Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. Смерть Ивана Ильича

Въ концѣ55 Августа Иванъ Ильичъ вернулся изъ Петербурга въ деревню къ зятю, у котораго жила жена съ дочерью.

Отношенія Прасковьи Ѳедоровны съ семействомъ56...... были самые натянутые. Подразумѣвалось и всѣмъ такъ разсказывалось, что мы такъ давно не видались и такъ счастливы провесть лѣто вмѣстѣ, что нетолько разговора, но и мысли не можетъ быть о томъ, что семейство Ивана Ильича занимаетъ комнаты, ѣсть, пьетъ, дѣлаетъ нечистоты, которые должна исправлять все таже прислуга, подразумѣвалось, что всѣ этимъ очень счастливы, въ дѣйствительности же своякъ Ивана Ильича, хозяинъ, каждый день ложась спать, говорилъ женѣ:57

– Несносно. Вѣдь надо честь знать, эта безсовѣстность – поселиться и жить. – Эта каторга. И эти претензіи!

– Да ну, чтоже, теперь уже недолго.

– Недолго! Я конца не вижу этому. Очевидно, онъ испортилъ своей самоувѣренностью, и ему ничего не дадутъ. Да и что онъ за драгоцѣнность, что ему сейчасъ мѣсто предсѣдателя? Ничего ему не дадутъ. А мы неси все это.

Такъ было со стороны хозяевъ. Со стороны гостей было тоже. Прасковья Ѳедоровна говорила, что такой ladrerie58 (она ее замѣчала) она не видывала и не ожидала и что это – мученье, которое въ жизнь не забудетъ. Видѣть, что трясутся надъ каждымъ кускомъ. (Она преувеличивала; но въ этомъ была и доля правды) и что если бы она знала, она лучше бы въ избѣ на черномъ хлѣбѣ жила. Но въ избѣ на черномъ хлѣбѣ она и не пыталась жить. Говорила же она это все59 въ такой преувеличенной формѣ для того, чтобы мучать этими рѣчами Ивана Ильича. И Ивана Ильича это мучало ужасно. И60 Иванъ Ильичъ въ это послѣднее время не видалъ добраго лица на своей женѣ, не слыхалъ добраго слова. – Что было еще хуже, дочь отъ скуки и жиру начала кокетничать съ учителемъ. И во всемъ этомъ былъ виноватъ61 Иванъ Ильичъ. Такъ было внутри, наружно же все было очень прекрасно.62 Когда пріѣзжалъ сосѣдъ и послѣ обѣда выходилъ съ гостями на каменную терасу и лакей въ бѣломъ галстукѣ разносилъ кофе, и всѣ другъ другу улыбались, и невѣстка улыбалась, и хозяинъ говорилъ, что у нихъ нынче особенно весело лѣтомъ, гостямъ казалось, что тутъ рай. А тутъ былъ адъ. И въ этомъ аду съ страхомъ того, что изъ него не выберешься, жилъ Иванъ Ильичъ. Въ послѣднее свое пребываніе въ деревнѣ у зятя онъ,63 щепетильный и самолюбивый человѣкъ, замѣтилъ, что онъ въ тягость, и что въ отношеніяхъ къ нему примѣшивается оттѣнокъ презрѣнія, а отъ жены и дочери кромѣ упрековъ не слыхалъ ничего.

