Властитель груш

– У меня тут внизу столько жратвы и вина припасено, что я тоже могу сидеть хоть до Дня Откровения нашего любимого, едрить его, Пророка! И знаешь, что ещё у меня тут есть?

– Ну?

– Огромная куча пороха! И если вы, ублюдки, только попытаетесь меня по-хитрому выкурить – клянусь Единым и всеми Святыми, я её подорву нахрен! И мы все разом взлетим на воздух вместе со всем сраным Палаццо! Эй, вы там, все меня услышали?!

Ткачи тревожно переглядывались; те, кто стоял ближе, передали наверх по цепочке… Хотя громогласная угроза и сама прекрасно взлетела по узкой каменной кишке.

Гёц медленно выдохнул, сложив губы в трубочку. В сущности, он и так уж слишком устал, чтобы в панике ломануться прочь.

– Так и будем орать из-за угла? Или выйдем на серёдку и поговорим по-мужски?

Повисло молчание. Уж не вздумал ли старый хрыч немедля запалить порох, пока все обидчики не разбежались? Дай-то Единый, чтоб так оно и было. Недолго он будет командовать там внизу, если схватится за фитиль прежде, чем хоть попытается всех вытащить.

– Возьми с собой слепого мудака и кого-то из своих – может, на троих у вас как раз мужчина сложится! – наконец прорезался голос снизу. – Остальных гони наверх! Но пускай они уши развесят и хорошенько нас слушают!

– Даёшь слово, что на меня не выползешь с десятком стволов?

– Да мне впору с тебя это сраное слово требовать, гад ты ползучий!

Судя по рвущемуся голосу, барон только что пересёк черту бития стаканов. Делец прикрыл глаза в ожидании отлива.

– Хрен с тобой, даю слово! А теперь кыш!

– Все наверх! – проревел Фёрц.

Зелёные кушаки медленно поползли по ступеням. Зельмар осторожно кашлянул под шлемом.

– Гони сюда Носатого, – бросил Гёц, поворачивая к нему голову. – Тебя он знать не знает.

На всякий случай он поднялся на один пролёт следом за рыцарем и знаком предложил командиру ткачей зайти за угол. Слово словом, но стоит предусмотреть любой исход.

Пьетро Даголо показался внизу, медленно и тяжело переставляя ноги по ступеням. За ним немногим легче шагали Стефан и Штофельд – их не тяготили парчовый наряд и старинная броня, как хозяина, но путь наверх лёгким не бывает. Особенно с оружием в руках.

Старик прищурился, рассматривая переговорщиков. Свет колумова фонаря отражался в огромных глазах парой злых огоньков.

Постукивая пальцами по заткнутому за пояс топорику, он наконец насмешливо произнёс:

– Носатый, ты? Ну, хоть одна порядочная рожа предо мной! Сколько возьмёшь за то, чтоб укокошить этих двоих?

– Даже для меня чересчур рисковая ставка, герр барон, – усмехнулся Колум.

– Ну, хватит паясничать, – делец сухо прервал пустое воркование. – Поговорим о том, на каких условиях мы тебя выпустим отсюда.

– Вы? Меня? Выпустите?

Барон запрокинул голову и издал громкое «Ха!», да так, что своды задрожали.

– Смешно тебе?

– Ещё как! Никуда я отсюда не уйду. Лучше сами упёрдывайте, пока Карл не привёл подмогу от бургомистра и не рассадил ваши задницы по кольям! Эй, наверху, слыхали?!

Из груди Готфрида вырвался утомлённый вздох.

– Карл убит. Подмоги не будет. Складывай оружие сейчас, или…

Он осёкся, увидев, как губы старика опустились вниз вместе с усами.

– Херня! – отрезал Даголо, но пальцы его побелели на обухе. – А я могу сказать, что мать твою имел, и что?

– Тогда откуда у меня этот его пижлонский шарфик? – раздался позади голос Носатого.

