скачать книгу бесплатно
Он поднимал до своего уровня.
Спустя четыре дня Колчак, о котором повсеместно говорили, что у него с чувством юмора плоховато, довел меня до икотки и колик в животе! Исключительно серьезным тоном – а глаза смеющиеся занавесил ресницами – живописал мне монументальное полотно. Мой, то есть, словесный портрет. Сидит, мол, этакий кадавр! Табурет под ним трещит! То ли уссурийский тигр, то ли медведь камчатский, очеловеченный волею доктора Моро: плеча шире роста, косолапый, в буйной медного цвета курчавой шевелюре под Маркса, нос расплющенный, многократно сломанный, гофрированный прямо нос, как у орангутанга, губищи верблюжьи, шея буйволиная.
Зоосад в одном лице… в морде…
Да Бог с вами. Самсон натуральный, вот кто.
Нарубивший из льва котлет. Нарубил, изжарил, съел – сыт, доволен, благодушен.
И гладит сия хорошо пообедавшая громадина лапищей величиной с дежу адмиральские седины – гладили, гладили, господин чекист, не отпирайтесь… Слово офицера… – и густейшей, роскошною, на зависть Шаляпину, бархатной контроктавой упрашивает:
– Покажите горлышко, не бо-ойтесь… Я осторо-о-ожненько… Я даже без ло-ожечки…
Решительно невозможно отказаться!
Громадина же сейчас на руки возьмет – баюкать. Оно бы и недурно, но ведь как споет…
Стекла-то и повылетают!
Да полноте вам хихикать, любезнейший, право, выбитые стекла зимой в Сибири – ничего смешного.
– Ву-ху-ху! – выл и ухал я на пол-Иркутска помесью волка с филином – У-ху-ху… Я же петь не умею-у-у… Ху-ху… Как говорится, медведь на ухо… Ох! Медведь… Хи-хи-хи!! – скрутило меня таким приступом уже и не хохота – визга поросячьего, что пополз я, кабан кошерный, с дивана в слезах и в конвульсиях, хорошо, Колчак выручил, не дал пропасть: демонстративно в брючный карман полез…
И достал портсигар.
Серебряный, дешевенький. Золотого, как адмиралу следовало, у него сроду не водилось.
Враз мне не до веселья стало!
Заругался: вы у меня докуритесь. Он мне портсигар на колени кинул, посмеивается: подчиняюсь, говорит, господин комиссар, подчиняюсь – довольный, глаза сияют… Сказочные у него были глазищи.
Огромные, дивного миндалевидного разреза, с приподнятыми к вискам уголками, под заломленными дугами высоких бровей – и темно-темно синие, сапфировые, с глубинным звездчатым блеском, цвета вечернего южного неба, оттенка весеннего теплого моря: в стихотворных строках, на акварельном листе уместны, на живом лице человеческом – небыль небылью… Не глаза – погибель для бедного художника.
Поднял их на меня – обомлел я.
Рассмотрел цвет впервые…
А он смутился просто как барышня, и не подумаешь, что человек-то Колчак очень компанейский:
– Зачем вам… – я до того был обалделый – не сразу понял, почему такая стеснительность.
– Я помочь хочу, – отвечаю чистосердечно – ну откройте же рот, пожалуйста… – и наконец соображаю: отказать мне Колчак не может, благодарен словно я невесть что для него сделал, но стыдится ужасно. У него зубов почти не осталось, говорит губ не разжимая, а когда пьет – губы трубочкой вытягивает, ловко так…
Неудобно ему горло показывать.
Тем более мне. У меня зубы – жеребец от зависти повесился на уздечке.
Ну хоть плачь, хоть смейся.
И тут Колчак глаза сапфировые прикрыл и предлагает виновато:
– У меня в левом нагрудном кармане зеркало, доктор, если вам для осмотра нужно – возьмите, пожалуйста…
– Вот спасибочки, – заулыбался я как распахнутый чемодан – до затылка. Прелестное зеркальце у него было: крошечное, в кожаном чехольчике, и гребешок маленький прилагался там же, в левом нагрудном кармане, и бумажка исписанная…
Колчак из-под ресниц, как он умеет, проследил за моим зудящим взглядом, понял, конечно, что у меня лапы чешутся:
– Копия… – полез дать мне желаемое – отставки…
Вообще я думал – он за власть не цеплялся. А тут хранит как партбилет… И доктором зовет. Просит помочь, значит?..
Так я сейчас…
– Потом, – придержал ему руку – сначала ваше здоровье. Ну, пошире… Отлично показываете…
У него во рту такой генеральный штаб матерого ревматизма заседал! Ура, товарищи – хорошо мне знакомый штаб…
И никакого пародонтоза. Язык и десны распухшие, но в ревматизме положено.
