Постановка про уничтожение

Что касается… Черт, ты столько всего наговорил, что я не знаю, с чего начать. Странно, что я был для тебя авторитетом в университетские годы. То, что ты сказал, для меня похоже на признание, которого никогда не стоит делать. Может, я и был для тебя кем-то особенным, но мне непонятно, почему ты говоришь это сейчас. Хочешь сказать, что я больше не тот, кем был, или узнать, что я тогда думал о тебе? Ты ведь отлично помнишь меня: угрюмым, но очаровательным при хорошем настроении, загадочным, потому что держал при себе мнение, высказывая его только в идеальный момент, превращаясь из молчуна в великого оратора и мыслителя. Всем нравилась моя дерзость: она была действительно мастерской, ведь на самом деле при всех конфликтах я боялся, что обосрусь, но все равно лаял на всех, как бешеный пес. Все считали меня бесстрашным, но только потому, что я был дерзок. Знаешь, в чем была моя фишка? В снисходительности. Нет ничего сильнее снисходительного гнева: он четко дает понять, что ты готов на все… И все же, братишка, на самом деле я никогда не был таким, хотя уверен, что все, в их числе и ты, воспринимали меня именно таковым, каким я себя показывал. Мной управляли страх и одиночество. Нужно было найти место, где бы я чувствовал комфорт, вот и пришлось стать тем, кем восхищаются обычные, обыденные люди. Не закатывай глаза, эти слова доносятся с высоты, с которой я на всех глядел. Видишь ли, когда глядишь со стороны, видишь шире, а когда свысока – больше. В те времена я одержимо пытался делать и так и эдак, превосходя людей из толпы. Не злись, ты не был для меня одним из них, наоборот, редким мужским экземпляром, вымирающим видом, и без тебя мне не удалось бы стать тем, хотел. Когда ты просил у меня советы, раскрывал передо мной душу – я понимал, что все делаю правильно. Скажем так, из всех только твое мнение давало сил притворяться дальше, давить на газ, не боясь последствий. Можно сказать, ты помог мне стать человеком, и больше всего нравилось, что ты никогда не задавал вопросов: не пытался узнать, кто ты для меня, что я о тебе думаю, к чему иду и откуда. Твоя бескорыстная и, порой, слепая дружеская привязанность вместе с острым рациональным умом всегда восхищали меня, но вот сейчас, как ни грустно это признавать, ты размяк, брат. Не стоило тебе идти на войну…

Ну да ладно. Вернемся к главной теме нашего разговора, хоть я и многого еще не сказал, но все же рассказ моего детства сделает это за меня. Может, тогда ты наконец поймешь, с кем имел дело и почему все случилось так, как случилось…

Отлично помню те минуты материнской радости, когда отказал отцу в уроках стрельбы. Еще не успев утереть слезы, маленькими ручейками полились новые, но в тот раз их вытолкнула наружу настоящая радость. Она положила дрожащую от предвкушения скорого конфликта руку на мое плечо, неуклюже и нежно погладила меня и начала собирать со стола. Мой папаша смотрел на нее таким сердитым взглядом, что мне становилось не по себе. Он даже перестал жевать, а его набитый мясом рот делал его физиономию еще страшнее. Собирая со стола, мама пыталась не смотреть на него, делая вид, что все в порядке, хотя даже такому мелкому, как я, было понятно, что очень скоро в очередной дом наполнят крики. В такие моменты я чувствовал себя таким беспомощным и жалким, что становилось противно. Так сильно хотелось избавиться от страха о грядущем, исправить ситуацию, хоть как-то повлиять на то дерьмо, что происходило дома, но я не только понятия не имел, что делать, да плюс ко всему боялся, что отец взбесится, и все станет еще хуже. Не знаю, как было в твоем идеальном детстве, но в моем – отец просто рвал и метал. Единственный плюс был в том, что он нас не бил. Со временем все чаще казалось, что он перейдет эту черту. Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы он наконец сделал это. Дал бы по морде мне или матери, выпустил из себя демона, раз и навсегда дав понять, кто он, но нет… Мы видели только звериный, полный гнева взгляд, слышали грохот от его ударов по столу, стене и всего, что попадалось под руку, благодаря Бога, в которого никогда не верили, что вместо всего этого барахла не оказались мы сами. Тебе не понять это чувство, оно лишь для избранных, вроде меня и матери – тех, кто по-настоящему ненавидит неопределенность. Такое происходило каждый раз, когда речь заходила обо мне и моем будущем, но не в тот вечер. Папаша сидел за столом, уставившись в одну точку, не прожевывая то, что уже медленно начало гнить во рту. Мать, ожидая первых слов скандала, все интенсивнее убирала со стола и, пытаясь прихватить последнюю тарелку с мясом, подпрыгнула от резкой хватки отца.

