скачать книгу бесплатно
Если, конечно, не считать непривычно заострённых ушей, которые отец в насмешку называл «эльфийскими» и которых Элис очень стеснялась, пряча под причёской… А ещё те страшные сны про средневековую даму, от которых не помогали даже таблетки от бессонницы… На всю семью только она ими мучилась!
– Прямо-таки Эшли Уилкс, – заговорила Элис, стараясь придать голосу уверенности, и с достоинством выдержала взгляд Михаэля, – не то, что всякие хамы и смутьяны Батлеры.
– Простите, – откликнулся он, – я не разбираюсь в любовных романах. Я больше по науке… А вежливости научила мама.
– Что даже «Трамвай-желание» не смотрел?! – ахнула Элис, округлив и без того большие глаза, загоравшиеся восторгом каждый раз, когда кто-то упоминал любимые фильмы или героев. – И Марлон Брандо не впечатлил в роли Стенли?! Даже последняя сцена с Бланш, когда доктор?..
– Ни одного имени не знаю, – виновато потупился Михаэль, рассматривая кончики туфель, – я не такой начитанный, как вы, мисс Вудсток. Вынужден вас разочаровать.
Элис надула губы, села и подобрала под себя коленки. Прекрасный образ принца рассыпался на глазах. А ведь она часто представляла, как они с будущим «возлюбленным» дни напролёт читали книги и обсуждали героев… Неужели эти мечты совсем несбыточны?
А тут ещё и Сесили…
– Ну и что, – облизывая ложку со всех сторон, вмешалась сестра, – я тоже не смотрела. Я вообще не фанат такого! В следующий раз лучше напомните, чтобы я показала фотографии, которые мы с фотолюбителями из клуба в Бромли сделали на Ист-Энде. Один полицейский регулировщик чего стоит!
Болтушка Сесили увела разговор в другое русло: рассказывала о том, как после школы не стала поступать в университет – и даже не вышла замуж, как большинство её сверстниц, – и теперь на свой лад «познавала мир» через кучу разных увлечений: от пилатеса до иностранных языков. Пока младшая сестра доучивалась в школе и мечтала о сцене, а старшая готовилась к свадьбе и подрабатывала телефонисткой в центральной конторе телефонной компании в Лондоне, средняя наслаждалась полной свободой и желанием «никогда не возвращаться в какое-либо учебное заведение после школьного ада». Элис, мол, смогла приехать с ними в Лондон, потому что закрыла весенний семестр заочно. Директора школы в Гилфорде лично попросил об этом их отец. А полковнику Вудстоку попробуй откажи!
Пока Сесили говорила, Элис ловила на себе виноватый взгляд Михаэля и, однажды улыбнувшись ему в знак примирения, понемногу оттаяла. Ну и что, что не смотрел и не читал? Она научит!
– Мама с папой говорят, что раз я не пошла в университет, значит должна поскорее выйти замуж, завести двоих детей, садик и корги, – с тяжёлым вздохом заключила Сесили, поднялась на ноги и с шумом отложила варенье на тумбочку возле патефона. – Но я тебе клянусь, что скорее сбегу из дому, чем пойду под венец по указке.
– Она может, – с улыбкой подтвердила Элис. Михаэль тоже улыбнулся.
– Вот так мы тут и застряли, – продолжала болтушка. – Живём здесь как кильки в банке, пока наша Мэгги ждёт своего принца.
– «Застряли?» – Коверкая слово с неожиданно проявившимся акцентом, Михаэль нахмурился. – «Кильки в банке?». Was? [1 - Was (нем.) – Что?]
– А! – понимающе махнула рукой Сесили, переглянувшись с сестрой. – Я говорю: мы вынуждены оставаться здесь, пока наша Маргарет не выйдет замуж за богатого янки из Бостона… Раньше у неё был другой жених, но это долгая история. Ну а ты?
– Я?
– Кто же ещё! Зачем приехал в Лондон?
– Если у тебя есть здесь какое-то дело, – совсем осмелела Элис, ещё хихикавшая про себя над языковым конфузом, – лучше расскажи. Ты здесь наверняка совсем один, и тебе понадобится поддержка.
Несколько секунд Михаэль размышлял, и сёстры видели, как венка вздулась на его лбу, наблюдали, как он хрустел пальцами в нерешительности. Михаэль не выглядел человеком, который так просто раскрывал секреты, да и «дело», похоже, было не из лёгких.
