Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг.

Стр. 266, строки 32—36.

Слова: Да, друг… кончая: прибавил он улыбаясь – поправка в рукоп. № 4; в рукоп. № 3: Вашъ обманъ, обѣщающій счастье, очевиденъ, но наше ученіе о жизни, хотя и не обманывая такъ грубо, тоже не даетъ того, чего желаетъ душа. Это я испыталъ теперь на супружествѣ.

Стр. 267, строка 1.

После слов: самую жизнь – в рукоп. № 3: То же вы дѣлаете съ защитою себя и своихъ, съ собственностью и съ браками.

Стр. 269, строки 18—20.

Вместо: в женщине… кончая: своего наслаждения – в рукоп. № 3: больше свое наслажденіе отъ сближенія съ женщиной, чѣмъ людей всѣхъ и потому и ту женщину, съ к[оторой] онъ вступаетъ въ бракъ.

Стр. 276, строка 22—25.

Вместо: всего этого мы ведь не приобретаем,… кончая: а мы верим в другое. – в рукоп. № 3: все въ обратномъ направленіи. Но стремимся мы только по вѣрѣ – вѣрѣ той, о к[оторой] я много разъ говорилъ тебѣ, вѣрѣ равняющейся для насъ стремленію къ благу.

Стр. 280, строка 23.

Вместо: жизнь Памфилия с своей, – в рукоп. № 3: свою жизнь съ жизнью П[амфилія]. Слова: свою и: жизнью – по ошибке зачеркнуты Толстым.

Стр. 282, строка 24.

Перед словами: кто внушил их. – в рукоп. № 3: кто писалъ книги и съ тѣмъ.

Стр. 284, строки 5—10.

Вместо: Прочти это… кончая: ловушку. – в рукоп. № 3: Да я и не вижу ихъ заблужденій. Я видѣлъ послѣ тебя одного изъ нихъ и передалъ твои доводы противъ нихъ и онъ отвергъ ихъ. И я нашелъ его доказательства правильными. Твои доводы состояли въ томъ, что они не исполняютъ того, что исповѣдаютъ, что они пользуются и той защитой и той собственностью, которыя отрицаютъ. На это онъ сказалъ мнѣ, что они считаютъ, что благо человѣка въ смиреніи, кротости и общности имущества и потому стремятся къ достиженію этого. Если же не достигаютъ этого, сказалъ онъ, то какъ стрѣлокъ не достигаетъ того, чтобы попасть въ середину цѣли, онъ не перестаетъ цѣлить въ эту середину для того, чтобы приближаться къ ней. И это справедливо.

– Да это было бы справедливо, если бы цѣль была бы цѣль, и стрѣлы попадали бы куда-нибудь, а то цѣль только въ воображеніи. Или, вѣрнѣе сказать, цѣль въ томъ, чтобы распустить лукъ, а не стрѣлять вовсе.

Стр. 286, строки 35—36.

Вместо: пожилой,… кончая: Это был Памфилий – в рукоп. № 3: молодой человѣкъ съ ребенкомъ 5 лѣтъ, котораго онъ держалъ за руку. Ю[лій] вглядѣлся въ лицо человѣка и узналъ П[амфилія].

Стр. 287, строки 22—24.

Слова: Даже просьба… кончая: свою веру – в рукоп. № 3 выражены так: Даже просьба моя только состоитъ въ томъ, чтобы тѣхъ христіанъ, которые взяты, не судили и не казнили, а позволили имъ всенародно высказать свою вѣру. В рукоп. № 4 переписано так, как печатается, без всяких следов исправления; кому принадлежат исправления и где они сделаны, установить не удалось.

Стр. 289, строка 12.

После слов: без помощи насилия. – в рукоп. № 4 приписано рукою Толстого карандашом и зачеркнуто: Вам с вашими привычками роскоши трудно себѣ представить, какъ мало нужно человѣку для того, чтобы существовать безъ лишеній.

Стр. 289, строки 32—34.

