Ирюм

На город плавно опускалась ночь. Окна домов зажглись желтым светом. Дождь приутих и сменился густым, молочным туманом. Федор уже устал волочить по грязи промокшую рясу и собрался воротиться в келью, как из-за угла вдруг кто-то выскочил, поскользнулся на луже и упал к нему в ноги. Инок вздрогнул от неожиданности и застыл на месте. Незнакомец с трудом поднялся на ноги и аккуратно поднял голову: из-под слипшихся волос и комьев грязи на Федора горящими глазами посмотрело бледное лицо молодой девушки. Незнакомка пристально уставилась на инока, словно пытаясь вспомнить знакомое лицо. Федор засуетился от неловкости и неожиданно для себя поднял руку, убрав клочья слипшихся волос с лица девушки. Ее бледное лицо тускло светилось лунным холодом, а сквозь кожу можно было разглядеть тоненькие жилки. Незнакомка хлопнула своими длинными ресницами, прижала к пересохшим губам указательный палец и вопросительно посмотрела на монаха. Федор, толком не понимая, чего от него хотят, послушно кивнул. Незнакомка чуть улыбнулась ему, подобрала полы юбки, обогнула инока и растворилась в тумане.

Федор в одиночестве стоял посреди дороги и слушал, как дождь монотонно барабанит по лужам. Не успел он опомниться, как из темноты выскочил новый силуэт и бросился в его сторону. Через мгновение перед Федором выросла огромная фигура офицера, распахнувшего камзол на груди. Волосы мужчины были стянуты в длинный хвост, а помятая и извалянная в грязи треуголка торчала за поясом. Офицер был на голову выше Федора и теперь грозно смотрел на него свысока, обдавая крепким запахом перегара.

– 

Куда прёшь, поп? – поинтересовался пьяный офицер.

– 

Куда тебя не пустят, – холодно ответил Федор.

Офицер ответил на дерзость молодого инока раскатистым смехом и могучей рукой потрепал его за плечо. Федор почувствовал, как захрустели его кости, но виду не подал.

– 

Говори, поп, видал ли девку мою?

– 

Я по девкам не ходок.

– 

Скажи еще, что винишко не зашибаешь? Знаем мы вашего брата, – лукаво подмигнул офицер.

– 

То не твоя забота, коли ты не в рясе.

– 

Ишь какой гордец. Ты откуда такой нарисовался? Что-то мне рожа твоя в новинку.

– 

Я по кабакам не шляюсь, да и ты, видать, не богомолец. Негде нам с тобою пересечься.

– 

Что верно, то верно, – согласился офицер и потрепал монаха по голове – Девка от меня сбегла. Васёной звать. Ежели увидишь кого тут поблизости, кличь меня. Лады?

– 

Так может сразу в церковь пойдем, да я вас обвенчаю?

– 

Ха-ха, сколько живу в Тобольске, эдаких попов еще не видал, – офицер опять от души рассмеялся. – Я ни в коем разе не против жениться, только эту бестию еще найти надобно. Ладно, братец, хорош языком чесать. Проваливай, куда собирался. Ежели чего, то капитан роты Ширванского полка Степан Уручев всегда к вашим услугам, – пьяный картинно раскланялся перед иноком, – Будут вопросы, обращайся – меня тут каждая собака знает.

Окончив речь, капитан театрально развернулся на месте и строевым шагом удалился в темноту. Федор проводил его недобрым взглядом и поспешил вернуться в новую келью – на сегодня ему хватило приключений.

Утром Сильвестр служил свою первую литургию в Тобольске. Софийский собор тобольского Кремля набился битком: посмотреть на нового епископа пришли даже татары и бухарцы, топтавшиеся вместе с отлученными от причастия тоболяками. Сильвестр делал свое дело размеренно и методично, словно дирижер, управляющий оркестром. В конце службы он сказал проповедь, вспомнив притчу блудном сыне. Заблудшими сынами он назвал самих тоболяков, которые, по его епископскому мнению, отошли от своего отца – церкви Христовой. Сильвестр также обвинил прихожан в неверии, ленности, блуде и праздности. Затем митрополит заговорил о важности миссионерской проповеди. По его мысли, нельзя вот так запросто жить бок о бок с язычниками и магометанами, не пытаясь наставить их на путь истинный. Закончил Сильвестр, как и накануне, испросив у тоболяков помощи и поддержки в несении общего креста.

