Паломничество с оруженосцем

Они пошли вдоль обрыва, какое-то время им было по пути. Солнце, огромное, мглистое, плавясь красным золотом, стекало в лиловый дым над горизонтом. Им далеко был виден лес по вершинам, почти до самого города, но смотреть из-за ослепительного, повисшего вровень с обрывом огненного шара, было невыносимо.

– Мне не нравится солнце, – сказал вдруг пушкинист. – Не знаю почему… Что-то в нем есть ― злокачественное. Холодное, ненасытное. Именно – холодное. Оно мне напоминает изнуренную самку, которая уже и не может, а все равно продолжает рожать и рожать мириады уродов…

– Ты тоже это заметил? – спросил Андрей.

– Что заметил? – остановился на развилке пушкинист.

– Что мы не совсем то, за что себя принимаем, – произнес Андрей выжидательно.

– Слишком яркий свет… – произнес с раздражением его собеседник; он, очевидно, был уже недоволен разговором. Повернулся к Андрею и не мог поднять глаз из-за слепивших лучей. – Я, конечно, понимаю, что его в действительности нет, но лучше бы он был, однако не был бы "вещью для меня". То есть свет… Мне туда, – пушкинист показал в сторону ответвления тропинки и протянул для прощания руку: – Может, еще увидимся.

Они расстались. Андрей пошел дальше вдоль берега, а филолог углубился в бор, его сутулая фигура еще долго была видна среди сосен и оранжевых лучей, просеянных сквозь хвою и напоминающих огненный скат шатра. На ходу он жестикулировал, видимо, продолжал спор с самим собой.

Дверь в их комнату оказалась незапертой, Андрей толкнул ее и увидел на своей кровати Зою. Она листала взятый им в дорогу томик "Уолдена".

– Меня твой друг впустил, – сказала Зоя, поднимаясь с улыбкой ему на встречу, – а сам куда-то убежал. Ну, поцелуй же…

Она снова зажмурилась, как маленькая кошечка, встала на цыпочки и обхватила его за шею, не выпуская книгу из рук и потягиваясь.

– Фу, колючий, – отстранилась она от него. Андрей поцеловал, оглядывая комнату: не осталось ли чего-нибудь неприличного на поверхности. Вдруг снова потянуло к ней – и так же через полчаса он с трудом мог скрыть безразличие, охватившее его. Однако Зоя оказалась права: все выглядело не так глупо, как в первый раз. "Опытная, – подумал Андрей равнодушно. – Сколько ей лет? Двадцать семь – как же без опыта… Но отчего всегда одно и то же? – хоть бы раз что-то новое".

– Ты почему не бреешься? – сказала она, глядясь голая в зеркало. – Все лицо мне натер – как теркой.

– Готовлюсь к жизни в лесу, – кивнул Андрей в сторону брошенного на соседнюю кровать Торо.

– Нет, ну побриться можно раз в день! – с внезапной злостью воскликнула Зоя.

– Я не ожидал тебя встретить, – опешил немного Андрей.

– Ожидал – не ожидал, бриться все равно надо! Ну как я сейчас пойду на ужин? – Она повернулась, показывая свой покрасневший подбородок и шею. "Ага, – подумал Андрей, – не долго длился тот роман".

– Не ходи, давай займемся чем-нибудь более приятным, – и про себя добавил: "…в последний раз". – У нас есть сыр, хлеб, красное вино.

Зоя отвернулась к зеркалу и принялась разглаживать кожу тыльной стороной ладоней.

– Если только побреешься, – сказала она примирительно.

