скачать книгу бесплатно
Дремлющий демон Рида
Irina Tis
Такой человек, как правило, производит хорошее впечатление, обаятелен, следит за своим внешним видом и самочувствием, легко сходится с людьми.Вы никогда не подумаете, что сегодня вечером он перерезал горло скальпелем, а теперь читает вам лекцию по психологии.
Irina Tis
Дремлющий демон Рида
Сладострастие
Знаете, сейчас я ощущаю себя самым счастливым человеком на планете Земля. Я чувствую такое умиротворение, несмотря на то, что в моей крови бурлит горячий адреналин. Мои руки точны, движения отмерены, я знаю, что сделаю в следующую секунду.
Все всегда спланировано. Идеально. Без недоразумений.
Даже сейчас, когда я стою с острым скальпелем в руке, я знаю наверняка, чего ожидать. Через тридцать секунд раздастся крик, но он будет лишь походить на булькающий хрип, я всегда знаю, какую мышцу нужно подрезать, чтобы жертва не могла издать лишнего звука. Я предпочитаю работать в тишине, не люблю слышать оправдания: как они говорят о том, что не виноваты, что это случайное стечение обстоятельств, что он сбил человека и уехал с места аварии, или случайно застрелил продавца в магазине, трижды нажав на курок. Я слышал уже сотни этих историй, они неинтересны.
У человека всегда есть выбор, как поступить. Виновник аварии мог остановиться и помочь сбитой женщине. Если бы он не покинул место ДТП, она бы осталась в живых. А ее сын не остался бы сиротой. Тогда бы у меня была бы совершенно иная история. Интересно, насколько я был бы другим? Я и сам не могу ответить на этот вопрос, но сейчас я точно знаю, что я поступаю верно и правильно. Если бы однажды пьяный водитель остановился или не сел бы за руль, стоял бы я сейчас здесь с острым скальпелем в руках, перерезая голосовые связки? Жаль, что я еще не придумал другого способа, как заглушить жертв. Этот метод для меня излишне грязен. Можно, конечно, заклеивать рот скотчем, но я люблю, когда они полностью обнажены перед своим финалом. Они такие слабые и никчемные. Люди, которые поверили в то, что им все можно. Что им все сойдет с рук, и закон на их стороне. В такие моменты, моменты, когда они понимают, что скоро настанет конец, они возбуждаются.
Сладострастие.
Один из грехов каждого, кто лежал на этом столе. Но я не буду лгать, что это не единственная реакция организма. Есть и более грязные, более отвратительные. Как я и думал. Тридцать секунд – и он открыл глаза. Блеклые и серые, с желтоватым белком. На его лице выступила испарина, которая уже начала собираться в капли пота, что скоро начнут стекать по коже.
Ненавижу.
Сейчас передо мной на столе связанный строительным серым скотчем лежит известный музыкальный продюсер Альфред Стоун. Он не просто так попал сюда, я долго ловил его на крючок. Десять месяцев назад полиция попросила составить психологический портрет насильника по словесному описанию жертвы. Она не видела его лица за маской, но она точно видела его движения и повадки. Он продержал ее связанной четыре дня, наслаждаясь ее беспомощностью и страхом. Девушка смогла выбраться, полоснув ножом Ахиллесово сухожилие мужчины, и бежала так далеко, как только могла. Полиция проверила обращения с подобными травмами в больницы, но ни одного обращения не было зарегистрировано. Я составил портрет по его манере стоять, излишней нервозности, движениям рук, уровню самоконтроля, способностям и интеллекту.
Я видел все их грехи. Я разберу каждый из них.
Такой человек как Стоун, как правило, производит хорошее впечатление, обаятелен, следит за своим внешним видом и самочувствием, легко сходится с людьми, и плюс, он знаменит. И шанс, что кто-то подумает о нем неладное, почти минимален. Никто не сложил дважды два. Никто не искал его в далеком прошлом жертв. Альфред прятался за договорами и документами и не встречался с жертвой до самого последнего момента. После того, как прошел год после окончания контракта, он выходил на нужную ему цель. Выходил, плел паутину и ловил. Он был аккуратен, его ничего не могло бы выдать, кроме одной незначительной детали.
Любовь к сладкому и желание бросить курить.