После службы епископ переговорил с главой духовной консистории Феофаном и сделал некоторые распоряжения. Так, Сильвестру не понравилось, как нестройно поет хор главного тобольского храма; не удовлетворило его и состояние фресок в Софии. Епископ приказал выписать из Москвы лучших иконописцев и поискать по сибирским монастырям певчих поголосистее. Затем, потирая свои длинные худые руки, Сильвестр деликатно поинтересовался у иеромонаха особенностями нрава губернатора Сухарева. В ответ Феофан промычал что-то невразумительное, крайне расстроив тем настырного епископа. Что ж, подумал Сильвестр, всякое важное дело нужно устраивать самому. С таким намерением он и отправился на губернаторский двор прямо после службы.

Погода, наконец, приутихла: проклятый тоболяками дождь сошел на нет; солнце уже робко пробивалось сквозь пелену облаков; горожане оживились и поспешили по своим всегдашним делам. Вскоре Сильвестр уверенно подскочил к дому губернатора земли сибирской Алексея Михайловича Сухарева. Сильвестра встретил секретарь губернаторской канцелярии Кручинин, охранявший крыльцо. На его лице лежала всегдашняя печать задумчивости. Столкнувшись с Сильвестром лицом к лицу, он с минуту молча рассматривал посетителя, словно решая самую сложную задачу в жизни.

– 

Доколе глядеть на меня будешь? – осведомился Сильвестр – Эдак дырку просмотришь.

– 

Покорнейше прошу извинить, владыка Сильвестр! – опомнился, наконец, Кручинин – Премного виноват. Чего изволите?

– 

К губернатору пожаловал, раз уж он сам в делах – мне показаться на глаза видать некогда.

– 

Понимаю-понимаю. Охотно бы представил вас Алексею Михайловичу, да только не велено никого пущать. Губернатор ныне почивать изволит.

– 

Ба-а, ну тогда другое дело, – покорно согласился Сильвестр, – Епископ должен знать свое истинное место супротив государева наместника в Сибири.

– 

Это вы верно подметили, владыка. Алексей Михалыч есмь верный сын государыни императрицы Елизаветы, с коей состоит в теснейшей переписке.

– 

В переписке с государыней говоришь? – Сильвестр сделал удивленное лицо, – Что ж сразу-то не сказал! Видать, я в сторону такого губернатора и смотреть не достойный. Пойди-ка, принеси мне, любезный, стулик – я тут на дворе покемарю. Глядишь, Алексей Михайлович изволят воздухом подышать, я их и поприветствую сообразно своему статусу.

– 

Сию секунду, – отрапортовал Кручинин – доставлю вам кресло первейшего качества!

Когда секретарь скрылся в одной из комнат дома Сухарева, Сильвестр внимательно осмотрел скромный по меркам Петербурга дом и отправился искать кабинет губернатора. Довольно скоро он наткнулся на запертые двери, деланные из цельного куска дерева – должно быть, кедр, предположил епископ. Он прислонился к створкам дверей и прислушался: в комнате стояла тишина, в нос бил крепкий запах табака. Сильвестр отпрянул от створок и трижды громко постучал епископским жезлом по косяку. Чуть погодя раздался хриплый голос Сухарева:

– 

Мишка-негодник, ты что ли? Проваливай, к черту, коли так.

Сильвестр громко прокашлялся и проследовал в кабинет губернатора. Комната была туго заполнена сизым табачным дымом. Сухарев с голыми ногами возлежал на тахте, накрыв лоб влажным платком, и смотрел в потолок. Рядом стоял серебряный поднос, усыпанный серым табачным пеплом.

– 

К чему черта поминаешь, Алексей Михайлович, – осведомился Сильвестр, – лучше Господа поминай.

Сухарев от появления нежданного гостя чуть не свалился на пол. Взяв себя в руки, он сбросил тряпку со лба, поспешно поднялся на ноги и низко поклонился епископу.

– 

Это в какой же семинарии, владыка Сильвестр, учат без ведома хозяина в гости являться? – вежливым тоном поинтересовался Сухарев, натягивая сапоги на мозолистые старческие ноги.