Глава десятая

Встретив его на следующий день, Зоя сообщила, что "платиновые перья" собираются идти вечером "на косогор", где состоится "джем-сейшн". Должен приехать кто-то из города, – в общем, будет интересно. Андрей, который после короткого дневного сна, чувствовал себя разбитым, сказал, что не пойдет, – и вообще, компания ему не нравится. Она изобразила на лице легкое разочарование. Он заметил, что в ее обращении с ним исчезла настойчивость, – не позвала даже на пляж. Ну и хорошо, решил Андрей, ну и ладно. Его больше беспокоило, куда пропал Борисыч: в номере он не ночевал, в столовой не появлялся, грузовик стоял в боксе. Он попробовал узнать у Веры Киприяновны, но та отмахнулась: «С Володей, наверно, где-нибудь пьют», – и сообщила, что нашла сторожа, поэтому сегодня ночью он может не выходить на дежурство.

Андрей пошел досыпать в номер: рано или поздно Борисыч должен был туда зайти.

Проспал он чуть не до самого ужина. Проснувшись, долго не мог понять, что сейчас – утро или вечер. Оделся с твердым намерением разыскать Борисыча и завтра же ехать. Опять в нем поднялись нетерпение и решимость действовать. Вдруг в дверь кто-то постучал и тут же ее распахнул. Это снова была Зоя.

Первым побуждением было придумать, почему он должен срочно уйти. Но она с порога без ужимок спросила:

– Ну что, идешь? Наши собрались на всю ночь – зарю встречать. Будет костер, гитары, Светозар обещал что-то экстраординарное… Он и тебя приглашает. – На ней была кофта, джинсы, бейсболка. Волосы она забрала в хвост, уши спрятала под бейсболку. В руках держала ветровку.

– Борисыча не встречала? – ответил вопросом на вопрос Андрей.

– Нет. Наверное, он тоже там будет. – Майор задумался.

– Хорошо, – сказал он. – Когда отправление?

– Все уже пошли.

Пока он спал, прошел дождь ─ и снова выглянуло солнце. В лесу сильно пахло хвоей, крупные, радужные капли градом летели с сосен при каждом порыве ветра.

– Пойдем дальней дорогой, – сказала Зоя и, преградив ему путь, попросила, чтобы он поцеловал ее. Так они останавливались несколько раз. В ее поцелуях была какая-то грустная жадность.

– Ну хочешь, не пойдем туда? вернемся к тебе или ко мне? – спросила она во время одной из таких остановок.

– Ну нет, идти, так идти.

"Косогор", на котором "перья" устраивали пикник, оказался на деле безлесным мысом на изломе реки. Здесь она, рассеченная на два рукава длинным островом, подходила почти к самому обрыву, отделенная от него полоской пляжа, поросшего травой и ивняком. Там кто-то уже купался, слышались крики и плеск. Понизу, вдоль откоса, вилась дорога. У подножия стояли две машины, одна принадлежала телепоросенку, Андрей видел ее в боксе пансионата. Из второй только что достали сумки, и рыжий, в летних брюках и рубашке мужчина захлопнул багажник. Вместе с ним поднималась девушка, похожая на индейскую скво, сходство добавляла накидка в виде пончо. Это, очевидно, и были приезжие из города. Они резко выделялись на фоне, успевших уже одичать, отдыхающих. Последние оделись кто во что горазд и представляли собой пестрое сборище. (Один Сева пришел в черном костюме и белой рубашке с бабочкой, он прогуливался, заложив руки за спину.) Мужчина с сумками был похож на опоссума: вытянутая вперед нижняя часть лица, прижатый к ней      острый нос, синие равнодушные глазки, большие розовые ногти. Он казался покрытым белесым налетом, благодаря своей очень белой коже с бледными веснушками. Вокруг шеи был завязан голубой пуловер, за спиной у него и у девушки висели гитары в чехле.

– Вот идут два флейтиста!.. – возопил Светозар, выбросив в направлении приближающихся руку. Его сотрясала лихорадочная дрожь, как при ознобе.

– Играют отчетливо и чисто… – отозвался с кривой усмешкой мужчина. Светозар хотел заключить его в объятия, но тот, поставив сумку, предусмотрительно вытянул для пожатия, как можно дальше, руку и сдержал нежелательный порыв.

Опоссума сразу окружили несколько "перьев", он был словно освещен общим вниманием.

