Странное рядом

Ольга Толстова

Странное рядом

Старый сумрак

Последний Пэк

Пэк оставался последним, кому удавалось сохранять изначальную форму, что было даже иронично, ведь он слыл мастером глэмора. Остальные плыли от одной метаморфозы к другой. Слишком нестабильным было место их изгнания, но они хоть не сгинули в черноте, которую люди называют смертью.

Царица тоже казалась неизменной, но таковой не была. Она выбрала себе постоянный облик – смуглой, черноволосой красавицы с пронзительно зелёными глазами и кроваво-красными крыльями, и четыре мага удерживали его.

Пэк сидел в дворцовой тюрьме очень давно, ему уже не верилось, что когда-то всё было иначе. «Когда-то» – это до того, как царица уничтожила весь его род, а самого Пэка оставила в живых, сочтя самым слабым и податливым.

Он и был таким, чего скрывать. Слишком много времени проводил с людьми, наверное, но как же иначе: он был не только мастером глэмора, но и музой. Рассказывал людям истории о маленьком народце.

Каждый человеческий век, в годовщину их изгнания, он видел из окна, как царица выходила к подданным и повторяла: настанет день, придёт посредник, что придумает им новую форму. С его помощью они преодолеют границу, вернутся в мир людей и зальют его алой кровью. Далеко не все хотели мести, но никто не смел возражать царице: в клетке своего безумия она провела времени больше, чем Пэк – в тюрьме. А последними, кто пошёл против её воли, как раз и были его родичи, и вот чем всё закончилось.

Хотя прошла уже не одна тысяча лет, посредник пока не появлялся, но Пэк знал, что это неизбежно. Помогать посредникам было его работой. Он был мастером глэмора, музой и мостом между мирами, последним в своём роде.

И однажды его вытащили из камеры и бросили к ногам царицы. Она засмеялась:

– Пэк из Пэков, последний в роду, знаешь ли ты, как жалок сейчас?

Он не ответил, но ей это и не было нужно:

– После стольких лет ожидания я почуяла источник новой силы. И лишь взглянув туда, я увидела человека, который наконец-то даст нам истинную форму.

Пэк едва слышно ответил:

– То есть ту, что нужна тебе.

– Никакого почтения к своей госпоже, да? – вкрадчиво спросила она, и Пэка подняла вверх невидимая сила, выкрутила ему руки, рванула голову в сторону: смотри.

Он увидел: в Зеркале странствий отражалась мастерская человеческого художника. Полки с красками и кистями, стол с набросками, сам хозяин перед едва тронутым холстом. И картины: горящие города, странные создания из костей и металла, восстающие из тлена чудовища.

– Жестокое, злое воображение, – раздался голос царицы. – Такой человек сможет дать нам лишь жуткую, опасную форму, он даже возродит моих драконов, нарвалов, мантикор… Мы станем смертью, концом человеческого рода.

Потом Пэка едва не переломило пополам, он закричал от боли, но ещё громче звучал голос царицы:

– Я отправляю тебя к посреднику, а ты сделаешь, что должен. Иначе я обреку тебя на мучительную жизнь, жизнь, которая никогда не закончится.

Он ещё не успел осознать суть угрозы полностью, как один из магов прокричал тайные слова, и Пэк завис под потолком мастерской.

Он долго смотрел вниз, на художника и его новую картину – такую же страшную, как и остальные, и не знал, на что же решиться. Пэку нравились люди, он не хотел им зла, но боялся, очень боялся того, что сделает с ним безумная царица. Он был слабым, он тысячи лет провёл в тюрьме, он не сможет, не сможет, не сможет пойти против её воли.

И всё же он продолжал просто наблюдать за человеком, пока тот не взглянул на часы, отложил кисть, потянулся и заглянул под стол. Раздался детский смех, и вот уже на руках у художника сидела маленькая девочка и показывала отцу свои рисунки.

– Не пора ли тебе спать, малышка? Время дневного сна, – услышал Пэк и поплыл следом за людьми, завис под потолком детской и смотрел, как ребёнка укладывают спать. Он вдыхал мысли девочки и улыбался: царица и правда отправила его к источнику силы, вот только приняла желаемое за действительное.

Когда отец ушёл, Пэк спустился вниз и стал видимым. Девочка тут же почуяла его, открыла глаза и тихо спросила:

– Ты кто?

– Пэк, – ответил он. – Я наводящий глэмор, муза и мост.

Девочка тряхнула головой и сказала:

– Ты мой вообра… выдуманный друг?

