И жизнь, и слёзы, и любовь дома Рюрика

Ушла, не утолив свое сердце местью, и зная, что произойдет это не скоро; до тех пор, пока вся земля древлянская не ответит ей за общесвершенное, не будет ей покоя. Так и произошло – спустя короткое время, пока не дошла до Мала весточка о его сватах, гонец Ольги пустился в путь к главному городу древлян – Искоростеню. Он вез просьбу Ольги прислать еще сватов – знатных мужей и воинов – в Киев, иначе киевляне не отпустят свою княгиню к Малу: надлежит ей выступать в путь лишь с великим посольством.

Мал и его старейшины, желая кончить добром зло начатое, поверили – и от них приехали новые знатные люди земли. Прибыв в Киев, они удивились, что не встречают их приехавшие ранее, но подручные Ольги объяснили им – первое посольство сейчас гуляет в княжеских покоях и их тоже там ждут. Но сначала, по древнему обычаю, надлежит старейшинам древлянским смыть в бане дорожную пыль, дабы не предстали перед глазами княгини усталыми и нерадостными. Древляне послушались – себе на беду: как только последний из них поклонился низкой притолке, входя в духовитый полумрак, дверь захлопнулась на крепкий засов, баню обложили высушенным заранее хворостом – и подожгли. И когда занялся яркий огонь и начали из самого центра огня доноситься отчаянные вопли, на крыльцо терема вышла Ольга с сыном. И вновь смотрела она, не отрывая взгляда, на делавшееся по ее приказу – до тех пор, пока не остались на пепелище лишь обгоревшие бревна, вспыхивающие снопами угасающих искр.

Месть Ольги древлянам. Художник Н.Д. Дмитриев-Оренбургский

После чего новый гонец ушел в Искоростень передать Малу, что едет она к древлянскому князю, но прежде свадьбы желает устроить, по обычаю, тризну по Игорю, чтобы, окончательно расставшись с прошлым, стать княгиней древлянской. Послы же древлянские, живущие с честью в Киеве, пока займутся вместе с ее людьми подготовкой к будущей свадьбе. Мал уважил и эту просьбу вдовы – на месте гибели Игоря установили множество столов и после того, как совершила Ольга ритуальный обряд, поплакала над могилой мужа, все уселись за них, свершая тризну.

Древляне свершали ее с чистым сердцем: сделанного не воротишь – и им казалось, что так же считает и уже смирившаяся с потерей Ольга. Но так только казалось – когда хозяева захмелели, дружина Ольги по ее знаку взялась за мечи. Почти пять тысяч человек окропили своей кровью могилу киевского князя. А Ольга поспешно вернулась в Киев, где ее уже ждало собранное войско – главная месть еще была впереди.

Войско выступило скорым походом – формально во главе со Святославом, на самом деле – с главным воеводой киевским Свенельдом и вторым воеводой, дядькой Святослава – Асмудом. Ибо по смерти Игоря Ольга, взяв все в свои руки, стала править именем сына, провозглашенного великим князем, дабы не нарушать старинной традиции. Поэтому сейчас он возглавлял поход, как до этого, с насупленным взором, невольно вздрагивая от криков, наблюдал казни древлян. И лишь твердая материнская рука удерживала его на том месте, где не следует находиться ребенку.

Но он был властителем, как его отец и мать, и он стоял и смотрел. И плакал, когда оставался один с матерью, уже зная, что лишь перед ней он может показать свою слабость, быть не князем, но лишь сыном. Ольга же утешала, шепча ему и не веря, что он поймет это сейчас, главное – чтобы вспомнил об этом в будущем, что так нужно, что такова его княжеская доля и ничего тут не попишешь – ушел отец, и теперь черед сына подставлять свои плечи под тот груз, что может разом сломать любого. И сломает, если не быть готовым принять эту неизбывную тяжесть, готовым умом и сердцем.

Так что ныне битву с восставшими древлянами по праву князя начинал маленький Святослав, сидевший в первых рядах войска между Свенельдом и Асмудом на смирной лошадке и закованный в ратный доспех, сделанный по его возрасту и росту. Асмуд протянул мальчику копье, скорее даже дротик, и Святослав впервые в жизни бросил оружие во врага. Правда, пока недалеко – дротик лишь пролетел над ушами коня и тут же упал к его передним копытам. Но почин был сделан – как и положено, по обычаю, князь начал битву. И сразу же Свенельд именем Святослава бросил конную дружину вперед. За ней ударил и пеший строй. Древляне дрогнули, а дрогнув – были разбиты, бежав и запершись в своей столице.