– Это Стоногин, главный редактор "Губернского осведомителя", – сказала озабоченно Зоя и, махнув за спиной рукой – "подожди!", подошла к девушке в пончо. Андрей высматривал Борисыча или хотя бы Володю, но их нигде не было видно.

– Здесь, на пеньке, мазь от комаров. Кто хочет – в термосе чай, и мы еще заварим. Сахар в банке. Во фляге питьевая вода, а в канистре для хозяйственных нужд, – распоряжался Светозар.

Мимо прошел Сева, уже нетрезвый, пряча подбородок в бабочку.

– Ну начинается! – пробурчал он, видимо, для Андрея, искоса бросив взгляд на оживленную толпу, окружившую вновь прибывших.

На месте старого большого кострища лежали три бревна, вросших в землю. Тут же торчал стоймя высокий обгорелый комель с острыми обломками сучков, на них повесили сумки и гитары. Вокруг валялись разорванные пакеты и бутылки. По всей вероятности, это место давно было облюбовано для пикников. Два незнакомых Андрею молодых человека рубили ветки на дрова. Кто-то уже сложил костер и поджег его. Пламя казалось белесым в лучах заходящего солнца. И снова огромный, малиновый, матовый шар садился в сиреневом чаду за серый лес на том берегу.

– Как только светило нижним краем коснется леса, – возвысил голос Светозар, стараясь перекричать тусовку, – я толкну накосогорную… не проповедь, нет… (Раздался смех.) Всего лишь речуху. Окей?

– Ноу проблем, – донеслись отовсюду радостные голоса..

– А вторую скажу, как только его диск появится с другой стороны, вон над тем лесом. Но это для тех, кто доживет до утра.

Большинство присутствующих пребывали в лихорадочном возбуждении. Девушки громко смеялись и много курили, мужчины сдерживали себя, но пальцы, с зажатыми в них сигаретами, дрожали и начинали плясать. Вдруг ни с того ни с сего кто-нибудь выделывал па и ногами, жестикуляция у всех была преувеличенной и очень быстрой. Только Сева не останавливался ни у одной из групп, проходил мимо с загадочным видом, словно знал что-то. Его невеста бродила сама по себе, он сам по себе. Главный "Осведомителя" и телепоросенок уединились в стороне и беседовали о чем-то серьезном, несколько девушек окружили скво. Среди них была Зоя.

– Светозар! – вдруг закричал кто-то истошно. – Сейчас солнце сядет!

Светозар засуетился, схватил бутылку и начал разливать водку по пластиковым стаканам.

– Водку наливайте, наливайте водку, – распоряжался он. Потом повернулся к солнцу, держа наготове свой стакан.

– Давайте караулить солнце, как говорили наши предки: смотреть, как оно садится. Никогда не удается засечь тот момент, когда его верхний край уходит за горизонт. Кажется, оно не движется, остановилось… И вдруг – раз! – моргнуть не успеешь, а его уже нет! – Все замерли в иронично-умильном ожидании. Щетка волос на затылке у Светозара горела, как сноп лучей, очки превратились в два маленьких зеркальца. Сева демонстративно выпил, не дожидаясь начала речи, повернулся спиной к закату и закурил. Опоссум с поросенком продолжали тихо беседовать уже со стаканами в руках.

– Светозар! – раздался снова истошный крик, оказывается, так кричал Макс. – Где речь – уже село!

– Нет еще… Еще секундочку… – поднял Светозар в напряжении дрожащую ладонь. – Вот, теперь село!

– Ну что… – Он стал в пол-оборота, как оперный певец. – "Поднимем стаканы, содвинем их разом! Да здравствует солнце, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет при свете каком-то там зари (Он указал на костер.) – так ложная мудрость тускнеет и меркнет при свете бессмертном ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!" – Произнося заключительные строчки, Светозар мельком взглянул в сторону Андрея – или тому так показалось.