Въ Августѣ, почти въ отчаяніи успѣть въ своемъ дѣлѣ, Иванъ Ильичъ поѣхалъ еще разъ въ Петербургъ. Онъ ѣхалъ только за однимъ64 – исхитриться выпросить мѣсто въ 7 тысячъ жалованья. Онъ уже не держался никакого министерства, направленія, рода дѣятельности. Ему нужно было мѣсто —мѣсто съ 7-ю тысячами. Безъ мѣста съ 7-ю тысячами – погибель. Онъ не допускалъ возможности этой погибели; но в эту поѣздку онъ уже рѣшилъ, что не по юстиціи, то по администраціи, по банкамъ, по желѣзнымъ дорогамъ, императрицы Маріи, даже таможни – но 7 тысячъ. И онъ ѣхалъ, везя себя на базаръ,65 кому понадобился, кто дастъ больше. Опять эта цѣль поѣздки его была настоящая, существенная; но подразумѣвалось совсѣмъ не то – подразумѣвалось, что отецъ Ивана Ильича былъ очень плохъ. Онъ жилъ въ Царскомъ, и давно уже66 ждали его смерти. «Il est allé voir mon pauvre beau père. Il ne fera pas du vieux os. Et Jean a toujours été son favori»,67 – говорила Прасковья Ѳедоровна и говорилъ Иванъ Ильичъ. И вотъ эта поѣздка Ивана Ильича увѣнчалась удивительнымъ, неожиданнымъ успѣхомъ. Въ Курскѣ подсѣлъ въ 1-й классъ къ Ивану Ильичу знакомый и сообщилъ свѣжую телеграмму, полученную утромъ губернаторомъ, что въ министерствахъ произойдетъ на дняхъ перетасовка: Петръ Петровичъ, новое лицо, поступалъ на мѣсто Ивана Петровича, Иванъ Ивановичъ на мѣсто Пет. И., П. И. на мѣсто И. П., а Ив. П. на мѣсто Ивана Ивановича. До самой Москвы Иванъ Ильичъ бесѣдовалъ съ знакомымъ о томъ, какіе и какіе послѣдствія выйдутъ для Россіи отъ этой перемѣны. Въ разговорѣ тоже подразумѣвалось – для Россіи, въ дѣйствительности же интересъ разговора состоялъ въ соображеніи послѣдствій отъ этой перетасовки для полученія мѣстъ съ деньгами для самихъ себя и своихъ знакомыхъ. Предполагаемая перетасовка, вводя новое лицо – Петра Петровича и, очевидно, его друга Захара Ивановича, была въ высшей степени благопріятна для Ивана Ильича. Захаръ Ивановичъ былъ товарищу другъ и человѣкъ обязанный Ивану Ильичу. Въ Москвѣ извѣстіе подтвердилось. A пріѣхавъ въ Петербурга, Иванъ Ильичъ нашелъ Захара Ивановича и получилъ обѣщаніе вѣрного мѣста въ томъ же своемъ министерствѣ. И черезъ недѣлю телеграфировалъ женѣ: «Захаръ мѣсто Шлеера при первомъ докладѣ получаю назначеніе Москву».

Всѣ ожиданія Ивана Ильича оправдались. Онъ получилъ назначеніе то, которое даже уже не ожидалъ, получилъ такое назначеніе, въ которомъ онъ сталъ на двѣ степени выше своихъ товарищей, 8 тысячъ жалованья и подъемныхъ 3500.

Какъ горе одно не ходитъ, такъ и радости. Для Прасковьи Ѳедоровны къ радости этого извѣстія примѣшивалось одно еще горе – это вопросъ о томъ, какъ переѣхать и меблировать домъ такъ, чтобы можно было выѣзжать въ высшемъ московскомъ свѣтѣ (это была 20-лѣтняя мечта Прасковьи Ѳедоровны) подъ предлогомъ вывоза дочери. Денегъ не было. Мебель, оставшаяся въ провинціи, была не такая, при которой бы можно было выѣзжать, а на 3500 ничего завести нельзя. Это одна гостиная. И тутъ же въ этомъ мѣсяцѣ разрѣшилось и это затрудненіе. Старикъ отецъ Ивана Ильича умеръ двѣ недѣли послѣ назначенія своего сына. У старика ничего не было, кромѣ пенсіи въ 6000; но у него была прелестная мебель и вещи. Домъ его былъ игрушка художественной vieux saxe – бронзы, мебель старинная – та самая, что въ модѣ, и все это перешло къ Ивану Ильичу. Первая телеграмма Ивана Ильича была такая: «Папа тихо скончался 17-го въ 2 часа дня. Похороны субботу. Не жду тебя. «Вторая телеграмма: «Акціи и билеты поровну намъ и Сашѣ. Всего было на 12 тысячъ, движимость вся мнѣ».