Tabex выдал его. Часть упаковочной фольги была найдена на месте нападения. Таблетки по полтора грамма помогли мне найти его, раздеть и обмотать его дряблое тело скотчем. После составления психологического портрета мне пришлось хорошо порыться в прошлом всех семи жертв. Все они занимались творческой деятельностью и мечтали о славе. И каждая получила ее.
Жаль, что посмертно.
Их именами пестрели желтые газеты, их обсуждали. Но ровно до тех пор, пока не выходил новый номер с интересным сканвордом. И каково было мое удивление, когда я увидел подставные названия фирм, которые в прошлом занимались раскруткой девушек. Ничего бы не вывело меня на него, если бы не наша общая борьба с никотиновой зависимостью и общая очередь за заказом в аптеке. Случайно повстречав прихрамывающего мужчину, я следил, искал улики и следы. Мог ли я сдать его полиции? Определенно нет. Это не в моем стиле.
В моем стиле – довести до предела, заставить пережить их то, что пережили их жертвы. Заставить пройти через страх, боль, принятие и довести до беспамятства. Загоняя в агонию их же оружием.
А после этого собраться, вымыть руки, стол, замотать остатки в целлофан, поместить в холодильник для рыбы и при возможности вывезти на яхте в залив.
– Господин Стоун, – я улыбнулся самой доброй улыбкой из своего арсенала, отчего страх на лице мужчины стал еще более заметен. Люблю такие моменты: их страх придает мне желание жить, насыщает мою кровь кислородом. Ухх. Мурашки пробежали по моей спине. Я говорил, что они возбуждаются перед смертью? Я соврал. Не одни они. Я тоже. Он убивал женщин, вырезая их половые органы и насилуя их после. Слишком грязно, как по мне, но он сам вложил скальпель в мои руки. Он что-то хочет сказать, но лишь кровь выливается из его глотки красной вспененной жижей.
– Господин Стоун, не нужно оправданий. Я вас прекрасно понимаю, – я надеваю второй комплект перчаток, не хочется забрызгаться его кровью, одноразовый фартук мясника уже завязан, я готов. И настал тот момент, когда, испытав боль, унижение и страх, жертва возбуждается, когда адреналин несется по венам, а разум еще пытается соображать. Вы знали, что в древности воина, который бледнел при виде крови, брали на службу? А тех, кто краснел – нет. Стоун побледнел. Кровь отхлынула от его головы, прибывая в другое место.
Возбуждение.
А я, язвительно ухмыляясь, смотря, как маленький сморщенный член наливается кровью, что не делает его больше. Я хмыкаю, уже готовый нанести первый надрез, что выпустит фонтан крови, хотя, думаю, мне нужен защитный экран на лицо. Альфред, видя, что я опустил руки, выдыхает, я вижу, как он мотает головой и пытается выбраться, но я предусмотрел все. И теперь еще и экран. Я с интересом рассматриваю объект, мое возбуждение сошло на нет, но его будто лишь возрастает. Каково это – залезть в голову убийцы? Каково знать его мысли, ощущать его страх, возбуждение, видеть, как пот стекает по лбу. Видеть, как он в шаге от черты. Его рот издает интересный захлебывающийся звук, я очевидно перестарался, перерезая мышцу.
Слишком много крови.
Я не люблю кровь. Она тяжело отстирывается, ее сложно убрать из помещения.
Нужно найти другой способ, как лишать человека голоса.
Но не чувств.
– Сладострастие, Господин Стоун, является одним из семи грехов. Сегодня мы лишим Вас инструмента одного греха. И жизни.
Я вижу, как он начал дергаться и зажмуривать глаза, будто надеясь, что из моих узлов можно выбраться. Я постарался. Я знал, что он будет против нашего небольшого представления.
– Господин Стоун, а Вы знали, что, исходя из мифов, усопшему клали на глаза монеты, чтобы он смог заплатить паромщику Харону, который переправлял его в Царство мертвых через реку Стикс?
Его серые глаза замирают, изучая меня. Будто стараясь запомнить. Но зачем? Он не выйдет отсюда живым. Я подхожу ближе, немного наклоняясь перед его лицом. Он ужасно воняет. Страхом вперемешку с потом. Я предпочитаю чистый запах. Без ненужных примесей.
Страх.
Я втягиваю аромат и опять ощущаю приятный жар возбуждения, но пот…портит все наслаждение. А его глазки смотрят и будто уговаривают меня перестать.
Но я же даже не начал.
