Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг.

Вѣдь разсужденія эти импозируютъ людямъ только потому, что много людей сошлись въ нихъ и выработали цѣлый научный жаргонъ для отстаиванья ихъ, но разсужденія эти такъ же жалки, нелепы и понятны, какъ и то, что мы безпрестанно слышимъ, отъ одного человека, находящагося въ процессе борьбы животнаго и разумнаго сознанія: несомненно одно то, что передо мной яблоко, а во рту слюни отъ желанія его съесть, остальное все мое знаніе о томъ, отчего произошло это яблоко и что мое отношеніе къ нему, это все иллюзія.

Но что бы не говорили люди, возведшіе въ теорію борьбу разумнаго сознанія, какъ бы ни старались они своими софизмами остановить ростъ этаго разумнаго сознанія и доказать людямъ, что его не существуетъ, а существуетъ одно животное, человѣкъ съ проснувшимся разумнымъ сознаніемъ не понималъ и не можетъ понимать жизнь иначе какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію: нѣтъ этаго подчиненія и человѣкь ничего не знаетъ о жизни: какъ только начинается жизнь, такъ человѣкъ ее понимаетъ и не можетъ понимать иначе, какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію.

* № 9.458

Но если даже одни изъ людей, не имѣющихъ истиннаго пониманія жизни, тѣмъ или другимъ способомъ увѣрили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили себя, часто безсознательно, разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, тѣ и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбѣжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имѣютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій.

Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Страданія вотъ что ужасно! – говорятъ они обыкновенно, подъ этимъ общимъ словомъ страданій смѣшивая три разные понятія о страданіяхъ: страданія свои тѣлесныя личныя, которыя собственно и составляютъ для нихъ главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.

Замѣчательное явленіе: утвержденіе о томъ, что утверждали стоики, что страданій нетъ, что страданія это суевѣріе, произведете нашего воображенія, утвержденіе это изъ себя выводить людей, боящихся страданій и утверждающихъ то, что это есть главное бедствіе жизни. Люди защищаютъ действительность страданій какъ какую-то драгоценность, какъ опору моего міросозерцанія, которую они [ни] за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленіе о страданіяхъ, всегда <нарочно> смешиваютъ все три рода страданій: личныя животныя, страданія другихъ и нравственныя страданія, умышленно подменяя одно другимъ. Человекъ былъ богатъ, знатенъ и обеднелъ и попалъ въ такое положеніе, что 30 лѣтъ кормился въ проголодь, мерзъ, былъ унижаемъ и заболелъ и померъ подъ кучей камня.

Человека посадили въ тюрьму, и онъ пробылъ тамъ 30 летъ. Вагонъ въ 6 тысячъ пудовъ, упавъ, навалился на человека и придавилъ ему половину тѣла. Онъ лежитъ подъ 6 т. пудами и молитъ о томъ, чтобы его убили скорее. Другой кондукторъ въ столкновеніи поездовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На пыткѣ выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу. Вотъ первый видъ страданій. И все это можетъ быть со мною. Развѣ это не ужасно?