Светозар пригубил из стакана, остальные опрокинули и пошли к столику закусывать. Там хозяйственные девушки нарезали колбасу, огурцы и помидоры, некоторые сразу закурили. Главный "Осведомителя" и телепоросенок продолжали говорить и выпили как бы не в связи с тостом.

– Это вся речь? – сказал презрительно Сева и плюнул в костер. – Ты все перепутал, Светозар: сейчас наоборот солнце скроется – да здравствует тьма! – Но на этот выпад никто не обратил внимания, оратор же продолжал:

– Братья и сестры! – не ищите аллюзии в моем обращении, ибо все мы, действительно, братья и сестры – дети одного отца, Даждьбожьи дети. Лице его только что скрылось от нас, но мы все равно несем в себе его огонь. Нам кажется, он уснул – нет, никогда не смыкает очей отец, без устали оплодотворяет мать землю. О, как он прекрасен, как сексуален!.. (Раздался смех.) Да-да, я не побоюсь этого слова – «сексуален»! Только так в речениях нового времени мы можем выразить то существо сущего, которое грядет в нас – уже здесь и сейчас… Не пробегайте в жару ежесекундности, замрите в предвосхищении истиностояния! Прочувствуйте эротичность замысла. Какие гиганты кружат в космосе, чтобы обогреть нас! Какие мегатонны энергии взорваны ради нас! Достаточно одного просчета, какого-нибудь микрона не хватило бы в небесной механике – и невозможна была бы жизнь. Однако мы не должны ощущать свою букашечность: энергия Солнца в нас превратилась в новый более мощный косм, способный охватить макрокосм. Наш разум не только вместил в себя все солнца вселенной, но и вызывал к бытию новые светила. Поэтому я пью за старое и за новое Солнце: Ярило, яви нам силу! – И Светозар поднес дрожащей рукой стакан к губам, водка заструилась у него по подбородку.

До конца речь дослушали немногие, стоявшие рядом с оратором. Остальная тусовка разбрелась по косогору: кто-то продолжал прерванный разговор, кто-то пил водку. Пьяный уже Макс сидел, схватившись за голову. Двое юнцов взяли гитары и пощипывали легонько струны, но только Светозар умолк, забренчали в полную силу.

– Вадим Станиславович, будь добр – утри нос молодежи! – крикнул Светозар. Кто-то тут же снял гитару с сучка обгорелого дерева и протянул Стоногину.

Главный "Осведомителя", улыбаясь, продолжал разговор с телеведущим и уже подкручивал колки на грифе.

– Все к костру, все к костру! – закричал Самуил Светлоокий, собирая публику.

Над темно-синим лесом на том берегу догорал опаловый закат, казавшийся тусклым в свете костра. Искры улетали с треском в прозрачное зеленовато-голубое небо, и опускались вокруг черными хлопьями.

Стоногин подождал, когда застелют бревно брезентом, ─ сел, расставив жирные ляжки. Рядом присела скво тоже с гитарой, и они, взглянув друг на друга, взяли аккорд… Голос у главного был слабый, гнусавый, но пел он самозабвенно, притопывая ботинком. Сначала они исполнили "Солнышко лесное" – все, сидевшие и стоявшие вокруг костра, сразу обнялись, стали раскачиваться в такт песне и подпевать. Андрей увидел Зою, она сделала ему знак присоединяться, но он покачал головой. Потом запели "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались", и толпа начала раскачиваться и подпевать с еще большим энтузиазмом. Какой-то пьяный голос старался перекричать всех, выводя истошно вместо "собрали́сь" – "нажрали́сь".

Андрей хотел сразу уйти, но тут ему пришла одна мысль, которую он намеревался проверить. Для этого ему нужен был Стоногин, поэтому он решил дождаться конца номера.