Вместо: наше участие… кончая: перенесении его над собою – в рукоп. № 3: принимаемъ въ немъ большее участіе, покорно перенося его, чѣмъ тѣ, которые ихъ налагаютъ.

Стр. 296, стр. 5.

Вместо: предстояла детям (рук. № 3) – в рукоп. № 4 неправильно переписано: представлялась ея дѣтямъ – и так печаталось в прежних изданиях. Восстановляем по рукоп. № 3.

Стр. 297, строка 14.

Вместо: детей (в рукоп. № 3) – в рукоп. № 4 (копия): друзей. Исправляем по автографу.

Стр. 297, строки 23—24.

Вместо: И эти-то условия, в которые люди ставят детей своих, они называют обеспечением. – в рукоп. № 3: И въ эти то условія поставить дѣтей – называется обеспеченіемъ.

Стр. 297, строка 30.

После слов: языческой жизнью жить – в рукоп. № 3: и въ ней восписывать дѣтей.

Стр. 297, строка 31—32.

После слов: соблазнит единого из малых сих. – в рукоп. № 3: Нѣтъ, другъ, заключилъ Памфилій, я надѣюсь еще, что ты вернешься къ истинѣ, вернешься съ женой и съ дѣтьми. Хорошо это было и тогда, въ первой молодости, но теперь это нужнѣе всего, и для тебя и, главное, для дѣтей твоихъ – Эти слова в рукоп. № 4 вычеркнуты.

Стр. 298, строка 18.

Вместо: император – в рукоп. № 4 (копия): намѣстникъ. Восстанавливаем по автографу (№ 3).

* [В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ…]

Въ нѣкоторомъ царствѣ, нѣкоторомъ государствѣ жилъ былъ царь. И сталъ этотъ царь помирать и призвалъ своего сына и наследника и сказалъ ему: любезный мой сынъ, жилъ я 72 года и процарствовалъ я 50 лѣтъ и вотъ пришло мнѣ время идти на судъ передъ Богомъ за всѣ дѣла мои. И если бы не было моей надежды на милосердіе Божіе, отчаялся бы я теперь, потому что много сдѣлалъ я худого и мало добраго. А былъ я, ты самъ знаешь, не злой человѣкъ. Дѣлалъ я худое по невѣденію, а добраго сдѣлалъ мало по слабостямъ моимъ.217 Жилъ я для себя, для своей гордости, своей пышности, своей сладости, а не думалъ о народѣ моемъ, и много зла потерпѣлъ народъ за мое время. И вижу я теперь, что не такъ я жилъ, какъ надобно. Радости я себѣ не нашелъ, а нашелъ горе. Не дѣлай такъ, сынъ мой; а коли хочешь послужить людямъ, себѣ счастье получить и по себѣ добрую память оставить, <не дѣлай, какъ я, а потрудись сколько можешь, чтобы прежде всего узнать, какой часъ дороже другого, какой человѣкъ нужнѣе другого и какія дѣла важнѣе всѣхъ другихъ дѣлъ,> живи не для себя, а для Бога и для людей. Будь справедливъ, будь милостивъ, узнавши нужду народную, помогай ей. <Не думалъ я объ этомъ и не узналъ этого и вотъ умираю, не сдѣлавъ добраго, надѣясь только на милосердіе Божіе. Не дѣлай такъ, сынъ мой.>

Сказалъ такъ старый царь и померъ.

Остался царствовать молодой царь и218 запали ему слова отцовскіе и захотѣлъ онъ исполнить ихъ, отказался отъ своихъ радостей и сталъ жить для народа.

