Паломничество с оруженосцем

Продавец аккумулятора, покачиваясь, сказал:

– Давай напишем здесь: би эм дабл-ю, – И он на пыльном капоте неверным пальцем вывел “BMW”, потом закричал: – Где дядя Толя?

Местного художника "дядей Толей" по какой-то еще детской привычке называли все, выросшие во дворе, – даже те, кому было уже за сорок. Сейчас он спал в палисаднике под елочкой, повесив на ветку очки. Кто-то пошел за ним, надел ему очки на нос и привел к гаражу.

– Нет, – сказал другой любитель пива, – пусть это будет "мерс" – нарисуй звезду, как на мерине…

– Напиши здесь "молния", – показал Андрей на дверь, вытирая руки тряпкой.

– Ну что это за название! – огорчились "пивуны".

– Нормальное название.

Тут же в гаражах нашли у кого-то баночку с белой краской и кисточку. Дядя Толя, который отхлебнул ярко-желтой жидкости и хотя говорить еще не начал, однако уже мог понимать, что говорят другие, нетвердым, но размашистым мазком молниевидно вывел вдоль одного и второго борта заказанное слово. После этого ему дали еще раз приложиться к "полторашке", он зашел за сараи и больше не возвращался. «Талант не пропьешь!» ─ сказали парни и отправились за пивом.

Мимо проходили девушки в коротких юбках и шортах, с маленькими рюкзачками за спиной. Одна из них, дочка того самого одноклассника Миши Сладкова Даша, поздоровалась и с расширенными глазами спросила:

– Дядя Андрей, это что, ваша машина?!

Подружки ее захихикали, оглядываясь на перепачканные бицепсы.

– Это не машина – молния! – пробормотал, краснея под слоем моторного масла, Андрей.

– Какой ужас! – воскликнула Даша, они снова засмеялись и прошли мимо.

"Молния… Вот болван! А… нам все равно: наступать или отступать – лишь бы кровь лилась",– такая поговорка у майора была. Он провожал глазами длинные, белые, сверкающие на солнце ноги. Даша была гибкой и тонкой, но развита уже, как взрослая женщина. Черные глаза, словно две пытливые изюмины, глядели внимательно и насмешливо.

А на улице – весна. Она повсюду: в дрожащих зеркальцах молодой листвы, в горьком запахе тополиного клея, в ослепительных одуванчиках, в мелькании двух желтых капустниц, гоняющихся друг за другом. Только из убитой, отравленной на метр в глубину машинным маслом земли под ногами не пробивается ни травинки. "Молодой перебесится – старый никогда. У самого дети в институтах учатся – а тебя вона куда потянуло…" – ворчал под нос Андрей, собираясь домой.

Она жила напротив, и он мог видеть ее в окне чуть ли не каждый день. Порой, когда никого не было дома, Даша ходила по квартире нагишом. Она танцевала, разглядывала в зеркале, приподнявшись на цыпочки, свой зад; выделывала балетные "па" или тянулась к носку, закинув ногу на пианино, – и все это на глазах у Андрея. И часто в тот самый момент, когда он обдумывал какую-нибудь сентенцию, вычитанную у моралистов. Сентенция тут же вылетала из головы и никак не хотела туда возвращаться. Он с минуту следил за девушкой, затем, словно очнувшись, хватал две двухпудовые гири, приседал с ними и уходил в ванную обливаться холодной водой.

"Если правое око соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; и если правая рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя… А если и то и другое соблазняет одновременно? – размышлял Андрей, обтираясь перед зеркалом полотенцем. – С чего начать?.."

Отъезд он наметил на следующее утро, в воскресенье.

Глава вторая

Перед постом гаи Андрей свернул в дачный поселок, сделал по грунтовке круг километра три – в машине сразу запахло пылью, ноздри будто разбухли, на зубах он ощутил мягкий налет – и выскочил на шоссе метрах в ста с другой стороны от поста. За городом дорога до самой перспективы была пуста, небо затянуто ровной, белесой пеленой.