– Вообще-то, – проговорил он в итоге со вздохом и спустился к ним на пол со своего подоконника, – это не то, чем бы я в другое время поделился с посторонними.
– Мы не посторонние, – ничуть не смутилась Сесили и освободила для него место рядом с собой на ковре. – Отныне мы соратники и боевые товарищи. Других ты здесь всё равно не найдёшь. Ну так что там у тебя?
Михаэль отшутился, ослепив девушек белоснежной улыбкой, а ещё через пару минут осторожно и, не вдаваясь в подробности, рассказал, что приехал искать отца. На этом откровения закончились, но уже через неделю он с удовольствием жевал печенья, которые Сесили на пару с матерью приготовила на именины одного из постояльцев, а от оставшейся половины они втроём избавились ночью на чердаке, смеясь с какой-то шутки так, что чуть не перебудили весь пансион. Сёстры защищали его от нападок мисс Стинг и своего отца, а Михаэль, познакомившись поближе с остальными постояльцами, осознал, насколько Сесили хорошо подметила про: «Других друзей ты тут не найдёшь». Разве что сама миссис Сазерленд… Такая естественная и очаровательная как росинка весенним утром…
Немного обвыкнув на новом месте и, поняв, что сёстрам Вудсток точно можно доверять, Михаэль всё-таки поделился с ними сведениями, которые узнал от дяди.
– «Мы в ответе за тех, кого приручили». Помнишь «Маленького принца»? – отозвалась Элис, когда Михаэль в очередной раз отмолчался на какой-то вопрос с подковыркой от Сесили. – Ты уже привык к нам, а мы к тебе. Назад дороги нет.
– У тебя на каждый случай есть цитата из книжки? – весело рассмеялся он. – Я впечатлён, мисс Вудсток.
Элис покраснела, замолкнув, чтобы побороть смущение, но на другой день на пару с сестрой подметила, что Штерн не только по-родственному улыбался им за завтраком, но что они и сами настолько привязались к нему, будто знали его всю жизнь. Всегда первым делом бежали к новому другу, если в пансионе случалось что-то интересное, и с нетерпением ждали вечерних посиделок. А ведь… Михаэль так пёкся о том, мог ли им доверять, а Сесили и Элис так хотели, чтобы это случилось, что они совсем позабыли самим задаться этим вопросом.
– Такой культурный. – Сесили рисовала у зеркала толстые стрелки, которые оттеняли зелёный цвет её глаз, и пудрила носик. – Благовоспитанный. Не думаю, что он прячет под подушкой арбалет.
– Так что, мы идём завтра в банк на Трафальгарской? – В большом предвкушении Элис захлопала в ладоши.
Прогулки от модного дома Harrods до Трафальгарской площади ещё никогда не приносили девочкам Вудсток такого удовольствия. Обвести родных вокруг пальца, сорваться на встречу с юношей, хоть и другом, – это ведь так волнительно! Миссис Вудсток и Маргарет, с которыми Сесили и Элис вышли ранним утром за покупками и от которых в итоге скрылись в оживлённой толпе, ужаснулись бы, узнав, что задумали «эти две кокни». Убедившись, что мать и сестра так и остались у магазина, Элис и Сесили проскользнули в один из двухэтажных автобусов, курсировавших по Лондону, и, проехав несколько красных телефонных будок и площадь Пикадилли, вышли из него на Трафальгарской площади, где заканчивалась транспортная развязка и где Михаэль ждал их битый час, развлекая себя разглядыванием афиши.
– Я думал, что вы уже не явитесь, – полушутливо попенял он им, шагая через всю улицу стальной походкой солдата – ровно держа спину, руки за пояс и в фирменной фетровой шляпе, – у вас всегда так шумно? И холодно?
– Центр города, – пожала плечами Сесили, обматываясь по самый нос красным клетчатым шарфом. – Туманный Альбион. Чего ж ты хотел?
– Так долго тут идти до твоего банка? – Элис потёрла друг о друга ладошки и выпустила ртом пар. В марте выдавались холодные деньки!
– Всего несколько метров. Пойдёмте. Тут дети выпускали мыльные пузыри, очень красиво… и солнце из облаков вышло!