Прежде всего отказался царь Элизаръ отъ роскоши, отъ пировъ, отъ игръ, отъ вина, сталъ жить просто. Всѣ свои потѣхи и любимую даже охоту оставилъ. Вставалъ со свѣтомъ, молился Богу, потомъ шелъ въ совѣтъ дѣла разбиралъ, потомъ судилъ народъ. Потомъ обѣдалъ, отдыхалъ часъ. Опять становился на молитву и вечеромъ или проводилъ съ домашними или за умными книгами или въ бесѣдахъ съ мудрыми людьми, или переодѣвался и ходилъ по городу, узнавая про нужду людей. И гдѣ узнавалъ, помогалъ. Такъ жилъ онъ каждый день дома, а потомъ еще въ каждый мѣсяцъ разъ ѣздилъ объѣзжать свои земли, узнавать, правильно ли судятъ, хорошо ли управляютъ, не обижаютъ ли народъ. Узнавалъ вездѣ про нужду народную и помогалъ ей.

И прожилъ такъ молодой царь цѣлый годъ, и когда прошелъ годъ, заперся царь у себя дома и 3 дня не выходилъ никуда и свѣрялся самъ съ собой, много ли въ этотъ годъ добраго сдѣлалъ людямъ. Сталъ свѣряться молодой царь, сталъ все вспоминать и увидалъ, что добра онъ сдѣлалъ мало, что не лучше народъ его живетъ, чѣмъ и при родителѣ, и что даже много новаго грѣха за этотъ годъ завелось въ его царствѣ. Сталъ все вспоминать молодой царь и понялъ, что вся неудача его отъ того, что не знаетъ онъ, что въ какое время дѣлать надо; дѣлаетъ онъ хорошее, но получается все, что дѣлаетъ это хорошее не во-время. Вспомнилъ онъ, какъ за это время случалось не разъ, что придетъ онъ въ совѣтъ и станетъ разбирать219 одно дѣло и судятъ о немъ нѣсколько часовъ, спорятъ, спорятъ, и когда наконецъ рѣшатъ, то почти не остается времени толковать о другомъ, и рѣшатъ усталые, въ торопяхъ, кое-какъ. И все отъ того, что не знаешь, какое время важнѣе. Еще бывало такъ, что на судѣ судятъ людей и пока судятъ однихъ, очередь дойдетъ до послѣдняго иногда черезъ мѣсяцъ, а онъ все время сидѣлъ и его бы надо судить перваго и оправдать.

–

[НИКОЛАЙ ПАЛКИНЪ.]

Мы ночевали у 95-лѣтняго солдата. Онъ служилъ при Александрѣ I и Николаѣ.

– Что умереть хочешь?

– Умереть? – Еще какъ хочу. Прежде боялся, а теперь объ одномъ Бога прошу: только бы покаяться, причаститься привелъ Богъ. А то грѣховъ много.

– Какіе же грѣхи?

– Какъ какіе? Вѣдь я когда служилъ? При Николаѣ; тогда развѣ такая, как нынче, служба была! Тогда что было? У! Вспоминать, такъ ужасть беретъ. Я еще Александра засталъ. Александра того хвалили солдаты, говорили – милостивъ былъ.

Я вспомнилъ послѣднія времена царствованія Александра, когда изъ 100—20 человѣкъ забивали на смерть. Хорошъ же былъ Николай, когда въ сравненіи съ нимъ Александръ казался милостивымъ.

– A мнѣ довелось при Николаѣ служить, сказалъ старикъ. И тотчасъ же оживился и сталъ разсказывать.

– Тогда что было, заговорилъ онъ. Тогда на 50 палокъ и портокъ не снимали; а 150, 200, 300… на смерть запарывали.

Говорилъ онъ и съ отвращеніемъ, и съ ужасомъ и не безъ гордости о прежнемъ молодечествѣ.

– А ужъ палками – недѣли не проходило, чтобы не забивали на смерть человѣка или двухъ изъ полка. Нынче ужъ и не знаютъ, что такое палки, а тогда это словечко со рта не сходило. Палки, палки!.. У насъ и солдаты Николая Палкинымъ прозвали. Николай Павлычъ, а они говорятъ Николай Палкинъ. Такъ и пошло ему прозвище.