Ужасно, и не можетъ быть не ужасно для человѣка, понимающаго свою жизнь какъ плотское существованіе. Вся жизнь такого человѣка проходила только въ томъ, чтобы увеличить свои наслажденія. Наслажденія же ничто иное, какъ противоположная сторона страданій.459 Завернувшійся листокъ въ постели Сибарита было его страданіе, постель, какой ему хотѣлось,было его наслажденіе. Голодъ страданіе, обжорство наслажденiе. Середины нѣтъ для человѣка, полагающаго съою жизнь въ плотскомъ существованіи. Всѣ его состоянія – наслажденія или страданія. И для такого человѣка и нищета, и тюрьма, и вагонъ, и паръ, и пытка – страданія. Но какже это можетъ быть страданіемъ для человѣка, понимающаго свою жизнь въ подчиненіи личности разуму? Ни въ одномъ изъ этихъ примѣровъ страданія не случилось ничего такого, что препятствовало бы теченію жизни, какъ ее понимаетъ человѣкъ. Ни въ одномь изъ этихъ случаевъ нѣтъ ничего даже такого, чтобы нарушало теченіе свободной разумной жизни, какъ ее понимаетъ такой человѣкъ. То, что онъ прежде богатый, лишенъ возможности ѣсть много и грѣться, когда хочется тѣлу, и состарѣлся, и заболѣлъ, все это для него только условія, облегчающія для него дѣло его жизни – подчиненіе личности закону разума. Тоже и съ заключеннымъ. Страданія его вытекаютъ изъ представленія о томъ, что ему надобно бы и можно бы быть свободными Но развѣ не тоже самое будетъ съ его тѣломъ при параличѣ, старости? 6000 пудовъ лежитъ на животѣ. Какъ это ужасно! Но что же тутъ болѣе ужаснаго, чѣмъ то, чему мы, какъ говорятъ, подлежимъ и подвергаемся каждую секунду – залетитъ одна изъ биліоновъ летающихъ бактерій, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Тоже съ кранами пара, прожигающими мнѣ животъ. Довольно защелкнуться кишкѣ, и будетъ хуже и больнѣе пара. Ужасно, какъ говоритъ Эпиктетъ, погибнуть въ этомъ бушующемъ бездонномъ океанѣ. Новѣдь довольно ведра воды, чтобы захлебнуться, вся вода океана, за исключеніемъ ведра, лишняя. – Страданіе тутъ кажется только ужаснымъ. Тутъ ясно, что ужасъ не въ дѣлѣ, а въ воображеніи. A воображеніе можетъ сдѣлать и то, что укусъ блохи для однаго будетъ мучительнѣе крановъ для другаго. Но нѣтъ, больно, просто больно, ужасно больно, не можетъ быть не мучительно, ужасно больно, когда отдираютъ ногти или съ живого сдираютъ кожу. Разумѣется больно, никто и не споритъ противъ этаго; но если бы тотъ, кто сдѣлалъ боль, отвѣчалъ бы намъ, онъ отвѣтилъ бы, навѣрно, такъ, какъ къ великой досадѣ моей всегда отвѣчалъ мнѣ мой забіяка товарищъ дѣтства. Бывало, ударить меня. Я разсержусь и скажу: «да вѣдь это больно». «Я затѣмъ и ударилъ, чтобъ было больно», отвѣчаетъ онъ мнѣ. Также бы и намъ отвѣтили: боль затѣмъ и сдѣлана, чтобъ было больно. А больно затѣмъ, что это намъ нетолько нужно, но что намъ нельзя бы жить безъ того, чтобы намъ не бывало больно. Но тотъ, кто сдѣлалъ это больно, сдѣлалъ такъ мало больно, какъ только было можно, а благо отъ этаго больно сдѣлалъ такъ велико, какъ только было можно. Вѣдь кто знаетъ, что самое первое ощущеніе нашей боли есть первое и главное средство сохраненія нашего тѣла, что если бы этаго не было, то мы всѣ дѣтьми давно бы на свѣчкѣ и въ печкахъ сожгли для забавы все свое тѣло. Боль сохраняетъ существование человѣка, пока растетъ эта личность, и тоже самое боль разрушаетъ эту личность, когда личность по закону жизни должна быть уничтожаема. Боль тѣлесная оберегаетъ личность, пока въ ней зрѣетъ разумное сознаніе и сопутствуетъ уничтоженію личности, помогаетъ разумному сознанію въ подчиненіи себѣ личности. Пока боль служить обереганіемъ личности, какъ это происходитъ въ ребенкѣ, боль эта не можетъ быть тою ужасающею мукой, какой мы знаемъ боль въ тѣ времена, когда мы страдаемъ отъ ней, находясь въ полной силѣ разумнаго сознанія. Пусть каждый постарается вспомнить свои дѣтскія болѣзни, страданiя, и онъ видитъ, что объ нихъ нѣтъ и воспоминанія. Впечатлѣніе же наше о страданіяхъ дѣтей есть больше наше, чѣмъ ихъ страданіе и относится къ другому ряду страданій, происходящихъ отъ вида страданій другихъ. Внѣшнее выраженіе страданій неразумныхъ существъ неизмѣримо больше самаго страданія и потому, въ неизмѣримо большей степени вызываетъ наше состраданіе, какъ это можно замѣтить при болѣзняхъ мозга, горячкахъ, тифахъ и всякихъ агоніяхъ.

