Информационно-семиотическая теория культуры. Введение

Все формы культуры, как известно, имеют смысл, заключающийся в их функциях. Именно поэтому Ю.М. Лотман справедливо назвал сферу культуры семиосферой. Всякий артефакт культуры, а также технологии коммуникации и деятельности обладают, таким образом, двумя сторонами: означающим (вещественным носителем смысла) и означаемым (смыслом-функцией). Поэтому анализ семиотики культуры в классической парадигме науки можно начать с констатации трансцендентального характера всякого семиозиса, то есть с обнаружения отношений означивания в качестве априорных форм отношения сознания к миру и к себе самому, поскольку означающее мотивирует означаемое.

Более того, означающее на каждом уровне семиозиса выступает как инактуальное условие (возможность) обусловленного актуального означаемого (действительности). В этом смысле актуализация означающего есть лишь данность «прозрачных» для семиозиса условий, обеспечивающих бытие означаемого. А значит – потенциальность означаемого есть всего лишь следствие его обусловленности означающим. Однако означающие и означаемые обратимы на всех уровнях семиозиса, кроме первого (где означающим выступает нефеноменальная возможность сознания). Эта обратимость позволяет актуализировать означающее не только как условие означаемого, но и как обусловленное им. Кроме того, каждое означающее последующего уровня является означаемым предыдущего. Каждый последующий уровень семиозиса культуры возникает из разложения означаемого предыдущего уровня на новые означающие и означаемые. Так выстраивается многоуровневая модель мотивированного смыслоразличения. Эта модель постоянно обнаруживает рост немотивированности означаемого, связанный с его абстракцией и стандартизацией. Так подготавливается появление немотивированного знака и его основного представителя – слова. Немотивированный семиозис необходимо описать в виде функционирования знаковой системы парадоксального типа, ибо она обладает специфическими, не выводимыми из мотивированных источников особенностями (прежде всего гетерогенностью участвующих в подобном семиозисе знаковых форм).

В свете изложенного можно сконструировать идеальную модель семиозиса, включающую определенные формы. К основным формам мотивированного семиозиса относятся чувственное восприятие (представление) и понятие. В первом случае речь идет о потоке воспринимаемых аспектов, которые синтезируются вокруг некоего итогового смысла явления. Каждый аспект оказывается означающим другого аспекта и целого смысла явления, выступающих означаемыми. Понятие оказывается абстрагированным смыслом, выступающим означаемым по отношению к представлению как означающему. Более подробно этот процесс описан в книге «Феноменология знака» [6]. Коммуникация, как известно, требует закрепления абстрактного смысла за немотивированным означаемым. Основными стадиями немотивированного семиозиса являются установление устойчивого отношения между означающим и означаемым (парадигма), синтез парадигм (синтагма) и синтез синтагм (текст).

Идеальный тип семиозиса хорошо проецируется в систему видов и форм деятельности человека и позволяет обнаружить в этой системе знаковые особенности человеческой деятельности, как в ее целом, так и в ее разновидностях. Если идеальный тип семиозиса моделирует процессы смыслоразличения («распредмечивания» знаков), то его экспликация моделирует процессы смыслополагания («опредмечивания» знаков). При этом, та или иная знаковая форма, тот или иной уровень семиозиса находятся в корреляции с системой культуры в целом. Формы культуры в такой интерпретации содержат стимулы для соответствующего воссоздания стадий смыслоразличения, причем различные результаты деятельности не провоцируют воссоздание всех стадий, а только тех, которые необходимы им для выполнения их культурной функции.

Это касается как мотивированного, так и немотивированного семиозиса. Так, характеризующийся многозначностью текст возникает в условиях полифункциональной художественной деятельности и религиозных перформансов, а познавательная деятельность стремится к однозначной парадигме. Мир ценностей (религия, идеология) и мир практики (социальные институты, материальная культура, антропологические практики – физическая культура тела и духовная культура личности), прежде всего, семиотизируются в ходе формирования синтагм, выражающих отношение человека к самому себе и окружающему его миру. Однако, несмотря на социальный характер музыки или изобразительного искусства, основой смыслоразличения в отношении этих форм культуры являются естественное восприятие и выражающие его мотивированные знаки, а в художественной литературе, несмотря на важную роль естественного восприятия, основа семиозиса – социальное соглашение (конвенция) или парадигмы и основанные на них тексты.