– Такъ вотъ, какъ вспомнишь про то время, продолжалъ старикъ, да вѣкъ то отжилъ – помирать надо, какъ вспомнишь, такъ и жутко станетъ. Много грѣха на душу принято. Дѣло подначальное было. Тебѣ всыпятъ 150 палокъ за солдата (отставной солдатъ былъ унтеръ-офицеръ и фельдфебель, теперь кандидатъ), а ты ему 200. У тебя не заживетъ отъ того, а ты его мучаешь – вотъ и грѣхъ.

– Унтеръ-офицера до смерти убивали солдатъ молодыхъ. Прикладомъ или кулакомъ свиснетъ въ какое мѣсто нужное: въ грудь, или въ голову, онъ и помретъ. И никогда взыску не было. Помретъ отъ убоя, а начальство пишетъ: «властію Божіею помре». – И крышка. А тогда развѣ понималъ это? Только объ себѣ думаешь. А теперь вотъ ворочаешься на печкѣ, ночь не спится, все тебѣ думается, все представляется. Хорошо какъ успѣешь причаститься по закону христіанскому, да простится тебѣ, а то ужасть беретъ. Какъ вспомнишь все, что самъ терпѣлъ, да отъ тебя терпѣли, такъ и аду не надо, хуже аду всякаго…

Я живо представилъ себѣ то, что должно вспоминаться въ его старческомъ одиночествѣ этому умирающему человѣку и мнѣ въ чужѣ стало жутко. Я вспомнилъ про тѣ ужасы, кромѣ палокъ, въ которыхъ онъ долженъ былъ принимать участіе. Про загоняніе на смерть сквозь строй, про разстрѣливанье, про убійства и грабежи городовъ и деревень на войнѣ (онъ участвовалъ въ польской войнѣ), и я сталъ разспрашивать его про это. Я спросилъ его про гоняніе сквозь строй.

Онъ разсказалъ подробно про это ужасное дѣло. Какъ ведутъ человѣка, привязаннаго къ ружьямъ и между поставленными улицей солдатами съ шпицрутенами палками, какъ всѣ бьютъ, а позади солдатъ ходятъ офицеры и покрикиваютъ: «бей больнѣй!»

– «Бей больнѣй!» прокричалъ старикъ начальническимъ голосомъ, очевидно не безъ удовольствія вспоминая и передавая этотъ молодечески-начальническій тонъ.

Онъ разсказалъ всѣ подробности безъ всякяго раскаянія, какъ бы онъ разсказывалъ о томъ, как бьютъ быковъ и свѣжуютъ говядину. Онъ разсказалъ о томъ какъ водятъ несчастнаго взадъ и впередъ между рядами, какъ тянется и падаетъ забиваемый человѣкъ на штыки, какъ сначала видны кровяные рубцы, какъ они перекрещиваются, какъ понемногу рубцы сливаются, выступаетъ и брызжетъ кровь, какъ клочьями летитъ окровавленное мясо, какъ оголяются кости, какъ сначала еще кричитъ несчастный и какъ потомъ только охаетъ глухо съ каждымъ шагомъ и съ каждымъ ударомъ, какъ потомъ затихаетъ, и какъ докторъ, для этого приставленный, подходитъ и щупаетъ пульсъ, оглядываетъ и рѣшаетъ, можно ли еще бить человѣка или надо погодить и отложить до другого раза, когда заживетъ, чтобы можно было начать мученье сначала и додать то количество ударовъ, которое какіе-то звѣри, съ Палкинымъ во главѣ, рѣшили, что надо дать ему. Докторъ употребляетъ свое знаніе на то, чтобы человѣкъ не умеръ прежде, чѣмъ не вынесетъ всѣ тѣ мученія, которыя можетъ вынести его тѣло.

Разсказывалъ солдатъ послѣ, какъ послѣ того, какъ онъ не можетъ больше ходить, несчастнаго кладутъ на шинель ничкомъ и съ кровяной подушкой во всю спину несутъ въ гошпиталь вылѣчивать съ тѣмъ, чтобы, когда онъ вылечится, додать ему ту тысячу или двѣ палокъ, которыя онъ не дополучилъ и не вынесъ сразу.