Через полчаса пелена стала рваться. Сначала он увидел вдали одну, словно облитую желтой краской березу. "Неужто высохла", – удивился Андрей, но тут же пошли желтеть соседние деревья – он поднял глаза: на другом конце гигантского облака сквозь голубую прореху косо падал на рощу сноп света. Таких окон с падающим на пашню, на перелески, на дорогу под разными углами солнцем становилось все больше. Он въехал в столб огня, и будто попал в другое время года, такой разительной была перемена. Вдруг снова все погасло, но уже не надолго. "Однако будет жарко", – подумал Андрей, глядя на первый встреченный им грузовик с быками, чьи мокрые, блестящие морды виднелись между набитых на борта, свежих горбылей.

Впереди у обочины стояли две девушки, в фиолетовой и зеленой кофте, с разноцветными, словно конфетти, блестками. При его приближении они подняли руку, но тут же опустили, как только разглядели машину. Андрей все-таки остановился, девушки отвернулись, увидев за рулем человека с косой.

Обе широкоскулые, с густо накрашенными глазами и не то нарумяненными, не то обветренными щеками. Та, что выше ростом, была в брюках; другая, толстая и маленькая, – в длинной юбке с разрезом до пояса. Вид у обеих помятый: краска размазана, одежда в пуху и складках. У высокой в руках сумочка, у толстой ─ пакет. Андрей оперся о пассажирское сиденье и спросил: «Далёко едем?» Девушки переглянулись, словно решая отвечать или нет. Высокая назвала деревню, расположенную рядом с той, куда ехал майор.

– Садитесь, а то долго ждать придется. Ну… Я не съем… – Девушки еще раз переглянулись и сели на заднее сиденье: очевидно, последний довод оказался решающим. В машине запахло приторной смесью дешевых духов и аммиака. Какое-то время они ехали молча.

По сторонам шоссе все чаще стали попадаться ярко-зеленые болотины, утыканные, словно костями, торчащими из осоки обломками берез. Иногда из-за леса выезжала черная деревня с пустыми окнами и провалами в крышах.

Неожиданно толстая девушка осведомилась:

– А музыки у вас нету?

– Нет, дамы, эта машина без музыки…

Не успел он закончить, как высокая тут же спросила:

– Закурить не найдется?

Андрей протянул назад пачку "примы", и они вытащили – он почувствовал – по две или три сигареты. Щелкнули несколько раз зажигалкой, вперед повалил вонючий дым.

– Вы домой или в гости? – спросил Андрей, открывая форточку.

– В гости, – ответила высокая.

– Ну, может, все равно знаете… В Ершовке есть такой Валера Козырчиков ─ не слыхали?

– Это не Насоновых племянник? – посмотрели девушки друг на друга: – Ты че, он еще сидит. Может, мафиозник, что недавно дом построил?

– Нет, он давно там живет. Должны знать: к нему много народу приезжает.

– Нет, не знаем.

Помолчали. Через минуту Андрей спросил: к кому они едут? Так, к родственникам. Чем занимаются в городе: учатся или работают? – Да нет ─ работают. – Ну а что деревня? как там живется? – Да никак: работы нет, денег не платят, пьют все… "Не очень разговорчивые, – подумал Андрей, – ну и ладно"…

Проехав половину пути, он выбрал рощу поживописнее и, съезжая на обочину, объявил:

– Девочки – направо, мальчики – налево?

Когда спускался с насыпи, вспугнул двух уток. Впереди закрякал и полетел из-за куста зеленоголовый селезень с красноватой грудью и синими зеркальцами на крыльях, за ним – пестро-коричневая утица. Он остановился, глядя на лес за канавой, полной бурой, прозрачной воды, вздохнул всей грудью: "Эх, воздух – ёлкин дух!" И усмехнулся: и вправду – ёлкин: к березам и осинам примешались уже сосны и ели.

