Перышко из Занебесья

Настя попыталась опять поговорить с Василисой – но не сумела ее найти. Ни возле колодца, ни в полузаброшенном доме на краю деревни, где обычно обитала безумица. Вообще, про Василису рассказывали, что будто было раньше их двое. Две сестры, одинаковые обличьем, как отражения друг друга. И обе прошлым Летом, еще малыми девочками, ушли по дороге Макоши, спасаясь с другими детьми от огненных змиев. Только назад вернулась одна Василиса. И с того времени она стала вроде как то одной сестрицей оборачиваться – старшей и на первый взгляд, разумной; то совсем другой – хохочущей безумицей, которая мнила себя первой красавицей среди всех. Но при том обе они говорили несвязно и путано, и часто ни к месту поминали в своих речах то Морену, то зеркала.

Почему так случилось – разное говорили.

Будто, что дорога Макоши идет между Явью и Навью. И каждый раз, когда богиня ведет по ней детей, спасая от неминуемой гибели и от смертоносного Лета, злится и бушует Морена. Потому что она считает тех детей уже своими. И требует хотя бы одного ей оставить – выкупом для остальных. А в тот раз выбор Морены пал на Василису. Но сестры так любили друг друга, что ни одна из них не хотела отпускать другую в царство Морены. А поскольку они были одинаковы обликом, сама Морена не могла отличить их друг от друга – и не могла решить, какую из сестер выбрать для себя. А Макошь, тронутая сестринской любовью, договорилась с Мореной разделить жизни и смерти сестер. Так, чтобы по очереди они проводили время в Яви и Нави. И чтобы каждая из них могла прожить половину смертной жизни. А меняются они через волшебное зеркальце Морены, которая та им подарила.

Но говорили и иное. Что зеркальце то не дар сестрам, а наказание. Не было никакого договора с Макошью. Просто одна сестра погибла, оступилась на дороге Макоши – потому что та дорога хоть и ведет к спасению, но сама по себе очень опасна. А вторая девочка пошла погибшую сестру выручать, и так добралась до самой Нави. И, пытаясь вызволить сестру, пользуясь схожестью облика, обманула было и саму Морену. Но тем разозлила богиню смерти так, что та придумала это наказание с зеркальцем. Так, что ни одна из сестер не сможет прожить обычную смертную жизнь, и ни одна не уйдет в спокойное беспамятство Нави. Так и они и будут блуждать меж двух миров, не оставаясь ни в одном из них.

Как бы то ни было – дар это или наказание – именно так и становится Василиса то Премудрой, то Прекрасной. А невнятна речь ее оттого, что не успевает она договорить начатое, как приходит ей время опять возвращаться в Навь. Но путешествуя между миров, Василиса будто умеет разглядеть невидимое обычным людям, потому может иной раз дать хороший совет. Но спрашивать ее – и вообще разговаривать с ней – нужно с осторожностью, чтобы не утащила она с собой в Навь. И не то, что по злобе, а просто по случайности.

Потому, в основном, Василису сторонились и опасались. Только Настя, отчаявшись, решилась обратиться к ней, потому что никто не больше не мог ей помочь.

А теперь Василиса исчезла бесследно, будто окончательно провалилась в Навь, ушла следом за второй своей половиной, погибшей сестрой.

Больше поговорить об этом Насте было не с кем. Ровесницы – как и средняя сестрица, Смеяна – вовсю готовились к купальским гуляниям и к будущим свадьбам. Все разговоры у них были о нарядах, бусах, да женихах. О том, что Лето близко, они будто бы не знали – или просто не хотели думать.