Наша исходная позиция и основной вывод заключаются в том, что семиотические характеристики непрерывных пространственно-временных сред и дискретных лингвистических знаковых систем существенно различаются. Мотивированность смыслоразличения первых не позволяет выявить в них набор стандартных единиц и правил отношения между ними, что удается сделать для немотивированных знаков. Следовательно, мотивированный семиозис возможно описывать лишь как процесс, но не как комплекс результатов типа вербальной грамматики или словаря (сами типы знаковых форм в немотивированных системах обусловлены их немотивированностью).

Так, комплексы дискретных фонем являются немотивирующими означающими носителями идеальных или образных значений; поиск таких немотивирующих дискретных единиц в естественных пространственных или временных средах лишен всякого эвристического смысла, даже если постоянно делать поправки, связанные, например, с пространственной природой подобных «фонем», отличающейся от временной природы языковых субзнаков (подобная «критика лингвоцентризма» содержится в работе: Чертов Л.Ф. Знаковая призма: статьи по общей и пространственной семиотике [7]).

Наше расхождение с «лингвоцентрической семиотикой» имеет кардинальный, а не «исправляющий» отдельные ее недочеты характер, поскольку мы ставим во главу угла семиотики культуры выявление соотношения мотивированных и немотивированных знаков в каждом аспекте художественной деятельности, которое обусловливает применение «гносеологической» («феноменологической», «психологической» и т. п.) или «лингвистической» стратегий семиотического анализа.

Семиотика, будучи системной наукой о знаках, развивается по целому ряду направлений и имеет свой спектр «внутренних проблем», что мы оставляем в стороне. И еще. Семиотика, будучи самым общим учением о знаках, генерировании информации на основе знаков и обмене ею в процессах коммуникации, включает в себя целый ряд специализированных направлений, отраслей. В их числе наряду с лингвистической семиотикой и «семиотика культуры», «социальная семиотика», «семиотика политического дискурса». Судя по всему, дифференциация и «специализация» семиотики будет стимулироваться и логикой развития современных технологий. Речь идет, прежде всего, об искусственном интеллекте, который, как бы к этому ни относиться, является интеллектом весьма условно: вся его «интеллектуальная мощь» сводится к умению оперировать знаками и образами. Мы здесь обращаемся к искусственному интеллекту неслучайно: он ведь не замыкается в рамках инженерии, вторгается в социокультурное бытие человека. Это относится и к новому поколению высоких технологий, непосредственно «вторгающихся в человека»; речь идет о так называемых «конвергирующих технологиях» или НБИК (нано-био-информационно-когнитивных) технологиях, что актуализирует появление, скажем, «инженерной семиотики».

Однако для целей данного дискурса важно другое: семиотика, будучи учением о производстве, строении и функционировании знаков и знаковых систем, на основе которых обеспечиваются производство (выработка) аккумуляция, хранение и передача информации, как нельзя лучше демонстрирует информационную природу и сущность культуры, которая органично базируется именно на бесконечном многообразии знаков и знаковых систем, а значит – на шифровке (кодировании) и дешифровке (декодировании) смыслонесущей информации на их основе. Но отношения культуры и знаковых систем, разумеется, не ограничиваются рассмотренными выше проблемами методологии семиотики культуры – они многогранны.

Более того, в рамках и в логике информационно-семиотической теории культуры методологическая идея «семиотика как механизм культуры» (чему и был посвящен данный параграф) носит базовый и «сквозной» характер, затрагивая, так или иначе, в той или иной форме все разделы данной монографии, поскольку затрагивает все аспекты бытия культуры. В этом контексте отдельного рассмотрения требуют роль и место самой масштабной семиотической системы – естественного языка в системе культуры и социального бытия человека.

Примечания

1. Гутнер Г.Б. Семиотика // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. – М.: Канон+, 2009. – С. 853–855.

2. Финн В.К. Семиотика // Новая философская энциклопедия. Т. 3. – М.: Мысль, 2001. – С. 520–521.

3. Соломник А. Философия знаковых систем и язык. – Минск: МЕТ, 2002. – С. 131–133.

4. Докучаев И.И. Введение в историю общения. – Владивосток: Дальнаука, 2005. – 356 с.

5. Докучаев И.И. Ценность и экзистенция: Основоположения исторической аксиологии культуры. – СПб.: Наука, 2009. – 598 с.

6. Докучаев И.И. Феноменология знака: Психические, социальные и культурные аспекты семиозиса. – СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 1999. – 176 с.

7. Чертов Л.Ф. Знаковая призма: статьи по общей и пространственной семиотике. – М.: Языки славянской культуры, 2014. – 318 с.