– Я все еще ем – сказал он после нескольких секунд пережевывания и проглатывания еды, побывавшей у него во рту не меньше пяти минут.

Мать стояла ошарашенная, не в состоянии сказать ни слова, а папаша все смотрел ей в глаза, крепко сжав руку.

– Принеси мне пиво – хрипло сказал он и, отпустив ее руку, начал резать стейк.

– Мам, а можно мне газировки? – дрожащим голосом сказал я, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

– Только сегодня – сказала она, погладив меня по голове. – Если пить вечером, от нее может заболеть живот, милый.

– Спасибо, мам – мне стало спокойнее, когда она мне улыбнулась.

Я посмотрел на отца, который молча уплетал мясо, повесив голову над тарелкой, и мне стало не по себе. Он ел быстрее обычного и не разрезал мясо, а просто набивал им рот. Еще с детства я обращал внимание на такие детали, пытался осмыслить их, найти связь с человеком и его мышлением. Никто не делает что-то просто так: каждый ест, говорит, двигается и думает по-своему, и я всегда хотел понять, что за чем следует. Тогда еще не особо понимал, что стояло за странным поведением отца, но оно вызывало во мне тревогу, как будто готовя меня к надвигающейся буре.

Мать уже несла мне газировку, как я встал из-за стола и, сказав спасибо, поднялся в комнату. Помню, когда я уходил из столовой: мне все время хотелось повернуться и посмотреть на отца, увидеть, смотрит ли он вслед за мной или нет, но я сдерживал себя, одновременно пытаясь осмыслить тот момент. Конечно же, его поведение я так и не смог истолковать, ведь мне было всего пятнадцать или, может, четырнадцать… Сам уже не помню, ну да какая разница…

Когда я поднялся в свою комнату, у меня в голове носилась целая буря мыслей, которая буквально валила все на своем пути. Она была уникальной: в ней самой была другая буря, а в той – другая, и так бесконечно, бесповоротно и жестоко, а я ведь был всего лишь ребенком.

Постоянно приходили мысли о матери, отце, будущем и невыносимости жизни. В голове вертелась картина того, как я собираю вещи, убегаю жить в лес, как мать плачет, а отец угрюмо сидит на диване, сверля суровым взглядом пол. Мне не было страшно от мысли, что на меня могли напасть волки или медведь: я боялся мучения родителей, ведь даже отец переживал немало, просто, в отличие от матери, ему было чем отвлечься.

На фоне всего этого время от времени тело пробирало напоминание о грядущей лавине дерьма. В доме было слишком тихо, а так обычно бывало или когда отец был на охоте, либо когда приближался очередной конфликт. Я ненавидел это ощущение; оно не давало мне сконцентрироваться на уроках, а когда меня клонило в сон, и снизу начинали доноситься их громкие голоса – мыслей становилось больше, и мной овладевала бессонница. Как же я ее ненавидел: свет колит глаза, голова болит, а сам ничем не отличаешься от чертовых зомби. Правда, когда она проходила, наступало просто божественное время отдыха, и ничто, даже вопли предков, не могли помешать моей великой отключке.