Въ тѣ времена, когда не проснулось разумное сознаніе, боль служить огражденіемъ личности, она не мучительна, въ тѣ времена, когда въ человѣкѣ есть возможность разумнаго сознанія, она, боль есть помогающее средство отреченія отъ личности, и по мѣрѣ пробужденія этаго сознанія становится все менѣе и менѣе мучительной.

Въ сущности только находясь въ этомъ состояніи, мы можемъ и говорить о боли, п[отому] ч[то] только съ этаго состоянія и начинается жизнь. И въ этомъ состояніи разумнаго сознанія – предѣлы боли, представляющіеся столь неизмѣримо растянутыми для людей, полагающихъ жизнь въ животномъ существовали, въ состояніи истинной жизни; предѣлы боли съуживаются до без конечно малаго, до того только необходимаго остатка, который облегчаетъ, помогаетъ движенію жизни подчиненія личности разуму. Въ самомъ дѣлѣ, кто не знаетъ безъ изученія физіологіи того, что чувствительность боли имѣетъ предѣлы, что при усиленіи боли до извѣстнаго предѣла или прекращается чувствительность – обморокъ, отупѣніе, или смерть. Увеличеніе боли, стало быть, безпредѣльная величина. Ощущеніе же боли, мы тоже всѣ знаемъ, можетъ увеличиваться отъ нашего воображенія до безконечности. Можно довести себя до положенія Сибарита, до того чтобы чувствовать ужасъ боли отъ укола булавкой; можетъ увеличиваться безъ предѣловъ, но также и можетъ уменьшаться. Мы всѣ тоже знаемъ, какъ можетъ человѣкъ, покоряясь боли, впередъ предполагая ее больше, чѣмъ она есть, покоряясь ей, свести ее до нечувствительности, до испытанія нѣкотораго самоудовлетворенія въ мужественномъ перенесеніи ея. Не говоря уже о людяхъ, какъ Гусъ, мученики, даже политическіе мученики, которые подъ вліяніемъ духовнаго подъема не ощущали боли, простые солдаты только изъ мужества переносили безъ крика и дерганія считающіеся мучительными операціи. Предѣлы боли есть и очень недалеки, предѣлъ подчиненія личности разуму есть полное отреченіе отъ личности, т. е. полное отсутствіе ощущенія боли. Мученія боли дѣйствительно ужасны для людей, положившихъ свою жизнь въ плотскомъ существованіи. Да какже имъ и не быть ужасными, когда та сила разума, данная человѣку для уничтоженія сознанія страданій, направлена только на то, чтобы увеличивать ихъ. Боль ощущается человѣкомъ и въ предшествующемъ его жизни существованіи и въ жизни его только для его блага. Какъ у Платона есть миѳъ о томъ, что Богъ опредѣлилъ сперва людямъ срокъ жизни 70 лѣтъ, но потомъ, увидавъ, что людямъ хуже отъ этаго, перемѣнилъ на то, что есть, и сдѣлалъ то, что теперь, что люди не знаютъ часа своей смерти, такъ такимъ же можно представить миѳъ о боли, показывающій смыслъ ея. Да если бы люди сотворили людей безъ ощущенія боли, очень скоро, если бы сами люди не догадались дать имъ эту боль, люди бы стали просить о ней, п[отому] ч[то] немыслима бы была безъ нея счастливая радостная и свободная жизнь людей. Для человѣка, понимающаго жизнь какъ подчиненіе своей личности закону разума, страданія личной боли460 не только не есть зло и пугало, но есть такая же пособница, охранительница его жизни истинной, какою она представляется по отношенію личности. Не будь боли, ребята сожгли бы себѣ пальцы, не будь боли болѣзни, старости, страданій для тѣла, съ которымъ связано разумное сознаніе, оно бы не могло такъ легко и свободно подчинять личность закону разума. Для человѣка, имѣющаго разумѣніе жизни, страданіе тѣла, боль не зло, но благо.