Повернув голову, Гёц увидел и саму цветастую вещицу с карловой шеи.

– Хотя я бы мог и отобрать. Но тут такая дырень, и сто-олького кровищи натекло…

– Завались уже! – прошипел он.

Стефан и Штофельд уставились на трофей, как две статуи вооружённых чурбанов. Взгляд старика же, направленный прямо перед собой, почти совсем остекленел. Его рот немного приоткрылся, пальцы так и остались судорожно сжатыми вокруг стали и даже длинные усы вдруг повисли ещё ниже.

– Карл…

Может, его удар сейчас хватит? Или он всё-таки побежит к фитилю? Может, было не такой уж плохой идеей сказать…

– Мальчик мой… Вот же дерьмо…

Продолжая пялиться на ступени, он рассеянно вытянул топорик из-за пояса. Готфрид нахмурился и тоже опустил взгляд – за оружием следить всяко важнее, чем за скорбной рожей.

– Я надеюсь, ты собрался эту штуку нам под ноги бросать?

Огромные блестящие глаза обратились вверх в поисках виноватых, благо там-то их имелось предостаточно. Из перекошенного рта вырвалось всего одно до боли знакомое слово:

– Сдохни!

Старик взмахнул рукой. Делец отпрянул в сторону, чтобы не оказаться на пути свистящего топора; его плечо напоролось на стену, и тут он почувствовал, что пол под ногами резко закончился.

Громовой звук выстрела отразился от каждой стены и упал на голову так, как рухнул бы на неё весь потолок.

Гёц не был уверен, сколько ему пришлось пролететь – долю секунды или целый час. В конце концов его правая нога упёрлась во что-то мягкое, спина и задница заныли, как после всех порок в жизни вместе взятых, а в ушах зазвенели все колокола кальварского собора до единого.

Откуда-то сзади кричал Колум. Шульц прищурился в надежде разглядеть в дыму и полутьме обстановку.

Разглядеть удалось лишь страшенную глазастую харю и латный воротник, что выскочили на него из дыма.

Что-то шкрябнуло по кирасе. Гёц поднял руку, но изрезанное морщинами лицо сместилось, пальцы поймали только дым. Не успел он и вздохнуть, как толчок в грудь отбросил его обратно на ступени.

Барон появился снова, ещё ближе, но теперь взгляд Готфрида притягивало острие длинного гранёного кинжала, нацеленного в… горло?

Даголо оскалился и навалился обеими руками – угадывать цель стало решительно некогда. Медленно, но верно дрожащий стальной кончик поплыл вперёд.

Где-то ведь оставался четвёртый заряженный пистолет… Почему-то все мысли стремились только к нему: как же достать проклятую штуку, если у тебя всего одна рука, да и той не хватает?

Тело старика тряхнуло судорогой. Клинок описал короткую дугу, больно оцарапал шею, но хватка противника стремительно слабела; Гёц наконец сумел оттолкнуть кинжал прочь.

Из-под стального воротника хлынула кровь. Отвернув лицо в сторону, он принялся яростно ёрзать, пытаясь скинуть хрипящее тело.

Даголо откатился в сторону. Кто-то поднял лампу, и Гёц сквозь слёзы и пот наконец разглядел нависшее над собой зелёное пятно.

– Сука, он меня едва не заколол!

– По-моему, ты неплохо справлялся, – хмыкнул Фёрц, поднимая его со ступенек.

Рывок едва не вывернул последнюю руку, и так неистово дрожащую от натуги, и делец не удержался от позорного болезненного звука.

– Так что я разобрался со вторым…

– Вы-ы-ы… – Колум, скрежеща зубами, присел на верхнюю площадку. Ладонью он зажимал месиво на месте левого плеча. – Хорош трындеть! Туда гляньте!

Шульц заморгал, приложил рукав к глазам, пытаясь смахнуть слёзы от дыма.

