Все их деньги

– Спасибо, Аркадий. Это, действительно, моя область, моя сфера интересов. Мы с Тэнге проектировали всю, так сказать, начинку, и я с гордостью могу рассказать о том, что в строительстве будут использованы самые инновационные японские технологии! Строительные блоки будут выполнены из морской соли и эластичного самовосстанавливающегося бетона. Атриумы башни вынесут к фасаду и превратят в тепловые трубы, благодаря чему здание не будет охлаждаться в зимнее время года. А ещё мы готовим разработку умных систем использования дождевой воды; вентиляцию – тончайшими эластичными солнечными батареямии и даже самовосстанавливающийся бетон… Москва такого ещё не видела. Всё строительно-монтажное оборудование будет производиться нами же в Токио. Башня это не просто сооружение… – Классик сделал многозначительную паузу. – Это настоящий символ био-тека, символ будущего!

Под мажорный аккомпанемент зелёные лазерные лучи, имитирующие фирменный цвет Компании, заметались по сцене, разрезая наши картонные фигуры. Микрофон переместился к Президенту, он весь светился от удовольствия, и его голос как-то особенно громко раскатился по всему залу:

– Успех нашей бизнес-империи складывался из многочисленных инноваций, которые сегодня считаются неотъемлемой частью девелоперского бизнеса, но не менее важным является стратегически грамотное управление. Нас было шестеро. Шестеро друзей, шестеро партнёров. Между прочим, мы – единственная компания в России, в которой за все годы своего существования не поменялся совет акционеров. Конечно, мы долго не могли договориться о роли каждого из нас в компании, о назначении на руководящие посты… Каждый имеет особое мнение по любому вопросу, но именно это, я считаю, и привело нас в итоге к ошеломительному успеху!

После того, как все высказались, мы неспешно спустились со сцены и заняли места за центральным круглым столом компаньонов. В чётком соответствии с программой на сцену вбежал длинноволосый парень в блестящих леггинсах. Широко взмахивая руками, он скалился под примитивный хит, бьющий поп-рейтинги.

– Кто это? – спросил Старый.

– Это певец, очень известный. Он сам так сказал, – ответил я и добавил. – Лажает.

– Я бы сказал – ошибается, – Классик улыбнулся и сразу превратился в другого человека; улыбка наполнила лицо добротой и сделала из серьёзного предпринимателя мальчишку, но вот она погасла, и передо мной опять сидел мужчина с уставшим от постоянной работы лицом, седыми волосами, одетый в очень дорогой костюм. Загорелое лицо Классика обрамляла ухоженная щетина, и, когда он смеялся, то подворачивал губы, демонстрируя всем желающим свои, по-американски крупные безупречные зубы, отдающие жемчужной белизной. Когда он не шутил, то смотрел по сторонам без тени малейшего любопытства, но с вежливой доброжелательностью.

Иногда мне кажется, что мы совсем не изменились, а бывает, вдруг увижу абсолютно чётко, что мы поменялись кардинально. Наш Классик, как и прежде, мало говорит, предпочитает пользоваться афористичными высказываниями, облачёнными в бескрайние паузы, во время которых он оставляет собеседника в полном одиночестве для лучшего осмысления. Остроумие в его случае не имеет никакого отношения к шуткам и анекдотам, а заключается в особом видении мира. Своё прозвище он получил за говорящее имя-отчество русского писателя и за уникальную способность к постоянному производству афоризмов высоких лингвистических стандартов. Президент даже выпустил сборник его цитат, у меня был один, но я, кажется, его потерял.

В разговор вклинился Михеич:

– Так надо спросить с него по полной: сначала как с понимающего, потом как с симпатичного, – сострил он.

Шутки Михеича и по смыслу, и по форме остались в далёких девяностых, в то время, когда он был по-настоящему счастлив.

Я отрицательно покачал головой.

– Вы о чём? – спросил Старый.

– Проехали, – сказал я.

Президент нахмурился:

– Парни!

Я жестом показал, что виноват Старый, тот в пантомиме оправдался. Президент укоризненно покачал головой и жестом кивнул официанту:

– Долей.