2.9. Язык как форма культуры и информационная система

Язык является наиболее адекватным выражением информационной природы культуры, ведь язык, будучи по сути сложнейшей, непрерывно развивающейся информационной системой, одновременно выступает как наиболее полное выражение и «самоописание» культуры. Однако языки, в свою очередь, делятся на естественные и искусственные (мы к этому еще вернемся), что привносит целый ряд особенностей в отношения языка и культуры. Естественным языкам (как и культуре) присущи сложные и противоречивые процессы исторических изменений, ассимиляции, конвергенции, отмирания. Но именно в логосе и топосе естественного языка, в их изменениях находит исчерпывающее отражение смысловой мир культуры во всех аспектах: духовность, нюансы и динамика культуры. В то же время, постоянно множатся искусственные языки (языки науки, программирования, криптографии, условных сигналов – вроде азбуки Морзе, дорожных знаков). Искусственные языки более всего характерны тем, что их смысловые границы четко фиксированы. Это необходимо для того, чтобы избежать искажений информации в процессах функционирования искусственных языков – в науке, управлении, прежде всего – в сложных технических системах (роботах, системах искусственного интеллекта).

Впрочем, в культуре существуют и непрерывно развиваются также и вторичные языки, т. е. коммуникативные структуры, которые надстраиваются над естественным языковым уровнем. Это – схемы, модели человеческого поведения; художественные образы; ритуальные и обрядовые церемонии, совершаемые по особому сценарию; особые смысловые конструкции философии и религии (культурные коды и универсалии, например). И, тем не менее, именно естественные языки являют собой наиболее полное и адекватное выражение культуры и ее смыслового мира. Поскольку, таким образом, культура и язык составляют сложную и единую целостность, определяя друг друга в бесчисленных связях и отношениях, изучение этих феноменов в равной мере активно строится как «от культурологии» [1], так и от лингвистики и филологии [2–3].

Язык – сложнейшая, многофункциональная, открытая и развивающаяся знаково-символическая система, которая выполняет в бытии человека и социума обширный набор жизненно важных функций. При этом все многообразие существующих в социально-культурном обиходе языков принято делить, прежде всего, на три группы:

• естественные – это основное и первичное средство познания и коммуникации, другими словами, это – языки повседневного тотального общения (русский, английский, китайский, испанский, французский и др.);

• искусственные – это языки науки (математические знаки и формулы, символические системы наук; языки программирования, а также языки условных сигналов – азбука Морзе, дорожные знаки);

• вторичные – это коммуникативные структуры, которые надстраиваются над уровнем естественных языков (мифы, религия, искусство и т. д.).

Понятно, что естественный язык является первоосновой и объединяющим началом всех прочих типов языка. Он (естественный язык) в отличие от искусственных формализованных языков способен к неограниченному развитию; именно он аккумулирует в себе все смыслы культуры, релевантно отражая, таким образом, культуру и переплетаясь с ней в процессах развития.

Функции языка в социокультурном бытии чрезвычайно обширны:

• коммуникативная (или функция общения) – это основная функция языка, суть которой заключается в использовании языка и его арсенала для накопления, структурирования и передачи информации;

• номинативная (означивание, фиксация);

• конструктивная (или мыслеформирующая) – формирование (конструирование) форм и способов мышления индивида и общества;

• когнитивная – ментальная репрезентация реальной действительности в образах, символах и прочих формах информации и знания; аккумуляция всего этого в памяти;

• эмоционально-экспрессивная – выражение чувств и эмоций; их передача от человека к человеку, трансляция в социум;

• волюнтативная (или призывно-побудительная функция) – функция ориентирующего воздействия на «другого»;

• метаязыковая (металингвистическая) – разъяснение, описание, репрезентация и интерпретация средствами языка самого языка (бытующих языков). В этой роли, как нетрудно понять, выступают наиболее развитые естественные языки;

• фатическая (или контакт-устанавливающая) – использование языка для установления психологического контакта в социуме;

• омадативная (или формирующая реальность) – создание, конструирование реальностей (в том числе сценических, виртуальных);

• коннотативная – передача информации, представлений, стереотипов, формирующих и поддерживающих пространство интерсубъективности (без чего невозможно выполнение прочих функций языка);

• аксиологическая (этическая, эстетическая) – системы и нормы оценочных суждений «хорошо – плохо», «прекрасно – безобразно» и т. д.;

• референтная (или отражательная) – функция языка, заключающаяся в том, что язык является средством накопления социального и индивидуального опыта.