Он кивнул и ловко вытянул из стопки рисунок: маленькая смешная феечка верхом на разноцветной, улыбающейся стрекозе:

– Хочешь, я покажу тебе волшебство?

Девочка серьёзно кивнула.

– Фа. Ха. Ру, – произнёс Пэк и сдул золотую пыльцу с ладони прямо на рисунок. Феечка шевельнулась, удивлённо оглядываясь: царица только что приняла свою истинную форму в мире людей, и ничто теперь этого не отменит. И как только царица поняла, что случилось, раздался яростный писк боли и гнева, и тогда Пэк лишил её голоса. Ни к чему пугать ребёнка.

Девочка улыбнулась и потёрла глаза кулачками.

– А теперь ложись спать, – сказал Пэк. – Ладно?

Она послушно закрыла глаза и почти сразу уснула.

«Останусь здесь навсегда, – подумал он, взмывая обратно к потолку. – Куда мне ещё идти? Мастер глэмора, муза, мост и выдуманный друг – это я, последний из Пэков».

Синяя лошадь и компания

Он проснулся, почувствовав, что в комнате есть ещё кто-то. Огляделся, тяжело вертя головой: за окном висела огромная круглая луна – тёмные пятна «морей» складывались в рожицу. Бледный широкий луч света рассекал пространство надвое. По одну сторону были кровать и массивные кубы попискивающих приборов, тумба и два стула с металлическими спинками, и он сам – на кровати.

А по другую, тающую в сумраке, ждал кто-то ещё. Незнакомец, а может даже несколько.

Гостя (или гостей) здесь быть не должно, это он понимал. Хотя спросонья не мог объяснить: а почему, собственно? Почему здесь никого не должно быть, кроме него? Из-за позднего часа?

Те, прячущиеся в темноте, шуршали, стучали, фыркали, сопели и громко вздыхали, но не показывались на глаза. Наконец, ему это надоело, он сел на постели и громко позвал:

– Кто здесь?

Шуршание и прочие звуки тотчас же прекратились, потом раздался одновременно хриплый, глубокий и высокий голос, как будто певица-сопрано долго гуляла на морозе:

– Сейчас-сейчас, – произнесла гостья. – Одну минуточку, надо бы подготовиться…

В противоположной от него темноте произошло шевеление, и первая из гостей вступила в полосу лунного света.

Это была синяя лошадь. Она прошлась от окна до двери напротив, слегка развязно покачивая крупом, потом правым передним копытом подтянула стул поближе к кровати и уселась так, чтобы большей частью оставаться в тени. Достала откуда-то громадный планшет и, пролистав пару раз экран, уточнила:

– Фёдор Михайлович Капустин, год рождения – 1975, место – село Миасское Челябинской области? Мать… отец… закончил ЮУрГУ, факультет информатики…

Лошадь бубнила и бубнила, он слушал вполуха, наблюдая, как лунный свет проходит сквозь изящно выставленное заднее копыто, ложится серебряной дорожкой на кафельный пол. Плитка в тени казалась непроницаемо чёрной, а на свету становилась нежно-серебристой, как будто в лунных лучах текло волшебство.

– Ну так что? – лошадь оторвалась от чтения. – Это вы?

Он в тот момент думал о том, как же ей удаётся листать экран копытом? Ему и пальцем-то не всегда удавалось… кажется.

Лошадь терпеливо ждала, уставившись на него раскосыми, тёмно-фиолетовыми глазами. Он спохватился и ответил, запнувшись на мгновение:

– Кажется… – он как будто водил лучом фонаря в пыльном чулане памяти. Проснувшись среди ночи от неожиданного визита говорящей лошади, можно и имя своё позабыть.

– Да, это я, – наконец произнёс Фёдор и почувствовал облегчение: ну конечно, это он.

Лошадь кивнула, убрала планшет за спину, выгнув неестественно переднюю ногу, и оттуда же – из-за спины, достала нераспечатанную колоду карт.

– В покер играешь? – с надеждой спросило животное.

В голове у Фёдора что-то щёлкнуло:

– Классический или как?

– Пять карт, – хмыкнула лошадь. – Одна партия. Торг до победного.

– А какие ставки? – спросил Фёдор. – А то у меня, кажется, ничего нет…

Он огляделся: наверное, в шкафу, что стоит по ту сторону лунной дорожки, должны быть вещи, а может быть – и деньги. Или в тумбочке? Да, можно поискать там. Что за тумбочка без денег?