Даже Сесили удовлетворённо поёжилась, списав это на мурашки на холоде, когда Михаэль взял её под одну руку, а Элис – под другую, и они вместе зашагали вдоль многолюдных лондонских скверов и торговых домов с их громкими пёстрыми логотипами и афишами. Сёстры то и дело переглядывались, читая в глазах друг друга надежду на то, что, хотя мать и Маргарет и могли навсегда запереть их дома, если бы только узнали обо всём, такого рода прогулки отныне не будут для них редкостью. Их новый друг оставался спокоен и невозмутим как скала, хотя чувствовал смущение девиц и даже польстился им, пряча в уголках губ улыбку. Какими важными они казались самим себе со стороны! И даже весенние лужи переступали так, как будто те не забрызгали их сапожки и юбки. Души Элис и Сесили летали, а завистливые взгляды прохожих девиц лишь разгорячали их кровь.
Солнце всё-таки напомнило о себе, когда автоматические двери банка показались в самом конце улицы. Михаэль задумчиво нахмурил лоб – больше ничего не выдавало его тревог, – но Элис всё равно прочитала их на его лице и, прежде чем отправить его внутрь в поисках правды об отце, мягко коснулась рукава его пальто.
– Всё будет хорошо. Вот увидишь! Даже если они там ничего не знают, мы всё равно докопаемся до правды.
Михаэль растроганно кивнул, поправил концы шляпы и выпустил руку Элис из своей.
– Знаешь, – проговорил он, располагающе смеясь, и уже сделал шаг к дверям, – а я бы всё-таки посмотрел этот твой «Трамвай»… Надо же понять, что ты нашла в своём Брандо!
– А он, между прочим, хорош, – не осталась в долгу Сесили, – ты бы только видел!
Элис затаила дыхание, когда Михаэль скрылся в аккуратном, меблированном вестибюле банка, и осознала, что сердце в груди колотилось как птичка в клетке. Прошло несколько минут, пока они с сестрой судорожно вспоминали всё, что Штерн рассказал им о своём отце: английский шпион, долгое время работавший в Австрии под прикрытием, присылавший каждый год большую сумму на содержание сына, но никогда не связывавшийся с ним напрямую…
Ровно через двадцать минут автоматические двери вновь раскрылись, и Михаэль вышел к Элис и Сесили ни жив ни мёртв, даже пальто толком не запахнул. Лицо ещё мрачнее, чем тем утром при разговоре с мисс Стинг! И куда только делся тот обходительный, невозмутимый юноша, и откуда в его глазах такой недобрый огонёк? Элис вскрикнула от неожиданности, когда Михаэль гневно сжал в кулаке лист бумаги. Неужто плакал?
– Ну, – прямо с порога накинулась на него Сесили, – что там? Что ты узнал?
– Мой отец не был шпионом, – процедил Михаэль, сильно стискивая зубы, и снова до хруста сжал тот листок в кулаке. – Дядя врал мне. Всё это ложь.
– Боже мой! Тогда кем же он был?!
Штерн не ответил, лишь прерывисто моргнул и отвернулся. Затем, всё ещё не откликаясь на зов девушек, быстрым шагом пошёл прочь. Его силуэт заволок лондонский туман.
Глава 4
Каждый раз, когда прохожие дети нечаянно задевали его за плечо локтем, их матери ворчали, а отцы махали кулаками в воздухе, огонь только сильнее закипал в Михаэле. Сесили и Элис что-то кричали ему вслед, но он не хотел, чтобы они попали под горячую руку, а потому не оборачивался. Улица с её шумными автобусами, бесчисленными перекрёстками и флагами расплывалась перед глазами. Британский флаг! Разве он имел к нему какое-либо отношение?
Дорожный знак, указывавший на Трафальгарскую площадь, завился волчком на месте, когда Михаэль стремительно прошёл мимо и остановился только возле кинотеатра с громким слоганом: «Всего три дня бесплатных билетов для тех, кто ещё не смотрел легендарный «Трамвай-желание»! Успейте до окончания показа». С афиши на прохожих глядел крепкий мускулистый мужчина в мокрой рубашке, сплошь облепившей подтянутый торс.
«А это, должно быть, Стенли! Да-а, мисс Вудсток, губа у вас не дура!».
Улыбка сама налезла на лицо, наполнив сердце умилением и теплом, и только тогда гнев немного отпустил Михаэля. Фетровую шляпу и демисезонные сапоги увлажнили капельки дождя, а по крыше кинотеатра забарабанило так, что пришлось забежать под козырёк.
«Девчонки хорошие, – пронеслось в голове красной нитью, принося за собой облегчение, и даже машины, проезжавшие по лужам на высоких скоростях, не отвлекли его внимания. – Элис в особенности. Верит в людей и их духовность, не знает ничего о грязи и лжи этого мира. Как с Луны свалилась! Придётся мне её защищать».