Войско киевлян подошло к Искоростеню. Город заперся и приготовился к осаде. Княгиня не хотела класть своих лучших людей под его стенами – и вновь шлет гонца к древлянам, на этот раз прося не крови, а дани – лестной для себя и необременительной для города: птиц, там живущих, как знак вольности древлян, вручаемой великой княгине.

Жители, посовещавшись, решили уступить и на этот раз, надеясь, что в конце концов ярость отпустит сердце женщины.

Птицы были присланы в лагерь Ольги, а ночью она выпустила их обратно, с зажженным трутом, привязанным к лапкам. Те в испуге полетели под родные крыши – и Искоростень, деревянный город, начал гореть. Сначала пожар вроде бы удалось сбить, но с первыми проблесками зари войско Ольги пошло на штурм. Город пал.

Старейшин, еще уцелевших, Ольга велела казнить, ибо они, вместе с также убитым ныне князем Малом, решили судьбу ее мужа. Всех, даже косвенно замешанных в этом деле, она обратила в рабов (включая детей Мала – Малушу и Добрыню, которых княгиня отдала на выучку своей челяди), на остальных наложила строгую дань-урок, отныне дань четко оговоренную, а не как раньше в дни полюдья, когда количество собранного определялось зачастую мерой жадности сборщиков.

На следующий год княгиня Ольга идет со своими людьми в Новгород, оттуда – в Псков, на Десну и затем возвращается в Киев. И везде она свершает уже сделанное у древлян – отменяет полюдье и вводит четко определенный дань-урок в пользу Киева, который должны были собирать ее представители. Так будет до тех пор, пока ее правнук Ярослав Мудрый, усовершенствуя это, не введет еще более четкие нормы взаимоотношения князя и подданных, объединив их в едином Сборнике законов – «Русской правде».

Русь признала ее своей правительницей, державшей землю крепкой рукой от имени сына. Совсем молодой девчонкой из простой семьи привезет ее с севера, из Пскова, князь Игорь, желая оказать уважение тем славянским племенам, что некогда помогли ему и его дяде, князю Олегу, укрепиться поначалу в Киеве, создать единое могучее государство восточных славян. При первом же знакомстве почувствовал тогда немолодой уже князь ее характер и волю, ныне же чувствовала и вся Русь.

Почувствовала, приняла, но долго еще не могла принять открытым сердцем, ибо местью за смерть мужа она преступила общие законы правды, верности слову, гостеприимству, всему тому, чем жили славяне, в своем большинстве не приемлющие холодной злобы и сознательного лукавства. И смиряясь мыслью, что таков удел правителей – идти против сердца – для себя подобной судьбы не хотели. Ее уважительно опасались – и не может претендовать на большее лукавый умом правитель.

И остался на руках матери малолетний сын и заботы о прочности державы, признавшей в ней сильную правительницу. И нет рядом того, на кого можно привычно опереться, кто с вниманием выслушает, поможет участливым словом и заботливым делом. Мужчин вокруг много, но повелителя – извечной мечты, стремления каждой женщины, будь она хоть трижды владычица, – нет; одни лишь подданные. И по ночам не утихает страх не справиться, не совладать с могучей дружиной, которую надо постоянно держать железной рукой в смирении и строгой подчиненности. Может быть, в силу этих причин и рождалась в душе княгини безумная жестокость по отношению к древлянам. Ею хотела княгиня устрашить не столько робких древлян, сколько своих собственных воинов. Страх порождал страх. Его требовалось внушить всем, кто с вожделением посматривал на княгиню, как на существо низшее, которое можно было покорить с легкостью. Кто мог стать заступником ее в этом мире? Измученный взор одинокой женщины уже не в первый раз обращался в сторону богатой и процветающей Византии, обретшей неведомого Бога Христа. Может, в нем спасение и Руси, раздираемой постоянными войнами, набегами половцев, ятвягов, хазар и других диких народов?.. Эти мысли все чаще посещали княгиню, не знавшую, где найти желанную опору своей шаткой власти.

Здесь, в мыслях своих, вылившихся впоследствии в деяния, Ольга шла по пути отказа от привычного, бросая вызов авторитету предков, но что не сделает женщина, вынужденная бороться с судьбой и обстоятельствами и желающая обратить их к себе на пользу!