– Я очень рада за Jean, – говорила Прасковья Ѳедоровна,– что онъ закрылъ глаза своему отцу. Я его мало знала, но тоже любила. Моя судьба не выходить изъ траура.

Такъ что вдругъ изъ самого труднаго положенія Иванъ Ильичъ. съ семьей пришелъ въ самое пріятное.

Когда Иванъ Ильичъ вернулся въ деревню съ разсказами о томъ, какъ его всѣ чествовали, какъ всѣ тѣ, которые были его. врагами, были посрамлены и подличали теперь передъ нимъ, какъ ему завидуютъ за его положеніе, в особенности какъ всѣ его сильно любили въ Петербургѣ, Прасковья Ѳедоровна уже привыкла къ этой манерѣ разсказа Ивана Ильича, когда онъ былъ въ духѣ. Сама она никогда не замѣчала, чтобы въ ее присутствий другіе особенно нѣжно обращались къ Ивану Ильичу, но по его разсказамъ, когда онъ былъ въ духѣ, всегда выходило, что у всѣхъ людей въ Петербургѣ за его послѣднее пребываніе тамъ была одна забота, одна радость – чествовать Ивана Ильича, услуживать ему, говорить ему пріятное. – Отношенія въ семьѣ зятя тотчасъ же тоже перемѣнились. Головины собрались уѣзжать, какъ только готова будетъ квартира въ Москвѣ, и уже ими нетолько не тяготились, а ухаживали за ними, стараясь загладить прошедшее.

Иванъ Ильичъ пріѣхалъ на короткое время 10 сентября, ему надо было принимать должность и, кромѣ того, нужно было время устроиться въ Москвѣ, перевезти все изъ провинціи, изъ Петербурга, прикупить, призаказать еще многое – однимъ словомъ, устроиться такъ, какъ это рѣшено было давно въ душѣ Прасковьи Ѳедоровны. И планъ Прасковьи Ѳедоровны, дома элегантнаго, свѣтскаго, высокаго лица, вывозящаго дочь, нравился Ивану Ильичу. Нетолько нравился, но Иванъ Ильичъ, притворяясь, что это – планъ жены, самъ лелѣялъ эту мысль. И теперь, когда все устроилось такъ удачно и когда они сходились съ женою въ цѣли, и кромѣ того, они мало жили вмѣстѣ, они такъ дружно сошлись, какъ не сходились съ первыхъ лѣтъ женатой своей жизни. Таничка дочь совсѣмъ разсіяла, бросила кокетничать съ студентами и вся отдалась прелестному будущему в Москвѣ.

Иванъ Ильичъ было думалъ увезти семью тотчасъ же; но настоянія сестры и зятя: «Какъ это можно? Куда же вы въ гостинницу? Теперь еще такъ хорошо въ деревнѣ; а для насъ такая радость. A Jean пусть устраиваетъ и можетъ пріѣзжать – тутъ десять часовъ въ поѣздѣ – и у насъ». И рѣшено было ѣхать одному Ивану Ильичу. Иванъ Ильичъ уѣхалъ, и веселое расположеніе духа и удача, одно усиливающее другое, все время не оставляли его.

Нашлась квартира прелестная – то самое, что мечтали мужъ съ женой – широкіе, высокіе, въ строгомъ стилѣ пріемныя комнаты, удобный, скромный кабинетъ, комнаты женѣ и дочери, все какъ нарочно придумано для нихъ, все чисто, грандіозно, но не ново. Иванъ Ильичъ самъ взялся за устройство, распаковывалъ ящики изъ Петербурга, выбиралъ обои, подкупалъ мебель, обивку, и все росло росло и приходило къ тому идеалу, который онъ составилъ себѣ, и даже, когда онъ до половины устроилъ, превзошло его ожиданье. Онъ понялъ тотъ рѣдко изящный и широкій характеръ, который приметъ все, когда устроится. Онъ не ждалъ, что такъ полюбитъ это дѣло. Засыпая онъ представлялъ себѣ залу, какою она будетъ. Глядя на гостиную, еще не конченную, онъ уже видѣлъ каминъ, экранъ, этажерку и эти стульчики, разбросанные и эти прелестные отцовскіе бронзы, когда они всѣ станутъ по мѣстамъ. Его радовала мысль, какъ онъ поразитъ Пашу и Таничку. Они никакъ не ожидаютъ этого. Въ особенности отцовскія вещи. Онъ въ письмахъ своихъ и при свиданіи нарочно представлялъ все хуже, чѣмъ есть, чтобы поразить ихъ. Они предчувствовали это и радовались. Это такъ занимало его, что даже новая служба его, любящаго это дѣло, занимала меньше, чѣмъ онъ ожидалъ. Въ засѣданіяхъ у него бывали минуты разсѣянности: онъ задумывался о томъ, какіе карнизы на гардины, прямые или подобранные. Онъ такъ былъ занятъ этимъ, что самъ часто возился, переставлялъ даже мебель и самъ перевѣшивалъ гардины.