Михаэль никогда бы не подумал, что подружится с девчонками, но те подкупили его своей душевностью, наивностью и отзывчивостью. Такими естественностью и теплотой в его жизни веяло только от матери! На весь пансион они единственные не чурались его, и он был бы идиотом, если бы не подружился с ними. Сёстры Вудсток согласились помочь, как только услышали про некую тайну, что, должно быть, хранил его отец, который на самом деле – какая ирония! – оказался просто-напросто евреем. Да ещё и зажиточным евреем с, надо признать, весьма специфичным юмором и странноватой любовью к придурковатым загадкам.
Вот что старый прохвост писал сыну в письме, которое оставил в ячейке банка, где, к слову говоря, никто так и не назвал его имени, зато вручили Михаэлю конверт с таким пресным лицом, будто давно ожидали его появления:
«Дорогой мой, любимый сынок,
Когда ты прочтёшь это письмо, я наверняка уже буду мёртв. Не знаю, что именно прикончит меня – газовые камеры Освенцима или пыточные Гестапо, – но в одном я уверен точно: даже перед лицом смерти я не потеряю оптимизма. Верить в лучшее для меня всё равно, что дышать!
Я не стану называть тебе себя, ведь это может плохо кончиться. Пусть так! Я радуюсь уже тому, что Провидение позволило тебе прочитать сии строки. В следующую Хануку, если я буду ещё жив, то обязательно зажгу свечу в подсвечнике.
Коль захочешь узнать меня хоть чуточку поближе, то я скажу, что весьма словоохотлив. Когда мы с твоей мамой только познакомились в той самой клинике в Вене, она говорила, будто лучше меня никто не рассказывает анекдотов. Даже твой дядя – серьёзный, деятельный старина Томас! – иной раз не сдерживал улыбки и, качая головой, пенял мне пальцем: «Ну ты и проныра, раввин!». Уверен, что он сделал всё, что только мог, чтобы родство со мной никак не угрожало твоей жизни. Ещё одну свечу в Хануку я зажгу за милого шурина.
Что же до меня, то надеюсь, что когда-нибудь Соне хватит мужества рассказать тебе правду. Как ты представляешь себе меня, когда читаешь эти строки? Лысый, усатый дядечка-еврей, попыхивающий сигарой в перерыве между банковскими махинациями, да никогда не выпускавший из толстых пальцев счётов? В чём-то ты, конечно, прав, мой мальчик. Да только помимо любви к деньгам мною всю жизнь двигала и ещё одна страсть, которая в итоге свела меня с твоей горячо почитаемой – и мной тоже! – матерью: страсть к искусству.
В те времена, когда в Германии уже вовсю бушевали национал-социализм и антисемитизм, мы – блаженные австрийцы! – верили, что нас-то беда обязательно обойдёт стороной. Увы, большинство из нас ошибалось и очень горько потом расплачивалось за свою недальновидность. Кого не подвела чуйка, тот вовремя уехал в нейтральную Швейцарию, но только не я. Слишком сильно держался за свой банк и коллекцию! Я бы очень хотел провести всю оставшуюся жизнь и спокойную старость рядом с тобой, сынок, и обожаемой Соней, но, к сожалению, этому не бывать. И поскольку мои дни сочтены, а в дверь уже ломятся солдаты Гестапо, уж прости старику маленькую шалость и исполни его последнюю волю.
Я приготовил для тебя загадку. Я всю жизнь обожал такие игры!
Не волнуйся насчёт системы передачи денег между банком на Трафальгарской площади и Мюнхенским – я настроил её так, что даже самый хитрый штурмбаннфюрер не отыщет моих следов. Евреи славятся пронырливым умом, не так ли? Разве что только это письмо… Те деньги, которые перечисляются каждый год в Мюнхен из уцелевших запасов моей казны, лишь малая часть того, что я мог бы сделать, не став для тебя настоящим отцом. Всё моё состояние спасти не удалось – эти животные конфисковали всё от картин Гойи до китайских ваз! – но и того, что уцелело, должно быть достаточно, чтобы ты достойно вступил в эту жизнь, малыш. Ну а загадка…
В моей коллекции была жемчужина, которую я не доверил бы никому, кроме тебя. Это настоящий бриллиант, самая дорогая вещь на свете, не считая, конечно, тебя и твоей матери. В нашей семье она переходила из поколения в поколение, и мне бы очень хотелось, чтобы она отныне принадлежала тебе. Во сне ко мне приходили прорицательницы и предупреждали, что когда-нибудь она поможет тебе «исцелить других и исцелиться самому». Но я не расскажу так просто, что это такое и где оно находится, дорогой друг. Нет-нет, ты должен догадаться сам. Ведь это загадка, помнишь?