Короче говоря, в тот день я ожидал начала еще одного цикла бодрствования, но родители решили меня пощадить: ссора так и не состоялась. Помню, я лежал в кровати с книгой, одновременно путешествуя по прекрасному миру фэнтези, пытаясь не пропустить первый крик папаши. Время проходило, и чем дольше продолжалась тишина, тем сильнее я радовался. Казалось, что мои родители решили выйти из замкнутого круга непонимания и перейти на новый уровень. В конце концов, я уже перестал читать, а просто начал представлять их примирение, как наша семья медленно, но однозначно возвращается к нормальной жизни и общению, мама улыбается по утрам, а отец целует ее перед уходом, как в старые добрые времена. В детстве сила моей фантазии была бесконечной. Я постоянно представлял прекрасные сюжеты о нашем будущем – один лучше другого, но каждый – вдали от того проклятого дома. Те часы были особенными, но чертов пессимизм, накопившийся в зеленой голове, сделал свое дело: после некоторого времени мечтаний я начал представлять менее веселые варианты развития событий. Они вполне могли пойти ругаться в нашем гостевом доме или вообще наотрез отказаться разговаривать друг с другом. Я даже начал представлять, как утром, во время завтрака, родители оглядываются, берут меня за руки и говорят, что разводятся, что для меня ничего не изменится, и что они любят меня больше всего на свете…

Хорошенько раскрутив тот портрет в голове, я ощутил такой острый страх, что меня начало тошнить. Болела голова, в горле пересохло, а руки начали дрожать. Я не знал, что делать, как бороться против поганых чувств и мыслей, как перебороть все это в себе, заглушить хоть на некоторое время. Просто удивительно абсурдно то, как человеческие мысли берут верх над разумом. Ладно, мне еще было четырнадцать, но что скажут взрослые люди, плачущие после каждого дерьма, на которое сами наступили? Если бы я был мудрее и осознавал их ничтожность, то просто заснул бы с улыбкой на лице. К сожалению, я решил спуститься вниз, чтобы убедиться, что все нормально, а заодно выпить стакан воды.

Как ниндзя, я бесшумно открыл дверь и медленно спустился по лестнице на кухню, где обычно все и происходило. Будучи детьми, в такие моменты мы обычно задерживаем дыхание, как будто оно делает нас менее шумными или видимыми. Все знают, что это иллюзия, но намного важнее, откуда она исходит… Хотя не важно, забудь. Когда я подошел к кухне, то увидел, что там включен свет, а это совершенно точно говорило, что там кто-то есть. Мы никогда не оставляли свет включенным, поскольку на него слитались твари и обращали внимание дикие животные. Несмотря на все это, факт оставался фактом: свет горел, дверь была приоткрыта, а тишина стояла мертвая. Я был хитрым и все равно продолжал передвигаться тихо и медленно, как будто готовился напасть на жертву, как хищник. Подойдя к двери, я прислонил к ней ухо и начал подслушивать, но доносился какой-то непонятный странный звук. Разговор я точно бы различил, а это означало, что родители вместо разговора занимались чем-то непонятным, либо там был только один из них. Радовало то, что ссоры все же не было, и ничто не мешало просто войти внутрь. Я открыл дверь, и передо мной появился самый страшный портрет из всех, что я видел. Даже на войне, когда перед моими глазами летали отрубленные руки и ноги, пронизывали уши крики, полные агонии и безысходности, когда во сне приходили призраки убитых мной врагов, мне не было так страшно, как в тот день.