Разсказывалъ, какъ они просятъ смерти и имъ не даютъ ее сразу, a вылѣчиваютъ и бьютъ другой, иногда третій разъ. И онъ живетъ и лѣчится въ гошпиталѣ, ожидая новыхъ мученій, которыя доведутъ его до смерти.

И его ведутъ второй или третій разъ и тогда уже добиваютъ на смерть. И все это за то, что человѣкъ или бѣжитъ отъ палокъ или имѣлъ мужество и самоотверженіе жаловаться за своихъ товарищей на то, что ихъ дурно кормятъ, а начальство крадетъ ихъ паёкъ.

Онъ разсказывалъ все это, и когда я старался вызвать его раскаяніе при этомъ воспоминаніи, онъ сначала удивился, а потомъ какъ будто испугался.

– Нѣтъ, говоритъ, это что-жъ, это по суду. Въ этомъ развѣ я причиненъ? Это по суду, по закону.

То же спокойствіе и отсутствіе раскаянія было у него и по отношенію къ военнымъ ужасамъ, въ которыхъ онъ участвовалъ и которыхъ онъ много видѣлъ и въ Турціи и въ Польшѣ. Онъ разсказалъ объ убитыхъ дѣтяхъ, о смерти голодомь и холодомъ плѣнныхъ, объ убійствѣ штыкомъ молодого мальчика-поляка, прижавшагося къ дереву.

И когда я спросилъ его не мучаютъ ли совѣсть его и эти поступки, онъ уже совсѣмъ не понялъ меня. Это на войнѣ, по закону, за Царя и отечество. Это дѣла, по его понятію, не только не дурныя, но такія, которыя онъ считаетъ доблестными, добродѣтельными, искупающими его грѣхи. То, что онъ раззорялъ, губилъ неповинныхъ ничѣмъ дѣтей и женщинъ, убивалъ пулей и штыкомъ людей, то, что самъ засѣкалъ стоя въ строю на смерть людей и таскалъ ихъ въ гошпиталь и опять назадъ на мученье, это все не мучаетъ его, это все какъ будто не его дѣла. Это все дѣлалъ какъ будто не онъ, а кто-то другой.

Есть у него кое-какіе свои грѣшки личные, когда онъ безъ того, что онъ называетъ закономъ, билъ и мучалъ людей, и эти мучаютъ его и для искупленія отъ нихъ онъ ужъ много разъ причащался и еще надѣется причаститься передъ самой смертью, разсчитывая на то, что это загладитъ мучающіе его совѣсть грѣхи. Но онъ все-таки мучается и картины ужасовъ прошедшаго не покидаютъ его.

Что бы было съ этимъ старикомъ, если бы онъ понялъ то, что такъ должно бы быть ясно ему, стоящему на порогѣ смерти, что между всѣми дѣлами его жизни, тѣми, которыя онъ называетъ: по закону – и всѣми другими нѣтъ никакого различія, что всѣ дѣла его тѣ, которыя онъ могъ сдѣлать и не сдѣлать (а бить и не бить, убивать и не убивать людей всегда было въ его власти), что всѣ дѣла его – его дѣло, что какъ теперь, наканунѣ его смерти, нѣтъ и не можетъ быть никакого посредника между нимъ и Богомъ, такъ и не было и не могло быть и въ ту минуту, когда его заставляли мучать и убивать людей. Что бъ съ нимъ было, если бы онъ понялъ теперь, что не долженъ былъ бить и убивать людей и что закона о томъ, чтобы бить и убивать братьевъ никогда не было и не могло быть. Если бы онъ понялъ, что есть только одинъ вѣчный законъ, который онъ всегда зналъ и не могъ не знать – законъ, требующій любви и жалости къ людямъ, а что то, что онъ называетъ теперь закономъ былъ дерзкій, безбожный обманъ, которому онъ не долженъ былъ поддаваться. Страшно подумать о томъ, что представлялось бы ему въ его безсонныя ночи на печкѣ и каково было бы его отчаянье, если бы онъ понялъ это. Мученія его были бы ужасны.