Кровь струйкой вытекает из-под его тонких обветренных губ, я вижу почти отвалившиеся куски кожи. Я не терплю такого отношения к своему телу. На секунду мне стало отвратительно.
– Я думал, Вы более щепетильны к себе, господин Стоун. Я огорчен.
Он будто не понимает, а в его глазах отчаянье. Мне это нравится. Его голова четко зафиксирована, он не может повернуть ее или излишне дёрнуть. Я сжимаю скальпель сильнее.
Мой любимый момент.
– А Вы знаете, что нельзя положить монеты, если глаза открыты?
Кажется, он догадался, мне это нравится, жаль, что от него так смердит.
Он скулит, пытается выбраться. Тщетно.
Я оттягиваю веко, и его мычание заставляет меня поморщиться. Слишком шумно. Скальпель отрезает веко, будто проваливаясь в растопленное масло, делая тончайший разрез. Я научился не повреждать глаз. Теперь он будет видеть все. Я аккуратно кладу веко на волосатую грудь мужчины и оттягиваю второе. Медленно, миллиметр за миллиметром, я отделяю плоть от тела, не обращая внимания на то, как он дергается, а из его рта все так же льется красная пена. Вот оно, опять возбуждение.
Сладострастие – и мой грех тоже. Один из моих любимых грехов.
Я кладу второе веко и любуюсь картиной. Идеально, если бы не кровь заливающая лицо и хрипы.
– Придержите коней, господин Стоун. Мы только начали.
Я обхожу его тело и подхожу туда, откуда начал. Мне даже становится немного грустно: сморщенный член больше не возбужден. А я надеялся узнать, каково это – отрезать эрекцию у самого основания. Он умрет в любом случае: или от потери крови, или от болевого шока. Мне все равно как, главное – от моей руки.
– Шесть девушек, мистер Стоун. Шестерым Вы сделали «операцию по-живому», Вы вырезали им половые органы, и я, признаться, так и не понял Ваш мотив. Хоть они и были все на одно лицо. Рыжие. У Вас любопытный вкус. Но я его и не поддерживаю. Я предпочитаю блондинок. А Вы знали, – я добираюсь к основанию члена скальпелем и чувствую, как тело дрожит; пока он в агонии, я наслаждаюсь, – Вы знали, что третья жертва, – я надавливаю, совсем немного пуская кровь, которая сразу теряется в густой растительности. Я все еще огорчен его пренебрежением к себе. Его ухоженные ногти, идеальные манеры и выглаженные сорочки. Но тело, те участки, которые сокрыты, ужасны, обкусанные губы только чего стоят. – Третья жертва, Мелисса Майер, была девственницей, – а этот ублюдок мотает головой, будто не знает. – Ты знал. Ее единственную ты изнасиловал в начале. И ее единственную ты попробовал везде, я уверен, ты наслаждался ее криками и тем, как она вырывалась.
Мне становится скучно. Ожидание, охота, подготовка – они более завораживающие, чем последние минуты. Сейчас лишь рутина. Левая рука натягивает сморщенный член, и знаю, что он приготовился к худшему.
Но будет в тысячу раз хуже.
Я начинаю медленно отделять плоть от основания, лицезря потоки алой крови, когда я добираюсь до артерии. Я готов. Струя крови врезается в защитный экран на лице, но я даже бровью не повел. Я не обращаю внимания на то, как трясутся конечности Стоуна.
Агония.
Я, признаться, удивлен его выносливости. Я планировал, что он перестанет дышать еще до артерии, но вот, окровавленный кусок сморщенной кожи теперь лежит на груди рядом с веками.
– Ну, раз ты такой живучий, перейдем к мошонке.
Мне определенно стоит поторопиться: через три часа у меня лекция в университете, а сегодня у меня будет новая практикантка, София. Я видел ее много раз спускающейся по лестнице или зарывшуюся по уши в книги в библиотеке. Она всегда невинно отводила глаза, но в них я видел то, что видел в своих – тьму.
Похоть
Уже очень давно я понял, что мне присущи все смертные грехи. Все семь. Я люблю это число. Семь таинств, семь цветов радуги, семь дней недели, семь чудес света, семь вселенских соборов и семь нот.
Но больше всего, я люблю грехи.
Я люблю их все. Но самый мой любимый – это похоть.
Я аккуратно убрал тело в целлофан, обработал свое рабочее место химическим раствором, проверив все под ультрафиолетом. Сейчас, это просто сарай для рыболовных снастей у залива. Холодильник для заморозки рыбы и господина Стоуна.