Он отошел к краю косогора. Здесь было уже темно. Бурый отсвет костра едва освещал траву и обрывался чернотой. Несмотря на то что впереди ничего не было видно, чувствовалась пустота под ногами. Дальше снова поблескивала внизу река. А выше, над черным лесом на той стороне, синела узкая полоска – все, что осталось от вечерней зари. Маленькие тусклые звезды повисли над головой. По берегу краснели точками костры рыбаков.

Шагах в десяти остановился еще кто-то и стал мочиться.

– Что они делают, а? что делают!.. – по голосу Андрей узнал Макса. – Обязательно надо собраться, сбиться в кучу, – и раскачиваться туда-сюда, туда-сюда!.. Собраться – и раскачиваться…

– Я им устрою сегодня перформанс! – сказал второй пьяный голос, который тоже показался знакомым.

– Нет, зачем они раскачиваются, скажи? Зачем обязательно надо раскачиваться, а? И так тошно…

Андрей дождался, когда они уйдут, и тоже вернулся к костру.

Там перестали раскачиваться. Стоногин положил гитару и отошел покурить. Но тут же вскочил, пошатнувшись, поэт Шкворень и вытянул вперед руку:

– Нью по́эм! "Низвержение в Мальстрем" (подразумевается мейнстрим), – провозгласил он с гневом, глядя остановившимися, расширенными зрачками в огонь. И рявкнул: – Всё, тихо!

– Мы тебя слушаем, Иван, – сказал, как можно спокойнее, Светозар.

Шкворень опустил руку, а потом поднял ее медленно над головой, начал:

И все-таки мы падаем в Мальстрем —

Летим, опустошенные паденьем.

Вся жизнь была для нас сомненьем —

И вот сомненья нет: низвержены, как спермь…

Он рубанул рукой воздух.

– Как что, Иван? – спросил Светозар. Шкворень отшатнулся, словно впервые увидел его, разглядел и сказал:

– Как сперма.

– Извержены или низвержены? – не отставал ученый.

– Низвержены, блядь!

– Сперма обычно извергается…

– А у меня низвергается! – заорал и наклонился к Светозару чтец.

– Хорошо, продолжай, – сказал тот и, когда Шкворень набрал воздуху в легкие, пожал извинительно плечами: – Гневлива порода поэтов.

Шкворень продолжал чтение:

Все затопил счастливый визг.

Наш дивный вождь, с глазами павиана —

Близкопосаженность есть признак мана, —

Зовет назад, но мы сорвались вниз…

– Иван! – прервал его снова Светозар. – Это – сложное для восприятия на слух произведение. Давай, мы с ним познакомимся, когда ты опубликуешь его в "Графомане", хорошо? Сейчас мы все равно ничего не поймем. Для первого ознакомления достаточно: сразу чувствуется, что это ─ программная вещь, которую нужно еще осмыслить. Договорились?

Шкворень задумался: смеются над ним или нет – решил, что нет, и мотнул головой в знак согласия.

– Значит, в "Графомане"… Для тех, кто не знает: это – наш литературный альманах. – Шкворень еще раз мотнул головой, очевидно, поклонился и сел на бревно, но с размаху повалился на спину, задрав кверху ноги. Раздался смех, он с трудом поднялся и хотел снова вскочить, однако ему не дали.

Андрей между тем решил исполнить то, ради чего остался. Он подошел к Стоногину, курившему за кругом с телепоросенком и Максом.

– А-а, – воскликнул скорпион. – Охрана! Это – наш сторож… Как его? – запамятовал… Ай-м вери, вери сорри!

– Извините, я хотел с вами поговорить, – сказал Андрей, пропустив мимо ушей выпад Макса. Они отошли в сторону, и Стоногин, изобразив на лице внимание, наклонил голову, расставил ноги.

– Тут есть деревня неподалеку… – Андрей, не вдаваясь в подробности, рассказал о том, что случилось с деревней Тишкино.

– Видите ли… во всякой игре есть свои правила, – приступил к разъяснению с начальственным терпением Стоногин. – Но есть одно общее: не играть против своей команды. Я не могу помещать материалы даже против одного игрока, если это противоречит нашей идеологии.