Вернувшись к машине, Андрей достал из багажника канистру и сумку.

– Пора подкрепиться. Ну-ка, полейте на руки, потом я ─ вам.

Из сумки он выложил на газету хлеб, яйца, картошку в мундирах.

Толстая девушка с жадностью запихала в рот целое яйцо, высокая откусывала небольшими кусочками, вывернув кверху ладонь с отставленным мизинцем. Затем они закурили.

– Отдохнуть не желаете? – спросила вдруг высокая и вызывающе посмотрела на Андрея. – Недорого…

– Мы и так отдыхаем… – не понял Андрей.

– Нет… поразвлечься с девушкой. – Она покраснела, однако глаз не отвела.

– С какой девушкой? – теперь он начал краснеть – и рассердился на себя.

– С какой хочите: хоть с ней, хоть со мной.

– И сколько? – спросил он с усмешкой.

– Сколько будет стоить? – переспросила девушка. – В зависимости от услуги…

– А как насчет… в счет… платы за проезд?.. Нет, всё!.. – Не выдержал – рассмеялся Андрей. – Садимся – поехали…

Высокая пожала плечом и посмотрела вдаль на дорогу, отрясая крошки с брюк.

Он быстро собрал остатки завтрака, захлопнул багажник и остановился, держась за дверь, потому что девушки продолжали стоять.

– Ну? что случилось? Садитесь – довезу, раз взялся. Сейчас все равно работы не будет. – Девушки, видимо, обиделись – сели с каменными лицами, глядя мимо Андрея.

"Надо же, – думал он, когда немного успокоился, – в зоне, бывало, полжизни отдал за какую-нибудь самую завалящую… А тут целых две – и не то, что нет желания, а даже противно…" Дорога становилась все хуже, и это прибавляло злых мыслей. Незаметно для себя он начал выстраивать доказательство против продажной и, вообще, какой бы то ни было любви, представляя в качестве оппонента Виталю, скупщика краденого. Придумывал возражения на его мнимые доводы и так увлекся, что чуть не проехал заправку.

Березы и осины, чем дальше на север, становились кряжистее, выше; и вот на одном из подъемов они увидели черный, как бархат с зеленым отливом, холмистый горизонт – впереди была тайга. Шоссе пошло под уклон – и бархат, с различимыми уже волнистыми верхушками, стал разворачиваться полого вниз, вероятно, к реке.

Зарябили белые столбики; вспыхнула, словно ее включили, черно-белая полоса ограждения и потом так же неожиданно погасла. Они переехали какую-то речушку с татарским названием, очевидно, приток той реки. За посаженными рядами соснами показались красные и белые крыши – они въезжали в большое село.

Девушки попросили высадить их на площади, где были магазины, шашлычная и пивная. Объяснили Андрею, как ехать дальше, и направились к грохочущему, точно молотилка, вишневому джипу – внутри бухал включенный на полную мощность магнитофон.

От районного центра до деревни, в которой жил гуру было еще километров тридцать. Дорога стала уже, она петляла по увалам, держась поодаль от реки. Положение последней он мог определить по границе между черно-хвойным откосом и свежей зеленью березняка, сбегавших друг другу навстречу. Андрей миновал еще две деревни, прежде чем приблизился к цели своего путешествия.

Ершовка, словно карусель с поставленными на нее домами, заброшенными коровниками и красноватыми скелетами комбайнов, с косогором и проржавевшим током, разворачивалась ему навстречу, пока он объезжал ее, не находя поворота. Водителю уже начало казаться, что он проскочил его, когда вынырнул долгожданный знак "перекресток".