Разъ онъ влѣзъ на68 лѣсенку, чтобы показать непонимающему обойщику, какъ онъ хочетъ драпировать,69 оступился и упалъ, но, какъ сильный и ловкій человѣкъ, удержался, только бокомъ стукнулся объ ручку рамы. Ушибъ былъ не важный и скоро прошелъ. Вообще же Иванъ Ильичъ, какъ и писалъ и говорилъ, чувствовалъ себя отъ этой физической работы по дому лучше, чѣмъ когда нибудь.

Онъ писалъ: «Чувствую что съ меня соскочило лѣтъ 15». Онъ думалъ кончить въ сентябрѣ, но затянулось до половины октября. За то было прелестно. Нетолько онъ говорилъ, но ему говорили всѣ, кто видѣли. Когда я былъ у Ивана Ильича и видѣлъ его помѣщеніе, оно было уже обжито, и теперь, зная, сколько70 труда было положено имъ и радости это ему доставило, я стараюсь вспомнить, но тогда я не замѣтилъ. Это было то самое, что видишь вездѣ: штофъ, цвѣты, ковры, черное дерево, бронзы, темное и блестящее, – все то, что всѣ извѣстнаго рода люди дѣлаютъ, чтобы быть похожими на всѣхъ людей извѣстнаго рода. И у него было такъ похоже, что нельзя было обратить вниманіе, потому что видѣлъ это самое тысячу разъ. А оказывается, что ему добиться этого сходства стоило большого труда, а главное, вполнѣ заняло всего его.

Когда онъ, встрѣтивъ своихъ на станціи желѣзной дороги, привезъ ихъ въ свою освѣщенную готовую квартиру, и лакей въ бѣломъ галстукѣ отперъ дверь въ убранную цвѣтами переднюю, а потомъ они вошли въ гостиную, кабинеты и ахали отъ удовольствія, онъ былъ71 очень счастливъ, водилъ ихъ вездѣ, впивалъ въ себя ихъ похвалы и сіялъ отъ удовольствія.

Въ этотъ же вечеръ за чаемъ Прасковья Ѳедоровна, получившая письмо объ его паденіи, спросила его,72 не ушибся ли онъ? Онъ сказалъ, что нисколько.

– Я не даромъ гимнастъ, другой бы убился, а я чуть чуть ударился вотъ тутъ, когда тронешь, еще больно, но уже проходитъ, просто синякъ.

– Нѣтъ, какъ Таничкинъ кабинетъ хорошъ, съ какимъ вкусомъ.

– Да папа ужъ сдѣлаетъ. Прелесть.

И они начали жить въ новомъ помѣщеніи съ новыми достаточными (какъ всегда почти) средствами, и было очень хорошо.73 – Особенно было хорошо первое время, когда еще не все было устроено и надо было еще74 устроивать то купить, то заказать, то переставить, то наладить. Когда уже нечего было устраивать стало немножко скучно, но тутъ уже сдѣлались знакомства и привычки, и жизнь наполнилась.