– 

У меня, Алексей Михалыч, только один учитель – Христос Вседержитель – его и слушаюсь.

– 

Эка хватил-то. Известно – все под Богом ходим, но и земные порядки блюсти надобно, – Сухарев уже совсем пришел в себя, – Ладно, владыка, присаживайся к столу. Я и сам давеча к тебе наведаться собирался, да здоровье никак не дает – погода скотская совсем меня скрутила, мочи нет.

Губернатор привычно развалился в своем кресле, а Сильвестр, отставив жезл в сторону, аккуратно опустился на скромный стул для посетителей. Сухарев пристально смотрел на епископа, ожидая, когда тот заговорит. Но Сильвестр, казалось, был вполне доволен неприличного затянувшимся молчанием.

– 

Слыхал, что ты, владыка, человек деловой и хваткий. Не томи уж меня старика, выкладывай, с чем пожаловал.

– 

Мне сказать нечего, Алексей Михалыч. Чаял, только посмотреть на тебя – губернатора сибирского, ибо вместе работать придется.

– 

Ну смотри, коли хочешь. Вот он я, весь тут, – Сухарев отпустил короткий смешок, – Однако раз уж потревожил меня, так спрашивай чего на будущее. Кто знает, когда снова свидимся.

– 

Дела у меня к тебе самые обычные, губернатор. Завтра подойдет мой человек, Федором звать, принесет тебе список того, что требуется для нужд епархии. Там ничего дерзкого: иконописцев искусных надо выписать с Киева да певчих. Храмы старые подновить надобно, а то смотреть стыдно. Сибирь велика – новые храмы ставить будем. Семинарию оживим: видел я тутошних учителей – так они двух слов связать не способны.

– 

Хорошо, владыка – помогу, чем смогу. Что еще?

– 

Экспедицию надо снарядить – проедусь по инородцам, посмотрю, чем они живут. Надобно приготовить подробный отчет: какие народы ходят под твоей губернаторской рукой, чем они на хлеб зарабатывают, какой веры придерживаются. В консистории таких сведений я не нашел – там у них бардак – ну, да это уж мое дело.

– 

И это потихоньку сможем, владыка. Прикажу своему человеку, он тебе всех инородцев опишет и художественно изобразит, ежели надо.

– 

Добро, что сговорились так скоро, – Сильвестр поднялся со стула, твердой рукою схватил жезл и благословил губернатора – Что-то совсем плох ты, Алексей Михайлович. Здоровье свое не бережешь: вижу, наливочки у тебя початые стоят да табачком пахнет. Разве не ведаешь, что негоже человеку быть зависимым от дурного? Только в молитве господней спасение от всякой хвори кроется.

Сильвестр вышел от губернатора в хорошем расположении духа – Сухарев показался ему доживавшим последние годы стариком, пекущимся только о собственной шкуре, как и положено всякому государеву человеку. Епископ решил прогуляться по городскому посаду, чтобы присмотреться к своей пастве и поразмыслить над амбициозными сибирскими проектами, занимающими его с момента назначения в Тобольск. Солнце выползло из-за туч на радость тоболякам, суетливо снующим по своим делам. Столкнувшись с епископом, горожане охали от удивления, крестились и целовали Сильвестру руку. Епископ охотно благословлял обывателей, наставлял их на духовный путь и трепал за уши перемазанных грязью тобольских сорванцов. Наконец, Сильвестр добрался до гостиного двора, на котором чего только не предлагали: свежая рыба, ядреный хмель, воск, медь, холст, сыромяжные и овчинные кожи, юфть и прочие разных родов пушные товары – белки, лисицы, соболя, выдры, россомахи, рыси, горностаи, ушканы, песцы и недопески; шелковые и полотняные ткани и прочую мелочь, которую было не счесть.