Андрей проехал почти всю деревню и никого не встретил. Наконец увидел у колонки женщину, в домашнем халате и чунях. Она оперлась на рычаг, выгнув руку, подняв плечо, и не спускала прищуренных глаз с машины, пока Андрей, объезжая рытвины, пробирался по улице. Он открыл дверцу, объяснил, кого ищет. Женщина махнула свободной рукой:

– Как доедешь до магазина, повернешь налево. Там увидишь: сосна в ограде и слон… – Но тут вода из фляги начала переливаться ей под ноги, и она с неожиданно звонким взвизгом отпрыгнула, а потом наклонила тележку, чтобы вылить лишнее.

Он не стал выяснять, при чем тут "слон", поехал в указанном направлении, повернул налево и почти сразу увидел кирпичный дом за высоким синим забором. На шелушащихся воротах был нарисован белый слон и что-то написано, – видимо, на санскрите. В глубине двора росла раскидистая сосна, на толстом суку спиной к улице сидел человек в противогазе. Он производил руками непонятные пассы, как будто зашивал что-то гигантской иглой.

Андрей толкнул калитку, она оказалась незапертой, и переступил высокий порог. Во дворе никого не было, у самых ворот стояла бежевая "девятка". Человек на сосне даже не оглянулся на стук задвижки.

Майор собрался уже окликнуть его, как вдруг в застекленных сенях раздался топот заплетающихся ног, пьяное рычание – и дверь распахнулась. На крыльцо вывалились две простоволосые девушки ─ одна в шортах и майке, другая завернулась в простыню, ─ они вели под руки толстого, волосатого мужчину. Толстяк был абсолютно голый: в черноте, под огромным трясущимся брюхом, – эта деталь сразу бросалась в глаза – подпрыгивало некое подобие шарика для пинг-понга. Девушки при виде Андрея попятились, как если бы хотели вернуться в дом, но туша по инерции продолжала двигаться вперед и увлекла их за собой. Толстяк, сотрясаясь заросшим телом, запнулся о собственные ноги и грохнулся на четвереньки, показав обрамленную лысину, – девушки отпустили его. Та, что была в простыне, потеряв равновесие, села на ступеньку. Простыня спала, обнажив маленький, розовый сосок, красавица поглядела выразительно на Андрея и натянула покрывало на плечо.

Мужчину вырвало, в подставленный второй девушкой таз. Он весь посинел, почернел, шея стала толще головы, виски вздулись, рот со щеками вытянулся вперед, и из него начали вываливаться свекольного цвета куски. Расторопная девушка склонилась над ним и, упираясь рукой в его загривок, приговаривала:

– Вот так, молодец ─ еще поблюй.

Толстяк сел на верхней ступеньке, весь в слезах и поту.

– Что вы мне дали, гадины? – протянул он плачущим голосом.

– Узвар, очищающий, – сказала старшая, в шортах.

– Смерти моей хотите! Я же компотику просил, дуры.

– Ничего, потом спасибо скажешь.

Толстяк продолжал охать и отдуваться в то время, как девушка обтирала ему рот и все лицо полотенцем. Под каштановой шерстью проступил румянец, губы налились, будто спелые вишни. Андрей наблюдал за ним, не скрывая усмешки, и тут взоры их встретились.

– Ты что же ругаешься, как собакоед? – сказал Андрей. Он окончательно узнал Валерку Козырчикова по слабому страбизму широко расставленных глаз, который даже сейчас придавал его взгляду мечтательное выражение. (И все равно не верил своим глазам: неужели этот волосатый боров и есть Валерка Козырь, которого он помнил маленьким и худым, с набитыми на кулаках мозолями. Тот еще в школе увлекался восточными единоборствами, распускал слухи о своих победах и пользовался славой великого бойца, хотя подрался всего один раз и то был бит. Впрочем, сколько он его не видел? Лет двадцать, а то и больше? Все течет, все изменяется…)

Толстяк смотрел мимо него расходящимися глазами внимательно и тупо, словно стараясь разглядеть, кто прячется у Андрея за спиной.

