еще с полсотни водяных великанов.

Солдатам великой армии соответствовали вожди. Правда, легенда придала им колоссальные размеры; исчезли чистые герои революции: Гош, Моро, Клебер, и Наполеону стали претить самостоятельные личности. Все они действовали изумительно под его личным руководством. Император умел и выбирать их, и ценить. Он рано отпускал их на покой и давал хорошие пенсии и места. Он не скупился для них на звание маршала, делал их даже “принцами”, графами и баронами, осыпал их сказочными даяниями (Бертье получал до полутора млн. франков в год). Паладины выходили по преимуществу снизу, из народа. Все они были воинами по призванию – выносливыми, исполнительными храбрецами. В этом смысле были хороши даже такие посредственности, как Бернадот, Ожеро, Жюно, Удино, Груши и др. А над ними возвышалась целая плеяда военных светил. Бертье был образцом начальника штаба; его помощник, Жомини – великим военным теоретиком. Из полководцев Сульт и Массена прославили бы эпоху, если бы подле них не было Наполеона. Немного ниже их стояли “Диоскуры великой армии” – Даву и Мармон. Затем следуют не особенно талантливые, но несравненные храбрецы – Ней, Ланн и Мюрат.

Но у этого блестящего сонма паладинов хромала нравственность – даже по сравнению с основной массой “великой армии”. Правда, и тут легенда преувеличила: нужно еще удивляться, сколько было отрадных исключений среди этих питомцев кровопролития и бурной эпохи. Нельзя не сочувствовать рыцарственности Мортье и Лористона, доброте Макдональда и Даву, честности республиканца Журдана, правдивости Бертрана, благородству Удино, великодушию к врагам Нея, бескорыстию Бессьера. И самым идеальным полководцем был талантливый пасынок императора, Евгений Богарнэ. Но вообще грехи паладинов равнялись их подвигам, и чем дальше, тем больше. Ими руководило алчное корыстолюбие: они даже хвастались своей ловкостью контрабандистов и беспощадностью разбойников. Бернадота и Ожеро даже солдаты называли “денежными телегами”, а Массена до того проворовался, что Наполеон отнял у него шесть млн. франков и уволил его в 1812 году. “Они не хотят больше драться! Я слишком обогатил их!” – восклицал император про своих маршалов. Наравне с алчностью этих выскочек обуревало поразительное честолюбие, доходившее до детского тщеславия, и хвастовство. В то же время эти поклонники успеха были холопами своего владыки. Оттого тут перед нами и ряд предателей и таких смешных завистников, как Бернадот, Ожеро, Мармон. Первыми изменили Наполеону его Вениамины: Бертье, Даву, Мюрат, Сульт, Удино, Ней, Мортье.

Богатырская работа Наполеона-правителя в конце концов подрывала его собственную будущность; но на первых порах она содействовала невиданной централизации сил, которая давала ему мимолетный перевес в мировой борьбе.

А борьба была неизбежна. Могучий император сказал тотчас после коронации: “Не будет покоя Европе до тех пор, пока она не подчинится единому начальнику”. И он назначил своего пасынка Евгения вице-королем Итальянского королевства, к которому добавил еще Лигурийскую республику; а Лукка была превращена в княжество для его шурина, Баччьоки, мужа Элизы Бонапарт. Впрочем, Наполеон не думал воевать, уверенный в послушании Европы. После страшного Маренго он охладел к брани, углубился в дела правления. Он снова умолял Георга III “подчиниться голосу разума и человеколюбия”. Но история требовала войны. Англия и не думала бросать тяжбу, завещанную консульством. Ее правителем снова стал неукротимый Питт, вышедший было в отставку ради Амьенского мира. Он опять подготовлял крестовый поход против “бандита” материка. Кстати, последний сам затронул интересы Австрии и России.