Расположеніе духа Ивана Ильича было хорошо; хотя и страдало немного именно отъ помѣщенія. Всякое пятно на скатерть, на штофъ, оборванный снурокъ гардины раздражало его. Онъ столько труда положилъ на устройство, что ему больно было всякое разрушеніе. Но вообще жизнь Ивана Ильича казалась ему совершенно полною, пріятною и хорошею. Онъ вставалъ въ 9, пилъ кофе, читалъ «Голосъ». Потомъ надѣвалъ вицмундиръ, ѣхалъ въ Судъ. Тамъ уже обмялся тотъ хомутъ, въ которомъ онъ работалъ, онъ сразу попадалъ въ него, Просители, справки въ канцеляріи, сама канцелярія, засѣданія публичныя и распорядительныя. Во всемъ этомъ надо было дѣйствовать и жить одной стороной своего существа – внѣшней служебной.75 Надо было не допускать съ людьми никакихъ отношеній помимо служебныхъ. И поводъ къ отношеніямъ долженъ былъ быть только служебный, и самыя отношенія только служебныя. Напримѣръ, приходитъ человѣкъ и желаетъ узнать что нибудь. Иванъ Ильичъ какъ человѣкъ не долженъ и не можетъ имѣть никакихъ отношеній ни къ какому человѣку; но если есть отношеніе этого человѣка къ члену такое, которое можетъ быть выражено на бумагѣ съ заголовкомъ, въ предѣлахъ этихъ отношеній Иванъ Ильичъ дѣлаетъ все, все рѣшительно, что можно, и при этомъ соблюдаетъ подобіе человѣческихъ дружелюбныхъ отношеній. Какъ только кончается отношеніе служебное, такъ кончается всякое другое. Этимъ умѣніемъ отдѣлять отъ себя эту паутину служебную, не смѣшивая ее съ своей настоящей жизнью, Иванъ Ильичъ владѣлъ въ высшей степени. И долгой практикой и талантомъ выработалъ его до такой степени, что онъ даже, какъ виртуозъ, иногда позволялъ себѣ какъ бы шутя смѣшивать человѣческое и служебное отношеніе. Онъ позволялъ это себѣ, какъ виртуозъ, потому что чувствовалъ въ себѣ умѣнье во всякое мгновеніе опять подраздѣлить то, что не должно быть смѣшиваемо. Дѣло это шло у Ивана Ильича легко и даже пріятно, потому что виртуозно. Въ промежуткахъ отъ куренія пилъ чай, бесѣдовалъ немножко о политикѣ, немножко объ общихъ и больше всего о назначеніяхъ. И усталый, но съ чувствомъ виртуоза, отчетливо отдѣлавшаго свою важную партію, одну изъ первыхъ скрипокъ въ оркестрѣ, возвращался домой. – Вотъ тутъ дома передъ обѣдомъ чаще всего Иванъ Ильичъ замѣчалъ пятно на штофѣ, оцарапанную ручку кресла, отломанную бронзу и начиналъ чинить и сердиться. Но Прасковья Ѳедоровна знала это и торопила людей подавать обѣдать.

Послѣ обѣда, если не было гостей, Иванъ Ильичъ читалъ «Голосъ» уже внимательно, иногда, очень рѣдко, книгу, про которую много говорятъ. И вечеромъ садился за дѣла, т. е. читалъ бумаги, справлялся съ законами, сличая показанія и подводилъ подъ законы. Ему это было не скучно, не весело. Скучно было, когда можно было играть въ винтъ, но если не было винта, то это было всетаки лучше, чѣмъ сидѣть одному или съ женой.