Какъ ни возставай противъ этаго вывода, какъ ни ахай, какъ ни утверждай, что это только слова и сумашествіе, какъ ни старайся люди, не понимающіе жизни, откинуть это разсужденіе и утверждать неизбѣжность и подчиненность всѣхъ людей страданіямъ и боли, имъ нельзя этаго сдѣлать. Если все предшествующее разсужденіе справедливо, если справедливо, что жизнь есть подчиненіе закону разума, если даже это несправедливо, но если есть возможность для нѣкоторыхъ людей – назовемъ ихъ сумашедшими, и люди такіе были, и есть ученіе такого сумашествія, – то нельзя отрицать того, что для такихъ людей то, что мірскіе люди называютъ страданіемъ, зломъ, болью будетъ благомъ. И такимъ людямъ – сумашедшимъ, положимъ, – будетъ легче, радостнѣе жить на свѣтѣ, и мало того: съ такими сумашедшими всѣмъ намъ будетъ легче и радостнѣе жить, чѣмъ съ несумашедшими. Такъ значитъ хорошо такое ученіе.

«Но вы говорите, скажутъ на это, про страданія свои личныя, но какже отрицать страданія другихъ? Видъ этихъ страданій вотъ что самое ужасное», не совсѣмъ искренно скажутъ люди. Страданія другихъ? Да страданія другихъ, то, что вы называете страданіями, не прекращались и не прекращается. Весь міръ стонетъ отъ этихъ страданій. Неужели мы только сегодня узнали про нихъ? Роды, раны, увѣчья, голодъ, холодъ, болѣзни, старость – вѣдь это условія существованія. Вѣдь это то самое, уменьшеніе чего, помощь чему и составляетъ содержаніе моей разумной жизни. То самое, во имя чего я отрекаюсь отъ личности. То самое, для чего дано мнѣ мое личное существованіе, и потому сочувствіе и пониманіе лишеній страданій личности. Я былъ ребенкомъ и помню это, и потому мнѣ больны страданія ребенка, и я неудержимо влекомъ къ тому, чтобы свои разумныя силы употребить на служеніе ему. Онъ, ребенокъ, своими страданіями взываетъ ко мнѣ какъ къ тому, что былъ я, и я безсознательно жалѣю его, хочу помочь, и разумное сознаніе мое говоритъ мнѣ, что это самое я и долженъ дѣлать; это и есть мое дѣло жизни: поддержать, сохранить тоже существованіе, въ которомъ можетъ быть жизнь. Тоже съ старикомъ, съ больнымъ, со всѣми страданіями плотской жизни. Страданія эти суть та работа единственная, которая мнѣ предстоитъ. Какже я матерьялъ своей работы могу понимать, какъ страданіе? Все равно какъ пахарь бы сказалъ, что непаханная земля его страданіе. Непаханная земля можетъ быть страданіемъ только для того, кто хотѣлъ бы видѣть пашню, но не хочетъ или не можетъ пахать. Страданія другихъ могутъ быть страданіями для тѣхъ, которые понимаютъ жизнь въ чемъ нибудь иномъ, чѣмъ въ служеніи людямъ, и потому желали бы видѣть людей счастливыми, а не желаютъ служить имъ. «Но нравственныя страданія», говорятъ еще. Нравственныя страданія самыя ужасныя, и какже отрицать ихъ. И подъ нравственными страданіями очень часто, говоря это, разумѣютъ самыя разнообразныя вещи. Я люблю человѣка, ребенка, и онъ умираетъ. Это нравственное страданіе. «Богъ далъ, Богъ и взялъ», сказалъ Іовъ. «Не говори: у меня взяли, а говори: я отдалъ и что мнѣ дали на время», говоритъ Эпиктетъ. Но слова эти намъ кажутся словами, и люди, непонимающіе жизнь, говорятъ, что то, что они не имѣютъ того, чего хотятъ, или лишены того, что ихъ радовало, что это нравственное страданіе. Человѣкъ никогда не былъ и не можетъ быть лишенъ того, что дано ему для его блага, возможности подчиненія своей личности разуму для служенія міру. Лишеннымъ онъ себя считаетъ только тогда, когда онъ не себя считаетъ слугой міра, a міръ и выбранныя изъ него вещи или лица считаетъ назначенными для того, чтобы служить его счастью. Для человѣка, имѣющаго разумѣніе жизни, не можетъ быть такъ называемыхъ нравственныхъ страданій ни въ смертяхъ нѣкоторыхъ людей, ни въ ихъ отдаленіи отъ насъ, ни въ дурной жизни ихъ, ни въ чемъ томъ, что не зависитъ отъ разумѣнія самаго человѣка. Не можетъ быть, п[отому] ч[то] большее или меньшее благо жизни человѣка, имѣющаго разумѣніе, состоитъ только въ большемъ или меньшемъ служеніи людямъ, a мѣра этаго служенія не можетъ зависѣть отъ существованія и поступков другихъ людей, а только отъ большаго или меньшаго напряженія служенія. Нравственное страданіе есть только одно – заблужденіе, уклоненіе отъ пути жизни. И страданіе это еще болѣе благодѣтельно чѣмъ тѣлесная боль. Страданіе это указываетъ всякій разъ уклоненіе отъ единаго пути. И избавленіе отъ него тутъ же, рядомъ съ страданіями, и такое, что, каково461 бы ни было уклоненіе, возвращеніе на путь вознаграждаетъ все и даетъ полное удовлетвореніе.