По стенам у меня висят удочки и рыболовные снасти, которыми я никогда не воспользуюсь. Но мне нужно место, где я смогу заниматься своим любимым делом. Мне нужно хорошее прикрытие. Я могу быть тут раз в неделю, могу раз в год. Все всегда зависит от обстоятельств. Я уже принял душ и готов покинуть свое укрытие, спрятанное у всех на виду. Стены покрыты слоем шумоизоляции, что позволяет мне делать то, что я должен, без лишних вопросов и свидетелей. Я никогда ничего не забираю у своих жертв. Мне кажется это в высшей степени нелогично. Зачем оставлять любой намек на мою связь с телами? Всегда есть небольшой шанс, что трупы будут найдены. Как говорят, даже палка стреляет раз в год.
Я храню свой секрет уже очень давно.
Мне тридцать пять лет, и первое свое убийство я совершил в девятнадцать. Уже шестнадцать лет я занимаюсь своим любимым делом. Это как хобби. Кто-то любит стрельбу, кто-то гольф, я же люблю смотреть в полные ужаса глаза. Доводить жертв до состояния, близкого к смерти, и вдыхать запах страха. И сейчас после того, как я закончил с господином Стоуном, мне необходима разрядка для тела. Почти все киношные «маньяки» любят приметные авто яркой расцветки, броские и редкие. Очень часто они предпочитают немецкие марки машин. Никогда не понимал почему. Отношу ли я себя к маньякам? Определенно нет. Я ни разу не причинил зла невинному существу. Я не убивал животных, не душил собак. Моя рука поднималась только на определенный «сорт» людей. Гнилые, грязные, заставляющие невинные жизни обрываться. Я убиваю только тех, кто заслуживает этого. И я помогаю подойти им к черте, после которой их ждет лишь Ад.
Мой BMW уже довез меня до парковки университета, и я занял свое место 7B. Наручные часы показывают, что до начала лекции осталось сорок минут, а значит я точно успею навестить декана. Сейчас она мне будет весьма кстати. В Майами всегда слишком душно, но температура не заставит меня выглядеть менее представительно. Я никогда не откажусь от идеально выглаженной рубашки и брюк. Даже если термометр будет зашкаливать. Мне навстречу идут студенты университета, и каждый намерен поздороваться. Я не люблю лишнюю болтовню, кивок – это максимум моего приветствия для них. У меня есть четкое правило: не спать со студентками. Во-первых, они слишком глупы, во-вторых, меня не интересуют «отношения», а каждая вторая мечтает, чтобы я оказался принцем именно для нее. Но я определенно не принц. В-третьих, я не люблю излишние сплетни о себе. Хоть пару раз я был близок, чтобы нарушить свое правило, даже мне сложно отказаться от удовольствия, когда девушка встает на колени в одном белье. Но даже тогда Шерон ушла ни с чем. Сейчас она на последнем курсе, и девушка не сдается. От мыслей меня отвлекает приближающаяся фигура мисс Петерсон.
– Профессор Рид?
Ее голос приятный и тихий, она ни разу не обращалась ко мне лично до этого момента. Я смотрю на нее, а она смущенно опускает глаза, но я же знаю, что там. Зачем эта наигранная стеснительность?
– Мисс Петерсон, рад слышать Вас.
А она краснеет – удивительная способность женской натуры; в глазах черти, а на лице румянец.
– У Вас ко мне вопрос? Я планировал поговорить с Вами после лекции.
Мне нужно к декану, хоть мисс Петерсон и выглядит так, как я люблю, сейчас она мне не поможет. Она, будто заигрывая, убирает прядь белых волос за ухо. Это не работает, мисс Петерсон. Это детские игры.
– Да, профессор, Вы мне скинули материал вчера по почте, когда Вам нужен план по ним?
О, милая Софи. Мне он не нужен вовсе, я уже сделал все сам. Доверие – не моя сильная сторона.
– После лекции, задержитесь и мы обсудим. Прослушайте ее вместе со студентами.