– Почему калитка не закрыта? – проговорил он уже без капризных ноток, – сколько вас учить, чтобы все запирали. Я тут организм чищу, – продолжал он, обращаясь к Андрею, и поморщился, как если бы из утробы поднялась тяжелая отрыжка, которую он подавил: – Это особый вид сура-терапии, известный еще с «Пуран».

В глазах его мелькнул осмысленный огонек, они на минуту заняли нормальное положение: очевидно, гуру сообразил, что перед ним кто-то знакомый, но кто именно – вспомнить не мог. Перегаром от него несло за версту.

– Не признал, что ли? – усмехнулся Андрей. Девушки во время их разговора неуверенно улыбались, не зная, как себя вести. Светловолосая, что упала вместе с гуру, уже поднялась и куталась в простыню, словно в тогу. Валерику накинули на пояс полотенце.

– Ты кто, брат? – спросил гуру. Андрей почувствовал себя неловко как человек, которого не узнают. На мгновение ему показалось, что он вообще утратил индивидуальность, имя и почти перестал существовать.

– Андрея Зубова помнишь? – поспешил он возобновить утраченное "я" и добавил с сомнением: – Был такой…

– Так это ты, что ли?.. – не то облегчение, не то разочарование промелькнули в неопределенных глазах гуру. Он попытался приподняться навстречу, но лишь закряхтел и протянул руку. – Когда я тебя… в последний раз видел? Курсантиком еще, неоперившимся, – а сейчас заматерел: коса, волосы до плеч…

– Экономия на парикмахерской…

– А мы только глаза продрали, не успели еще себя в порядок привести… – Он поднял голову и посмотрел на спутанные волосы девушек. – Это мои Матанга с Сидхайкой, верные спутницы, – шасанадеваты, короче говоря… – представил гуру дам.

Повисла неловкая пауза, во время которой все улыбались и усиленно соображали, что бы такое сказать не очень глупое. Вдруг Андрей вспомнил, о чем хотел спросить:

– Что за человек там, на сосне?

– А – это… Дигамбар один, – ответил, даже не оглянувшись, Валера. – Медитирует.

– Почему в противогазе?

– Плоть умерщвляет – аскет! – произнес гуру, расширив со значением глаза.

– Не упадет?

– Не-ет!.. Он же как кошка: владеет боевой йогой – моя школа. Пойдем в дом. – Гуру поднялся с помощью деват и продолжал рассказывать, проходя в сени: – Мы тут с даосами второй день квасим, у меня там два даоса сидят. Даосы эти – пьяницы ужасные, я бы и не пил совсем, если б не даосы…

Попав из сеней в темную прихожую, Андрей на какое-то время ослеп и шел держась за руку одной из девушек.

– Осторожно, здесь ступенька, – сказал Валерик.

Он все равно запнулся, наткнулся на умывальник, но тут слева открылась дверь, ведущая на кухню, и Андрей снова начал видеть. Ему указали туда, сами провожатые исчезли за другой дверью, напротив.

Посреди просторной кухни за столом сидели две худощавые фигуры в одинаковых футболках и шортах. Вероятно, это и были даосы. Оба при его появлении сделали вид, что привстали в плетеных креслах, чтобы пожать руку. "Гена", – произнес на южнорусский манер долговязый, костистый, с маленькой головой и длинным, раздвоенным носом даос. У него были рыжие усы, торчком, и скошенный подбородок, что делало их обладателя похожим на осетра. "Володя", – представился другой, невысокий, с очень белой кожей и сочными, красными губами. Редкая челка едва прикрывала глубокие залысины на огромном лбу. Говорил он тихо и загадочно. Его пальцы и шею украшали толстая печатка и цепь. Он тут же пересел как-то боком и продолжил играть цепью.

Перед Геной стоял высокий бокал с выдохшимся пивом, дальше – тарелки с вчерашними закусками, винегрет, пиала с медом, черствый хлеб. Геннадию, по всей видимости, не здоровилось и пиво ему не помогало. Володя выглядел свежо, как после утренней пробежки.