– Стефан? – спросил командир ткачей – знать, он лучше ориентировался в ситуации, когда дальше кончика носа ничего не разглядишь.

Силуэт, прижавшийся к стене внизу, утвердительно кашлянул в ответ, а потом помахал рукой кому-то вниз.

– Спокойно, ребята, оставайтесь на месте! – Он снова повернул голову к «переговорщикам»: – Шли своих к Бёльсу! Мы не договорили!

В другой руке Стефан держал что-то, сильно напоминавшее очередной проклятый пистолет. Его шансы в кого-то попасть сейчас – один к шести, но Гёц чуял сквозь мощную смесь пороха, крови, пота и стариковской мочи первый за весь длинный день приятный запах.

Пахло человеком, который достаточно перепуган, чтобы договориться.

– Наверх! – рявкнул он на малинового рыцаря и троих ткачей, нерешительно столпившихся с оружием за спиной Носатого.

Воины скрылись. Стефан опустил пистолет.

– Гёц, у меня всё ещё есть огромная куча пороха. И шестнадцать парней, которые не шибко хотят помирать.

– Можно обойтись и без этого, – с трудом выдавил Готфрид.

Оказалось неожиданно сложно вернуть голосу нормальный деловой тон и удержать его от дрожи. Чтобы отвлечься от телесных переживаний, он решил на время закрыть глаза совсем.

– Я хочу уйти отсюда вместе с ними. Своими ногами. С оружием. И чтобы нас не шмонали и не пытались наехать. Если выпустишь нас, даю слово, мы быстро свалим без всяких проблем.

– А что потом? – прозвучал хмурый голос Фёрца слева.

– Потом будет потом. Сейчас мы собрались потолковать о том, как бы нам всем вместе не подвзорваться, правда?

Хотелось прочихаться и впустить воздуха в грудь. Но в этой заднице не продохнёшь. Пора, пора как можно скорее со всем кончать и бежать прочь, наверх… Умывать рожу, смотреть на солнце, сушить исподнее.

– Согласен. Мы вас выпустим без шмона. Отойдём на лужайку, а ты можешь топать, куда вздумается. Только Старика я тебе не отдам.

– На кой он мне теперь нужен?

Размежив веки, Гёц покосился на барона. Никогда ещё его глазищи так широко не раскрывались. Но толку от этого действительно мало.

– Дай слово, что нас не перебьют, как только выйдем! Громко, чтоб эти наверху тоже слышали!

Делец прочистил горло.

– Даю слово, что Стефан и его ребята из подвала могут валить, куда им вздумается, а мы их не грохнем! Достаточно слов?

Стефан мотнул головой и исчез. Снизу донёсся смутный гул облегчения.

– Ну? Наболтались?! – рядом с Носатым на площадке стоял фонарь, освещавший заострённое лицо цвета лучшего белёного полотна.

– Сюда, вниз, живо!

Раскуроченное плечо не могло не притягивать взгляд – помимо всякой воли. Двое уже помогали Колуму встать на ноги, но тут он вскрикнул и взорвался бранью на головы неуклюжих помощников:

– Арргх, за живое зацепил же! Растудыть твою!

Матерный вопль очень скоро сорвался до стона.

– Оттащите его к Кранту, – бросил Гёц и тут же поспешил отвести глаза, чтобы подавить приступ тошноты.

«Сможет не хуже работать и с одной рукой, если что», – рассудил он; утешение, правда, выходило паршивое. Доктор Крант – большой искусник, особенно когда платят как следует, но точно не чудотворец. А без чуда хоть с одной рукой, хоть с обеими Носатый выпадет из строя надолго.

Чем дольше продолжался сраный праздничный день, тем меньше карт оставалось в колоде. Не придётся ли королю последний кон вывозить в одиночку?

***

Герр Дитмар подставил под свежий ветерок красное лицо и длинные волосы, слипшиеся от пота. Без шлема, без окровавленного меча, переданного пажу, этот человек выглядел совершенно умиротворённым.