Я спрятал её в одном укромном местечке – тогда, ещё до войны, – когда почувствовал, что запахло жареным. Я подскажу: она прямо у тебя под носом.
Не серчай, мой мальчик, коль есть за что, и знай, что я наблюдаю за тобой с небес и очень горжусь тобой.
Искренне твой,
Папа
П.С. Поспрашивай обитателей пансиона «Аврора» в Лондоне, район Сохо. Ты ведь там и живёшь?
П.С.С. Не спрашивай, откуда я это знаю. Я уже сказал, что приглядываю за тобой».
Ветер усиливался, мня концы бумаги, хотя Михаэль крепко держал её. На лист пару раз капнуло с крыши, и юноша убрал его в задний карман брюк, поморщился на ветру, огляделся. На душе всё ещё так скверно, будто нагадили чайки. Ещё и этот проклятый дождь!
Михаэль стыдил себя за то, что, и, хотя покойный отец очень его любил, судя по тону письма, он сам не испытывал к нему никаких чувств. Почему горячее желание отыскать папу и узнать его поближе испарилось, освободив место для безразличия и даже раздражения? Все эти «мой мальчик» и «мой малыш»?! Да кто тот раввин вообще такой, чтобы обращаться к нему в подобных выражениях?!
Неужели дело в том, что отец оказался евреем? Скорее уж в разочаровании, что не был героем разведки…
Всё это время он боготворил лишь выдуманный образ, который навязал ему дядя Томас. Ходил, как клоун, навешав на себя всю эту мишуру: чай в пять часов вечера, Шекспир и пенсе… Даже в старшей школе Михаэля пару раз избивали за «англофильство», а в итоге всё оказалось зря. Конечно, теперь он злился! И на дядю Томаса в том числе… Быть может, вместо пятичасового чая ему лучше ходить в Синагогу? Так бы он точно стал ближе к корням!
Чем дольше Михаэль думал, тем больше злился. Марлон Брандо на афише кинотеатра и братские чувства к сёстрам Вудсток лишь на время отвлекли его. Зачем он только перечитал письмо?! Михаэль больше ни копейки не возьмёт из банка, не станет так унижаться! И эта нелепая «последняя воля» про некую потерянную вещь…
Прямо-таки вишенка на торте! Конечно, он не будет ничего искать. Вот ещё – плясать под дудочку старого маразматика, чьего имени его сын даже не знал?! Пора бы, наверное, вернуться в Германию – всё равно немец для всех здесь «фашист!» – и возобновить учёбу в институте. Разве что-то ещё держало его в Лондоне?!
– Герр Штерн! Боже мой: вы весь промокли. Садитесь же! Я подвезу.
Михаэль несколько раз моргнул, прежде чем всё-таки разобрал очертания красного Феррари, из опущенного окна которого выглядывало хорошенькое личико миссис Сазерленд. Вопреки надеждам, дождь усиливался, а желание нырнуть в надушенный женский салон и забыть на время об отце лишь нарастало. Полина широко улыбалась и, придерживая синий клетчатый зонтик, дружелюбно зазывала его внутрь. Свободной рукой она поправляла съехавшую с головы розовую косынку и держалась за ручку двери.
– Ну же, герр Штерн! – повысила она голос, который из-за шумевшего в ушах дождя доносился до Михаэля эхом, и кокетливо рассмеялась. – Я не буду предлагать дважды.
Он повиновался, шлёпая по лужам, и сам не понял почему. Его и правда обдало духами, как только захлопнулась дверь, а мокрые брызги от волос и пальто прыснули Полине в лицо. Она завизжала.
– Простите, – виновато пробормотал он, пока она вытирала щёки и лоб рукавом, и сглотнул. Ей так шла эта косынка! И солнечные очки на макушке! – Я не хотел намочить вас.
– Бросьте, – непринуждённо – как и всё, что бы она ни делала, – пожала плечами миссис Сазерленд и завела мотор. – Вы не знаете, сколько я перестирывала платья из-за проказ Бенджамина.
На этот раз он рассмеялся вслед за ней. Будто ещё минуту назад не выглядел мрачнее тучи!