Удовольствія же Ивана Ильича были обѣды маленькіе, на которые онъ звалъ важныхъ по свѣтскому положенію дамъ и мущинъ, и такое времяпрепровожденіе съ ними, которое было бы похоже на обыкновенное препровожденіе времени такихъ людей, также какъ гостиная его была похожа на всѣ гостиные. Одинъ разъ у нихъ былъ даже вечеръ. Танцовали. И Ивану Ильичу было весело. И все было хорошо, только вышла ссора съ женой изъ-за тортовъ и конфетъ: у Прасковьи Ѳедоровны былъ свой планъ, а Иванъ Ильичъ настоялъ на томъ, чтобы взять все у Альбера, и взяли много тортовъ. И ссора была за то, что торты остались, а счетъ Альбера былъ въ 45 рублей. Ссора была большая и непріятная, такъ что Прасковья Ѳедоровна сказала ему: «дуракъ кислый». А онъ схватилъ себя за голову и въ сердцахъ что-то упомянулъ о разводѣ. Но самъ вечеръ былъ веселый. Было лучшее Московское общество и Иванъ Ильичъ танцовалъ съ княгиней Турфоновой, сестрой той, которая извѣстна учрежденіемъ находящагося подъ покровительствомъ императрицы общества «унеси ты мое горе». Радости служебныя были радости самолюбія, радости общественныя были радости тщеславія. Но настоящія радости Ивана Ильича были радости игры въ винтъ.76 Онъ признавался, что послѣ всего, послѣ какихъ бы то ни было событій радостныхъ въ его жизни, радость, которая, какъ свѣча, горѣла передъ всѣми другими, это сѣсть съ хорошими игроками и не крикунами партнерами въ винтъ и непремѣнно вчетверомъ (впятеромъ ужъ очень больно выходить, хоть и притворяешься, что я очень77 люблю) и78 вести умную серьезную игру (когда карты идутъ) съ толковымъ понимающимъ партнеромъ.

Поужинать, выпить стаканъ вина. А спать послѣ винта, особенно когда въ маленькомъ выигрышѣ (большой – непріятно), Иванъ Ильичъ ложился въ особенно хорошемъ расположеніи духа.

Такъ они жили.79 Кругъ общества составился у нихъ самый лучшій. Во взглядѣ на кругъ своихъ знакомыхъ мужъ, жена и дочь были совершенно согласны. И не сговариваясь одинаково оттирали отъ себя и освобождались отъ всякихъ разныхъ пріятелей и родственниковъ замарашекъ, которые разлетались съ нѣжностями80 въ Москву въ гостиную съ майоликовыми блюдами по стѣнамъ. Скоро эти81 друзья замарашки перестали разлетаться и дѣлать диспаратъ, и у Головиных осталось общество одно самое лучшее. Ѣздили и важные люди и молодые люди. Молодые люди ухаживали за Таничкой, и Петрищевъ, сынъ Дм. Ив. Петрищева и единственный наслѣдникъ его состоянія, судебный слѣдователь сталъ ухаживать за Таничкой. Такъ что Иванъ Ильичъ уже поговаривалъ объ этомъ съ Прасковьей Ѳедоровной. Такъ они жили. И все шло такъ не измѣняясь. Всѣ были счастливы и здоровы. Нельзя было назвать нездоровьемъ то, что Иванъ Ильичъ говорилъ иногда, что у него странный вкусъ во рту и что то неловко въ лѣвой сторонѣ живота.

№ 2.

Нельзя и нельзя и нельзя такъ жить какъ я жилъ какъ я еще живу и какъ мы всѣ живемъ.

Я понялъ это вслѣдствіи смерти моего знакомаго Ивана Ильича и записокъ которыя онъ оставилъ.

Опишу то какъ я узналъ о его смерти и какъ я до его смерти и прочтенія его записокъ смотрѣлъ на жизнь.

К главе 1.