Я смотрел на лица моих друзей и испытывал полнейшее спокойствие наряду с ощущением теплоты, даже их клички вызывали прилив несвойственной мне нежности: Классик, Старый, Президент, Михеич, Бёрн, который так и не пришёл. До их появления в моей жизни тридцать пять лет назад я и не подозревал, насколько одинок. Потом они ворвались в мою жизнь, все, почти одновременно, такие разные, но совершенно мне необходимые. Я знал их семьи почти всю свою жизнь, мы были связаны не просто узами партнёрства, но и крепкими нитями времени. Каждый занимал уникальное место на нашей математически точной парадигме и выполнял строго отведённые функции. Мы любили называть Компанию «государством в государстве».

В этот знаменательный день все пришли с семьями: в центре стола восседал Президент, по правую руку сидела его двадцатичетырёхлетняя дочь Александра. Она сосредоточенно отрывала кусочки от своей салфетки, складывая их в горку перед собой, и, казалось, целиком и полностью отдалась этому занятию, иногда, правда, распрямлялась, задирала прямой нос кверху и смотрела по сторонам. Как мне казалось, она ощущала свою принадлежность к фамилии Левкевич существенно глубже, чем это возможно на интеллектуальном уровне. В своём понимании она уходила в бессознательные сферы восприятия; из-за этого отец и дочь были похожи даже внешне: у обоих глаза странного стального цвета и одинаковая манера жестикулировать, постоянно прикасаясь пальцами к высокому лбу. Интересно, куда её заведёт генетический троллинг: внешность отца – характер матери.

– Нет, – строго сказала она официанту, который предложил ей шампанское.

Но я знал, что сегодняшняя Саша, серьёзная и холёная молодая женщина, – заслуга Президента. Её поведение бывало безобразным. В старших классах Президент распустил её настолько, что она полностью отбилась от рук. Естественно, начались проблемы и с алкоголем, и с наркотой. Родители любят искать длинные оправдания для объяснения самых гнусных поступков своих детей: «виноват, сам этим грешу», – вот и Егор тянул ниточку к Сашкиному распутству от неожиданной смерти её матери. Конечно, мы не знаем, какая бы она выросла при матери. Важен результат – в шестнадцать лет Саша сутками не появлялась дома, и её поиски стали обычным занятием сотрудников службы безопасности. Раз за разом они доставляли её домой, почти всегда в состоянии полной невменяйки.

Президент места себе не находил, пробовал разговаривать с Сашкой в свойственной ему рациональной манере, но она смотрела на отца с откровенной досадой, при этом каждый следующий её загул был хуже предыдущего. Отцовский запас доверия был исчерпан через два года. Зимой Сашка пропала на целую неделю, её искали по всему городу, но тщетно. На Президента, уже потерявшего одну любимую женщину, страшно было смотреть.

Я посоветовал обратиться к болгарской ведунье Бинге, которая в то время считалась в Москве хитом сезона. Москвичи вообще на такие вещи падки. Уверен, живи Ванга в наше время, у неё была бы процветающая экстрасенсорная клиника именно на Патриках. С другой стороны, поразительно, но у многих, даже богатых людей, я обнаруживал к мистицизму довольно снисходительное отношение, и это почти всегда приводило к плачевному результату. Следует с уважением относиться к разного рода сверхъестественным проявлениям. Я, как и многие другие влиятельные люди, ищу смысл во снах, альтернативной медицине, экстрасенсорике; мы более чувствительны к порталам в другие миры: на определённом уровне самосознания близость к мистике осязается почти физически, но для этого должны быть способности. У Михеича их нет. Михеич, лишь услышал о Бинге и её магическом калейдоскопе, покрутил пальцем у виска и направил на поиски своих людей. Он, как бывший авторитет, располагал бόльшими возможностями в этом деле, чем любой из нас. Смог подключить и ментов, и воров в законе.

Сашку нашли в Архангельске, в жутком притоне, в окружении обдолбанных подростков, она еле говорила, блевала пеной, не помнила, как её зовут. Тогда Президент поместил её в лучшую реабилитационную клинику где-то в Израиле. С ним и раньше было особо не поговорить о личном, а после всего этого он совсем закрылся.

Трудно сказать, что главенствует в становлении ребёнка – воспитание корректирует генетику или генетика доминирует, – но когда я снова увидел Сашу через несколько лет, всё как будто бы нормализовалось. Отец устроил её работать в Компанию на начальную должность в пиар-отдел, это как-то связано с её заочной специальностью. Она стала выглядеть лучше, но всё равно отличалась излишней бледностью и нездоровой худобой. На работе у девчонки сразу выявился основной талант – раздражать сотрудников Компании. Ей дали кличку «президентская ищейка» из-за того, что она была немногословна и недружелюбна, смотрела на всех свысока, умела быть одновременно везде и знала всё про всех. Не уверен, болтала ли она Президенту о том, что видела, но прозвище прилипло к ней намертво.