* № 10.462

Глава XXXIV.463ЖИЗНЬ ИСТИННАЯ НЕ ПОДЛЕЖИТ СТРАДАНIЯМЪ.

Но если бы даже одни люди, тѣмъ или другимъ доводомъ увѣрили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили бы себя часто безсознательно разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, когда будетъ смерть, тѣ и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбѣжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имѣютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти; но страданія? Страданія, вотъ что ужасно! – говорятъ они. <Обыкновенно подъ этимъ общимъ словомъ страданій, смѣшиваютъ три разныя понятія о страданіяхъ: страданія свои тѣлесныя, личныя, которыя собственно и составляють главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.>

И удивительное дѣло: утвержденіе о томъ, что утверждали не одни стоики, но и всѣ люди, мыслившіе о жизни, что <страданія суть произведения нашего воображенія, что> нашъ взглядъ на страданія можетъ или до безконечно большаго увеличить или до безконечно малаго уменьшить страданія, это утвержденіе изъ себя выводитъ людей, боящихся страданій и утверждающихъ <то, что это есть главное бѣдствіе жизни> то, что страданія – положительное зло, нисколько не зависящее отъ нашего взгляда на нихъ. Люди защищаютъ <дѣйствительность> неотвратимость и мучительность страданій, какъ какую то драгоцѣнность, какъ опору своего міросозерцанія, которую они ни за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленіе о страданіяхъ, эти люди всегда смѣшиваютъ въ одно разные рода страданій, умышленно подмѣняя одно понятіе другимъ, страхъ передъ возможностью своихъ личныхъ животныхъ страданій – боли, состраданіе или видъ страданій другихъ и нравственныя страданія свои и другихъ людей, всѣ эти роды страданій кажутся имъ несомнѣннымъ ничѣмъ не уменьшаемымъ и, главное, ничѣмъ не оправдываемымъ зломъ.

«Человѣкъ привыкшій къ роскоши обѣднѣлъ, голодаетъ, мерзнетъ и принужденъ жить во вшахъ».

«Человѣкъ молодой, живой, полный силы сидитъ въ одиночномъ заключеніи».

«Вагонъ въ 6 тысячъ пудовъ, упавъ, навалился на человѣка и придавилъ ему половину тѣла. Онъ лежитъ подъ 6-ю тысячами пудами въ страшныхъ мученіяхъ. Вотъ первый видъ страданій, отравляющій жизнь людей».

«И все это можетъ быть со мною. Развѣ это не ужасно?»

Ужасно; и не можетъ быть не ужасно для человѣка, понимающаго свою жизнь, какъ плотское существованіе. Вся жизнь такого человѣка проходила только въ томъ, чтобы увеличивать свои наслажденія. Наслажденія же не что иное, какъ противоположная сторона страданій. Постель изъ розовыхъ листьевъ было наслажденіе сибарита, завернувшійся листокъ въ постели было его страданіе.