На малый базар допускалось не только купеческое сословие, но и простые тобольские обыватели, ведущие мелочный торг. Площадь всегда до краев наполнялась людьми самого разного сорта, которые хищно выискивали, на что бы променять последние гроши. Здесь всегда в избытке предлагались свежий хлеб и калачи, коровий студень, свиное сало, крепкий квас, малосольные огурчики, кислая капуста, живая и битая птица. Товары дружно ютились на полках лавок, рогожках, сене, в корзинах и просто возлежали на земле. Пирамиды кедрового ореха вырастали из бочек, заполненных соленьями. На деревянных ящиках было рассыпано сало, свечи, масло, разная мелочевка из железа и меди. Бабы, повязанные платками, торговали семечками, гребешками, галантереей, ленточками, платочками и шалями. Гомон разношерстной публики обволакивал не привыкшего посетителя со всех сторон, подхватывал его за руки и кружил по торговым рядам.

Сильвестру все было любопытно, а на душе – легко. Он обошел уже половину гостиного двора и решил непременно почтить своим разговором какого-нибудь простолюдина. Епископ остановился у первой попавшейся лавки и обратил взор на броскую куклу, золотистые волосы которой туго сплетались в длинную косу. Он взял игрушку и с несвойственным себе трепетом повертел в руках.

– 

Кто куклу сробил? – спросил он у рыжебородого мужика, спрятавшегося за прилавком.

Рыжий молчал.

– 

Сколько просишь за работу?

Вместо ответа мужик завозился и принялся суетливо копаться в мешках с товаром.

– 

Онемел что ли? – возмутился Сильвестр, – Первый раз епископа видишь? Давай, не робей. Сколько просишь за куклу, говорю?

– 

Ента не продается, – пробормотал мужик.

– 

Как это не продается? А эта? – епископ указал на другую игрушку.

– 

И ента тожмо не продается, – ответила рыжая борода.

– 

Да как не продается-то? – возмутился Сильвестр – Я тебе рубль за нее положу.

– 

И за пять не продается, – стоял на своем мужик.

– 

Что же ты за торговец такой? – епископ растерянно развел руками и оглянулся по сторонам.

Тут на колени перед Сильвестром упал мужичишка в дрянном сюртуке, схватил его за рясу и принялся лихорадочно трясти:

– 

Не связывайся с ним, владыка Сильвестр! Это же Яшка-рыжий – известный по Тобольску раскольщик. Он тебе и снегу зимой не продаст, шибко гордый. Возьми у меня задаром все что хочешь – вон там моя лавка.

Лицо Сильвестра сделалось серым и мрачным, он презрительно окинул взглядом прохудившийся сюртук, отпихнул сапогом упавшего ему в ноги мужичка и повернулся к рыжему.

– 

Правда ли, что раскола держишься? Отвечай!

Рыжебородый Яшка поник головой и разом уменьшился в размерах.

– 

Веру отеческую блюду – то правда. Но расколов никаких не чиню.

– 

Т-а-а-к, – протянул Сильвестр, – Значит брезгуешь мною, епископом сибирским?

– 

Не брезгую. Да по вере мне не положено.

– 

Будь по-твоему, мужик. Я тоже поступлю, как положено по закону.

Сильвестр вернулся к потрепанному сюртуку и приказал ему кликать солдат, стоявших на карауле у кремлевских ворот. Для пущего усердия епископ бросил ему монету. Обернувшись к рыжему, он обнаружил, что лавка уже пуста.

В это время Яшка ловко прыгал по крышам торговых рядов, блистая на солнце своей бородой-лопатой. В конце гостиного двора он переметнулся с крыш на столб и проворно спустился по нему на землю. Быстро осмотревшись, рыжий бросился в сторону, где было поменьше людей. Сбивая зазевавшихся прохожих, переворачивая корзины с товарами и отправляя в небо стайки воробьев, он продолжал бежать, не оглядываясь назад. Свернув за угол, Яшка упал на землю, чтобы немного отдышаться. Куда же бежать? Домой, чтобы предупредить родню? Как скоро солдаты придут в его избу? Нужно поскорее добраться до дому. Мужик вскочил, потуже затянул пояс и побежал.

