Маятник птиц

* * *

5:30 утра. Я с трудом проснулась по звонку будильника в моем телефоне.

Два дня мы с Николаем бродили по городу, наслаждаясь солнечной тихой погодой. Мы гуляли в парке, лежали на пледе у реки, слушали музыку в его айфоне – один наушник мне, а второй ему, ели мороженое в маленьких кафешках на набережной и ходили в кино на мульт про животных. Лишь к вечеру я отвезла его домой. Затем вернулась в свою машину. Свет, которым племянник озарял мою жизнь, погас. Я сидела в машине в легком оцепенении, смотрела перед собой, ничего не видя. Силы вдруг кончились. Я снова была одна, в полумраке своих мыслей, в полусвете своих надежд.

Ночью я долго не могла уснуть и задремала лишь ближе к утру. Тем не менее по звонку будильника я проснулась и встала. Утренняя пробежка – то, с чего я начинаю выстраивать день. Это моя зацепка, мой жизненный стержень. Мне кажется, не будь ее, вся моя жизнь сразу начнет разрушаться и очень скоро превратится в руины.

Я бегаю без музыкального сопровождения. Только редкие звуки пробуждающегося города, только чириканье птиц, спрятавшихся в кронах деревьев, только ритмичный мягкий топ моих кроссовок. Метр за метром. Улица, проспект, переулок, двор, улица, проспект…

В половине седьмого я уже стояла под душем. А ровно в семь мой смартфон разразился зажигательной итальянской песней.

– Анна… Извините, что так рано. Это следователь Тамраев.

Мое сердце остановилось. Несколько секунд я не могла произнести ни звука. Я словно вся развалилась на части. Как человечек из плохо скрепленных между собой спичек и желудей.

– Д-да… – осипшим голосом выдавила я. – Вы нашли его?

* * *

В морг я приехала на такси. Самообладание, покинувшее меня во время звонка следователя, так и не вернулось. Голова кружилась, а руки так дрожали, что я с трудом сумела закрыть квартиру на ключ. Конечно, в таком состоянии я не могла сесть за руль.

Тамраев ждал меня у входа.

– Может, сначала кофе? – спросил он, озабоченно глядя на меня.

Я отрицательно покачала головой.

– Ну, пойдемте…

Он взял меня под руку, и мы вошли в здание морга Первой городской больницы.

Как в тумане я преодолела путь длиною в два белых коридора, освещенных тусклыми мигающими лампами дневного света. Тамраев шел рядом.

Мы вошли в зал. Патологоанатом – мужчина лет пятидесяти, полный, в очках на мясистом носу, – вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул, и тогда патологоанатом откинул некогда белую, а теперь сероватую, в желтых разводах, простыню, открыв лицо молодого мужчины, неподвижно лежащего на металлической каталке. Светлые волосы, широкие плечи, родинка у ключицы… Прямой нос, четко очерченные губы, брови полумесяцем, бледные веки и – глубокая рваная рана на виске.

Я почувствовала, как к горлу подкатил комок и вот-вот вырвется наружу хриплым, как карканье, звуком – отчаянного рыдания.

Не отрывая взгляда от мертвеца, я собралась, загнала комок обратно, вглубь своего тела, кашлянула и охрипшим голосом произнесла:

– Это не он.

Последующие полчаса я помню как в тумане. Тамраев волок меня – снова по тем же коридорам, затем на площадку у больницы и дальше, по улице, – а я висела беспомощным кулем на его локте и не понимала, что он говорит.

Это был не Аким. Нет. Это был не мой брат. Похож на него, но не он. Облегчение, смешанное с пережитым стрессом ожидания худшего и с болью от того, что еще одна жизнь закончилась, постепенно заполняло меня.

Мы вошли в кафе. Тамраев опустил свою ношу (меня) на стул у окна, сам сел напротив.

– Простите, Анна… Наверное, я мог бы и сам определить по фотографии, что это не он, но я обязан, понимаете? Обязан вызвать родственника на опознание в случае такого внешнего сходства. Будете кофе?

Я не отреагировала, и он решил за меня.

– Так, значит, кофе и… И что еще? Бутерброд? Пирожное?