Средины нѣтъ для человѣка, полагающаго свою жизнь въ плотскомъ существованіи. Всѣ его состоянія – суть состоянія наслажденія, или страданія. И для такого человѣка богатство и здоровье и вытекающая изъ него возможность удовлетворенія своимъ похотямъ – наслажденія, нищета и нездоровье, и связанныя съ ними лишенія – страданія.

Возможность переходить и переѣзжать съ мѣста на мѣсто, видѣть тѣхъ людей, которые ему нравятся – наслажденіе, тюрьма – страданіе. Состояніе, при которомъ нигдѣ ничего не болитъ, и человѣкъ чувствуетъ незадержанную ничѣмъ дѣятельность своего тѣла – наслажденіе. Завалившійся на животъ вагонъ – страданіе.

Но такъ же, какъ для человѣка, понимающаго свою жизнь въ подчиненіи личности разуму, не можетъ быть наслажденіемъ его богатство, т. е. средство потворствовать своей личности и утверждать ее, какъ не можетъ быть наслажденіемъ свобода передвиженія и видъ тѣхъ или другихъ людей, какъ не можетъ быть наслажденіемъ сознаніе жизненности своего тѣла, такъ не можетъ быть и страданіемъ состояніе противуположное этимъ наслажденіямъ. Ни въ одномъ изъ этихъ случаевъ нѣтъ ничего такого, чтобы препятствовало теченію разумной и любовной жизни, какъ ее понимаетъ такой человѣкъ или хоть сколько-нибудь нарушало ее. То, что онъ, прежде богатый, лишенъ возможности ѣсть много и грѣться, когда хочется тѣлу, и состарѣлся и заболѣлъ, все это для него только условія, давнымъ давно извѣстныя и ожидаемыя и привѣтствуемыя имъ, какъ облегчающія для него дѣло его жизни – подчиненіе личности закону разума. То же и съ заключеннымъ. Страданія его вытекаютъ изъ представленія о томъ, что его тѣлу надобно бы и можно бы быть свободнымъ. Но для человѣка, полагающаго жизнь въ подчиненіи закону разума, нисколько не важна внѣшняя свобода или несвобода его тѣла. Для него важно подчиненіе его тѣла закону разума, a подчиненіе точно такъ же иногда еще и болѣе возможно въ тюрьмѣ, чѣмъ на свободѣ. 6000 пудовъ лежитъ на животѣ человѣка, раздавивъ его, какъ это ужасно? Но что же тутъ болѣе ужаснаго, чѣмъ то, чему мы, какъ говорятъ, подлежимъ и подвергаемся каждую секунду – залетитъ одна изъ билліоновъ летающихъ бактерій, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Но вотъ> Кондукторъ въ столкновеніи поѣздовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На кораблѣ люди поѣдаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. На пыткѣ выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу, человѣкъ похороненъ живой и просыпается въ гробу.