Как-то раз он рассказывал о штурме, который продолжался целый день: с рассветом герцог поднял войско на первый приступ, а на закате, с четвёртым приступом, они только-только вышибли защитников с первого обвода стен. Должно быть, сегодняшняя бойня для него всё равно что разминка, не говоря уж о Зельмаре.

Гёц же чувствовал себя так, словно на нём воду возили. А после топтались ногами в тяжёлых деревянных башмаках – как раз после того, как он третий раз шлёпнулся опухшей мордой в грязь.

Согласно уговору, Трефы, ткачи и арлонцы отступили в восточную часть двора. Ковыляя мимо них со своей чёрной от усталости и следов пороха рожей, со своей знаменитой правой, ныне беспомощно болтающейся на привязи, делец прекрасно понимал их чувства и вполне разделял желание прилечь на траву и вытянуться.

– Мы победили, парни! Только не бросать железки! – крикнул он, надеясь, что звучит пока достаточно бодро для оглушённых битвой. – Сперва проводим ребят Стефана из подвала… Почётная, мать их, капитуляция!

Зельмар громко захохотал; его лицо, втиснутое в шлем и затенённое поднятым забралом, прямо-таки сочилось удовольствием.

С десяток окружавших его людей поддержали нерешительными смешками.

– После развесим вокруг фонарики, заложим ворота, распределим порядок дежурства…

Покосившись на стремительно скучнеющего ткача перед собой, Гёц замер, развернулся в противоположную сторону и добавил с нажимом:

– Ну, знаете, позаботимся о том, чтобы нас не осадили и не подожгли в середине ночи. А после – посмотрим, что ещё не успела сожрать и выпить эта саранча!

– Е-ей! – утомлённый хор грянул не очень-то громко, но в этот раз вполне дружно.

Возможность отложить клинки, вытянуть ноги и что-нибудь схарчить для них сейчас даже не законная прихоть, а острая нужда. Может, в войне Король Треф и мало смыслит, зато с кормёжкой хорошо знаком.

Вернер Фёрц стоял на краю дорожки, скрестив руки на груди; с подозрением он щурился на зияющий проход внутрь дома. Зелёный колет на его груди прорезали в трёх новых местах, а под прорехами блестела сталь.

Виммер по правую руку опирался на сплошь исцарапанный отцовский щит и постоянно вертел головой. Маленькие глазки дико горели на его узком лице.

Готфрид остановился с другой стороны, настороженно взглянул на союзника, затем тоже обратился к раздолбанным дверям. В боевом облачении, с мечом на боку и короткой палицей с чьими-то мозгами на перьях – таким грозным и настолько высоким командир цехового ополчения даже на «суде» не выглядел.

– Наверное, я должен сказать «спасибо», – сипло заметил делец.

Фёрц молчал некоторое время. Впрочем, вскоре его веки судорожно затрепетали; он быстро стянул с руки перчатку, бросил её сынишке и приложил пальцы к закрытым глазам. Лишь затем он словно бы в темноту задумчиво произнёс:

– Я защищал наше вложение. Много проку от этого бардака, если бы Даголо просто открутил тебе башку?

Стефан первым вышел из-за истерзанных «тараном» створок. За ним переставляли ноги недостающие шестнадцать. Четверо поддерживали троих с белыми лицами и багровыми пятнами на спешно наложенных повязках, остальные сжимали в руках оружие.

Отряды перекинулись сумрачными взглядами.

– Лучше убить их сейчас, – холодно заметил цеховик, снова открыв глаза.

– Все до одного слышали, что я обещал Стефану проход. Хочешь, чтобы я подтёрся своим словом, хотя ещё даже не барон?

– Он же первый человек Карла, верно? Хочешь, чтобы он весь Сад поджёг, пока будет мстить?

Гёц обратил лицо к союзнику. Вот теперь Фёрц и впрямь больше смахивал на счетовода, чем военного вождя. В Кальваре, впрочем, одно без другого приводит к засилью самодуров в шикарных шляпах, а там и до погоста недалеко.