Заметив, что я на неё смотрю, Саша вопросительно приподняла брови, я помотал головой и, улыбаясь, поднял бокал с вином, как бы чокаясь с ней. Она сердито отвернулась в другую сторону.

Я переключил внимание на своего друга Старого, который с возрастом всё больше стал напоминать стареющего еврейского ростовщика, что, впрочем, было недалеко от истины. Гладкая упругая полнота давно была его визитной карточкой. Я прозвал его Толстым, но Президент посчитал, что эта кличка недостаточно представительная, и мы оставили «старый вариант». Круглое лицо, лоснящиеся щёки, маленький, вечно улыбающийся рот и выпуклые глаза, которые смотрят на людей с одинаковой теплотой, – в этом весь Старый. Словно поняв, что за ним наблюдают, он посмотрел на меня и причесал брови ногтями.

Сегодня мой друг впервые пришел на официальное мероприятие с новой женой Светой, от чего, судя по всему, она была в полном восторге. Я бы вручил ей награду «Самый молодой обитатель клана». Окинув взглядом присутствующих, и навскидку вспомнив их возраст, пришёл к выводу, что не ошибся – даже самому младшему из наших детей исполнилось двадцать два, тогда как Свете было уж точно меньше двадцати. Сама девушка была тонкая и невысокая, то есть полная противоположность своему мужу, но безупречно красивая, с совершенно ангельским личиком и большими фиалковыми глазами. К её рукам намертво прилип телефон, которым она снимала всё подряд и постила в сети, уморительно надувая губки. Сейчас она с усердием выкладывала в своей тарелке крупинки чёрной икры, окружая ими тарталетку с осетриной. Потом, игнорируя вилку, достала помидорину и медленно притопила её в соусе. Противно облизав пальцы, она взяла в руки телефон и начала с умилением фотографировать свою инсталляцию. Я вспомнил, что это называют фуд-порно, и был совершенно согласен с формулировкой. Старому так не казалось, ему происходящее явно нравилось: он приобнял жену, с резвостью голодного пингвина схватил тарталетку и запихнул себе в рот. Света притворно вскрикнула и, дико хохоча, руками полезла разжимать его челюсти, чтобы отобрать остатки еды и водрузить их обратно.

– Глянь на них, – ткнул я Классика в бок. – Как тебе, кстати, новоиспечённая супруга Старого?

Несколько минут он молча разглядывал Свету. Я уже даже забыл, что задал ему вопрос, как вдруг с непроницаемым лицом он сообщил, что по этому поводу у него двоякое мнение, которое при определённых обстоятельствах может перерасти в однозначное.

На этот эпизод с фуд-порно обратили внимание не только мы. На Старого и Свету с одинаково презрительным выражением лица смотрели две его дочери от первого брака – старшая Карина, ей недавно исполнилось двадцать восемь лет и раскабаневшая Поля, на пару лет помладше. То же презрение читалось и во взгляде жены Михеича Эллы. Она сидела напротив Герцманов и строго смотрела на парочку, потом деликатно коснулась руки мужа, выглядевшего усталым и напряжённым:

– Ты что-то совсем ничего не ешь. Не голоден?

Михеич покачал головой и, заметив мой взгляд, с надеждой сказал:

– Эй, Бульд, выпьешь? А то бабки общаковские влили, а никто вусмерть не катается.

– Выпьем, Михеич. Сейчас отолью и выпьем.

Михеич обречённо откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, его массивная ручища с татуировкой крепко сжимала стакан с двойным виски.

Я отодвинул стул и, огибая столы, направился по направлению к выходу. По пути я вынужден был периодически останавливаться, принимая поздравления и обмениваясь со знакомыми дежурными фразами, стараясь не ввязываться в продолжительный разговор. «Приветствую, огромное спасибо, рад вас видеть», – говорил я, дружелюбно пожимая руки всем вокруг. Наконец удалось выйти, и я вздохнул с облегчением, отгородившись от шума вечеринки дверью, почти заглушающей громкие звуки.