Я молчала, ссутулившись на стуле и вперив взгляд в стол. В мыслях моих кружилась отчетливая мысль: «Надо взять себя в руки». За прошедшие месяцы я уже трижды приезжала в морг на опознание. Но каждый раз я была уверена заранее: это не мой брат. В этот раз все было иначе. Тамраев сразу произвел на меня впечатление человека ответственного и внимательного к деталям, так что, когда он позвонил ранним утром, я вдруг поверила: все кончено, брата нашли, его больше нет…

– Анна, я понимаю, как вы испугались… Боже мой, я тоже человек, я знаю, что такое потеря близкого. Но, честно говоря, этот парень вылитый Аким.

– Типаж такой же, да, – сказала я и с усилием подняла взгляд на следователя. – Возраст, светлые волосы… Тем не менее Аким совсем другой. Лицо у него более худое и узкое, скулы высокие, щеки ровные, даже чуть впалые, брови с изломом, как у меня, а не полукруглые, рот широкий… И на шее у него не продолговатая родинка, а сердцевидная.

– Родинка другая, точно…

Официант поставил на стол две чашки кофе, две тарелки с пирожными и вазочку с мороженым. Тамраев поблагодарил его и подвинул мне мороженое. Я покачала головой:

– Я не хочу, спасибо.

– Анна, вы слишком бледная, вам необходимо подкрепиться.

– Кофе будет достаточно.

– Да вы на грани обморока. Прошу вас, съешьте хоть что-нибудь.

Я взяла вилку и отломила кусочек пирожного. Потом второй… Неожиданно для себя я довольно быстро все съела и, кажется, бросила взгляд на пирожное Тамраева. Во всяком случае, он молча подвинул ко мне свою тарелку, и я так же молча принялась за его пирожное. Я не смотрела на следователя, но чувствовала, что он смотрит на меня.

– Ну как? Полегче? – спросил он, когда я положила вилку на пустую тарелку.

Вместо ответа я кивнула. Мне в самом деле стало легче.

– Анна, а вы искали его в Невинске?

Я снова кивнула. На следующий день после исчезновения брата Байер и его сотрудники обзвонили невинские больницы и морги. Естественно, безрезультатно. К моменту аварии мы отъехали от Невинска почти на сто сорок километров.

– Так… Его телефон остался в машине. Бесполезная штука, если не привязана к человеку. В его квартире вы были… Вы же были в квартире Акима после его исчезновения?

– Конечно. Я даже прожила там неделю, надеясь… Не знаю, на что я надеялась…

На самом деле я надеялась на то, что Аким, возможно, потеряв память, на автомате вернется к себе – в свою квартиру.

– Ясно… А о чем вы говорили в дороге?

– В основном о приюте для стариков, который мы собирались открыть в Невинске.

– Кто-нибудь ехал за вами?

– Я не обратила внимания. А что, вы подозреваете чей-то умысел?

– Честно говоря, нет, но мое дело – продумать все варианты. Понимаете, я пока что не могу даже предположить, что произошло. Ну, побег мы исключаем?..

– Как и похищение инопланетянами.

– Или не инопланетянами… Только зачем кому-то его похищать? Выкупа не требовали… Не требовали?

Я покачала головой.

– Значит, это не похищение. Ну, предположим, кто-то случайно сбил его, когда он вышел из машины. Этот человек или отвез бы его в город…

– Но тогда мы бы вскоре нашли его.

– …или увез подальше и спрятал тело.

– И тогда мы его никогда не найдем.

– Печальный исход, который я предлагаю пока не брать в расчет. Будете мороженое?

– Нет, спасибо, Роман Петрович.

– Просто Роман.

Тамраев пару секунд смотрел прямо на меня, словно хотел что-то сказать. Затем опустил взгляд и аккуратно положил несколько ложек мороженого в свой кофе. Я смотрела, как он неспешно помешивает ложечкой кофе, притапливает горку мороженого и ждет, когда она подтает.

– Роман…

Он поднял глаза.

– Прошу вас, ищите. Не останавливайтесь. Он где-то есть. Он не мог раствориться в воздухе. Переверните этот город вверх дном, но найдите его.

– Анна, я буду искать вашего брата столько, сколько потребуется. Не только потому, что вы – это вы. Мне самому хочется выяснить, что произошло. Я хороший следователь. И с детства люблю загадки.