Рыжий жил на окраине Тобольска и порешил пробираться до избы огородами. Перелезая через высокий забор, он зацепился портками за сучок оглобли и свалился в заросли репы. Правая нога его хрустнула и отозвалась резкой болью. Яшка запустил в рот рукав и, закрыв глаза, стиснул зубы. Через мгновение рядом послышался топот группы людей – это солдатский отряд уже рыскал в поисках дерзкого раскольника. Рыжий проворно нырнул в высокую ботву, прокопав бородой теплую землю. Пролежав так довольно долго, он, наконец, насмелился и поднялся. Нога пылала жарким огнем, не давая ступить и шагу. Яшка достал из-под рубахи большой деревянный крест и принялся истово молиться. Испросив поддержку у Господа, он опустился на четвереньки и медленно, через боль, пополз куда-то вперед, волоча подвернутую ногу, как мертвую. Протиснувшись между оглоблями забора, он оказался на пустой дороге. Яшка никак не мог решить, что делать дальше – с такой ногой его поймают, как подбитую курицу. Оставалось ждать темноты и Божьей помощи.

Когда сумерки спустились на Тобольск, а на горизонте выкатился желтый полумесяц, рыжий выбрался из крапивы и пополз в сторону дома. Голова его шла кругом, руки раскраснелись от крапивы, а ногу так разворотило, что пришлось скинуть сапог. Он прополз уже почти половину пути, как впереди вдруг возник неопределенный силуэт. Яшка закатился в кусты и притаился. Силуэт нетвердой походкой шел по улице, размахивал бутылкой, и что-то бормотал себе под нос.

– 

Эй, мужик, – окликнул незнакомца рыжий.

– 

Кто здесь? – насторожился силуэт, оглядываясь по сторонам.

– 

Слушай, друже, подсоби! Ногу подвернул, не могу до дому доковылять.

Незнакомец подошел к кустам и наклонился к Яшке, обдав его крепким запахом спиртного. Раскольник поморщился и умоляюще посмотрел на незнакомца.

– 

Плати целковый! – заявил пьяный.

– 

Заплачу-заплачу, – пробормотал рыжий, – Токмо до избы доставь. Я погляжу, ты малый крепкой, авось, сдюжишь.

– 

А то как же не крепкий, – самодовольно откликнулся незнакомец, сгребая рыжего в охапку и забрасывая на плечо, – Сам-то чей будешь?

– 

Яшка я – торговец.

– 

Не знаю такого, – безразлично промычал пьяный и смачно приложился к зловонной бутылке, – Ну, давай, показывай дорогу.

Рыжий объяснил путь до своей избы и обессиленно повис на могучем плече пьяного незнакомца. Идти было прилично, и от утомления и невыносимой боли он провалился в беспокойный сон. Небо плотно усыпали яркие звезды, собаки затянули нудные ночные песни, в траве без умолку стрекотали кузнечики. Вдруг нога рыжего взорвалась невыносимой болью – незнакомец швырнул его на землю и приступил сапогом поврежденное место. Яшка, опешив от неожиданности, нелепо озирался по сторонам – в темноте бедняга не мог разобрать, где очутился. Пьяный забрался на высокое каменное крыльцо и забарабанил по обитой железом двери. Вскоре она приоткрылась, выпустив заспанную голову Федора.

– 

О, здорово, поп! – улыбнулся Степан, – Давно не видались. Соскучился небось?

– 

Тебе чего? – протирая глаза, пробормотал молодой монах. – Здесь хмельного не наливают.

– 

Со своим хожу! Давай зови, кто у вас там главный. Поймал я вашего дерзкого раскольника, епискова обидчика.

Сильвестр рассекал рясой ночную мглу, стуча тяжелым жезлом по булыжникам мостовой. На душе его было неспокойно: только что он закончил допрос пойманного раскольника, если это можно было назвать допросом. Рыжий торговец не вымолвил ни слова по обвинению в оскорблении епископа – только все твердил, чтобы не трогали его жену. Сильвестр не требовал от раскольника возвращения в лоно православной церкви – только покаяния, но не получил и этого. Теперь голова его пухла от размышлений, а сердце требовало решительных действий. Наконец, он добрался до губернаторского дома и заколотил посохом по двери, пока та не отворилась. Опешившего лакея Сильвестр властно отодвинул в сторону и уверенно проследовал к кабинету Сухарева. Дверь в комнату оказалась не заперта и епископ проник внутрь. Кабинет озаряла тусклая лампа: губернатор сидел за столом в распахнутой сорочке, словно давно ожидая гостя.

– 

Опять, как к себе домой приходишь, владыка, – неприветливо заметил Сухарев, – Видать, и правда, только Бога слушаешь.