Запуганного Франца II ободряло поведение нового царя. Напрасно Наполеон внушал в Петербурге свою любимую мысль: “Обе державы, стоящие по краям Европы, не могут вредить друг другу, а, соединясь, могут иметь повсюду важное влияние”. Александр I, при всем своем либерализме того времени, сразу выказал консерватизм во внешней политике: сказались наветы англичан, ропот “патриотов”, или “староруссов”, да гатчинское воспитание. Последнее тотчас же привело к мемельскому свиданию (1802 год), где завязалась роковая дружба с Фридрихом Вильгельмом III, скрепленная “платоническим кокетством” двадцатичетырехлетнего царя-рыцаря с “волшебницей”: молодой, красивой, бойкой королевой Пруссии, Луизой. В то же время Россия поднимала “восточный проект” Екатерины II, предполагавший присоединение Молдо-Валахии, Каттаро, Корфу, а там – и Константинополя. И Александр вдруг восстановил требование своего отца в пользу королей Сардинии и Неаполя, которое, естественно, оскорбляло Наполеона как беспричинное вмешательство в его дела. Затем он объявил траур при дворе по “убиенному” герцогу Энгиенскому. Образовалась третья коалиция – Англия, Россия, Австрия, Неаполь и Швеция, – располагавшая полумиллионной армией. В сентябре 1805 года союзники открыли кампанию: австрийцы внезапно захватили Баварию.

Наполеон погибал: за него были только ничтожные потентаты Баварии, Вюртемберга и Бадена, одаренные им в Раштатте. Ему приходилось бороться чуть не со всею Европой и вести, вопреки его правилам, оборонительную войну. Зато его гений никогда еще не проявлялся в таком блеске. Император серьезно работал тогда над высадкой в Булони. Чтобы подготовить ее, он велел своему бездарному адмиралу напасть с помощью испанской эскадры на англичан, пользуясь превосходством сил. Но британским флотом командовал морской Наполеон, гениальный Нельсон. Он разгромил (21 октября) французов у мыса Трафальгар, близ Кадиса, хотя сам пал в битве, и началось бесспорное владычество Англии на водах. Между тем в конце августа, в разгар приготовлений к высадке, император вдруг продиктовал план кампании, который “предвидел события войны, их дни и последствия, словно набросок воспоминаний о былом”, как выразился Сегюр. И через месяц он стоял уже на Рейне с двумястами тысячами солдат.

Тут ему помогли сами враги. Александр I поторопил Франца II, уверив его в поддержке потсдамского друга, с которым они поклялись в “вечной дружбе” у гробницы Фридриха II. Но друг уже уперся тогда в свой “строжайший нейтралитет”: Наполеон пообещал ему Ганновер, а русская дипломатия, руководимая Чарторижским, мечтавшим о восстановлении Польши, угрожала ему лишением польских провинций. Сами русские спешили “на черепахах и раках”, как изображались они в карикатурах. Выскочившая вперед Австрия находилась, по признанию самого Габсбурга, “в изнеможении”. Ее баварскою армией командовал бездарный Мак – полководец старой школы, к которой принадлежали также его русские и прусские товарищи.

А у Наполеона начались незабвенные марши и хитрости, которые делают честь не одному вождю, забывшему о своем императорстве, но и его сподвижникам. Солдаты опять подшучивали: “Он побил врага не руками нашими, а ногами”. Благодаря почти одним безошибочным маневрам на пространстве более тысячи верст в три недели была уничтожена стотысячная армия; сам Мак сдался с целым корпусом в Ульме (20 октября). Вслед за тем Наполеон узнал о Трафальгаре. Он бросился в ярости вперед, – и через сорок дней Австрия лежала у его ног. А казалось, сам герой попал в западню. Перед ним стягивались к Вене две свежие армии австрийцев; Пруссия прислала к нему Гаугвица с ультиматумом; в Неаполе показался англо-русский отряд. Наконец выступил юный, славолюбивый царь с ветеранами Суворова, которыми командовал хитрый Кутузов. Этот сметливый “старорус” понял, что нужно убираться из Баварии, и отступал искусно. Французы гнались за ним по пятам и иногда брали в плен русских больше, чем было их самих. Они добежали до Моравии. Но тут подоспела свежая русская армия с самим царем во главе, а за нею и австрийцы; с тыла же надвигались пруссаки. Наполеон задержал Гаугвица в почетном плену и решился со своими истомленными восемьюдесятью тысячами дать битву ста тысячам свежих союзников.