Очевидно, что все (или абсолютное большинство) функции языка, так или иначе, проявляются в коммуникации и реализуются на ее основе. В этом смысле трудно переоценить коммуникативные функции языка, на основе которых и выстраивается социальная интеракция, обеспечиваются интер-субъективность в социуме, формируется и поддерживается весь спектр типов социальности, форм и механизмов социальной активности и субъектности в культуре. Таким образом, главное в бытии языка заключается в том, что он (язык) выступает, с одной стороны, как наиболее полное выражение культуры и средоточие ее смыслового мира, с другой – как глобальная информационно-семиотическая система социума, обслуживающая все виды и формы социальной практики: познание, деятельность, общение, управление [4].

Так что, социальное бытие, культура и язык не только органично слиты, но и взаимообусловлены, что нашло выражение в известном тезисе Сепира-Уорфа, согласно которому язык – это не просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, язык сам формирует мысли человека; более того – мы видим мир так, как говорим, так, как устроена языковая картина мира, т. е. мы видим мир, «как велит язык» [5]. Язык фактически служит основой, носителем и интерпретатором картины мира, которая складывается в каждом социуме как некий суммарный итог его социально-культурного развития, приводя в порядок множество предметов, фактов, явлений и феноменов, в образе коих нам явлена реальная действительность. В этом смысле он – не только средство коммуникации или выразитель эмоций и «зеркало бытия» – он и «конструктор» социокультурной действительности. Хрестоматийными стали яркие специфические особенности видения тех или иных аспектов реального мира в рамках отдельных языков. Так, в саамских языках существуют около 180 слов, описывающих снег и лед в разных состояниях. У бедуинских кочевников такое же обилие слов, номинирующих верблюда на различных возрастных этапах. Так язык выделяет то, что является особо важным в бытии той или иной культуры.

К приведенным примерам, затрагиваемым довольно часто, добавим еще один, который пока не получил активного хождения в нашей культурологии и лингвистике. Речь идет о том, что в ряде кавказских языков, в частности – кабардинском, сложился такой семантико-грамматический строй, что на основе одного слова выражается целый сюжет коммуникации, интеракции, управления. Например, слово «укрезгаджащ» означает следующее: «Я направил к тебе человека, чтобы он пригласил тебя на эту встречу со мной». В этом же (кабардинском) языке существуют также необычные, так называемые «многоличностные глаголы» и своеобразные формы дейксиса. А в целом особенности кабардинского языка таковы, что придают ему явно выраженную коммуникативную и командно-управленческую направленность [6]. Иначе говоря, этот язык и его строй куда эффективнее в ситуации социальной и культурной самоорганизации в рамках ритуала (скажем, встречи гостя), нежели для аналитического описания и осмысления окружающей среды.

В общем же, именно благодаря языку возможна культура как накопление и аккумуляция смыслов, знаний, форм деятельности и механизмов общения, а также их передача от поколения к поколению, из прошлого в будущее. В этом контексте сознание каждого человека формируется как под влиянием его индивидуального опыта, так и в результате инкультурации, в ходе которой он овладевает языком и культурным опытом предшествующих поколений [7].

Однако проблема соотнесения и соотнесенности феноменов «язык» и «культура» далеко не исчерпывается приведенным очерком, а тем более не сводится к нему. Дело в том, что язык является одновременно и частью культуры, и ее «внешней формой»: системой знаков и символов, подчиненных формальным правилам. К тому же, существуют сложные, взаимообусловленные связи между языком и сознанием – категории сознания реализуются в языковых категориях и одновременно детерминируются ими, что, как известно, является предметом изучения когнитивистики, психологии, нейролингвистики, информатики, пересекающихся, так или иначе, с современной культурологией. В итоге язык, мышление и культура настолько тесно взаимосвязаны, что практически составляют единое целое.

Подобное представление вовсе не ново – оно сложилось давно. Новое заключается в другом: ныне (и в нашем дискурсе) и язык, и культура понимаются как информационные системы (информационная сущность), подчиненные законам бытия информации. И что принципиально важно: от этой ключевой идеи отталкивается не только информационно-семиотическая концепция культуры, но и современная лингвистика [8]. Подчеркнем: уже сам факт осознания наукой информационной сущности языка так или иначе фиксирует и утверждает информационно-семиотическую природу культуры, требуя организации и выстраивания методологии культурологической науки на основе соответствующих категорий, т. е. категорий анализа и осмысления информационных процессов: фрейм, сценарий, скрипт.

В то же время, отношения языка и культуры имеют куда больше граней и измерений, чем затронуто нами в рамках данного раздела. Речь идет, в том числе, и о методологии анализа этих отношений, которые зависят не только от взглядов на сущность культуры, но и от понимания типа системности самого языка, а также его роли и места в социальном бытии.