И. П. засталъ еще партію и успѣлъ сыграть два робера. Въ одномъ изъ нихъ онъ назначалъ малый шлемъ безъ онеровъ я выигралъ, и это очень волновало его. Въ 3-мъ ужъ часу онъ легъ въ постель. Жена уже спала. И. П. раздѣлся, легъ и, какъ всегда на ночь, сталъ читать французскій романъ. Онъ остановился на томъ, какъ героиня поступила на сцену въ кафе-шантанъ и имѣла успѣхъ, и мужъ вновь влюбился въ нее, не узнавая ее; но узналъ только по аріи, которую она спѣла. И вдругъ въ связи съ аріей Ив. Петровичу вспомнилась арія изъ Риголето, давнишняя арія donna е mobile, которую онъ очень любилъ въ бытность свою въ Правовѣденіи, и онъ, какъ сейчасъ, услыхалъ эту арію, такъ какъ онъ слышалъ ее въ первый разъ послѣ оперы. Это было въ дортуарѣ 3-го класса. Всѣ спятъ, рядъ постелей, храпъ, дыханье сонное, тишина. Надзиратель вышелъ.82 Въ дортуарѣ свѣтло вверху и темно внизу. И вотъ, недалеко, черезъ двѣ кровати, вдругъ странные, слабые, чистые и прелестные звуки на какомъ-то неслыханномъ инструментѣ – звуки донна е мобиле. И. П. привсталъ, поглядѣлъ, на третьей кровати сидитъ поднявшись маркиза: такъ прозывали И. И. въ Правовѣденіи, и это онъ на чемъ то играетъ. Это онъ, щелкая по зубамъ, играетъ арію чисто, нѣжно, съ такими вѣрными интонаціями.83 Иванъ Петр. всталъ молча и подошелъ. Головинъ84 И. И. сидитъ въ ночной рубашкѣ; шея тонкая, нѣжная, волоса мягкіе, спутанно вьются,85 и косичка на затылкѣ, вьющаяся сзади, та косичка, которая служитъ примѣтой того, что слѣдующій членъ семьи будетъ сестра. И точно была сестра. Та самая несносная безтолковѣйшая барыня желтая и злая, которая была нынче на панихидѣ. И. П. помнилъ эту сестру молодой, а теперь что изъ нея сдѣлалось. А самъ И. И. съ косичкой? Гдѣ онъ? Что изъ него сдѣлалось? То, что лежитъ на гробовой подушкѣ, выставивъ восковой носъ и ноздри и сложивъ86 худыя жилистыя и окаменѣвающія бѣлыя руки, и увѣряетъ меня, что и я сдѣлаюсь тѣмъ же. И. П. вздрогнулъ и пробурчалъ что-то и повернувшись заскрипѣлъ кроватью. Жена чмокнула губами просыпаясь. «Это невыносимо, – сказала она, – пріѣдешь къ утру, и то не спишь и другимъ не даешь спать. Надо хоть немножко совѣсти имѣть». Ив. Петр. подулъ на свѣчку, и она не задулась. Онъ пальцами потушилъ ее, легъ и затихъ. Но не могъ удержаться и тяжело вздохнулъ. «Надо думать о другомъ». И чтобы развлечься, онъ сталъ думать о томъ странномъ маломъ шлемѣ, который они выиграли безъ онеровъ. Шлемъ этотъ даже можно было выиграть прямо назначеніемъ въ товарищи предсѣдателя, какъ то пришло ему въ голову. И ему представилась еще другая игра, которая бы могла придти даже безъ фигуръ. Только одна дама червей, и тогда 800 рублей выигрывается. Потомъ дама червей стала что-то разсказывать и поднимать то самое, что87 Марья Ѳедоровна, дама изъ Казани, поднимала и разсказывала88 въ прошлую ночь, и онъ заснулъ.

Страница черновой рукописи «Смерти Ивана Ильича».

(Размер подлинника).

*№ 4.

К главе II

Но тутъ вдругъ явилось что то такое новое, неожиданное, непріятное, тяжелое и неприличное, отъ чего никакъ нельзя было отдѣлаться и чему никакъ нельзя было придать характеръ легкой пріятности и приличія.

Оказалось, что жена была ревнива, скупа, безтолкова и что въ домашней жизни ничего не выходило, кромѣ89 тяжести и скуки. Придать жизни съ ней веселый, пріятный и приличный характеръ не было никакой возможности.

Это былъ первый ухабъ, въ который заѣхала катившаяся такъ ровно до тѣхъ поръ жизнь Ивана Ильича.90

*№ 5.

К главе III.

Послѣ семи лѣтъ службы въ одномъ городѣ91 Ив. Ил. получилъ предложеніе на мѣсто прокурора въ другомъ городѣ. И. И. принялъ.