– 

Я своих ушей слушаюсь, Алексей Михалыч, – усаживаясь на стул, ответил Сильвестр, – И вот что им сегодня открылось.

Далее епископ в красочных подробностях рассказал губернатору о встрече с раскольником, своем прилюдном унижении и последующем допросе мужика. Сухарев внимательно слушал Сильвестра – лицо его принимало все более вопросительный вид.

– 

Не вижу причин для беспокойства, владыка, – устало констатировал он, – Тобольск не Петербург и не Казань – у нас раскольщиков много. Что мне их – всех на дыбу сажать? Пущай себе торгуют – государыней не запрещено.

– 

Дело не в торговле, – воздел руки епископ, – а в отношении ко мне – иерарху церкви Христовой! Кто ж меня после этакого позора уважать станет? Какой из меня пастырь? Мужика я, конечно, проучу – надолго запомнит – но этого мало. Должен ответить весь сибирский раскол – вижу, ты его совсем распустил, губернатор.

– 

Восемь годов уж губернаторствую, а все твоего совета ждал, владыка. Только вот Сибирь не Русь – здесь другие порядки. Скоро ты это и сам поймешь, владыка, коли не дурак. Ну а ежели не поймешь, так тут не задержишься.

– 

Пугать меня удумал? – глаза Сильвестра пылали, а руки била мелкая дрожь. Он схватил свой епископский жезл и принялся топтать паркет губернаторского кабинета.

Сухарев поудобнее развалился в кресле и внимательно изучал желтые ногти, будто находился в комнате один.

– 

Откажешься мне помогать, – раздался голос епископа из дальнего угла, – Я и сам все дело обделаю – только не мешай мне.

– 

Охотно верю, что обделаешь. Слыхал уж я, как ты моими солдатами командуешь.

– 

Солдаты не твои, а государевы, – упрямо возразил Сильвестр.

– 

В Сибири я тебе государь! – ударил кулаком по столу губернатор. – Других слов у меня для тебя нет, владыка. Покамест подумай над этими.

Епископ в ответ сверкнул бешеными глазами, взметнул рясу и выскочил в дверь. Сухарев усмехнулся ему вслед и откинулся на спинку кресла. Поразмыслив пару минут, он накинул на себя видавший виды камзол, загасил свет и вышел в темноту тобольской ночи.

Город уже давно спал: только у трактиров шатались пьяницы да из придорожных канав выли на Луну ободранные собаки. Губернатор знал каждый закоулок нижнего посада, а потому уверенно шел сквозь ночную мглу. Вскоре он остановился возле скромной избы, словно примеряясь, туда ли пришел. Затем он, огибая заросли крапивы, подскочил к окну и негромко постучал. Ждать пришлось немало, пока в окне не показалось бледное лицо девушки с неприбранными волосами. Узнав губернатора, она вздрогнула и отпрянула от окна. Вскоре засов ограды заскрипел, дверь неспешно отворилась и впустила Сухарева на двор. Губернатор ухватил девку за плечо и приблизил ее к себе.

– 

Опять бил? – доверительно поинтересовался он.

– 

Не бил, а учил, – горько усмехнулась девушка.

– 

Вот же псина! Ну ничего-ничего, я его тоже поучу. Давай, Васёнка, зови его.

– 

Оно мне надо? – удивилась Васёна, – Его и колоколом не проберешь.

– 

Давай, родненькая, тут дело государево.

– 

С этой-то пьянью? Что ж у нас за государь такой.

– 

Ты за языком-то следи, – посуровел губернатор, – Не бабьего ума дело.

Васёна, опустив голову, пошла распинать своего мужика, но так и не добудилась.

– 

Облей его водой, – подсказал губернатор, – Первый раз что ли.

Девка послушно набрала ушат студеной воды, только принесенной из колодца, и плеснула ею в красную физиономию капитана Уручева. Степан вскочил, как подстреленный, и ухватился за мокрую голову, словно опасаясь потерять ее. Завидев, наконец, Сухарева, он широко улыбнулся.

– 

Здорово, Михалыч! – весело поприветствовал он губернатора.

– 

Какой я тебе Михалыч, совсем уж упился, поганец?

– 

Этот не упьется – вставила Васёна. – Коню меньше надо.