Отец, сидя на том же месте, что и несколько часов назад, грыз огромный кусок сырого мяса. Он делал это как… животное, хищник. Его руки были в крови, а звук чавканья становился все громче и громче, будто накаляя и без того жуткий немой страх. Его рот и подбородок были в крови, а во взгляде было что-то… пустое и нечеловеческое…

Меня стошнило на пол. Боль так резко начала пульсировать в голове, что я не смог выпрямиться, а просто стоял в какой-то непонятной позе, сдерживая себя от падения в собственную блевотину. Боль переходила в живот, а перед глазами темнело: было такое ощущение, что я скоро умру, и, честно говоря, в тот момент мне чертовски этого хотелось.

По звукам было ясно, что отец вскочил и подбежал ко мне. Я не хотел, чтобы он приближался, но мне не удавалось даже выпрямиться, не то что сбежать или помешать ему. Пол медленно приближался к моему лицу, а боль была такой сильной, что из моих глаз начали течь слезы. Помню, он просто схватил меня, быстро отнес в соседнюю комнату и уложил на диван. Черт меня возьми, Вэл, я лежал скрюченный на диване, смотрел на его лицо, видел, как двигались его кровавые губы, произносящие слова, которые мои уши отказывались слышать, а душой овладевала такая жуть…

Если бы ангелы существовали, ни один из них не мог бы сравниться с мамой. Стоило ей войти в комнату, и боль начала медленно пропадать. Страх отступил, а перед глазами начало светлеть, как будто я снова стал зрячим. К сожалению, она не чувствовала того блаженства, что и я: ее лицо было окрашено в испуг, руки дрожали, а глаза бегали по моему телу, пытаясь найти причину моего состояния. Она все говорила, что все будет хорошо, чтобы я не отключался, и другие бессмысленные успокаивающие слова. Отец, в свою очередь, пытался успокоить ее, все повторяя, что у меня приступ паники, и нужно оставить меня в покое. Она, конечно же, не слушала, быстро и неуклюже гладя мое лицо и глотая слезы, повторяя, что все будет хорошо.

Удали с лица этот взгляд, Вел, сам знаешь, не люблю, когда меня жалеют. То, что было у меня в детстве, конечно же, жесть полная, но оно сделало из меня человека, которого я уважаю, а это значит, что лучше быть просто напросто и не могло.

Спустя минут десять после появления матери я окончательно успокоился. Боль утихла, головокружение и тошнота пропали, а перед глазами стало даже яснее обычного. Помню, отец сидел на корточках рядом со мной, а мать ходила по комнате с тревожным и суровым лицом, как будто они поменялись местами. До этого мне никогда не попадалась возможность увидеть уязвимость отца: в глазах ясно отражались страх и печаль вперемежку с тревогой и недоумением. Мне тогда стало очень стыдно перед ним, ведь, несмотря на сильный испуг, нужно было быть сильнее и сдержать себя. Я смотрел на и понимал, что передо мной сидит совершенно другой человек: не тот, кого я знал с детства, и далеко не тот, кто дико пожирал сырое мясо.

– Пап, мне уже лучше, можно я пойду к себе?

Отец повернулся и взглянул на мать, которая, остановившись, несколько секунд посмотрела на нас, потом, закрыв глаза, опустила голову и кивнула.

– Иди наверх, сынок, а мы с мамой кое-что обсудим – почти дрожащим голосом сказал он.

Знаешь, он всегда пытался сделать из меня сильного мужика, хотя сам был рабом своего унылого безумия, которое сам и создал. Тогда я еще не осознавал этого, пытаясь ему угодить: постоянно сдерживая слезы, эмоции и все, что он считал проявлением слабости. Но стоило понять, что из-за меня скоро произойдет очередная ссора, как слезы потекли ручьем. Он отвел от меня взгляд, посмотрев в сторону матери, а потом на пол: единственное, что он тогда чувствовал – неловкость.

– Ну что ты, сынок – сказал он, хлопая меня по плечу и пряча взгляд – все будет хорошо, поднимайся наверх…

– Билл… – мать быстрым шагом подошла ко мне и нежно взяла меня за руку – пойдем, милый, я приготовлю тебе шоколад.