«Не только потому, что вы – это вы». Что он имел в виду?

* * *

На самом деле мой первый визитор имел инициалы А. Н. Д. Или AND, как я с девяти лет, до умопомрачения увлеченная рассказами о Шерлоке Холмсе, подписывала тетради со своими записями, попутно зашифровывая все, что вообще можно было зашифровать, включая школьные упражнения по русскому письменному. Другими словами, первым визитором была я сама.

Брат наверняка бы внес поправку: «Ты не можешь быть собственным визитором. Это логически неверно. Визитор – тот, кто приходит. Ты же не можешь прийти сама к себе». Но он ничего не знал об истории, подвигнувшей меня однажды взять тетрадь в клетку и написать: «Что случилось с AND». А не зная о ней, он не мог и внести поправку. Так что по умолчанию, никем не поправляемая, я начинала отсчет визиторов с себя.

Мне было шесть лет, когда произошло это. Я обладала открыточной внешностью – узкое светлое личико, большие темно-голубые глаза, золотистые волнистые волосы – и при этом была вежливой, тихой и послушной. Просто героиня святочного рассказа о хорошей девочке.

В ожидании брата, с которым мы собирались пойти в магазин за хлебом, я сидела в песочнице – палочкой рыла нору для пластмассового зайца, забытого кем-то из детей. Во дворе было пусто и тихо.

Вдруг на рыхлый, темный после недавнего дождя песок легла длинная тень. Я подняла голову. Около песочницы стоял парень («большой мальчик», как я определила его тогда про себя) и улыбался. Он предложил пойти к нему, посмотреть на котенка, которого его мама принесла с работы. И я пошла.

По дороге он много и оживленно говорил о себе. О том, что он мастер спорта по боксу. Что однажды на него напала стая собак, но он перегрыз вожаку горло и стая позорно бежала. Что он летчик и летает в основном на истребителе, но иногда соглашается сесть за штурвал пассажирского самолета. И что-то еще. Я почти ничего не запомнила, потому что шла рядом с ним и чувствовала, как нечто незнакомое, тревожное, разрастается во мне. Хотелось развернуться и убежать, но это было бы невежливо, и я продолжала идти рядом с ним, потом позволила взять себя за руку. Его ладонь оказалась влажной, хотелось выдернуть руку, но я боялась обидеть его и терпела.

Мы вошли в подъезд. Поднялись на третий этаж пешком. Он начал шарить по карманам в поисках ключа, не отпуская мою руку и продолжая говорить. К этому времени речь его была уже довольно бессвязной, и я ничего не понимала. Он нашел ключ, вставил его в замочную скважину. Не знаю, каким образом, но я уже поняла, что у него нет никакого котенка. А если бы и был, я уже не хотела на него смотреть. Да и что мне чужой котенок, когда у меня был свой, рыжий, пушистый, подобранный братом на помойке несколько дней назад. Сердце мое колотилось так сильно, что было трудно дышать. Я понимала: надо вырвать руку и бежать. Но ноги мои стали словно ватные, все тело стало словно ватное, я была ватной Снегурочкой под елкой, комочком тополиного пуха. И каким-то атавистическим чутьем этот комочек чувствовал, что вот-вот вспыхнет и сгорит дотла, исчезнет, стоит только оказаться за порогом двери, обитой черным, давно облезшим дерматином.

В этот момент позади возникло молниеносное, почти бесшумное движение. Я смутно помню, что было дальше, все произошло слишком быстро. Помню разъяренное шипение ангела в виде крупного бородатого мужчины. Помню звуки ударов и жалобный стон моего спутника. Он выпустил мою руку. Я попятилась, споткнулась, упала. Бородач нагнулся, помог мне встать и ласково сказал: «Ну что же ты, крошка, пошла с ним… Тебе мама не говорила, что нельзя никуда уходить с незнакомыми людьми?»

Он довел меня до моего подъезда, где стоял брат, внимательно и сосредоточенно озиравший двор, и ушел. Брат взял меня за руку. «Кто это был?» – спросил он. «Человек», – ответила я. В тот момент я была словно ожившая кукла – ни мыслей, ни чувств. Все это вернулось ко мне потом.