В этом плане заслуживают пристального внимания современные тенденции концептуально-методологического развития лингвистической науки. Так, если лингвистика до недавнего времени была сосредоточена (замкнута) на семиотическом подходе, идеях и принципах структурализма, т. е. на языковых выражениях и речевом акте, то ныне в центр внимания входят языковые объекты «большей масштабности»: концепты, тексты, гипертексты, дискурсы, нарративы, что практически сближает и смыкает лингвистику с культурологией.

В современной науке складывается еще одна принципиально важная для культурологии тенденция. Дело в том, что проблематика социальности и культурности человека (антропогенеза, социогенеза, сознания, самосознания, субъектности, социального действия, интеракции, коммуникации) все чаще рассматривается в предельно широком контексте возникновения и развития механизмов эволюции приматов. Речь фактически идет о том, что в социально-гуманитарной науке на смену доминировавшей длительное время формуле «труд и членораздельная речь сформировали сознание человека», а значит – его социальность и культурность, приходят представления о языке как об интерфейсе коммуникации между нейронно-сетевыми информационными системами по имени «мозг индивида», т. е. о доминирующей роли именно сознания, коммуникации и сопряженных с ним информационных процессов (а не производственного труда) в формировании социальности, в антропогенезе и социогенезе [9]. Иначе говоря, современные представления о социогенезе отводят «демиургическую роль» не труду, а коммуникации, информационным процессам – обмену смыслами. А это, в свою очередь, означает, что социальность, социальное бытие имеет коммуникативную (информационную, информационно-семиотическую, коммуникативно-языковую) основу. Таким образом, модусы коммуникации, способы и механизмы обращения социальной информации становятся мерой социальной истории, что особенно актуально в отношении локальных и сублокальных цивилизаций, их идентификации и типизации [10]. А это в каком-то смысле являет собой вызов в адрес культурологической науки.

Как известно, на протяжении длительного периода истории человека коммуникативные функции языка были возможны лишь только в форме устной речи. Соответственно, древние (архаичные) общества были связаны в единое целое, и их бытие регулировалось исключительно на основе слова. Именно на речи, на устном слове базируются миф, ритуал, обряд – основные способы интеракции, коммуникации, поддержания общности людей и воспроизводства их идентичности (социальной, культурной) в дописьменных обществах.

В этом контексте появление письменности означает возникновение новых форм и механизмов коммуникации, соответственно – возникновение и развитие элитарных форм коммуникации (строгий этикет, переписка, обмен текстами и циркуляция текстов в привилегированных социальных стратах и слоях), что, в свою очередь, порождает новые формы культуры и их иерархические отношения.

В последующем распространение печатного станка и массового образования смягчает и сглаживает культурное неравенство в социуме, порожденное «криптографическим эффектом письменности» и ситуацией противоречивого сосуществования элитарных, массовых и традиционных форм культуры, в том числе и в «режиме взаимной дополнительности».

Однако по иронии истории, похоже, вновь повторяется ситуация «дописьменной коммуникации». Ведь в связи с появлением и широким распространением «социальных сетей» к концу двадцатого века едва ли не доминирующей формой социальной коммуникации вновь, как бы к этому ни относиться, становится устное слово «в культуре айфона», в жанрах СМС и ММС, которые, скорее, ориентируют социум на ироническую маркировку и даже отрицание всего в культуре, что не укладывается в эти жанры, а саму культуру обрекают на «ресинкретизацию» и опасное опрощение. Культурологии и культурологам еще предстоит осмысление этих обстоятельств на должном уровне и их преломление в историко-культурном, культурологическом и в проективно-практическом планах.

Но самое главное заключается в другом: мы на примерах отношений информационной системы по имени «естественный язык» (который безоговорочно признается как наиболее полное выражение культуры) и самой культуры в очередной раз обнаруживаем подтверждение информационной природы и сущности культуры.

Примечания

1. Головко Ж.С. Культура и язык: аспекты взаимодействия // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: философия, социология, право. – 2008. – № 12 (52). – С. 173–179.

2. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. – М.: Мысль, 2005. – 284 с.

3. Иванищева О.Н. Язык и культура. – М.: МГПУ, 2007. – 191 с.

4. Калашникова Л.В. Введение в языкознание: курс лекций. – Орел: Орел ГАУ, 2010. – 272 с.

5. Бородай С.Ю. Современное понимание проблемы лингвистической относительности: работы по пространственной концептуализации // Вопросы языкознания. – 2013. – № 4. – С. 17–54.