– Андреич, – позвал я, не оборачиваясь – ложку из чая дай, будь ласковый. Да что ты оловянную суешь. Серебряную надо…
Попов перепуганно застучал ложками. Вроде адвокат – он ведь как сыщик и мертвых бояться не должен, не то что больного?.. Или это у меня неправильный адвокат?
– И поди еще сумку мою принеси, – нашел я выход. Он вскочил и бегом за дверь, и из-за двери кричит:
– А еду?… Диетную? – это чтобы подольше отсутствовать.
– Нет, – отвечаю, удержаться не могу – тащи свиных ушей.
Сам ложку отыскал, ошпарил, а Колчак, бедный, на меня, обманщика, смотрит как малюсенький удав на громадного кролика. Он, видно, от чекиста всего ожидал и к пыткам готовился, только не к таким, чтобы чайной ложкой в глотку. Ведь докторов-то Колчак боится гораздо больше Чрезвычайной Комиссии, вот что печально… Неврастеник, курильщик, сутулится, да еще тип у него южный… Сейчас как задаст мне перцу.
Все слагаемые глоточного рефлекса прямо по учебнику.
Вот наказание – первый самостоятельный пациент и такой сложный!
– Давайте, – говорю – определим, что у вас во рту за мерзость… Свежеприбывшая или давнишняя.
Почему-то я решил, что он отмолчится. Ничуть не бывало.
– Очень старая, – признался с отвращением.
Я только вздохнул сокрушенно.
– Не болит?.. Но кушать неприятно и как ком поперек горла? Ну да… Еще разок откройте. Язычок вперед… Я очень осторожно потрогаю. Не волнуйтесь, не волнуйтесь… вдыхайте… Вот так, вот и все… – провел черенком, снимая налет: снимается легко, тьфу-тьфу, не сглазить бы, цвет нехороший, но некроза нет… Не кровоточит. – Посмотрите, – сунул я пациенту добычу под нос. Тот глянул не кочевряжась: сначала на ложку, потом на меня. Вел он себя, между прочим, спокойней чем я ожидал. Доверился. О нем еще говорили, будто в людях он ну совсем, ну совершенно не разбирается. Мне бы так не разбираться…
Подлецу дать отпор не умеет и доброта его обезоруживает, вот это правда. Действительно – бедолага… Ни защитить, ни защититься.
– И что же… – прошептал. Глаза у него были от ложки на мокром месте – и заметно повеселевшие. Тоже, как видно, худшего ждал.
– Это козеозные образования… У вас хроническая ангина, вы знаете? Лакунарный тонзиллит, точнее – такие воскоподобные гнойные штуки называются тонзиллолиты… – Чудесненько, как на экзамене отвечаю!.. Примерно на тройку…
И профессор доброжелательно улыбается.
– Красивое название… – доброжелательно улыбнулся Колчак, кстати, целый академик, а не профессор. – Сладкое…
– Какое?.. – я не раскусил – Почему?..
Этот англоман мне с большим удовольствием объяснил: вторая часть термина созвучна английскому жаргонизму "леденец".
Замысловато шутить Колчак обожал.
Отложил я свою ложку злополучную…
– Я сделал бы промывание лакун, если вы согласитесь, – предлагаю, расхрабрившись.
Он так комически бровь заломил:
– Военнопленным в Красной армии оставлено право выбора?.. – от смеха не знаю как я удержался.
– Силком не стану… – говорю – но это ревматизм облегчит.
– Каким образом?.. – изумился Колчак, искренне заинтересовавшись. А что вы хотите от академика. И боль такую терпеть…
И ведь даже не стонет. Еще и дрыгается, впервые вижу вертуна- ревматика. Обычно они пластом лежат, суставы боятся потревожить.
Странно, что про горло не знает. Хотя почему – врачи его небось догнать не могли, чтобы рассказать!
А сейчас-то не сбежит – и меня, разумеется, немедленно с энтузиазмом понесло отвечать по второму билету, о ревмококках, об их локализации, и что такое миндальный лимфоэпителий, уникальная пористая ткань, и каким образом ее промывают… И ингридиенты для раствора: йод, соль, лакричная настойка, жаль – новейшего солянокислого кристаллического порошка нет!
Викентия Андреевича, которому я вечный должник, пользую.
– Ах, не того ли патриархального надзирателя… – догадался Колчак, осекся, махнул в мою сторону ресницами, но счел что все равно уже непоправимо проболтался и закончил: – который меня в соответствии с Табелем о рангах титулует?