Ее голубые глаза больше не стесняются смотреть на меня, а аккуратные брови приподнимаются. Конечно, она хочет получить свою группу студентов, а не слушать лекции профессора, с которым так неумело заигрывает. Но все ее поведение…она будто специально носит маску невинности. Ее глаза, в которых разве что не плещется тьма, черное кружево бюстгальтера, которое будто случайно выглядывает из-за ворота клетчатой рубашки. Она вся слишком не настоящая, ее поза открыта, пальчики спокойны, она не перебирает одежду ими, не сжимает и не прячется за скрещенными руками. Черная папка с бумагами прижата к правому боку, плечи расслаблены. Ей уютно, она не чувствует дискомфорта или стеснения. Даже ее румянец кажется спланированным.
– Хорошо, профессор.
Голос хоть и тихий, но твердый. Она начинает мне нравиться своей немногословностью. София разворачивается и, постукивая устойчивым квадратным каблуком на туфлях, уходит в сторону факультета психологии. Туда, куда мне будет нужно через тридцать минут. Ее коричневая юбка выше колен открывает прекрасный вид на стройные длинные ноги. Она определенно в моем вкусе. Нужно будет трахнуть ее. А сейчас есть важное дело, которое не терпит отлагательств. Я провожаю взглядом свою практикантку дольше, чем было бы положено. А она будто знает, что я смотрю, и виляет бедрами. Если Вы решили поиграть, мисс Петерсон, Вам не понравится. Я переключаюсь. Времени остается все меньше, и мне нужно в деканат.
Роза Мур, как обычно, в своем кабинете, мне не нужно стучать. Для меня эта дверь всегда открыта. Роза наивно полагает, что я испытываю к ней романтические чувства. Она не глупа, но слепа. То, что я не трахаю студенток, делает из меня мужчину ее мечты. Она недурна собой, хоть и не в моем вкусе. Она следит за собой, что мне нравится в ней, Роза опрятна и замужем. Что дает возможность получать то, что мне нужно, не приглашая ее в ресторан. Я трахаю ее уже четыре года и до сих пор не знаю, какой ее любимый цвет. Это идеальный вид отношений. У меня есть и другие женщины, которые приедут ко мне, если я этого пожелаю. Но сейчас мне нужно то, что миссис Мур делает лучше всего.
Я закрываю дверь на замок, а она кладет трубку, закончив разговор. Щелчок дверного замка дает четкий сигнал, что я пришел не по рабочему вопросу. С тех пор, как я отрезал веки мистеру Стоуну, я чувствую возбуждение.
Похоть.
Мой любимый грех.
Мур встает с кресла, чтобы понять мой настрой. Нет, милая, сегодня трахать тебя я не буду. Во-первых, у меня осталось слишком мало времени, а во-вторых, сегодня твоя помада слишком яркая, будто у шлюхи. Но на члене она будет смотреться идеально. Чувствовать твой вкус сейчас я не хочу. Она освобождает кресло и встает рядом с ним, будто думая, окажется она сегодня на столе или на коленях. За четыре года можно было бы и привыкнуть, милая. Колени – это место, где тебе позволено быть чаще. Я уважаю ее как декана, но не как женщину. Жена из нее получилась хуже начальницы. Я видел ее мужа один раз за все это время сразу после того, как трахнул ее после лекции. Ее довольная улыбка и испарина выдавали ее с потрохами. Она только слезла с моего члена, который до этого был в ее глубокой глотке, и поцеловала мужа в щеку при встрече. В тот момент я перестал уважать ее. И после того дня я не трахал ее больше за пределами ее кабинета. Она была хороша, опытна и вынослива. Она была доступна в любом месте, куда бы мне захотелось. Сейчас я предпочитаю лишь ее глотку, изредка наклоняя ее саму над столом. По ее серым глазам, по тому, как она уже переминается с ноги на ногу, я вижу, чего она хочет. Прости, милая. Я подхожу и расстегиваю ремень, давая понять, что не сегодня. Возможно, мне стоит найти новую удобную глотку. Нужно будет присмотреться к своей практикантке. В ближайший год она будет ежедневно попадаться мне на глаза. Возможно, нужно будет добавить ее в список снятия напряжения.