Некоторое время спустя я узнала, что «большому мальчику» было около двадцати. В наших краях он появился второй раз за год – приехал из пригорода к тетке. Именно его все считали виновным в исчезновении пятилетней девочки несколько месяцев назад, но доказательств милиция не обнаружила, как не нашла и пропавшую.

Забегая вперед – ее так и не нашли. Я видела ее маму, за годы она ничуть не изменилась. Бледная, худая и потерянная. Время не излечило ее. Оно вообще не лечит. Просто с годами становится менее невыносимо жить.

Моя же короткая история с хеппи-эндом произвела на меня колоссальное, удушающее, потрясающее впечатление. Я думала: если бы не тот бородач, спаситель, я, наверное, была бы давно мертва. Я тоже стала бы Девочкой, Которая Не Вернулась. ДКНВ. И никто б не знал, что произошло. От меня не осталось бы и следа. Это не давало мне покоя.

Прошло несколько лет. Моя память все еще хранила эти события. Были ночи, когда я внезапно просыпалась – сразу с ощущением абсолютного отчаяния и, кажется, с температурой. Воспоминания о том, что было, но главное – фантазии о том, чего не было, но могло бы быть, терзали меня. Я не знала, как с этим справиться. Брат уже был занят своей первой любовью – Наташей из восьмого «Б». И мучился тем, что он младше ее и, конечно, незамечаем ею. А еще мне было неловко описывать свои фантазии даже ему. Тогда, лет в девять-десять, я представляла себе смерть в квартире того чудовища как взмахи огромного ножа, с лезвия которого моя кровь брызгами летит во все стороны, оставляя ярко-красные кляксы на грязных обоях в цветочек.

Вспоминая об этом спустя годы, я понимаю: как хорошо, что я не знала, не представляла себе, что могло случиться до момента, как нож либо что-то иное оборвало бы маленькую жизнь. Мою жизнь. Однако и тех картин, возникавших в моем детском воображении, было достаточно для того, чтобы не ощущать твердой почвы под ногами. Чтобы порой просыпаться в отчаянии и ужасе. И все еще помнить его голос, и все еще ощущать в руке его влажную ладонь.

Как-то раз, вернувшись из школы в пустую квартиру, я снова почувствовала тот ужас, сопровождающийся нехваткой воздуха. Воспоминания и эмоции переполняли меня. Каким-то шестым чувством я вдруг поняла, что если сейчас же не избавлюсь от избыточной части этих ощущений, то потеряю сознание. Я попыталась призвать брата Абдо, но мозг отказывался воспроизводить что-либо. На дрожащих ногах я прошла в комнату, достала из ящика стола чистую тетрадь, открыла ее и написала вверху первой страницы: «Что случилось…». И затем быстро, довольно коряво, сбивчиво, описала события четырехлетней давности. Словно выдохнула облако едкого дыма.

Сеанс самоизобретенной терапии прошел успешно. Я не исцелилась полностью, но мне определенно стало легче. Тетрадь я спрятала. И больше никогда не доставала ее. Так что да, я и есть свой первый визитор. То, что случилось, не исчезнет вместе со мной. Оно зафиксировано, и это свидетельство моей личной драмы до сих пор лежит в нижнем ящике комода. Возможно, когда-нибудь его прочитает Николай, как наш наследник. Возможно, никто не прочитает никогда. Но в наших с братом завещаниях третьим пунктом идет общий: «Сохранить в бумажном и оцифрованном виде все истории визиторов». Все – значит, и мою…

* * *

Во второй половине дня я приехала в «Феникс» и столкнулась на лестнице с Настей Скрипкой, младшей из двух моих кузин. Как обычно, она хмуро буркнула себе под нос несколько букв, которые я обычно трактую как «Привет», и собралась уже идти дальше, но я остановила ее:

– Как дела?

В ответ еще несколько букв, похоже на «Нормально».

Я внимательно посмотрела на ее вытянутое и с давних пор унылое лицо.

– Настя, что-то не так? Только скажи внятно. Я не понимаю твоего бурчания.

– Виталик, сволочь, – отчетливо выговорила Настя.