– Того самого, если вицмундир носит, – ухмыляюсь. Интересно, что патриархальный – никакой он не надзиратель, надзирателем я его служить пристроил, он при царе начальник тюрьмы был, а генералам "верховного" не по вкусу пришелся, на пенсион живо спровадили… – адмиралу успел обо мне наговорить?.. Небось с три короба, я у него на языке надежно сижу. – Он меня пожалел когда-то… – счел нужным успокоить арестанта, испугавшегося тюремщика скомпрометировать.
А испуганный оглядел меня с большим любопытством в очередной раз и говорит:
– Я согласен, доктор, промывайте… А что за солянокислые кристаллы такие? – это называется – сам напросился. Я небрежно говорю:
– Кристаллы?.. Диэтоксидиаминоакридина кристаллы…
А он вдруг как фыркнет себе под породистый нос:
– Морока-то до чего раствор получать… Молочный что ли..?
Ничего себе у нас адмиралы водятся в фармацевтике образованные!
Моя обалдевшая рожа ему не понравилась, не любит Колчак злорадствовать:
– Я же минер по специальности, – говорит осторожно.
Ну минер, ну и что, слыхал, да и кто в России того не слышал, как он вражеским кораблям проходу не давал, хотя… Хотя логически: если во взрывчатых веществах разбирается, то и вообще химию должен знать?
Получается, должен и знает отлично.
Думаете, он унялся?..
– Вы где служите, господин комиссар, – вдруг заявляет решительно – я вмиг понял: это он предыдущими вопросами себя настраивал, а главный-то вот выглянул: – в "чрезвычайке" конечно?..
– Председатель губчека, – киваю с запинкой, потому что аж две недели в должности: колоссальный опыт…
Колчак завозился, пытаясь сесть. Тоже мне официоз. Придержал его, он щурится, нравится ему моя забота, потом в глаза мне пристально заглядывает – и совершенно серьезно, вот партбилетом клянусь, что именно так и сказал:
– Я должен просить у вас прощения, господин председатель ЧК. Я очень плохо о вас думал.
А уж мы-то о нем как думали…
– Квиты, – только и смог я с чувством пробормотать.
Он, неугомонный, все же уселся. Явно жалея, что встать по стойке смирно затруднительно.
Я как брякну впопыхах:
– Лежите, когда надо будет, я сам вас посажу! – а это, дорогие товарищи потомки, в наше время была недопустимая двусмысленность среди всех, имевших отношение к заключению, вот ведь до чего меня врачебная практика довела и хорошо еще, что Колчак такой Паганель – не поймет…
Держи карман шире, все он сообразил. Усмехнулся и поскорей губы поджал: хотел съязвить, но не стал… Жаль! Ну, ничего. Оставим на будущее, тем более – в дверь скребутся, да кто это тут, неужели Попов, что-то больно быстро, и каблуки не стучали, в валенках, значит, подкрались: заходите, говорю, гости дорогие – не заходят!
Сопят так, что на другом берегу Ангары слышно.
Ну, ясно…
Выхожу – ой-вэй, корзина! Булками пахнет!.. И к корзине, разумеется, Семен Матвеевич прилагается. Вот он, родной, потолок подпирает, чтоб не рухнул, а то тюрьма у нас с царских времен не ремонтированная, ревком-то мне денежек выделил на тюремное обустройство, вы как думали?.. – не каждый день адмиралов арестовываем! – только как их потратить с умом, эти деньги, когда я мало кого в Иркутске знаю, ну и Викентий Алексеичу отдал, пусть у него голова болит, он человек в тюрьмах понимающий… расчувствовался старик, прослезился, он еще у "верховного" на тюремный ремонт пробовал выклянчить – но тот на прошении "разобраться!" начертал – и с концами… Да-а…Теперь пусть и разбирается… Так вот, а прилагающийся к корзине саквояж мой одним пальцем подцепил – два в ручку не пролезают – и протягивает с трепетом. Я саквояж под мышку – косится, не одобряет…
Как это так с ученой сумкой?!
– Товарищ революционный партизан Потылица, спасибо вам сердечное, коммунистическое, – запихиваю в пасть шанежку. Ух… Горячая! С картошечкой… Объедение! – А шала што – нэ. ту? Сала?..
Я ведь Попову сало заказывал, если помните?
Бедный партизан, семнадцати лет от роду, просто рот разинул.
– Самойла Гдалыч… Вы ш иврей… Вы ш не кушаете…
– Ну что за антисемитская дискриминация?… Уже и сала бедному еврею нельзя, как при старом режиме. Константин Андреич себе продуктов взял?
– Я отделил… И барыне отнес… Ой и красивая барыня! И бельишку принес с одевалом и бинтами. Во, в корзине все. Самойла Гдалыч… Мне б одним глазком! – Смотрит умоляюще сверху вниз, а как ему еще смотреть, мальчику колоссальному… – На абмирала поглядеть…
Устами младенца… Как бы у нас адмирал того… Совсем не обмер…