Жена пробовала было противодѣйствовать ему, но тутъ Иванъ Ильичъ92 окрысился и такую страшную сцену сдѣлалъ женѣ, что она уже, увидавъ, что онъ въ этомъ отношеніи злѣе ея, покорилась ему, какъ онъ прежде покорялся ей.93

Они переѣхали. Денегъ было мало, и женѣ не понравилось то мѣсто, куда они переѣзжали.94 Но все таки переѣхали. Жалованья было хоть и больше прежняго, но жизнь была дороже. Климатъ былъ дурной, и умеръ ребенокъ, сынъ второй. Уже было трое дѣтей. Осталась старшая дѣвочка и мальчикъ неудачный – золотушный, слабый, нелюбимый.

Жена говорила, что Иванъ Ильичъ виноватъ во всемъ – и въ смерти ребенка, и говорила, что она въ отчаяніи.

Въ семьѣ была постоянная война. Большинство предметовъ разговора наводило на вопросы, по которымъ были воспоминанія ссоръ, и ссоры всякую минуту готовы были разгораться. Оставались только кое какіе островки, на которыхъ можно было кое какъ держаться не раздражаясь. Но всякую минуту оба были готовы соскочить въ море вражды, которое заливало его со всѣхъ сторонъ, и всякую минуту вспыхивали ссоры, отъ которыхъ оба супруга не могли удерживаться даже при прислугѣ и при дѣтяхъ. Одно спасеніе Ивана Ильича была служба, одно утѣшеніе – его важность. Только въ служебномъ мірѣ еще оставался у него тотъ уголокъ, гдѣ онъ могъ проводить въ жизнь свою вѣру о томъ, что жить надо легко, пріятно и прилично.

Такъ прожилъ онъ еще семь лѣтъ. Послѣдніе два года жизнь для Ивана Ильича стала тяжелѣе: жена стала физически противна, ревность же ея все увеличивалась и не давала ему покоя, въ особенности тѣмъ, что именно ревность ея и возбуждала въ немъ желаніе сближенія съ другими женщинами. Оставалась одна служба. А служба начинала терять прелесть и интересъ, потому что случилось одно непріятное обстоятельство. И. И. ждалъ мѣста Предсѣдателя, но Гоппе, товарищъ его, забѣжалъ какъ то въ Петербургѣ впередъ и получилъ это мѣсто. И. И. раздражился, сталъ дѣлать упреки и поссорился съ ближайшимъ начальствомъ. Къ нему стали холодны. И въ слѣдующемъ назначеніи его опять обошли. Иванъ Ильичъ, очевидно, былъ умышленно забытъ, и товарищи его всѣ ушли впередъ его.95 И это очень огорчило его.

Такъ было до 1880-го года. Этотъ годъ былъ самый тяжелый въ жизни Ивана Ильича. Въ этомъ году оказалось, съ одной стороны, что жалованья не хватаетъ на жизнь, съ другой, что всѣ его забыли и что то, что казалось для него по отношенію къ нему величайшей, жесточайшей несправедливостью, другимъ представлялось совсѣмъ обыкновеннымъ дѣломъ. Даже отецъ не считалъ своей обязанностью помогать ему. Онъ почувствовалъ, что всѣ покинули его, считая его положеніе съ 3500 жалованья самымъ нормальнымъ и даже счастливымъ. Онъ одинъ зналъ, что съ сознаньемъ тѣхъ несправедливостей, которыя были сдѣланы ему, и съ вѣчнымъ пиленіемъ жены, и съ долгами, которые онъ сталъ дѣлать, живя сверхъ средствъ, онъ одинъ зналъ,96 какъ тяжело его положеніе.

Въ такомъ тяжеломъ положеніи почти что всегда, за исключеніями рѣдкими, въ ссорѣ съ женой, съ недовольствіемъ на дѣтей, съ отсутствіемъ интереса къ службѣ, въ зависти и досадѣ на всѣхъ, Иванъ Ильичъ этотъ тяжелый годъ рѣшилъ выдти изъ своего министерства и искать другаго мѣста. И сталъ хлопотать объ этомъ. Ему обѣщали. Но прошло полгода, и ничего опредѣленнаго не было. Лѣто этаго года для облегченія средствъ онъ взялъ отпускъ и поѣхалъ съ женой прожить лѣто въ деревню у брата Прасковьи Ѳедоровны.