– Что-то всегда есть, – уверенно ответила лошадь. – На это и сыграем.

– Ладно, – согласился он. Кажется, это всё равно сон, почему бы и не сыграть вслепую? Когда он ещё сядет за покерный стол с синей лошадью, хотя бы и во сне?

– Ребята, он согласен! – радостно проржала лошадь, обернувшись в темноту. И оттуда сразу же выступили Нео и белый кролик.

Фёдор смотрел во все глаза на Избранного: седьмое чувство шептало, что это именно он – сам Нео, а вовсе не Киану Ривз в его образе. Конечно же, человек из Матрицы был в наглухо застёгнутом чёрном плаще и в тёмных очках, как будто в комнате и без того не стоял полумрак.

А кролик был самым обыкновенным – белым, милым и пушистым. Он повёл носом и ушами, внимательно разглядывая Фёдора, потом мощно оттолкнулся от серебристого кафеля и приземлился прямо на постель. Нео с достоинством прошествовал за вторым стулом и сел напротив лошади.

Фёдор оказался окружён полуночными гостями, но принял это как должное, только подтянул ноги и сел повыше, чтобы кролику было удобнее расположиться.

Лошадь вскрыла зубами упаковку и передала колоду Нео. Тот принялся ловко тасовать карты: мелькал серый узор рубашки, что-то вроде спиралей, закручивающихся вокруг друг друга.

Избранный быстро раскидал по пять карт. Часть из них легла в лунный свет, и Фёдор увидел, что серые спирали на самом деле – радужные, да такие яркие, что от них болят глаза.

Кролик поддел носом карты, а потом снова уронил и отодвинулся ближе к спинке кровати. Прочесть на его мордочке хоть какие-то эмоции было невозможно, и Фёдор понял: это серьёзный соперник.

Лошадь, чудом умудрившаяся ухватить карты копытом, тихо и коротко взоржала – то ли от радости, то ли, напротив, от огорчения, и Фёдор бросил в её сторону быстрый взгляд. Однако вид у лошади уже был умиротворённый, она смотрела в окно мечтательно и задумчиво.

Нео, в своих чёрных очках и с фирменным выражением «я Избранный, меня не колышут ваши несуществующие ложки», тем более был крепким орешком.

Фёдор осторожно перевернул карты и удивился: две из них были пиковым вальтом и пиковой же девяткой, но остальных трёх он не мог разглядеть, видел перед собой всё те же спирали. На мгновение его прошиб холодный пот: неужто он умудрился как-то перевернуть карты, пока смотрел их, и он тут же опустил руку. Нет, три карты действительно имели рубашку с обеих сторон.

– Их ещё нужно открыть, – невозмутимо произнёс Избранный.

– А что для этого нужно сделать? – удивился Фёдор. Он никогда не сталкивался с такой разновидностью покера, но чего только во сне не увидишь.

– Следовать за белым кроликом, – Нео едва шевелил губами. – Выбрать красную таблетку. Освободиться от иллюзорной пустоты.

Он замолчал. Его губы кривились в странной полуулыбке, когда он отворачивался к окну, к лунному свету, поднимая одновременно левую руку к лицу и опуская правую, в которой держал карты.

Избранный сдёрнул очки и бросил их вперёд, в лунную дорожку. Они сверкнули и пропали, а потом наступила тьма.

Фёдор увидел, как в этой темноте впереди зажёгся прямоугольник света.

– Ну и фильм, – с чувством произнесла Соня, когда зажёгся свет. По экрану ещё ползли сразу же выцветшие титры, но маленький зал «Знамени», забитый до отказа, мгновенно наполнился шумом поднимающихся людей.

– Не понравился? – осторожно спросил Фёдор. Ему фильм понравился и очень. Конечно, вряд ли так уж важно, совпадут ли они с Соней во мнении… или важно?

Соня ему тоже очень нравилась. Он боялся, что неудачный выбор фильма испортит всё дело.

– Почему? – удивилась она. – Понравился.

Он улыбнулся слегка торжествующе: угадал. Смешно было радоваться такому, ведь это не он, а Вачовски создали иллюзию, что пришлась Соне по душе. Но он всё равно торжествовал. Как будто миновал развилку судьбы: уверился, что теперь всё пойдёт как по маслу.