Старшая сестра, Весняна, вроде бы делала то же – примеряла к волосам новые ленты, обновляла вышивку на рубахе – но в ее движениях, голосе и глазах не было ни веселья, ни даже оживления. Раньше Настя решила бы, что тому причиной обычная холодность и спокойствие сестры. Но теперь, после того разговора о сватовстве Прова, Настя понимала, что дело в другом. Весняна помнила про грядущее Лето и близкую гибель. Но помнила и про свой долг, который собиралась исполнить. Так же, как она делала все остальные дела, с тех пор, как заменила сестрам и брату матушку. Когда она днем и ночью заботилась о младших и о батюшке, о доме, и хозяйстве. Позабыв при том о себе самой – и о своих страхах, слабостях, желаниях и мечтах. Только теперь Настя поняла, как тяжела оказалась для Весняны эта ноша – стать в семье старшей. Но ноша эта не сломила сестру, а закалила. Весняна казалась непохожей на своих ровесниц, будто была уже не обычной человеческой девушкой, слабой и нежной, а Магурой-Перуницей, воинственной и отважной облачной девой, что подносит живую воду павшим воинам. И на купальские праздники она собиралась, словно на бой – спокойно, решительно, без сомнений – но и без радости. Не за танцами или любовью – Весняна собиралась исполнить свой долг перед родом. И того же требовала и от сестер.

И когда Настя заикнулась было, что не хочет никуда идти, Весняна спокойно сказала:

– Что ж, если Пров тебе по нраву, можно и не искать других женихов. Тогда и верно, сестрица, купальские празднования тебе ни к чему.

И Настя поняла, что деваться некуда, придется идти.

***

Большое зеркало в доме было одно – в матушкиной светелке, которую теперь занимала Весняна. Смеяна все канючила, просила отдать зеркало ей – мол, все одно, старшая сестра наряжаться не любит, брови да щеки никогда не красит, и в зеркало почти не глядит. И Настя такая же. А ей, Смеяне, было бы в самый раз.

Весняна сказала, что ей не жалко, но тогда Смеяну будет вовсе от зеркала не оторвать. Но никогда сестрам не отказывала, когда им нужно было в зеркало поглядеть или принарядиться по какому-нибудь случаю.

Перед купальским вечером к Смеяне пришли подружки, и они все вместе – а иногда и по очереди – бегали к большому зеркалу. То бусы примерить, то обручи, то ленты.

Наконец, Весняне это надоело, и она погнала девиц из своей комнаты. А потом позвала Настю. Насте было все равно, как она выглядит. И наряжаться ни для кого не хотелось, но спорить со старшей сестрой она не стала.

Весняна усадила ее на табурет, взяла деревянный гребень и разноцветные ленты.

–Дай-ка причешу тебя, сестрица, – сказала она, – как в детстве. Помнишь?

И улыбнулась слабой и будто виноватой улыбкой.

– Помню, – ответила Настя.

– Ты плакала по матушке, – тихо сказала Весняна и осторожно провела гребнем по Настиным волосам. – А я не знала, как тебя утешить. Вытирала слезы, потом сажала перед этим зеркалом, чесала гребнем волосы, плела косы и рассказывала сказки. И тогда ты переставала плакать.

– Ты очень хорошо рассказывала, – улыбнулась Настя.

– А ты была такая любопытная. Все спрашивала разное. А как Сварог не обжег руки, пока ковал солнце? А почему ключи от ирея доверили кукушке? А зачем осенью крылья закапывают в землю и поют над ними песни? Я иногда и не знала, что тебе ответить.

Настя смотрела в зеркало, и казалось ей, что не себя она там видела – а маленькую испуганную девочку, которой заплетает косы старшая сестра.

– И почему птицы улетают в ирей зимой, – вспомнила Настя, – ведь не зимы надо бояться – а Лета…

Рука Весняны дрогнула. Но она промолчала.

А Насте вдруг почудилось в зеркале совсем иное. Будто Морена, чернокосая и ослепительно красивая, плетет косы бледной, как молоко, Василисе с вымазанными черной кровью губами.

«…у Морены самые лучшие зеркала, да себя там не увидишь. А тут вдруг жених приедет, а я неприбрана… Погляди, хороша ли я для женихов, сестрица? Круг свадеб начинается, неужто не знаешь?»…

Настя зажмурилась, чтобы больше видеть в зеркале страшных чужих лиц, и не слышать Василисиного шепота.

– Что ж ты не смотришь? – спросила из-за спины Морена и тронула Настину щеку ледяной рукой: – Не нравится, как я заплела косы? Или ленты нехороши?

– Погляди сама, хороша ли я для женихов, сестрица, – безжизненным голосом ответила ей Настя, не открывая глаз.