В том же переломном для нее 945 году Ольга решилась – шепнула нечто купцам-грекам, наезжавшим по осени скупать киевский хлеб. Те не замедлили и быстро донесли о стремлении новой владычицы варваров прислониться к земной и небесной мощи Византийской империи. Там, в императорском дворце, в Палладии помнили прошлогоднее посольство князя Игоря, в составе которого был и посол княгини – Искусеви, наряду с другими стремившийся «утвердити любовь межю Грекы и Русью». Да и люди были в империи образованные – знали из опыта прошлых времен и народов, что стоят женщины на троне – фортуна возносила их сюда редко, но зато каких! И император Константин Багрянородный не колебался – на следующий, 946-й год посольство во главе с самой княгиней прибыло в константинопольскую гавань Суду.

Но извечная привычка-обычай Византии ломать волю всех, вынужденных обращаться к ней, сыграла здесь плохую шутку.

Перехитрили самих себя. Сами же рассчитывали на женскую гибкость русской княгини и сами же оскорбили ее женскую державную гордость – посольство не принималось в Палладии около двух месяцев. Обычно подобная встряска бездельем и величием многотысячного сверхроскошного города хорошо действовала на души варваров, делая их более податливыми к лести и скрытым угрозам, к корысти и пышной роскоши церемониала переговоров. Но тут нашла коса на камень: ее, владычицу, не боящуюся мнения подданных и гнева богов, смеют не принимать, подобно простой челядинке!

И когда, наконец, состоялось свидание княгини с императором, Ольга была сама неуступчивость. Переговоры, поведенные греческой стороной жестко и высокомерно, быстро зашли в тупик, и княгиня россов начала рваться обратно. Империя задумалась – не лучше ли сей дерзкой княгине тихо отойти в мир иной, попробовав какого-нибудь непривычного яства, коли она такая гордая и несговорчивая и не желает гнуть шею пред мощью и величием императорским. Но Ольга, отринув будущую поддержку земного владыки, не забыла о своем намерении обратиться к заступничеству небесного покровителя Византии и попросила отпустить с собой какого-нибудь монаха. Византийский клир с радостью согласился. Ольга благополучно отъехала в Киев, и там вскоре и окрестил ее приехавший с княгиней на Русь отец Григорий. Следуя воле императора Константина, которому Ольга весьма приглянулась, воле, нерушимой для греческого священника даже здесь, на окраине мира, так же, как и в центре императорской столицы, она была наречена Еленой.

Княгиня Ольга. Художник В.М. Васнецов

– Елена? – изломала бровь княгиня.

– Елена, – смиренно подтвердил отец Григорий. – Ибо крещение твое, дочь моя, падает на день, отмечаемый церковью нашей как день памяти равноапостольной царицы Елены.

– А почему именно сей день, а не иной? Я ведь давно говорила тебе, а ты переносил с недели на неделю. Я верю тебе, но Византия и жизнь научили меня искать смысл во всем. Во всем, что, казалось бы, и не должно иметь оного. Так что ответствуй, монах: я спросила – почему? И не лги!

– Я не лгу никогда, ибо вера запрещает мне сие. Я отвечу: такова воля императора Византии.

– Живешь здесь, а делаешь все по старой указке? Хорош! Тогда поясни – зачем сие?

– Равноапостольная царица стала матерью императора Константина I Великого, утвердившего в империи веру Христову.

Наш император – тоже именем Константин – чтит сего достойного мужа…

– Отца или сына? – усмешливо поинтересовалась Ольга.

– Сына, госпожа, – священник сделал вид, что не заметил насмешки.

– Тогда при чем здесь отец? Ты сказал, что он взял Елену в жены и императрицы. А кем она была до того?

– Дочерью начальника Византийской почтовой службы, – побледнев, но пытливо и смело глядя в глаза княгине, ответил отец Григорий.

– Так, может быть, твой император желает видеть сходство в судьбах дочерей начальника византийской почты и начальника лыбутинской переправы? – дерзко заметила Ольга.

– Сие мне неведомо, но неисповедимы пути Господни…

Пот мелким бисером покрыл лицо отца Григория, с трудом выдерживающего пронзительный взгляд княгини Ольги.

– Здесь ты прав. Но мое прошлое – как и мое грядущее – лишь мое. Запомни, монах! Я приму новое имя свое, но горе тебе, если что-то еще ты замышляешь не по моей воле, а по воле своего императора!

– Клянусь, Елена, я…

– Не клянись, побереги словеса для иных случаев. Когда они наступят – я тебе скажу!

Из разговоров со многими, в том числе и с монахом, Ольга выцеживала суть, приведшую ее к мысли о необходимости перемен.