Такъ зачѣмъ же и мучать его? Зачѣмъ мучать совѣсть умирающаго старика? Лучше успокоить ее. Зачѣмъ раздражать народъ, вспоминать то, что уже прошло?

Прошло? Что прошло? Развѣ можетъ пройти то, чего мы не только не начинали искоренять и лѣчить, но то, что боимся назвать и по имени. Развѣ можетъ пройти жестокая болѣзнь только отъ того, что мы говоримъ, что прошло. Оно и не проходитъ и не пройдетъ никогда и не можетъ пройти, пока мы не признаемъ себя больными. Для того, чтобы излѣчить болѣзнь, надо прежде признать ее. А этого-то мы и не дѣлаемъ. Не только не дѣлаемъ, но всѣ усилія наши употребляемъ на то, чтобы не видать, не называть ее. Болѣзнь и не проходитъ, а только видоизмѣняется, въѣдается глубже въ плоть, въ кровь, въ кости, въ мозгъ костей.

Болѣзнь въ томъ, что люди, рожденные добрыми, кроткими, люди, съ вложенной въ ихъ сердце любовью, жалостью къ людямъ, совершаютъ – люди надъ людьми – ужасающія жестокости, сами не зная зачѣмъ и для чего. Наши русскіе люди кроткіе, добрые, всѣ проникнутые духомъученія Христа, люди кающіеся въ душѣ о томъ, что словомъ оскорбляли людей, что не подѣлились послѣднымъ съ нищимъ и не пожалѣли заключенныхъ, эти люди проводятъ лучшую пору жизни въ убійствѣ и мучительствѣ своихъ братій и не только не каются въ этихъ дѣлахъ, но считаютъ эти дѣла или доблестью или, по крайней мѣрѣ, необходимостью, такою же неизбѣжною, какъ пища или дыханіе. Развѣ это не ужасная болѣзнь? И развѣ не лежитъ на обязанности каждаго дѣлать все, что онъ можетъ для исцѣленія ея, и первое, главное, указать на нее, признать ее, назвать ее ея именемъ.

Солдатъ старый провелъ всю свою жизнь въ мучительствѣ и убійствѣ другихъ людей. Мы говоримъ: зачѣмъ поминать? Солдатъ не считаетъ себя виноватымъ, и тѣ страшныя дѣла: палки, сквозь строй и другія – прошли уже; зачѣмъ поминать старое? Теперь ужъ этого нѣтъ больше. Былъ Николай Палкинъ. Зачѣмъ это вспоминать? Только старый солдатъ передъ смертью помянулъ. Зачѣмъ раздражать народъ? Такъ же говорили при Николаѣ про Александра. Тоже говорили при Александрѣ про Павловскія дѣла. Такъ же говорили при Павлѣ про Екатерину. Такъ же при Екатеринѣ про Петра и т. д. Зачѣмъ поминать? Какъ зачѣмъ поминать? Если у меня была лихая болѣзнь или опасная и я излѣчился или избавился отъ нея, я всегда съ радостью буду поминать. Я не буду поминать только тогда, когда я болѣю и все такъ же болѣю, еще хуже, и мнѣ хочется обмануть себя. И мы не поминаемъ только отъ того, что мы знаемъ, что мы больны все такъ же, и намъ хочется обмануть себя.

Зачѣмъ огорчать старика и раздражать народъ? Палки и сквозь строй – все это ужъ прошло.