В туалете никого не было. Я ополоснул лицо прохладной водой и, расстегнув ширинку, услышал короткий смешок. Повернулся и увидел Сашу, прислонившуюся к косяку входной двери. Она была очень хороша – платье из тонкой кожи плотно облегало её ещё по-девчачьи тонкую фигуру. При взгляде на это платье мне пришла на ум калифорнийская королевская змея красно-жёлтого окраса с полосками, бликующими на солнце. Саше понравилось бы моё сравнение, но, если бы только она знала, что такая змейка считается одной из самых послушных в своём роде, то вряд ли была довольна произведённым эффектом.

Я застегнул молнию на брюках и невозмутимо поинтересовался:

– Я что, перепутал туалеты?

– Нет, не спутали. Это я спутала. – Она говорила медленно и с расстановкой.

– А-а-а-а. Ну, тогда, будь добра, выйди.

– Нет. Я хотела поговорить.

– Прямо здесь? – я развёл руками.

– Ага, тут.

– Я писать хочу.

– Меня стесняетесь?

– Ты пьяная, что ли, Саш?

Я начал злиться, а она сощурилась, подошла близко и, уткнувшись яркими, страстными, как из романа Фицджеральда, губами в рубашку, сказала:

– Вы мне нравитесь. Очень.

Я вдруг перенёсся на двадцать лет назад и увидел Сашу, ещё совсем маленькую девочку, большещёкую и кудрявую. Она сидела в детском стульчике, в заграничном розовом комбинезончике и хлопковом чепчике, которые наверняка подарили израильские родственники.

Дети друзей выросли на глазах, и поэтому были все точно собственные. Я даже вспомнил, хоть и довольно смутно, как жена Президента ходила беременной. Они поженились ещё на третьем курсе, свадьба была в скромном ленинградском кафе где-то на Петроградке, денег ни на что другое тогда ещё не было. Вспомнил, как тогда злился Президент, когда мы со Старым и нашим институтским другом Гейбухом через пятнадцать минут после начала торжества в обычной манере засели играть в преферанс за дальним столиком и орали на всё кафе так, что родители молодых недоумённо оборачивались. «У тебя неинтеллигентные друзья, Егор», – резюмировала мать Президента.

Теперь повзрослевшая Саша упражнялась передо мной в соблазнении, это было смешно, хотя и, честно признаться, довольно лестно.

– Вы же давно развелись и всегда один ходите, я никого никогда рядом с вами не видела.

«Ты просто не в те места ходишь, девочка», – подумал я про себя. А вслух произнёс:

– Сколько тебе лет, помнишь? А мне почти шестьдесят.

– Ну и что? Свете, жене Льва Юрьевича, ещё меньше, чем мне.

– Это другое. Я знал твою мать и очень хорошо знаю твоего отца.

Саша презрительно хмыкнула:

– Только не говорите, что вы тоже трус. Испугались папочку.

– Нет, просто ты мне не нравишься, Саша. Слишком ярко красишься.

– Да бросьте врать, – снисходительно улыбнулась она. – Я же видела, как вы на меня пялитесь.

– Не фантазируй.

Саша сделала полшага назад:

– Ладно, если передумаете, звоните в любое время.

– Это вряд ли. У меня твоего телефона нет.

– Уже есть, я вам сообщение отправила.

– Саш, дай в туалет сходить, а?

Она послала воздушный поцелуй, улыбнулась и, наконец, оставила меня одного. Я облегчённо вздохнул. Посмотрел в зеркало и увидел на мгновение предательскую усмешку на своём лице.

Глава третья

2024. Старый

Пока мы со Светой возились как дети малые, тарталетка в её руках хрустнула, и тесто раскрошилось на мой брионевский костюм. Отсмеявшись, я стал отряхиваться и мельком, скорее по привычке, нежели осознанно, глянул на Эллу. Она не обращала ни на меня, ни на мою жену никакого внимания, только лишь говорила с Михеичем, элегантно прикрывшись листочком меню. В этот момент меня пронзил зелёный луч прожектора – на мгновение, на единое бесконечно мучительное мгновение, мне показалось, что я снова вижу пятна света, плывущие по полу и стенам маленькой комнаты в общежитии на Измайловском, где она обняла меня в первый раз.