Полина так легко управляла машиной и дворниками, что восхищение Михаэля росло. Он обнаглел настолько, что очень редко отворачивался. В салоне пахло не только духами, но и свежими овощами, тяжёлые пакеты с которыми в кучке лежали на заднем сидении. У Лестер-сквера миссис Сазерленд спросила, «не прочь ли герр Штерн включить радио». Юноша кивнул, задержав дыхание, когда она стала постукивать маленькой ножкой в такт мелодии-блюз и даже подпевала ей.
– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, – с лёгкой самоиронией заговорила она, когда они провели в пробке возле сквера около пяти минут, и сделала музыку тише, – водит машину, слушает американский блюз, хотя как истинная британка должно презирать все проявления янки, да ещё и ведёт себя раскованно в обществе мужчины…
– О нет, – молвил он, задыхаясь от восторга, – я так совсем не думаю.
– Просто не признаётесь в этом, – весело подмигнула ему Полина, скользнув взглядом по зеркалу заднего вида. Сердце забилось сильнее, когда он поймал его там, – сейчас я шокирую вас ещё больше. Только т-с-с, никому не говорите. Когда я езжу за продовольствием на рынок, то всегда покупаю себе парочку сигарет и выкуриваю их во дворе за пансионом. Хотите?
Она кивнула на бардачок, где хранила тоненькие женские сигареты, и, когда он отказался, сказала, что и сама не стала бы курить при нём, потому что это «совсем уж неприлично» и что «хотя так не казалось со стороны, она кое-что смыслила в приличиях». Михаэль улыбнулся, подумав, что, не в пример другим женщинам, сигарета совсем не портила миссис Сазерленд и только делала её образ более пикантным и изысканным. Хотя куда уж больше!
– Нет-нет, – вдруг спохватился Михаэль, когда понял, что Полина везла его в пансион, – давайте не будем сейчас ехать домой… Мне бы хотелось увидеть Лондон. Я ведь турист. И дождь как раз кончился!
– Не буду выпытывать, что у вас стряслось, – с женской чуткостью проговорила она, но участие, которое он читал на её лице, показалось парню искренним. – Но как насчёт Набережной Виктории? На Темзе?
Весенний день уже совсем вернул потерянные права, когда молодые люди приехали на набережную, и Михаэль несколько раз вдохнул чистый, свежий после ливня воздух. Туман и дожди: разве они не лучшие друзья лондонцев?
Он уже совсем остудил голову, и, когда Полина, размахивая сумочкой, засеменила рядом, что-то дёрнуло его спросить:
– Миссис Сазерленд! Вы никогда не слышали о некой вещице… говорят, что это семейная реликвия. Её могли спрятать в пансионе ещё до войны?
Михаэль прикусил язык, как только сказал это, и увидел, как её бархатно-голубые глаза округлились от удивления. Мимо как раз прошла молоденькая мама с ребёнком в коляске и чуть не задела их локтем.
– Понятия не имею, – пожала плечами Полина, подставляя лицо под лучи солнца, и, зажмурившись, приоткрыла один глаз, – тогда, до войны, пансион принадлежал моему свёкру. Так, вот что вы обсуждаете по ночам с младшими Вудсток на чердаке? Ищете потерянные сокровища индейцев?
Он встал как вкопанный посреди набережной и только ловил ртом воздух от бессилья. Видя его смятение, миссис Сазерленд лишь смеялась.
– Мы ничего… то есть я… Они мне как сёстры! – Михаэль с неудовольствием заметил, что его голос звучал оправдывающимся, а её – журящим. – Я клянусь!
– О, милый друг, полно вам. Я вам уже рассказала о себе достаточно, чтобы вы поняли, как мало я гонюсь за такими вещами.
– Но что нас выдало? Никто же не видел, как мы…
– Крошки от печений миссис Вудсток и три банки с вареньем, внезапно пропавшие из моего погреба, – хихикнула Полина.
Михаэль осознал, что у него горели уши и, что ещё хуже, что ему было неприятно оттого, что их раскрыла она. Полина, конечно, отрицала это, но ведь и правда могла подумать, что он…
– Именно из таких, как девочки Вудсток, – как будто читая его мысли, продолжила миссис Сазереленд, а он, пристыжённый, зашагал рядом, – и получаются прекрасные жёны. Домашние и невинные… Запомните это, герр Штерн. Не то что такие, как я… «Развязные вдовушки»!