Прошло? Изменило форму, но не прошло. Во всякое прошедшее время было то, что люди послѣдующаго времени вспоминаютъ не только съ ужасомъ, но съ недоумѣніемъ: правежи, сжиганія за ереси, пытки, военныя поселенія, палки и гонянія сквозь строй. Мы вспоминаемъ все это и не только ужасаемся передъ жестокостью людей, но не можемъ себѣ представить душевнаго состоянія тѣхъ людей, которые это дѣлали. Что было въ душѣ того человѣка, который вставалъ съ постели, умывшись, одѣвшись въ боярскую одежду, помолившись Богу, шелъ въ застѣнокъ выворачивать суставы и бить кнутомъ стариковъ, женщинъ и проводилъ за этимъ занятіемъ, какъ теперешніе чиновники въ сенатѣ, свои обычные пять часовъ и ворочался въ семью и спокойно садился за обѣдъ, а потомъ читалъ священное писаніе? Что было въ душѣ тѣхъ полковыхъ и ротныхъ командировъ: я зналъ одного такого, который накануне съ красавицей дочерью танцовалъ мазурку на балѣ и уѣзжалъ раньше, чтобы на завтра рано утромъ распорядиться прогоняніемъ на смерть сквозь строй бѣжавшаго солдата татарина, засѣкалъ этого солдата до смерти и возвращался обѣдать въ семью. Вѣдь все это было и при Петрѣ, и при Екатерине, и при Александрѣ, и при Николаѣ. Не было времени, въ которое бы не было техъ страшныхъ делъ, которыя мы, читая ихъ, не можемъ понять. Не можемъ понять того, какъ могли люди не видать тѣхъ ужасовъ, которые они дѣлали, не видать, если уже не звѣрства безчеловѣчности тѣхъ ужасовъ, то безсмысленность ихъ. Во всѣ времена это было. Неужели наше время такое особенное, счастливое, что въ наше время нѣтъ такихъ ужасовъ, нѣтъ такихъ поступковъ, которые будутъ казаться столь же непонятными нашимъ потомкамъ? Намъ ясна теперь не только жестокость, но безсмысленность сжиганія еретиковъ и пытокъ судейскихъ для узнанія истины. Ребенокъ видитъ безсмысленность этого; но люди того времени не видѣли этого. Умные, ученые люди утверждали, что пытки необходимое условіе жизни людей, что это тяжело, но безъ этого нельзя. Тоже съ палками, съ рабствомъ. И пришло время и намъ трудно представить себе то состояніе умовъ, при которомъ возможно было такое грубое заблужденіе.

Гдѣ наши пытки, наше рабство, наши палки? Намъ кажется, что ихъ нѣтъ, что это было прежде, но теперь прошло. Намъ кажется это отъ того, что мы не хотимъ понять стараго и старательно закрываемъ на него глаза.

Если мы прямо поглядимъ на прошедшее, намъ откроется и наше настоящее. Если мы только перестанемъ слѣпить себѣ глаза выдуманными государственными пользами и благами и посмотримъ на то, что одно важно: добро и зло жизни людей, намъ все станетъ ясно. Если мы назовемъ настоящими именами костры, пытки, плахи, клейма, рекрутскіе наборы, то мы найдемъ и настоящее имя для тюрьмъ, остроговъ, войскъ съ общею воинскою повинностью, прокуроровъ, жандармовъ.

Если мы не будемъ говорить: зачѣмъ поминать? и не будемъ заслонять дѣлъ людскихъ прошедшаго воображаемыми пользами для различныхъ фикцій, мы поймемъ то, что дѣлалось прежде, поймемъ и то, что дѣлается теперь.

Если намъ ясно, что нелѣпо и жестоко рубить головы на плахѣ и узнавать истину отъ людей посредствомъ выворачиванія ихъ костей, то такъ же ясно станетъ и то, что такъ же, если не еще болѣе, нелѣпо и жестоко вѣшать людей или сажать въ одиночное заключеніе, равное или худшее смерти и узнавать истину черезъ наемныхъ адвокатовъ и прокуроровъ. Если намъ ясно станетъ, что нелѣпо и жестоко убивать заблудшаго человѣка, то такъ же ясно станетъ и то, что еще нелѣпѣе сажать такого человѣка въ острогъ, чтобъ совсѣмъ развратить его; если ясно станетъ, что нелѣпо и жестоко ловить мужиковъ въ солдаты и клеймить какъ скотину, то такъ же нелѣпо и жестоко забирать всякаго 21-лѣтняго человѣка въ солдаты. Если ясно станетъ, какъ нелѣпа и жестока опричнина, то еще яснѣе будетъ нелѣпость и жестокость гвардій и охраны.