Через минуту вошел голый по пояс Валера в белых штанах, препоясанных под большим, шерстистым животом веревочкой. Остатки длинных волос на голове были схвачены ремешком.

– А что водки у нас не осталось? – спросил, провожая его глазами, Гена.

– Должна остаться, – сказал бодро хозяин. Он протиснулся между холодильником и креслом, в котором сидел Володя, – при этом его живот желеобразно перекатился за спиной даоса – и заглянул в угол, где стояли пустые бутылки. Пальцем сверху пересчитал их.

– Где-то еще одна должна оставаться… – подсказал Гена.

– Если, конечно, не разбили, – пробормотал хозяин озабоченно.

Все, привстав, заглянули в ведро около печки, потом под свои кресла, под газовую плиту.

– Матанга!.. – закричал Валерик, но тут же хлопнул себя по лбу и воскликнул: – Я же ее в морозилку убрал!..

Он распахнул холодильник, раздался треск, будто что-то отодрали ото льда, и окрыленным тоном сообщил:

– Замерзла бедная!

Заиндевелая, с ореолом льда на боку бутылка казалась игрушечной в его пухлой лапе. В этот момент Валерик напоминал волосатого ребенка-великана. Вилкой сковырнул пробку ─ и из горлышка в хрустальные стопки потекла густая прозрачная струя. Кто-то задвигал под столом ногами.

– Загустела, тянется… – сказал Валера.

– Замерзла, хе-хе-хе,– захехекал, поджав по-осетриному губы и не спуская глаз с бутылки, Геннадий.

– Ну, что как неродной? – посмотрел Валера на Андрея, который остался стоять у печки, сложив на груди руки. – Давай поближе…

– Спасибо, я не пью, – сказал майор.

– Как не пьешь? – Гуру развернулся и указал бутылкой на кого-то, вошедшего на кухню. – У нас аскеты и те пьют.

Это был человек с сосны. Андрей узнал его по рваным джинсам – надетую на голое тело ветровку он снял и бросил на газовый баллон. Расширяющийся книзу, лишенный мускулатуры торс аскета был изжелта-смугл. Круглая и седая голова коротко острижена, подбородок и грудь без следов растительности. На левом плече выколота русалка в купальнике, с поднятыми локотками, и под ней какое-то изречение. Белки карих, больных, словно заключенных в зеркальную оболочку, глаз были тоже желты. "Борисыч, у тебя желтки побелели, – наверно, уже где-то поправился", – сказал Валерик. "Где бы я поправился!" – с раздражением ответил аскет. Он с осуждением посмотрел на Андрея и протянул ему руку – в этот момент майору удалось прочитать следующую за изгибом хвоста русалки надпись: "Берегите любовь!".

– Саня, – мрачно проговорил аскет, глядя уже не на Андрея, а на Валерика. – Ну что, по соточке?

– Тебе нельзя, – сказал строго гуру и наполнил поставленную Андрею рюмку.

– Нет, я не буду, – запротестовал майор и отодвинул ее. – Вон, и Володя не пьет…

– Володя… Володя – особый случай. А за встречу? – за встречу надо выпить! – настаивал Валера.

– За меня Саша выпьет! – Андрей быстро протянул свою стопку аскету. Валера рта не успел раскрыть, как тот подхватил ее, отставив округло мизинец, и вздохнул.

– Борисыч, ты же знаешь: тебе нельзя! – закричал гуру.

– Одну можно… чтоб сосуды расширить.

– Тогда неси еще рюмку, – буркнул Валера.

Эта перепалка сопровождалась шумной неразберихой, суетливой жестикуляцией и хаотичными перемещениями: Гена пересел на табурет, Валерик развалился в его кресле (кресел было два). Появились девушки. Темноволосая Матанга принесла стул Андрею, Борисыч остановился у него за спиной.