Второй муж Насти, Виталий Скрипка, невысокий, щуплый, с маленьким острым носом, торчащим на бледном лице со смазанными чертами, два года назад бросил работу менеджера в большом сетевом магазине бытовой техники и начал петь в группе. Вокалист Скрипка – звучало вполне по-звездному, однако ни сам Виталик, ни его группа – трое неряшливо одетых мужчин под сорок – успеха не имели. Самое большее, что им удалось достичь, – выступления в торговых центрах перед розыгрышем призов для покупателей. Соответственно, денег в семью Виталик не приносил. Жили на зарплату Насти – а получала она довольно скромную сумму, и алименты на Илью, Настиного сына от первого брака. Все еще осложнялось тем, что Виталик повадился таскать у Насти деньги.

«Разводись! – говорила Лена, старшая сестра. – Тебе уже тридцать восемь, последний шанс найти себе нормального мужа вместо этой землеройки!» Настя огрызалась. Она сама решит, что ей делать. И ничего не делала.

Последний скандал разразился на дне рождения их отца – моего дяди Арика – в конце апреля. Настя купила подарок – красивую рубашку. Перед тем как одеть в новый костюмчик семилетнего Илью и отправиться на автобусную остановку, Настя решила завернуть рубашку в золотистую упаковочную бумагу, остатки которой нашла при уборке на антресолях; открыла свою сумку и обнаружила, что подарка там нет. Она позвонила Виталику. Он небрежно ответил, что взял рубашку, потому что у него не осталось своих чистых.

Лена кипела от возмущения. Дядя Арик хмурился и вздыхал. Я молчала. Пять лет назад Настя развелась с моим бывшим однокурсником Макаром Сиротиным, заподозрив его в измене. Никакой измены не было, вот только Настя узнала об этом лишь после того, как сама в отместку изменила мужу. Она попыталась отменить развод, но тут уже Макар сказал «нет». В итоге эти двое влюбленных друг в друга как в первый день разошлись. Настя выскочила за Скрипку и переехала с сыном к нему, в крошечную однокомнатную на окраине. Макар остался в своей студии – на другой окраине. Между их жилищами на карте можно было провести прямую, которая разделила бы город на две почти равные части.

– Что он сделал на этот раз? – спросила я.

– Илюшкин телефон забрал. Свой он, видите ли, потерял.

Я не могла сказать кузине, как Лена: «Разводись!» – она не просила у меня совета. Но я могла узнать, нужна ли ей моя помощь.

– Не надо ничего, – мрачно ответила Настя. – У тебя своих забот по горло. А телефон я у него вечером отберу.

* * *

Макар Сиротин был первым, с кем я познакомилась при поступлении в наш университет на факультет компьютерных технологий. Это был высокий худой парень, замкнутый и не слишком разговорчивый. Около недели мы ходили вдвоем по коридорам университета, обедали в кафе на первом этаже, сидели на ступеньках, обложенные тетрадками и учебниками, готовясь к первому экзамену. Потом к нашей маленькой компании присоединились другие абитуриенты.

Это был странный период. Я еще не приняла смерть мамы, другой идеальный мир существовал лишь в разговорах с братом, мы только что перевезли в нашу съемную квартиру очередных жильцов – юную женщину, чуть старше меня, с двухлетним ребенком и пожилой бабушкой, и обрели большие проблемы, и в то же время я начинала очередную новую жизнь с новыми людьми и новой точкой отсчета.

Мы с Макаром не стали друзьями, он сторонился всех, меня в том числе, но можно сказать, что со мной ему было проще коммуницировать, чем с другими.

С Настей он познакомился в лифте моего подъезда. Они оба ехали ко мне. Он – за конспектом, она – выпить кофе и пожаловаться на Лену, опять стащившую у нее кофточку. Тогда Лена еще была худой, а Настя более общительной. Она и начала диалог с Макаром, когда они застряли в лифте. Вскоре приехал мастер из аварийной службы и освободил их, уже пронзенных стрелами пухлого мальчика с крыльями. Через час Настя и Макар ушли от меня вместе, а через три месяца поженились. Этой свадьбой закончился наш первый курс в университете.

А когда мы учились на четвертом курсе, на даче родителей Макара в Новый год я познакомилась с их соседом, веселым физиком, с которым смеялась так, как никогда прежде. Наступал самый яркий, самый счастливый этап моей жизни. Рядом со мной был он – красивый, обаятельный, с улыбкой во весь рот, с ямочками на щеках, с вечно растрепанной черной челкой и светлыми, словно прозрачными, серыми глазами. Младший научный сотрудник экспериментальной лаборатории. Шутник и философ. Ян Мильман, мой будущий муж.