Если мы только перестанемъ закрывать глаза на прошедшее и говорить: зачѣмъ поминать старое, намъ ясно станетъ, въ чемъ наши точно такіе же ужасы, только въ новыхъ формахъ. Мы говоримъ: все это прошло. Прошло, теперь ужъ нѣтъ пытокъ, блудницъ Екатеринъ съ ихъ самовластными любовниками, нѣтъ рабства, нѣтъ забиванья на смерть палками и др. Но вѣдь только такъ кажется.

Триста тысячъ человѣкъ въ острогахъ и арестантскихъ ротахъ сидятъ запертые въ тѣсные, вонючіе помѣщенія и умираютъ медленной тѣлесной и нравственной смертью. Жены и дѣти ихъ брошены безъ пропитанія, а этихъ людей держатъ въ вертепѣ разврата – острогахъ и арестантскихъ ротахъ, и только смотрители, полновластные хозяева этихъ рабовъ, суть тѣ люди, которымъ на что-нибудь нужно это жестокое безсмысленное заключеніе. Десятки тысячъ людей съ вредными идеями въ ссылкахъ разносятъ эти идеи въ дальніе углы Россіи и сходятъ съ ума и вѣшаются. Тысячи сидятъ по крѣпостямъ и или убиваются тайно начальниками тюремъ или сводятся съ ума одиночными заключеніями. Милліоны народа гибнутъ физически и нравственно въ рабствѣ у фабрикантовъ. Сотни тысячъ людей каждую осень отбираются отъ семей, отъ молодыхъ женъ, пріучаются къ убійству и систематически развращаются. Царь русскій не можетъ выѣхать никуда безъ того, чтобы вокругъ него не была цѣпь явная сотенъ тысячъ солдатъ, на 50 шаговъ другъ отъ друга разставленная по дорогѣ, и тайная цѣпь, следящая за нимъ повсюду. Король сбираетъ подати и строитъ башни, и на башнѣ дѣлаетъ прудъ, и въ пруду, выкрашенномъ синей краской, и съ машинами, представляющими бурю, катается на лодкѣ. А народъ мретъ на фабрикахъ: и въ Ирландіи, и во Франціи, и въ Бельгіи.

Не нужно имѣть особой проницательности, чтобы видѣть, что в наше время все то же, и что наше время полно тѣми же ужасами, тѣми же пытками, которые для слѣдующихъ поколѣній будутъ такъ же удивительны по своей жестокости и нелѣпости.

Болѣзнь все та же, и болѣзнь не столько тѣхъ, которые пользуются этими ужасами, сколько тѣхъ, которые приводятъ ихъ въ исполненіе. Пускай бы Петры, Екатерины, Палкины, Баварскіе короли пользовались въ 100, въ 1000 разъ болѣе. Пускай [бы] устраивали башни, театры, балы, обирали бы народъ. Пускай Палкинъ засѣкалъ бы народъ, пускай теперешніе злодѣи вѣшали бы сотнями тайкомъ въ крѣпостяхъ, только бы они дѣлали это сами, только бы они не развращали народъ, не обманывали его, заставляя его участвовать въ этомъ, какъ стараго солдата.

Ужасная болѣзнь эта, болѣзнь обмана о томъ, что для человѣка можетъ быть какой-нибудь законъ выше закона любви и жалости къ ближнимъ и что потому онъ никогда не можетъ ни по чьему требованию дѣлать очевидное несомнѣнное зло своимъ братьямъ, убивая, засѣкая, вѣшая ихъ, сажая въ тюрьмы, забирая ихъ въ солдаты, отбирая отъ нихъ подати.