ОПХ

скачать книгу бесплатно


– Да. Но в то время уже полегче стало. Отец в сорок втором году выкопал землянку, обложил её дерном. И мы прожили в ней семь лет. Бедность была страшная! Адам Адамович из трудармии вернулся – один воротник на шее, а с воротника бахрома свисала – это и была его рубашка. На следующий год мы поженились. Потом стали выцарапываться. В Р… что было хорошо? – Народ был дружный. Соберёмся всем селом, и кому-нибудь литуху строим. Знаете, что такое литуха?

– Знаю, конечно. Сначала делают внутренний и внешний каркасы, потом между ними заливают раствор из глины, шлака, соломенной сечки, извести… Всё это застывает и так дальше до верха…

– А потом всем селом гуляем: кто картошку несёт, кто квашенную капусту, кто самогон… Песни, хороводы. Дружно жили. Чем бедней люди, тем дружней. Нам в сорок восьмом году литуху построили. Но всё равно бедно было. Налоги на всё. Забил свинью, шкуру с щетиной надо было сдать, корову держишь – сдай столько-то молока. В пятьдесят шестом году у нас случилось большое горе. Убили моего младшего брата Ваню. Так нелепо получилось… В колхозном правлении подрались мужики. Был там один дурак – по фамилии Кузьменко. Напился с утра и давай задираться, мужики его побили. Он убежал. Все разошлись. А Ваню призвали в армию, он уже после драки пришёл увольняться. Сидел и ждал председателя. Вернулся Кузьменко. Он, оказывается, бегал за ружьём, и, не глядя, выстрелил в Ваню – с пьяных глаз принял его за того, кто его бил. Сразу наповал! Мы после этого переехали в совхоз. Невмоготу стало в Р… Зайдёшь в правление, и кажется, что видишь Ванину кровь на полу. Ну и вообще: в совхозе зарплату деньгами давали, полегче было, чем в колхозе. Адам пошёл в мастерскую мотористом, я инструментальщицей. При Хрущёве тоже неважно жили. Один год такая засуха была, сено косить ездили в урман, веточный корм готовили. Очереди были в магазине за хлебом. А сейчас – только работай. Скота держи сколько сумеешь, директор сено продаёт, и сам коси по околкам, только не ленись. Осенью отходы продаёт: в прошлом году каждому работающему и пенсионеру по три центнера, потом ещё по пять, да нам и Вася Могилёв свои шестнадцать центнеров отдал – он лодырь, ничего не держит. Прошлой осенью мы быка на мясо забили, две свиньи по центнеру, мешок пельменей наморозили, три ведра колбасы накрутили. В городе всю родню мясом и салом обеспечили. Человек пятнадцать кормили. Да ещё тёлку продали. Живём, как никогда раньше не жили. Городские родственники завидуют: «Хорошо вам, у вас всё своё!» Так, чтобы всё своё было, надо работать, как мы. Я однажды была у Ваниной сестры Верки – с шофёром нашим Мишкой Черепановым мясо и картошку им отвозила. Они целыми вечерами лежат, телевизор смотрят. А утром Верка говорит: «На балконе у меня суп замороженный третьедневешный, разогрей папе». Я говорю: «Не стыдно тебе родного отца третьедневешним супом кормить? Мы бы такой суп и собаке не вынесли!»

После тарелки борща я съел ещё два куска хлеба с крупно нарезанными огурцами и помидорами и поднялся из-за стола, потяжелев килограмма на два.

– Молоко, наверное, сегодня собирать не будут, к нам ни проехать, ни пройти, – сказала, провожая меня Регина Кондратьевна.

На улице опять шёл дождь.

Мрачный день

Настало тёмное хмурое утро.

– Как дела? – спросил я инженеров, входя в нормировку.

– До темна долбались, в десять часов приехали, – сказал Лукашов.

– Сделали?

– Мастерская! – голосом директора завопила рация. – Саблин! Как там на откормочнике?

– Всё работает, Павел Андреевич.

– Приеду сейчас посмотрю. Ты тоже подъезжай к девяти.

– Слушаюсь, Павел Андреевич!

– Мельников!

– На связи, – отозвался я.

– Как у тебя с агрегатом активного вентилирования?

– К обеду надеюсь закончить.

– Сразу после обеда подскочу, испытаем.

Я встал и направился к выходу, сделав Лукашову знак следовать за собой. В своём кабинете я положил перед ним папку с его рисунками:

– Ты это искал?

– Это! Ты смотрел?! – удивился, испугался и обрадовался Сашка.

– Смотрел. Не бойся, никому не расскажу. Здорово нарисовал! Талант!

– Где ты её нашёл?

– Антонина Ефимовна выдала из своего стола вместе со справочниками.

– Как она к ней попала?

– Ну уж это я не знаю!

– Она у меня в столе лежала…, – растеряно сказал Лукашов. – Я пил в последний раз в день твоего приезда…

– Один?

– Нет. Много всякого народа было.

– А кто?

– Не помню. Начали мы с Петькой Шнайдером. Отпуск его обмывали. А потом. Мелькали лица, не могу вспомнить. Кажется, Белов был Василий Григорьевич, Золотов, да много кого. Потом отключился… Очнулся на складе в ящике… И зачем Ефимовне мои рисунки? Ничего не понимаю.

– Если бы взяла Ефимовна, она бы мне их не выдала.

– А кто? Зина?