Я был растерян и одинок. У меня не было возможности сбежать из дома к другу или хотя бы погулять: нас окружал дикий лес, который в то время суток становился непредсказуемо опасным. Ты и представить себе не можешь, как больно маленькому ребенку чувствовать одиночество и безысходность. Мне не хотелось ничего: ни какао, ни комиксов, ни книг. Окружение теряло значение: так проявлялось абсолютное одиночество, ведь если обычное представляет собой отсутствие человеческого общения, то абсолютное – отсутствие всего.

Эхххх… Не хочу вспоминать это дерьмо, так что лучше пропустим часть моих детских болезненных эмоций и перейдем к концу.

Та ночь была долгой. Родители спорили вечность, а я, засунув голову под подушку, пытался заснуть, душа в себе чувство вины. Заснул под утро, а проснулся уже днем. Обычно меня будила мать и отвозила в школу, но в тот день по понятным причинам решила этого не делать. Повалявшись в кровати некоторое время, я спустился вниз. На кухню заходить не хотелось, и я направился в гостиную, где обычно после ссор ночевал отец. На диване было пусто, а в доме было так тихо, что начал терзать необъяснимый дискомфорт. Обычно после ссоры мать готовила для меня блины или вафли на завтрак, чтобы подсластить пилюлю, но в тот день ее просто не было, и, как вскоре выяснилось – очень надолго.

Бродя по дому в поисках родителей, я случайно наткнулся на конверт, лежащий перед столиком камина. Мать любила читать книгу на диване и греть ноги возле камина, положив их на маленький стол. То был ее маленький уголок уединения. Было ясно, почему она решила оставить письмо именно там…

Оно было адресовано отцу, которого, кстати, также не было дома. Несмотря на то что я был еще мальцом, все равно понял, что происходит, и, чтобы убедить себя в обратном, сразу же открыл конверт и начал жадно читать. Точного текста я, конечно же, не помню, но приблизительно он выглядел так:

“Дорогой Курт.

Я всегда любила тебя и продолжаю любить. Последнее время было очень тяжелым как для тебя, так и для нас всех. Невозможно выразить словами все мысли, потому хочу поговорить о главном: единственное, что может спасти тебя – мой уход. Я написала адрес в конце письма, надеясь, что, прочитав его, ты вырвешься из недр отчаяния и сбежишь из этого проклятого дома вместе с нашим сыном. Чтобы ты понял, как сильно я люблю тебя и доверяю – оставляю Билла с тобой. Уверена, ты примешь правильное решение и приедешь ко мне.

С любовью, Кристин.”

Я возненавидел ее. Мне было больно, что мать ушла, оставив меня как ставку вместе с отцом. Я и так чувствовал себя одиноким, а стоило ей уйти – эмоции усилились, заставив меня рассердиться. Дети очень жестоки и суровы, а потому мне ничего не оставалось, как сжечь письмо в надежде, что она никогда больше не вернется.

Наверняка это было самым жестоким и глупым поступком, что я когда-либо совершал, но, черт меня возьми, Вел, именно он был одним из моих ключевых решений, которые привели меня сюда, в этот самый момент, а это значит, что я ни о чем не сожалею…

Жизнь – это игра

Когда-нибудь задумывался, почему люди празднуют дни рождения? Подумай: каждый год в конкретный день человек отмечает факт, что постарел на год. В большинстве случаев он это делает, не имея ничего за душой. Да, я понимаю, что с другой стороны, в течение года могут происходить счастливые события, перевешивая плохие, и в таком случае имеет смысл устроить празднование в их честь. Наверное, все так и думают, но есть контингент, считающий, что нужно праздновать и в противоположных обстоятельствах, дабы новый год жизни прошел лучше предыдущего. При таком раскладе смысл дня рождения пропадает, и приходится искать новый.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.