Они вышли наружу – уже зажглись фонари, их свет выхватывал из темноты голые мокрые ветки деревьев. Октябрьские сумерки дышали сыростью и предчувствием холодов. Но воздух всё равно был вкусным, и вечер казался началом чего-то большего. Как будто впереди ждали важные события и… Фёдор встряхнулся: кажется, он задумался о чём-то слишком серьёзном, видать, всё из-за фильма. Единственное важное – идущая рядом девушка. Взглянув на Соню, он преисполнился вдруг странным чувством, которое с трудом узнал, – это была нежность. Раньше женщины таких ощущений у него не вызывали. Желание – сколько угодно, но нежность?

– Зайдём в кафе? – спросила Соня. В сумерках её глаза блестели, когда она смотрела на него.

– Ага, – согласился Фёдор. – Тут есть одно, где…

Тьма снова нахлынула, и он затряс головой. Взгляд его упал на лицо Избранного: вместо глаз у того были всполохи далёких зарниц, из растянутого в ухмылке рта сквозило морозным холодом.

Карты были брошены на постель:

– Вскрываюсь, – произнёс Нео.

– А как же… торг, – несмело прошептал Фёдор. Ему было страшно. Сон явно шёл куда-то не туда.

– Торг уже был, – возразил Избранный и ткнул зачем-то пальцем в свои карты.

Фёдор посмотрел: две двойки – на восьмёрках и тройках. Не самая сильная комбинация, но…

Он скосил глаза на свои: одна из карт открылась. Пиковая дама.

Нео надел очки, и Фёдор понял: всё это время он слышал шум как будто внутри своей головы. Эхо далёких выкриков, злых, несправедливых, отчаянных – но вот они стихли, и он уже не мог сказать, действительно ли они прозвучали или просто померещились.

Лошадь хихикнула:

– Слабак, – и плюнула в сторону Избранного тягучей, светящейся голубым неоном слюной. Тот ловко увернулся, и плевок пришёлся на прибор у кровати – прямо на экран, по которому ползла зелёная линия.

– Меня так просто не возьмёшь, – заявила лошадь и вдруг, бросив карты на пол, двинула Фёдора копытом по правому уху.

Мгновенно оглохнув, он увидел цветные искры, как в мультфильме, а потом провалился в туман беспамятства.

Туман поднимался от дальнего берега, полз по Еткульскому, превращая зеркальную воду озера в дымящийся котёл. Рассвет едва-едва занимался, сумерки ещё стояли плотные, тягучие, холодные, как разведённые ледяной водой чернила.

Федя с Борькой шли по краю тумана босиком. Якобы так ступалось бесшумнее, а значит, рыба не услышит их и не уйдёт на дно. На самом же деле они просто подначили друг друга пройтись по холодной ночной земле голыми пятками. И теперь мужественно терпели озноб, ползущий по ногам.

Борька, стуча зубами, заявил:

– Да тут такая жара, что и рубаха-то не нужна!

И тут же стянул её, обнажая тощую грудную клетку, выпирающие рёбра, выступающие позвонки и маленький шрам над ключицей – два года назад скатился с горки неудачно. Борька повышал ставки, но что-то участвовать в этой игре Феде уже не хотелось, он только глянул на друга и замотал головой.

Потом снова уставился вперёд, на тропинку, всем сердцем желая, чтобы открылась уже малюсенькая заводь, в которой было принято ловить рыбу. Но вместо этого увидел кое-что другое и замер.

У самого берега, в скрытой под туманом воде стояла лошадь, помахивая хвостом. На мальчишек она не обратила никакого внимания, продолжала раздувать ноздри, втягивая холодный, ещё ночной воздух. Потом опустила голову, спрятав морду в туман и, судя по звукам, принялась пить невидимую воду.

И что-то было такое в сумерках, и в исходящей паром воде, и в тёмных стволах сосен, и в белёсой полосе подсохшего тростника, начинающейся прямо за там местом, где животное утоляло жажду утренней дымкой… Во всём этом сияло особое волшебство, отчего лошадь, в миру, наверное, белая, здесь казалась прозрачно-синего цвета.

– Смотри, какая… – прошептал Борька, прижимая скомканную рубаху к впалому животу.

Лошадь услышала его, фыркнула, подняла голову. Глянула на ребят и медленно пошла вдоль берега к тростнику.

– Замёрз я, – признался Борька, натягивая рубаху.

Федя ничего не ответил. Спор, кому ж утренний холод по плечу, а кто – сопляк и у мамки сиську до сих пор сосёт, так и остался неразрешённым.

Ребята задержались там, на берегу. Бросили удочки и вёдра под куст и развели маленький костёр, чтобы согреться.