– Открыть ворота! – крикнул делец, не отводя глаз. – И посторонитесь! Стефан и его бледные друзья спешат!

Цеховик пожал плечами; лицо его осталось равнодушным.

– Если думаешь, что я поднасрать пытаюсь, то это зря. Как я и сказал, мутить воду у нас под боком мне не интересно. Мне нужно, чтобы дела тут тихо шли. И чтобы квартал прядильщиков перешёл к нам быстро, гладко и без нытья.

– Полквартала, – машинально поправил его Шульц, провожая взглядом остатки армии Даголо.

Через каждые десять шагов Стефан оглядывался, точно пытаясь что-то сказать. Может, у них с Карлом и был в ходу какой-нибудь хитровымудренный валонский язык взглядов, но Готфрид этих гляделок не понимал. Пара ребятишек с подмётными записками обходятся дешевле, а работают много проще и надёжнее.

Спустя минуту он вдруг осознал, что всё это время цеховик снисходительно помалкивал вместо того, чтобы сконфузиться, извиниться и поправить самого себя: «Ох, да, в самом деле, дорогой – к нам действительно отходит только половина тех убогих домиков!»

– Боюсь, условия сделки изменились, – подтвердил Фёрц, качая головой, в ответ на немой вопрос. – Все прядильщики теперь наши. Я пришлю людей, как только наведёшь тут хоть какой-то порядок. А после переговорим насчёт лодок твоего отца.

Гёц почувствовал, как закипает в животе поспешный завтрак. Стиснув зубы, он резко повернулся лицом к командиру ополчения, упрямо расправил плечи и задрал голову, устремляя колючий взгляд под забрало. Не такой уж этот типчик огромный и свирепый, если подумать.

– Какого х…

– Ц-ц-ц, – Вернер быстро поднял руку и поводил ею на уровне рта хафеленца, – только не надо так нервничать. Ты ведь всё ещё хочешь, чтобы мы помогли тебе удержаться в Саду сейчас, и чтобы подпёрли тебя перед Лигой потом, правда? Приляг, отдохни, обдумай всё. А послезавтра приходи к Берольду – скажем, в… в пять пополудни. Поболтаем, решим, как будем вести дела дальше. И захвати с собой Штифта, если не зашибли его. Моего старика он позабавил.

Протест так неудачно застрял в глотке, что делец едва не подавился своей же яростью. Правая рука зудела, словно Бёльс её облизал, а четвёртый пистолет жёг бедро не хуже калёного прута. Сладкая парочка громко призывала как можно скорее раскурочить кроту наглую морду, чтобы впредь чтил условия сделки пуще Пророка Альтании и матери родной.

– Запри дверь как следует, Гёц, – проронил Фёрц из-за дружелюбной ширмы, отвернулся и побрёл к воротам во внешней стене Палаццо, где только что исчезла последняя спина из команды Стефана. – Виммер, идём! Матушка ждёт к ужину.

Король Треф закрыл глаза в свою очередь и несколько раз сжал до боли пальцы, прокручивая в голове отрывок Литании Твёрдости. Вне всякого сомнения, Единый для того и осыпал его милостями, чтобы теперь испытать. И яснее ясного, чем оно закончится, если сейчас он отдастся страстям и разобьёт холёную фёрцеву рожу.

Подняв тлеющие веки, он отвернулся прочь от искушающей зелёной спины. Пёстрое садовое воинство продолжало терпеливо пялиться.

Главные негодяи мертвы, крепость зачищена от прихвостней – самое время отсыпать часть обещанных благ. У Готфрида имелось в запасе что-то около минуты на размышления и расстановку в речи просто слов, дальнейших указаний, а также дозволений и посулов. Затем эти милые люди сами пойдут и возьмут всё, что нужно.