Большую часть жизни я знал Эллу как жену моего делового партнёра (никогда не повернётся мой язык назвать Михеича другом). Хотя мы были знакомы с ней ещё с университета. Смешливая Элла училась в педагогическом на курс младше, чем вся наша компания. Я всегда думал, что толстые мальчики могут любить красивых девочек лишь в своём воображении, но в нашем случае всё произошло по-другому. Она по-настоящему влюбилась в меня, прямо сразу же. «Точно?» – потом несколько раз спрашивал я себя и всегда отвечал: «Точно». Это было видно по тому, как часто Эллочка прикасалась к моему плечу, упакованному в мешковатый свитер (я тогда немного стеснялся полноты), но что самое важное, в те моменты, когда все смеялись над какой-нибудь шуткой, она искала глазами именно меня, чтобы посмеяться вместе.

Наш роман длился уже несколько лет, и вот настало время, когда мой лучший друг Бульд выразил готовность стать свидетелем со стороны жениха, всё упиралось лишь в меня, а я… Я в то время упорно не хотел жениться. А кто хотел? Ведь шёл тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, только разрешили индивидуальную трудовую деятельность. Мы подвязались в строительный кооператив, это значит, деньги нужны были на объекты, и тратиться на свадьбу не хотелось совсем. В один день Элла внезапно ушла.

В то время мы сблизились с отцом Президента. Для нас он был фигурой загадочной: будучи сотрудником толковым, но наполовину «жидом», как-то сумел получить назначение на должность директора крупнейшего завода сантехоборудования – высшую ступень в советской и номенклатурной системе. Мы видели его нечасто, но могу со всей ответственностью заявить, что ни одно его появление не проходило незамеченным. Он давал нам сверхценные советы. В конце концов, именно отец Президента и привёл в нашу компанию Михеича, которого все мы (и даже я) встретили с восторгом. Ещё бы, мы хорошо знали его историю: десятилетним мальчишкой оказался на грани выживания, торговал на улице, дубасил всех подряд, был голодный, злой и бедный, кое-как окончил восьмилетку.

Первым бизнесом Михеича стали спекулятивные операции у магазинов «Берёзка», там можно было купить продукты, джинсы, видеомагнитофоны – всё, если есть валюта или чеки Внешпосылторга. Получали их «выездные» – то есть те, кто мог по службе ездить в растленный Западный мир: звёзды эстрады и балета, сотрудники БМП (Балтийского морского пароходства), лётчики загранрейсов. Так вот Михеич их ломал, не «выездных», естественно, а чеки. «Ты купишь у меня сто чеков за двести рублей?», – впаривал он. Сами чеки продаже не подлежали, но, разумеется, продавались из-под полы по курсу один к двум или даже к трем. Ломщики тоже обещали два рубля, а давали один. Рупь за рупь. При пересчёте пачку купюр «ломали» пополам, ловко складывали часть денег, откуда и название. Вся прелесть такого развода была в безнаказанности: гражданин не мог заявить в милицию – он бы сам сразу попал под статью за спекуляцию. Да, мы с Михеичем были из разных кругов и двигались в противоположных направлениях, а, как ни смешно, пришли к одному и тому же. Самое привлекательное в нём было то, как он сразу начал таскать нам объекты.

Элла познакомилась с Михеичем, когда он только вышел из тюрьмы. Их роман развивался на моих глазах: она сразу ему понравилась и он окружил её своим хамоватым вниманием. Я с любопытством наблюдал за всеми его потугами, совершенно уверенный в том, что на интеллигентную девушку (к тому же в меня влюблённую) такие приёмчики не произведут никакого впечатления. Элла так откровенно наслаждалась происходящим, что мне казалось, она делает это специально. Да, я самонадеянно думал, что она затеяла всю эту примитивную игру нарочно, чтобы открыть мне глаза на собственные чувства. Видел какие-то знаки… Какой же я был молодой, как же я ничего не понимал…

И каково же было моё удивление, когда через три месяца знакомства они сыграли скромную свадьбу, на которой Бёрн был свидетелем со стороны плотного и раскачанного жениха, а Бульд остервенело лабал на фоно до пяти утра. Я ещё некоторое время не осознавал трагичность упущенной возможности, а когда осознал – не расстроился, а как-то беззлобно и по-философски принял поворот судьбы. Уже став взрослым, мысленно возвращаясь в то время, я думал, что, возможно, в юности я ещё не любил Эллу с тем сумасшествием, которое догнало меня гораздо позже.

Тут Элла задержала на мне взгляд неопределённого характера, но мне показалось, что она вложила в него всё имеющееся в ней презрение, видения мои тут же развеялись, – я насупился под этим пронизывающим лучом осуждения, и, когда она отвернулась, вздохнул глубоко и обречённо. Классик толкнул меня локтем в плечо:

– Смотри, кто идёт!