Смотрели на туман, в котором где-то бродила лошадь, и фыркала, и плескала воду, шуршала ломким тростником… И, кажется, даже уснули на самом рассвете…

– Хороший выбор, – произнёс кролик басом. Пасть у зверька не шевелилась, даже усики не дрогнули, но голос шёл точно из него – то ли из головы, то ли из пушистого живота.

Лошадь же как будто уменьшилась в размерах, сделалась грустной и очень, очень одинокой. Поднявшись со стула, она прошаркала на задних ногах к двери, потом передумала, развернулась, сделала шаг к стене, упёрлась в неё передними копытами, прислонилась мордой и душераздирающе вздохнула.

В этом звуке были треск костра, далёкий крик и неумелые ругательства. От вздоха синей лошади у Фёдора на секунду заболела голова, да так сильно, что, казалось, вот-вот сейчас лопнет, как арбуз под молотком. А потом отлегло.

Не обращая больше внимания на лошадь, Фёдор спустил ноги на пол, наклонился и посмотрел её карты – сет на вальтах. Неплохо. Осторожно глянул в свои: открылась ещё одна карта, пиковая десятка. Сердце забилось чаще – того гляди же стрейт-флаш соберётся. Но Фёдор тут же усомнился в этом: неслабое нужно для того везение. Дай бог, чтобы пара пришла.

Краем глаза он заметил, как кролик подобрался, будто в нём взвели пружину, а потом прыгнул резко вверх.

Приземлившись Фёдору на затылок, зверёк вонзил острые, длинные, вовсе не кроличьи клыки прямо в Фёдорову шею.

Кровь брызнула на постель, на карты синей лошади, на тонкую ткань больничного халата, и Фёдор услышал шум – далёкий перестук колёс.

Электричка проходила совсем рядом с территорией пансионата. Прямо за «стеной» тонких, молодых сосен и крошечных елей начиналась полоса отчуждения, и путь к ней перегораживала высокая рабица.

Они втроём шли по тропе, а мимо проносился синий поезд, и Анюта пыталась петь про «голубой вагон бежит-качается». Но дальше этой строчки дело у неё не шло.

Обойдя небольшой пруд, они сворачивали вглубь территории, а потом по мощёной красной и жёлтой плиткой дорожке выходили к мини-зоопарку. Здесь жили пёстрые куры во главе с бесконечно наглым и беспринципным петухом, вечно косящим налитым кровью глазом; три бурые овцы, меланхоличные и ленивые; и кролики. Маленькие, белые, пушистые комочки, которых Анюта любила больше всех остальных животных.

Кролики покорно позволяли себя гладить, грызли протянутую им морковку и иногда смешно чесали задней лапой короткие розоватые уши. В красных глазках зверьков не отражалось никаких эмоцией, кроме довольства.

Так они с Соней и Анютой провели несколько летних светлых дней – среди сосен и кроликов…

Фёдор пришёл в себя, всё ещё сидя на краешке кровати, но упёршись локтями в колени и поддерживая голову руками. Перед глазами у него плыли бурые пятна на подоле халата, тонкая струйка крови ещё ползла по правой ноге. Приподняв голову, он увидел кролика, стоящего на задних лапах, уперев передние в бока, как деревенская баба, и лыбящегося глумливо и нагло. Зубы у него были крепкие, жёлтые, острые. Между ними дрожал бледно-розовый язык. Шерсть вокруг пасти была измазана тёмной кровью.

Кролик сделал шаг к кровати, угрожающе сомкнул челюсти, откусив кончик собственного языка. Фёдор не боялся мелкого зверька, знал, что сможет и шею ему свернуть, если придётся, но что-то иное, далёкое и по-настоящему пугающее шевельнулось в памяти. Улыбка кролика стала ещё более зловещей.

– Каре на шестёрках, – произнёс тихий мужской голос неизвестно откуда. И кролик сник, поскользнулся на лужице подсыхающей крови, шлёпнулся на пушистую попу и заревел как трёхлетний ребёнок.

Фёдор слабой рукой нащупал свои карты и подтянул: открылась последняя. Пиковый король, стрейт-флаш. Брошенные на постели карты кролика были перевёрнуты, четыре шестёрки блестели в лунном свете то сильнее, то слабее – в ритме с громкими всхлипами пушистого игрока.

– Ну… будет тебе, – неловко произнёс Фёдор. Хотя кролик только что недвусмысленно ему угрожал, горький плач зверька рвал бы сердце любому, у кого оно есть.