С трудом он поднял дрожащую руку, чтоб сдвинуть на затылок шлем, расправил плечи – лишь бы только увеличиться для представительности. Вот, значит, для чего мелким южным дворянам эти огромные шляпы.

«Кто ещё хочет ломоть праздничного пирога?» – вызов гудел под каской всё громче от вида каждой новой хмурой рожи. Глубоко вздохнув, делец упрятал дурацкий выпад поглубже. С такими разговорчиками он и до вечера не досидит.

– Так, братцы! Прежде всего приберём трупы…

Сладкий сон

Тренированный человек может забыться где угодно. На плаще, расстеленном на полу в грошовой ночлежке. В соборе на мессе, подпирая плечом колонну. В массивном кресле, к которому тебя привязали, чтоб с удобством лупить, прижигать и вскрывать пальцы, повторяя один за другим несколько вопросов.

По правде говоря, Штифт не назвал бы точно места, в которое его затащили на этот раз в перерыве между «приёмчиками», как их называл мучитель. Это точно не был собор, но и не полюбившиеся нары с кольцом под кандалы – железо вовсе сняли. Зато кинули сверху какую-то холстину.

Он не спрашивал, с какой-такой радости. Если Единый наконец улыбнулся ему, сие означало последнюю милость перед казнью. Если ж Господь всё ещё стоял тыльной частью, стоило воспользоваться шансом подремать… Хоть чуть-чуть.

Понятно, нечего и думать, будто такая дрёма принесёт блаженный отдых, силы, стойкость и прочие благорастворения. Это просто способ ненадолго оторваться от невыносимого груза собственного тела и побултыхаться где-то рядом в мутной тёмной дымке. Хотя бы ненадолго перестать рассматривать пыточный арсенал и чувствовать все места, в которые тебя успели потыкать.

Поблизости что-то гремело, звенело, примешивалось даже что-то вроде пороховых хлопков. Штифт сжимался, отворачивал голову и забывался опять, пока следующий звук не дёргал его. «Садовые ребята» разгулялись не на шутку; а может, это просто разящий чесноком упырь потешается над ним. С такого станется хоть полдворца взорвать, лишь бы испытуемый свихнулся от чувства, что небеса падают на затылок.

Его трясли уже ручным потрясанием, шлёпали по мордасам, но Ренато решил думать о кайзере и глаза не открыл.

– Хоть распните меня, сукины дети, – пробормотал он, натягивая холстину на подбородок.

Может, зубами в неё вцепиться?..

– Штифт, балбесина старая, это же мы с Гансом! Ну! Ганс, сунь ему пестряцкой бормотухи под нос что ль…

Глупость полная, конечно, но что ж толстяк теперь придумал? Старший агент вздрогнул, когда по носу шибанул кошмарный запах.

– Не-не-не, только не внутрь!

Лампу загородили, и он наконец смог разлепить толком веки. Боль вернулась на все до одного законные места, а порожнее брюхо скрутило пуще прежнего. С мыслью снова заснуть оставалось только распрощаться, и Штифт поднял голову, пытаясь разглядеть, что же происходит.

Тени, согнувшиеся над ним, мало походили на сытых, вальяжных и грубых мучителей. Главное отличие заключалось в том, что до сих пор его ни разу не пнули по рёбрам.

– Язва? – выдавил он наконец.

Подвижная мордочка по правую руку от него тут же просияла.

– Точно так, шеф!

К такому агент уж точно не готовился за время «приёмчиков». Не найдя ничего лучше, он протянул руку в пустоту. Кто-то крепко, но бережно ухватил её и потянул; другая невидимая сила подпёрла ноющую спину.

– Напугал ты меня до усрачки. Думал, ты совсем рехнулся от битья!

– Пить.

К губам поднесли жерло с живительной влагой. Ренато призвал остатки выдержки, сделал маленький, сдержанный глоток, затем ещё…

Глухо зарычал, когда источник отодвинули, но вторая тень прогудела:

– Хорош пока. Успеешь напиться.