И услышала опять тихий шепот Василисы: «Улетай отсюда, девица, улетай, ногами-то не уйдешь…»

***

– Что-то вы невеселы, сестрицы, – сказала Смеяна, отвлекаясь от своих подружек и приобнимая Весняну за плечи: – праздник же!

– Нашей Настене местные женихи не по нраву, – сухо сказала Весняна, строго глянув на младшую сестру, – верно, ждет, когда из ирия прилетит к ней ясный сокол, царевич-птица.

– Эдак привередничать, можно вовсе одной остаться, – засмеялась светлокосая черноглазая Яромила, одна из подружек Смеяны.

– И хорошо бы… – пробормотала Настя. Но сейчас же замолчала под строгим взглядом Весняны.

– А говорят, – сказала Яромила, – что в купальские ночи иногда и боги на землю спускаются, у наших костров поплясать.

– Может, сестрица, ты там Сварога встретишь? – прищурилась Смеяна: – Уж он-то для тебя достаточно хорош будет?

– Сварог, небось, страшный, – засмеялась Яромила, смущенно прикрывая ладонью рот, – а вот если бы Лель… Кудри у него золотые, кожа медом пахнет, лицо белое, глаза синие, голос сладкий, а руки ласковые… А, Смеяна? – она толкнула подругу в бок.

– Тихо, балаболки, языки без костей, – прикрикнула на них Весняна, – стыда у вас нет. Думайте, о чем говорите.

– Уж и помечтать нельзя, – опять засмеялась Яромила.

– А я бы хотела, – громко сказала Настя, хотя и собралась было промолчать под строгим взглядом Весняны, – я бы хотела как раз встретить Сварога. Да спросить, почему у нас тут все так устроено… неладно.

Девушки замолчали и даже перестали улыбаться, растеряно глядя на Настю.

«Тошно мне у вас тут, – вспомнила Настя шепот Василисы: не могу…»

Но сама она больше ничего не сказала, только отвернулась от сердитого взгляда Весняны.

***

Настя смотрела, как вяжут из соломы идола Купалы, потом надевают на него сорочку, мониста и венки из цветов. А напротив, возле столов с угощениями, ставят срубленное деревце, украшают его лентами и цветами, и с песнями, да уговорами нарекают его Мореною.

Теперь с соломенным Купалой будут играть и плясать всю ночь, да прыгать с ним через костер. А на последний день праздников и Купалу, и Морену-деревце отнесут к реке, да бросят обоих в воду, чтобы отвести от себя и своих семей болезни и смерти на этот круг.

Чем темнее становилась купальская ночь, тем жарче горели костры. И ярче становились глаза парней и румянец на девичьих лицах, веселее – смех и танцы, громче – песни, откровеннее – шутки и объятия.

Настя вывернулась из общего хоровода, стряхнула с плеча чью-то горячую ладонь.

Мельком увидела в алых отсветах костров массивную фигуру Прова. Тот не плясал, сидел в сторонке на пригорочке, и прихлебывал что-то из пузатой глиняной бутыли. Насте почудился его жадный тяжелый взгляд, будто печным жаром задело лицо. Но она быстро нырнула за спины плясунов, надеясь, что Пров ее все-таки не заметил. Встречаться с ним она, конечно же, не хотела.

Потихоньку Настя отошла подальше от костров, от жара и угара шумных плясок. В ночном лесу было тихо и покойно. Прохладный ветерок приятно ласкал кожу, черные ветви деревьев смыкались за спиной, ограждая Настю от докучливого праздника.

Справа тянуло сырым болотным духом, там, за ельником, начинались северные болота, которые, говорят, тянулись до самых ледяных пустошей. Теперь, с приближением весны, ледники потихоньку таяли, болота наливались водой, и все больше украшались нарядными полянами крупной алой клюквы и солнечной сладкой морошки. В этом круге урожай, наверное, будет еще богаче, надо будет заказать у батюшки кадушек под моченую ягоду… И меду для сладких наливок и варенья… У Неждана любимое лакомство – морошка в меду, надо будет сделать в этот раз побольще…