– Итак, партия сыграна, – сказала синяя лошадь, отрываясь, наконец, от стены. – Ставки сделаны, ставок больше не будет. Мы проиграли всё, что есть.

Фёдор потёр глаза ладонью: поскорей бы дурацкий сон уже закончился. Сколько можно… А луна светит всё ярче и не двигается вовсе, будто и время застыло.

Открылась дверь, и вошёл ещё один гость: тёмный лицом, наряженный в балахон, что горел в лунном свете золотом и киноварью; покачал головой и сел в тени на место лошади. Заговорил:

– Теперь сыграй со мной. Только не в покер.

– Во что будем играть? – Фёдор задал вопрос осторожно. Сердце нехорошо замерло, когда появился этот четвёртый, будто было в последнем госте что-то зловещее – ещё больше, чем в остальных.

– В пьяницу, – ответил тот и представился:

– Меня зовут Бен.

– Бен, это Данила, – машинально произнёс Фёдор. – Ай нид хелп.

– You do, – кивнул собеседник, доставая из воздуха ещё одну колоду. Эти карты были вовсе не новыми, нет – потёртыми и грязными, с оторванными уголками, с подтёками и даже следами от сигаретного пепла. Если ты хозяин таких карт, то уже давно выучил, какие метки на какой стоят, где туз, а где шестёрка.

– Этой колодой только мухлевать, – слабо возразил Фёдор. Сердце теперь, напротив, забилось слишком часто, предчувствуя беду.

Бен лишь усмехнулся и стал раздавать карты.

– Правила знаешь? – спросил он.

Шум, пыль, горят огни на кране, тьма, крик, руки не удержать, нет, только, смерть ходит по краю, я знаю, что вспомнить, не это, прочь, прочь, прочь, прочь… эту партию мне не выиграть, не отыскать другую дорогу, не выбрать путь на развилке, удар, падение, ужас и пустота.

– …Правила знаешь? – насмешливо спросил Жердь.

– Не хуже тебя, – огрызнулся Федя, а сам быстро в голове собрал всё, что помнил про пьяницу. Игра была простой. Правилам их – его и Борьку, научил дед. Не его или Борькин дед, а общий, вечно сидящий на завалинке крайнего дома, мнущий жёлтыми пальцами беломорины и кидающий их в сторону, когда те ломались.

На руке у деда был потускневший тёмно-синий якорь, но все знали, что никогда старик в море не был. Зато много помнил историй о других вещах, которые обсуждать с малолетками обычно не принято. А он всё равно такое рассказывал, поэтому пацаны и любили сидеть рядом, вдыхать запах плохого табака, сочащийся из разломов папирос, и слушать истории, в которых далеко не всё тогда понимали.

Пьяница был простой игрой. Главное, помнить, какая карта какую бьёт. Решала всё удача, а удачи Феди было не занимать. У него был друг, было бесконечное лето и далёкое третье «первое сентября» впереди.

– Кто проиграет, – презрительно сморщился Жердь и сплюнул, дружбаны его при этом загоготали отчего-то, – тот на шухере будет стоять, пока мы на стройке шаримся. Поняли, мелюзга?

Федя тут же кивнул головой. Борька помедлил, почесал затылок, а потом махнул рукой: была не была…

Они тогда утёрли нос Жердине и его прихлебателям. Стоять на шухере не пришлось…

Медленно расступалась тьма, он, наконец, увидел очертания всех предметов в палате, не только тех, на которые падала лунная дорожка. Разглядел белую шторку на окошечке двери, две непустые кровати напротив, шкаф с одеждой, плафоны на потолке. Вспомнил, что иногда по вечерам лампы там дёргаются и журчат, стонут, хрипят и гудят, как будто им вот-вот придёт конец.

– Ты выиграл, – сказал Бен. Ни капли огорчения в его голосе не было.

Фёдор помолчал, понимая уже, что никакой это не сон. Нужно спросить что-нибудь, пока гости ещё здесь – Нео, уставившийся на луну, синяя лошадь, жующая простыню на одной из чужих кроватей, и кролик, снова беленький и чистенький, мирно спящий на тумбочке. А главное – этот последний, самый странный, неузнаваемый.

– Что я ставил всё это время? – собравшись с мыслями, спросил Фёдор.

– То, что ты не захотел бы вспоминать, – ответил Бен. – Выиграли бы они, ты бы вспомнил плохое.

– Но выиграл я.

Бен кивнул:

– Да. Нашёл дорогу в своих мыслях. Ну что ж, честная победа.