– Какая игра? при чем тут это? – погибли люди, – возразил Андрей.

– Для этого существуют правоохранительные структуры…

– Боюсь, они тоже в вашей команде, – усмехнулся майор.

– Обратитесь к оппозиционной прессе, – сказал Стоногин ледяным тоном.

– Где она? – развел руками Андрей.

– У вас за спиной стоит. – Андрей оглянулся и увидел Макса.

– Да их там нет! Их нет!.. – завопил в стельку пьяный скорпион. На шум подошли Светозар, Зоя, еще кто-то из "перьев".

– Это вас нет, – сказал Андрей, и хотел уйти. Он почувствовал, как в нем все закипает, но решил еще что-то объяснить:

– Здесь в тридцати километрах есть деревня…

– Не-ет!.. – завопил истошно Макс.

Стоногин отвел поросенка в сторону, подальше от скандалистов.

– Нет, есть. Она из пепла встанет и в аду будет гнаться за вами!.. Как за мной – кишлак… – последнее Андрей кинул главному вдогонку.

– Нет деревни – и ада нет! Ничего нет! – верезжал Макс. – Да он же никто, никто – он сторож! Ну-ка пшел вон, мразь!.. – Андрею кровь ударила в голову. Он приподнял Макса за шиворот, встряхнул его и разглядывал, держа на весу (лишь носки кроссовок касались земли), словно придумывал, что с ним сделать.

– Немедленно опусти его! – Он увидел настороженное лицо Зои и поставил присмиревшего скорпиона на ноги. Тот сразу обмяк, уснул – или притворился спящим: стал оседать, как мешок, – его подхватили и увели.

Когда туман перед глазами рассеялся и ярость утихла, Андрей разглядел рвущегося в бой Шкворня: того удерживал писатель-вагинист.

К майору, как укротитель к разъяренному льву, приблизился Светозар.

– Вам надо было сразу ко мне обратиться: я вхожу в общественный совет при губернаторе – есть такой совещательный орган. А они люди подневольные – поденщики пера, – сказал он мягко, делая кому-то знаки, чтобы не беспокоились за него. – И я уверен, глава области не оставит без внимания вашу просьбу. Мы с ним как раз на следующей неделе встречаемся, чтобы обсудить наболевшие проблемы. Как правило, к нам прислушиваются. Давайте сядем, – пригласил он Андрея на бревно.

Они сели. Рядом стали садиться разбежавшиеся "перья". Стоногин с индианкой снова что-то наигрывали себе под нос, – видимо, собственного сочинения.

– Вы слишком все близко принимаете, – начал, прикасаясь к его локтю, Светозар. – Потом, вы делаете одну расхожую методологическую ошибку, свойственную м-м-м… всем самородкам. Вы смешиваете онтологию с этикой. Нельзя с нравственными мерками подходить к природе, космосу, социуму, который тоже часть косма. Они за гранью добра и зла, в нашем узком понимании. И все-таки там есть свое зло и свое добро – это хаос и гармония. В ходе восхождения от простого к сложному они достигли своей вершины в человеческой морали…

– С чего вы взяли, что я делаю эту ошибку? – прервал раздраженно майор.

– Ну-у.. Вы, кажется, сами вчера говорили – разве нет?.. Или ваш друг говорил?.. – немного смешался Самуил и тут же продолжал без тени смущения: – Не отрицаете же вы гармонию в природе? Посмотрите вокруг… (Он раскинул руки.) Все взаимосвязано, одно насквозь пронизано другим. Каждое звено цепи не может существовать без других звеньев. Как хорошо дышится: кажется, этот хвойный запах и есть бог, разлитый в природе!..