– Зачем бы Зина прятала свои портреты в столе у нормировщицы? Знаешь, Саша, ты возьми их домой. Ты где живёшь?

– В Райцентре у родителей. Мать про Зину знает и ненавидит её. Найдёт папку, непременно сожжёт. Гм… Загадка. Слушай, пусть она у тебя в столе полежит, а я что-нибудь придумаю.

– Иди, прими у Вакулы работу, а я ополкаю мастерскую, да за этот чёртов агрегат активного вентилирования примусь. На фиг он кому нужен, только материала перевод. Так и зима начнётся, а у меня отопления нет. А я всё удивлялся, почему мы начинаем бегать только, когда жаренный петух клюнет. А он нас перманентно в задницу клюёт.

Я вышел из прихалапки и направился в мастерскую. Недалеко от входа стоял бортовой «уазик», в кузов которого незнакомый мне пожилой мужик в чёрной куртке и грязной фуражке запихивал деревянный ящик.

– Здравствуйте, – сказал я, – что это вы грузите?

– Да кое-каким инструментиком у вас разжился.

– Забавно. Очень забавно! Так просто приехали, никого не спросив, взяли инструмент и уехали?

– А вы, милый человек, наверное, новый заведующий?

– Я-то новый заведующий, а вы кто?

– А я старый заведующий. Вернее, старейший заведующий. А если совсем точно, первый заведующий этой мастерской. Я её, с вашего позволения, даже строил с самого фундамента. Будем знакомы: меня зовут Александр Эдгардович Крамер. Я завмастерской в соседнем Алабинском совхозе.

Признаюсь, нехорошая мысль мысью, пробежала через голову: «Да сколько же здесь этих немцев!» Стараясь внешне не выдать эту мысль, я представился и спокойно, хотя и несколько холодно, спросил:

– И что же вы у нас взяли?

– Ничего особенного, несколько резцов, метчиков, ключиков, свёрлышек. Мы, не то что ваше ОПХ, совсем бедненькие.

– А мы не столь богатенькие, чтобы всем бедненьким милостыню подавать.

– Это не милостыня, это перераспределение. Из одного государственного кармана, в котором полненько, в другой, в котором пустенько. Я ведь не себе беру. И токарь мой не в свой карманчик, а на совхозную ферму будет сгоны точить, чтобы там вода по трубам бежала. Сильно срочная работа.

– Это всё понятно, но ведь есть порядок. В конце концов, на каком основании Регина Кондратьевна выдала вам…?

– По знакомству, Владимир Александрович, исключительно по знакомству. Я ведь с Региной Кондратьевной бог знает, как давно знаком. С самой Волги, с довоенных времён. Есть там городишко – Маркс называется – так я там ещё до войны окончил техникум механизации и работал механиком в МТС, в которой её папаша был счетоводом. Её знал девчонкой, и женат на её сестре Анне. Может знаете, она здесь комендантом работает. Как-нибудь я вам расскажу эту историю, если вам интересно. Надеюсь, вы не конфискуете то, что я у вас скоробчил. Но, если пожелаете, я вам всё верну с первой же привозки.

– Да нет. Ладно уж. Может и вы нас чем-нибудь выручите.

– Да это ведь здесь между нами, заведующими, так и принято. Прошу прощения, что не к вам обратился. Теперь буду знать.

Александр Эдгардович уехал, а я зашёл в инструменталку и, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости, сказал:

– Регина Кондратьевна! С сегодняшнего дня без меня никому ничего на сторону не выдавайте, даже родственникам!

Инструментальщица обиженно поджала тонкие губы.

На выходе из старой мастерской я столкнулся с Зиной.

– Опять Эдгардыч приезжал? Слушай, Владимир Александрович, зачем в инструменталке столько инструментов. Посмотри, одних свёрел несколько ящиков. А зачем? Только загромождают помещение. Раньше они на складе хранились. Заведующий приходил, брал сколько надо. И вообще не нужна такая инструментальщица. Инструментальщики должны инструменты затачивать, а не выдавать.

– Войду в курс дела, разберусь, – ответил я и взглянул на часы.

Было без пятнадцати минут девять. Кости в сварочном цехе не было, и я отправился в новую мастерскую. Адам Адамович, в пиджаке, пропахшем соляркой, ходил вокруг нашей конструкции.

– Всё-таки много мы вчера сделали!

– Ну да! Сейчас обрешётку закончить, площадку под вентилятор присобачить и оси для колёс приварить.

– Много ещё работы.

– Думаешь, не управимся до обеда?

– Чёрт его знает. Как пойдёт.

– Что-то не спешит Костя.

Адам Адамович промолчал и закурил папиросу.

– Девять, а его нет! – сказал я, чувствуя тревогу. – Бывает у него такое?

– Бывает.

– Ну это уж… Не знаю, как назвать!

Пришёл Лукашов:

– Что, сварщик не пришёл?

– Пока нет его! А я обещал директору, что к обеду его бандура будет готова.

Прошло ещё четверть часа.

– Пойду к нему домой, – сказал я, потеряв терпение.

– А я схожу в автопарк, может завгар своего сварщика даст. Я ж тебе говорил, что Костя ненадёжный мужик. Ох, не мне бы это говорить!

– Где он живёт?

Адам Адамович и Сашка сообщили мне, что улица, на которой живёт Петухов, официально называется Трудовой, а в народе Кулацкой, и объяснили, как туда пройти и найти Костину квартиру. Я отправился, практически не надеясь застать Костю трезвым.