– Надо тебя отсюда вытаскивать, – твёрдо проговорил Язва.

Штифт кое-как сложил пальцы в кулак, медленно отогнул палец: «Погоди!», после указал на лицо:

– Омой.

Ганс осторожно приложил влажную тряпицу. Свежесть на левой половине рожи тут же сшиблась с пульсирующим на другой стороне ожогом. Так же и слуга кайзера вступал в бой с обломком человека, что продолжал клониться к койке.

– Паренёк выбыл. Тихий тоже.

– Знаем, – быстро отозвался Йохан. – Мы тебя сейчас вытащим в надёжное место. И доктор тебя подлатает.

– Что тут случилось?

Младшие агенты переглянулись.

– Валяй. Я не сдвинусь пока.

– Ну, если опустить подробности… Трефы с ткачами перебили почти всех. Подручный Карлуши с дюжиной ушёл. Один из стариков барона – тоже сбёг, прячется у бургомистра. За вечер ткачи перевернули половину Сада. К ночи засели в Палаццо и заперлись. Ждут, значит, когда придут выкуривать. Так что тебя отсюда убирать надо.

– Крепость на замке?

– Нас выпустят, Гёц добро дал.

«Тогда к нему меня тащи», – едва не сорвалось с языка; по счастью, для опрометчивости сил у Ренато не осталось. Ну вот что он сделает? Что и кому скажет? Нагруженный воз уже спихнули с горки. Теперь он летит вниз, прыгает на каждом ухабе; все бочки и ящики, что Король Треф не потрудился примотать намертво, падают и катятся в разные стороны.

Одному Единому ведомо, расшибётся проклятая колымага или плавно затормозит в самом низу. Но уж точно дураком будет тот, кто станет прыгать под колёса и ловить её руками.

– Пшли, – устало буркнул он наконец, окончательно уверившись, что и прыгнуть-то пока никуда не сможет.

Язва испустил вздох облегчения.

– Осторожно, голову, – Штифт послушно пригнулся и нетвёрдо шагнул, опираясь больше на Ганса, чем на собственные ноги.

– Садовый лекарь сейчас с Трефами развлекается, но я знаю докторишку из Застенья. Благородных пользует, слышь? Он мне должен кой-чего, так что починит тебя забесплатно.

– Удобно как.

Счетоводы кайзера, возможно, примут поломанные рёбра как убедительный повод для трат, но если есть вариант совсем не возбуждать их любопытство…

– Не боись, пока на ноги не станешь – я пригляжу за всем.

Ренато замер у подножья лестницы.

– Я справлюсь.

Ганс засопел и попытался мягко подтолкнуть к первой ступени, но он не пошевелился – лишь слепо обратил живое ухо к голосу Йохана:

– Бёльсова Мгла, ты же без подпорки не держишься!

– Мне и не надо. Зато тебе надо день и ночь пасти наши вложения в Гвардию.

– Я могу тебя нести, – деликатно ввернул здоровяк, согнутый в двусмысленной позе посреди узкого прохода.

Язва не стал препираться, и старший агент, мотнув головой, первым подался вперёд.

– А если патриции заставят капитана башку мне открутить?

– Не открутит. Пока не получит остатки денег и хоть одну свою услугу.

– Если только останется капитанить до утра…

– Останется, – хмыкнул Ганс, пока Ренато одуревшим глазом пытался посчитать ступени на следующем пролёте. – Гвардию за ночь не перетряхнёшь. Не станут они бардак разводить, когда под боком ткачи и Трефы с оружием.

– Ага. Или решат-таки устроить встряску под шумок, – проворчал Язва, но в его тоне наметилась слабина.

Хороший он мужик, и агент прекрасный – все непрекрасные уже выбыли, – так что сделает всё, как следует. Сделал бы, даже будь риск втрое больше.

Но агенту побухтеть – всё равно, что попу причаститься.