Выпили. Андрей лишь пригубил, уступая требованиям хозяина. Геннадий опрокинул и замер, выпрямившись верхом на табурете, растянул рот в деревянной улыбке – и только потом крякнул, как бы ставя восклицательный знак с отточием. Кончик носа у него покраснел, на лице появилось выражение блаженства. Саня не спускал больных, блестящих глаз со стола, макал через Андрея хлеб в мед и сосредоточенно жевал, словно стараясь понять, что это такое. Один Володя не пил.

– Опять упустил? – спросил Валера аскета, закусывая заветренной колбасой.

– Поймал – они на ашоку сели.

– Точно поймал?

– Ну что, еще по соточке, чего душу томить? – Их разговор заинтриговал Андрея. Он подумал, что некоторые слова здесь следует толковать иносказательно.

– Как медитация прошла? – спросил он осторожно, повернувшись к Борисычу.

– Нормально, – ответил невозмутимо аскет, но, по-видимому, не понял, о чем речь. Валера воззрился на Андрея с недоумением и вдруг закричал, размахивая маринованной волнушкой на вилке:

– Ха!.. Я же пошутил – сказал, что ты на ашоке медитацией занимаешься! Он рой с перепою упустил – вот и полез туда за роем! А ты думал: мы совсем тут съехали! Одно для меня непостижимо, как он… – гуру ткнул грибом в Борисыча, – как он не боится с похмелья к ним подходить. Даже я никогда к пчелам с перегаром не подойду, а он может!

– Я дыхание на полчаса задержал, – сказал так же хмуро аскет.

– А-а, ну если дыхание – это другое дело. Если дыхание, то и я могу!

– Ну что врете, – вмешалась Матанга, взбивавшая что-то мутовкой у плиты. – Мы же видели: он в противогазе был.

– Жено, что общего между тобой и мной! – с пафосом возвестил гуру. Борисыч даже бровью не повел – сосредоточенно смотрел на стол, не то с сознанием женского несовершенства, не то потому что "соточка" опять откладывалась.

После второй "за знакомство" всех охватил яркий, радостный подъем единения – когда спрыснешь на старые дрожжи: все заговорили одновременно, наперебой, но, казалось, к месту и остроумно. Даже деваты, стучавшие ножами у разделочного стола, принимали участие в этой глоссолалии. Матанга беседовала с Володей, Гена и Борисыч доказывали что-то самодовольно кивавшему Валерию, белокурая Сидхайка, надевшая выцветшую футболку и юбку, вставляла реплики и поглядывала на Андрея.

– Как вы тут живете, городские? – спросил майор, когда словесный поток иссяк.

– Дело не в месте, а в человеке. Когда в тебе мир – миры! – какая разница, где жить…

– Ну а с местными какие отношения?

– Ой, эти деревенские задолбали совсем! – воскликнула радостно Сидхайка. – Шепчутся за спиной, сплетни распускают: кто с кем пошел…

– Особенно после того, как они голые в магазин сходили, – закричал Валерий.

– Как голые? – удивился Андрей.

– Это я виноват, – гуру указал на аскета, – пожурил его по пьяне: мол, какой же ты дигамбар: в штанах ходишь. Дигамбар значит "одетый ветром". Ну Борисыч и отправился в магазин в чем мать родила.

Тут аскет с готовностью взялся за молнию на штанах.

– Нет, Борисыч! Мы верим – не надо! – закричал Валерик.

– Так у Любастры челюсть отвисла, – продолжала, сияя, Сидхайка. – Говорит: «Голым не отпускаю (Голос у нее стал гнусавым и гадким, каким был, вероятно, у испуганной продавщицы.), приходите одетые». А Саша ей – нет, я не смогу повторить, какой ужас!.. «Чтоб у тебя член на лбу вырос!» – только он на букву "хэ" сказал.