К нашему столу приближалась мэр Москвы, Саврасова Ирина Сергеевна, за ней следом шли два крепких сотрудника службы безопасности. На неё многие оборачивались: она шла, гордо задрав голову, по мерцающим глазам было заметно, что она не просто очень довольна происходящим, а ещё и выпила пару бокалов шампанского. К мэру часто обращались за помощью, и никому из просителей не случалось уходить от неё ни с чем – она не давала пустых обещаний, внимательно вникала в проблему, немедленно решала её и затем контролировала выполнение процессов до самого завершения. В благодарность Ирина Сергеевна не требовала ничего, кроме безграничного уважения и такого же безграничного процента за свои услуги. Хорошо, что Президент постоянно заботился о том, чтобы у всех нас с ней были безупречные отношения.

Я немедленно вытер руки салфеткой и встал, остальные тоже поднялись.

– Поздравляю вас, господа, – сказала Ирина Сергеевна. Голос у нее был очень приятный, с хрипотцой. – Это действительно прорыв.

– Этого бы не случилось без вашей поддержки, Ирина Сергеевна, – подлизнул Бульд.

Я стоял рядом с самой вежливой миной, на которую только был способен.

– Да, ну что вы, – засмущалась она. – Хотя, конечно, вы правы. – Тут она обратилась к Президенту. – Мы одно с вами дело делаем, Егор Анатольевич.

– Безусловно, – со всей серьёзностью ответил он.

– Я хотела сказать, как всё-таки похорошела Москва при Левкевиче. Приятно здесь находиться, всё организовано по высшему разряду. Как всегда.

– Рад слышать. Вы только приехали из Индии?

– Да, буквально вчера. Надо сказать, контраст между Москвой и Мумбаи просто потрясает. В нашу пользу, естественно.

– Как же иначе, у нас такие талантливые люди в правительстве работают, – сказал Классик, и было непонятно, подтрунивает он над ней или говорит серьёзно.

– В Мумбаи такое количество проблем, причём проблем нерешаемых, в отличие от наших. – На этом моменте она кокетливо стрельнула глазами. – Криминал, трущобы, экология… Всё загажено, везде мусор, перенаселение, транспорт этот специфический ещё. Вы представляете, там меня «послиха» встречала на бричке, – мэр зашлась в смехе. – Так мы на этой бричке пол-Бомбея протряслись. Не хочу показаться неделикатной, но у меня до сих пор от этого ниже пояса всё болит.

Президент от души рассмеялся и поцеловал её руку, затем жестом подозвал ассистентку, взял микрофон:

– Господа, я хотел бы произнести тост!

Для Президента дежурные светские традиции и вежливые обмены официальными речами не составляли никакого труда, у него это получалось ещё со студенческих времён. То есть ещё тридцать лет назад, когда мы не особенно следили за тем, что и кому болтаем, он тщательно взвешивал каждое слово, никогда не говорил лишнего… Что уж говорить о теперешних временах, когда он приобрёл ещё и определённую долю московской респектабельности, его стало совсем сложно превзойти в речистости. Однако мы всё равно это его умение принижали до простого занудства и не уставали тихонько подтрунивать над ним, за глаза, естественно. Вот и сейчас, как только зазвучал твёрдый голос, а в зале воцарилась тишина, мы с Бульдом в предвкушении переглянулись.

– Я бы не хотел подниматься на сцену, скажу так. Все вы знаете, по какому поводу мы здесь собрались, но мне приятно ещё раз произнести вслух, что я и мои компаньоны (он показал на Бульда, Михеича, меня и Классика) будем строить самое высокое здание в Европе. Но не все знают, как мы обязаны поддержке нашего дорогого гостя – мэра Москвы Ирине Сергеевне Саврасовой. Некоторые из вас помнят, что градостроительный комитет Москвы никак не хотел утверждать архитектурный проект, потому что мы, так сказать, не вписываемся в исторический центр города. Им не нравился проект как раз своей технологичностью. Они посчитали его слишком современным. Слишком инновационным. Я знал, технические трудности накладывают ограничения, поэтому мы готовы уже были отказаться от осуществления этой идеи, но тут, как ангел, явилась Ирина Сергеевна. Она поверила в нас и заявила во всеуслышание, что «Башня будущего должна устремляться вверх и тянуть за собой Москву». Поэтому я от чистого сердца…