– Кто же отрицает гармонию, – сказал Андрей, он уже пришел в себя, и ему было стыдно, что он обидел таких милых, умных людей. – Гармония, конечно, есть – и дышится легко. А в "социуме" гармонии хоть отбавляй…

– Ну вот, наконец-то! Нет, бывают кризисы – бывают, но это болезни роста…

– …гармонии, где одни поедают других и лишь благодаря этому процветают. – Все-таки не мог обойтись майор без ложки дегтя. – Это ведь тоже гармония – для того, кто находится на вершине пищевой пирамиды… – Он заметил: несмотря на то, что Светозар пьет наравне с другими, но совсем не пьянеет, и запаха от него нет никакого. Андрей вспомнил, что наливал ученый себе из отдельной бутылки, которую ставил потом за пенек.

– Стоп-стоп-стоп,– поднял ладонь и наклонил лысину Светозар, словно и вправду останавливал кого-то. – Давайте разберемся. Мы опять допустили смешение онтологического с этическим… Никто никогда и не утверждал, что этот мир – верх совершенства. Эйнштейн продумывал эту проблему: мог или нет бог создать мир другим? И пришел к выводу, что не мог.

– Я тоже думаю, что не мог, – сказал Андрей.

– Почему? – искренне удивился ученый.

– Потому что он вовсе не бог…

– Опять двадцать пять! – воскликнул Светозар. – А вот красота, прекрасное? Не можете же вы отрицать прекрасное…

К ним подсел, подставив под себя ведро, Самков. От нетерпения он начал потирать слоновьи колени.

– А что, господа, – встрял писатель, понявший по последней фразе, что речь о прекрасном. – Что вы думаете о женской кьясоте? в чем, по-вашему, женская пьелесть?

– В нарушении "золотого сечения", – сказал серьезно Светозар.

– В нас самих, – усмехнулся Андрей.

– Вот сьязу видно: ничейта-то вы не понимаете в женской кьясоте! А я вам вот что откьёю: ни в гьязах, ни в гьюдях, ни в сечениях… Я сам недавно поняй. – Он поднял палец, большое, с детским пушком лицо его сияло плутоватым восторгом. – В диаметье вуйвы. Чем узе вуйвочка, тем зенсина пьекьяснее. Потому сто узенькая вуйва, "мышиный гьязок", пееносит нас сьязу в какое-то дикайское, звеиное сьядостастие…

– Ну, ты, Витенька, как что ляпнешь, так хоть стой, хоть падай! Да еще при дамах… – распрямился Светозар в негодовании. Вагинист захлопал себя по коленям и залился клокочущим, по-детски заразительным смехом. Несколько девушек, слышавшие его речь, сделали каменные лица.

Андрей встал и сказал, что уже поздно и ему пора.

– Где же поздно – уже рано! – воскликнул Светозар. – Да вы и дорогу впотьмах не найдете. Давайте рассвет встречать.

– Берегом дойду.

– Да по берегу тут идти, знаете сколько? Как раз к обеду придете.

– Я вот еще что хотел спросить, – повернулся к нему Андрей. – Откуда такие названия: "Осведомитель", "Графоман"?..

– А-а… Сначала подразумевалось, что они ─ нечто противоположное, хотя в действительности то самое и есть. Происходит как бы удвоение смысла – и соль в том, что они сами этого удвоения не замечают. Будете в городе, заходите в сентябре на семинар. Вы достаточно оригинально мыслите. – И Светозар вынул из кармана, и протянул Андрею визитную карточку.

Вагинист продолжал заливаться колокольчиком, Шкворень, как упал с бревна, так и заснул с торчащими вверх коленями, Макс спал на куче сумок и одеял. Телепоросенок показывал пантомиму. Он успел как-то моментально по-свински набраться. Еще минуту назад казался вполне вменяемым и вот сел перед догоравшим костром на стул, который специально привез с собой, и несколько раз уже чуть не упал с него. Это, по-видимому, и вызвало смех зрителей: что означала сама пантомима, понять было трудно. Он закидывал ногу на ногу и пытался изобразить, что завязывает шнурок, но начинал заваливаться набок, нога соскальзывала – все повторялось сызнова, и так до бесконечности.