Острые когти на моем животе отвлекают меня, Роза наивно думает, что ее маникюр меня возбуждает. Милая, меня возбуждает похоть, которая плещется в твоих глазах, а не твои излишне длинные ногти. Она опускается на колени – туда, где ее место было и в первый раз, когда она решила отсосать мне в учительской четыре года назад. Это удобно – иметь рядом такой вариант. Только сейчас замечаю ее белую рубашку с глубоким декольте. Я рад, что она одета. Не люблю, когда она снимает с себя все, я видел лишь раз ее полностью обнаженной. Мне не понравилось. Бюстгальтер должен придерживать ее грудь, а юбка должна быть просто приподнята. Я люблю смотреть в глаза, когда трахаю ее. Они закатываются, они на грани потери реальности. Похоть. То, что я люблю. Она не церемонится, Роза уже стянула с меня брюки и трусы, и я сажусь в ее кресло. Сколько раз я уже сидел в нем? Не знаю. И все разы оно мне неприятно. Обивка сначала приятно холодит кожу, но после уже становится дискомфортно. Но сейчас я не хочу стоять. Она облизывает свои красные губы, немного смазывая помаду языком. Не люблю красный. Но сейчас не тот момент, чтобы просить стереть ее. Я расстегиваю пуговицы своего пиджака, устраиваясь поудобнее, и кладу руки на подлокотники кресла. Она слишком долго ждет. Будто пытается запомнить член, который и так часто видит. Не люблю ожидание. Наручные часы подсказывают, что до пары осталось меньше двадцати минут.
– Начинай.
Мой голос будто выводит ее из ступора. Обычно она более сообразительная. Роза сжимает член у основания рукой и погружает его в свой горячий влажный рот, обводя головку языком. Сегодня я не заставлю тебя долго стараться, я пришел уже возбужденный. Я чувствую, как упираюсь в ее глотку – идеальное место в этой женщине. Но мне нужно глубже, милая, я знаю, ты умеешь, если постараешься. Я не хотел наматывать ее черные волосы на кулак, но она слишком плохо старается. И даже язык, блуждающий по члену, не спасает.
Глубже, Роза, ну же.
Приходится схватить ее за волосы, не беспокоясь о том, что причиняю ей боль. Я надавливаю на ее затылок, а она будто просит пощады своими глазами, поднимая их на меня. Зря ты посмотрела, милая. Я вижу, что ты хочешь. Выражение ее лица показывает, будто ей нужно нежнее, но глаза – они не лгут. Я насаживаю ее глубже и уже вижу блестящие капли в уголках ее глаз. Давай, милая, ты можешь лучше, сожми губки потуже. И она сжимает.
Вот так мне нравится.
Я продолжаю направлять ее и начинаю чувствовать то, чего так ждал. Это можно сравнить с желанием чихнуть, когда только хочется, но еще не все. Яйца сжимаются и становятся тверже, пальчики Розы начинают их перебирать. Молодец, милая. Во всем члене начинает скапливаться пульсирующая тяжесть. Я вспоминаю, как веко отделялось от плоти, как кровь брызнула на защитный экран на лице, и подталкиваю рукой последний раз. Роза хочет отстраниться, но моя рука крепко сжимает ее черные волосы. Нет. Сейчас я хочу кончить как можно глубже в тебя. Еще, еще и еще. Мысли на секунду испаряются из моей головы, чувствуется легкость во всем теле, и я перестаю придерживать ее затылок. Этого больше не нужно. Я излился досуха. Полностью осушив себя. Прикрываю глаза и чувствую прохладу на члене, это означает, что он больше не в лучшем месте этой женщины. Не в ее глотке.
Я открываю глаза и смотрю, как она пытается привести волосы в порядок. Тщетные попытки. Извини, милая, старалась бы ты лучше, я бы не тронул твою причёску.
Я опускаю взгляд вниз, наблюдая красные отметины от помады на члене.
Отвратительно.
В кармане пиджака всегда есть платок для такого. Я вытираю помаду и ее излишние слюни, встаю с кресла и надеваю брюки.
– Благодарю, милая, сейчас мне было это необходимо.
Она улыбается, а я замечаю каплю спермы в уголке ее губ. Рука все еще держит платок, которым я протирал член, белой тканью я собираю прозрачную жидкость в углу ее рта и бросаю платок на стол. Он безнадежно испорчен. Я давно перестал уважать эту женщину.
– Бенджамин, нам нужно поговорить.
Никогда не любил такое начало разговора. А она будто краснеет. Я знаю, что она будет стоять на коленях до тех пор, пока я буду ей позволять. Но мне интересно, что она хочет сказать. Я даже заинтересован.
– Я слушаю тебя.
Я поправляю одежду и смотрю на часы. Говори быстрее, милая. У меня осталось семь минут.
– На этой неделе мы не сможем больше увидеться, ко мне прилетела дочь, она будет в университете все это время.