Развѣ это не положительное зло и такое несомнѣнное, что никакія разсужденія не могутъ уменьшить его? Вотъ это то ужасно, говорятъ люди, точно какъ будто прямо изъ рая, изъ того мѣста, гдѣ они никогда не видали и не производили страданій. Точно страданія, которыя они сами производятъ и сами испытываютъ и воображаютъ великая не только новость, но и неожиданность. Когда они съ такимъ ужасомъ разсказываютъ про того человѣка, который подвергся ужаснымъ страданіямъ, они какъ будто подразумѣваютъ то, что самое ужасное въ этомъ дѣлѣ то, что съ человѣкомъ этимъ, попавшимъ въ тюрьму или подъ вагонъ, или умирающимъ отъ голода или рака случилось что то такое, чего никакъ не должно было случиться, какъ будто человѣкъ всякій предназначенъ только для того, чтобы пить, ѣсть, курить папироски и веселиться, и вдругъ такая непріятная неожиданность. Точно какъ дѣти, которые перебили другъ другу носы и потомъ удивляются, что это больно. Вѣдь хорошо бы было человѣку возмущаться противъ страданій своихъ и людскихъ, если бы онъ самъ не производилъ ихъ. А то вся наша жизнь проходитъ въ томъ, что производимъ свои и чужія страданія, и потомъ удивляемся на нихъ, возмущаемся и готовы обвинять въ этихъ страданіяхъ всѣхъ, только не себя: т. е. тѣхъ, которые производятъ ихъ. У человѣка ракъ, и мы ужасаемся на его страданія, да посмотрите на прошедшую жизнь его, и вы увидите, что не смотря на всѣ предостереженія, которыя давалъ ему законъ жизни, онъ старательно дѣлалъ себѣ его. Люд[и] умираютъ безъ помощи въ страшныхъ мученіяхъ на желѣзныхъ дорогахъ, на поляхъ сраженій, на корабляхъ, въ тюрьмахъ. Да кто же сдѣлалъ эти войны, дороги, корабли, тюрьмы, и кто гналъ этихъ людей туда? Но нѣтъ, отвѣчаютъ на это, есть люди, которые наслѣдовали страшныя мучительныя болѣзни отъ предковъ, есть люди, которые никакъ уже сами ни въ чемъ не виноватые, что попали подъ вагоны и въ тюрьмы, на войну. Но дѣло не въ виноватости, а въ причинѣ страданій, и причину эту намъ нельзя не видѣть. Если бы люди любили другъ друга – не могли бы одни изъ нихъ умирать съ голода, не было бы войнъ, тюремъ, не было бы возможности проѣзжающимъ задавить человѣка. А если я участвую въ порядкахъ, мучающихъ людей болѣзнями, голодомъ, тюрьмами, ранами, крушеніями, то причины страданій, которымъ подверженъ и я, очевидны, они во мнѣ, въ моей жизни.

464Въ томъ то и дѣло, что человѣкъ не можетъ жить для себя однаго, не можетъ спастись одинъ, что нѣтъ для человѣка однаго его личнаго блага. Въ томъ то и дѣло, что заблужденіе человѣка производитъ страданіе человѣка, страданіе человѣка есть послѣдствіе заблужденія человѣка. Человѣкъ же, заблуждающійся и страдающій, не есть одинъ личный человѣкъ, я, Л. H., a человѣкъ это всѣ люди и теперь живущіе и прежде жившіе и тѣ, которые будутъ жить. – Это сынъ человѣческій, какъ называетъ это Евангеліе. И жилъ, и живетъ, и можетъ жить въ насъ только онъ, этотъ Сынъ Человѣческій, тотъ, который не только связанъ, но есть одно со всѣми людьми, который своими страданіями выкупаетъ и свои и чужіе грѣхи, своими заблужденіями производитъ свои и чужія страданія и своими избавленіями отъ заблужденій избавляетъ себя и другихъ отъ страданій. Ничто не доказываетъ съ такой очевидностью, какъ страданія, невозможность человѣку отдѣлить себя отъ другихъ людей и жить для своего личнаго блага.

* № 11.465

Глава XXXIV.ЗАЧѢМЪ CТРАДАНІЕ?

Но если бы даже и удалось людямъ ложными разсужденіями или суетой и возбужденіемъ страстей скрыть отъ себя ужасъ смерти, человѣкъ, не имѣющій истиннаго пониманія жизни, никогда не помирится съ представленіемъ объ ожидающихъ его, отчасти испытываемыхъ имъ, угрожающихъ ему со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Зачѣмъ страданія? говорятъ люди. Зачѣмъ эти ничѣмъ необъяснимыя и неоправдываемыя, глупыя и жестокія страданія? Зачѣмъ то, чего не должно быть, спрашиваетъ человѣкъ.

Кондукторъ при столкновеніи поѣздовъ прижатъ къ паровику, и паръ выжигаетъ его внутренности. На полѣ сраженія раненные безъ помощи ползаютъ, корчась отъ боли. На кораблѣ люди поѣдаютъ другъ друга и медленно умираютъ отъ голода. Башибузуки выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу съ живаго, человѣкъ похороненъ живой и просыпается въ гробу. Зачѣмъ это? Этаго не должно быть. Страданія всегда представляются человѣку чѣмъ то такимъ, чего не должно быть…466