* * *

Несмотря на то, что моя память сохранила из прошлого совсем немного, этот день я помню так хорошо, словно он был вчера.

Я бежала домой из школы. Набитый учебниками ранец бил меня по спине, а на голубое небо наползала огромная темная туча. И все же я улыбалась и даже напевала про себя однообразное «трам-пам-пам», потому что знала: через час из школы придут мама и брат и мы вчетвером сядем за праздничный стол, а потом поедем в парк на аттракционы. А если будет гроза, родители придумают что-нибудь еще, но первый учебный день года мы отметим обязательно.

Во дворе я заметила мужчину с букетом алых тюльпанов. Он стоял возле детской площадки и кого-то ждал. Весь день я видела людей с цветами, и сама этим утром отправилась в школу с пятью астрами. Поэтому, бросив взгляд на мужчину, я мельком подумала, что он, возможно, учитель. Или принес букет для своего ребенка, который учится во вторую смену.

Я забежала в подъезд, тут же забыв про человека с тюльпанами, и понеслась вверх по лестнице, уже вслух повторяя свое «трам-пам-пам».

На обед Тамара приготовила нам борщ и пожарские котлеты, а к чаю испекла торт. За окном потемнело. Пролился небольшой дождь, вдалеке погрохотал гром, но вскоре небо прояснилось, вновь поголубело, из-за груды белых пышных облаков выглянуло солнце.

Мы вышли из дома и направились к джипу отца. Я вприпрыжку бежала впереди всех, довольная предстоящей поездкой и своим новым платьем с аппликацией. Поэтому я первая оказалась возле машины. И мое хорошее настроение исчезло в один миг. На асфальте у левого переднего колеса я увидела алый лепесток тюльпана. Я замерла. Какая-то странная пунктирная связь между мужчиной с букетом и этим лепестком выстроилась в моем мозгу. «Тюльпан», – прошептала я.

«А́ник, что ты окаменела, садись в машину», – сказал отец, приблизившись. Я покачала головой, не отводя взгляда от лепестка. Только в этот момент мысль сформировалась – в одно слово: «Опасность». Я посмотрела на отца и пробормотала: «Тюльпан»… – «Что?» – не понял он. «Тюльпан. Опасность», – выговорила я, глядя на него расширенными от страха глазами. «Анечка, что с тобой?» – мягко спросила мама, привыкшая к некоторым странностям своих детей. Я собралась с мыслями и наконец сформулировала: «Там был мужчина с тюльпанами. Там, далеко. Зачем он подходил к нашей машине?» Произнеся это вслух, я сама осознала, что звучит неубедительно. Но, прежде чем я начала объяснять, отец вдруг понял. Он кивнул, достал свой мобильный телефон – черную трубку с короткой толстой антенной – и кому-то позвонил.

Около двадцати минут мы – мама, брат и я – стояли на детской площадке, поглядывая на отца, прохаживающегося около джипа. Он с кем-то говорил по телефону, то кивая, то хмурясь и подергивая плечом. Потом приехали двое. Одного я узнала, это был дядя Сева, начальник службы безопасности завода. Второй, помоложе, сразу присел на корточки и заглянул под днище машины.

В тот день в парк мы не поехали. Мама купила кассету с фильмом «Флиппер», и мы втроем, в мрачном молчании, посмотрели его, лежа на диване в гостиной. Мы не обсуждали то, что произошло. И тем более не обсуждали то, что не произошло, но могло произойти. В то время даже младшие школьники знали реалии жизни, бурлящей вокруг. И я в свои неполные двенадцать хорошо понимала: этот день мог стать последним для нашей семьи. Если бы я не заметила лепесток на асфальте…

Помню, что, изредка переключаясь на события фильма, я думала: кто хотел взорвать машину моего отца? Почему? Я не сомневалась, что мой папа хороший человек, а тот, кто хотел его убить, очень, очень плохой. Позже я поделилась своими размышлениями с братом, и он согласился со мной. Тогда же мы решили, что слово «тюльпан» отныне будет нашим тайным словом, означающим опасность. За все годы нам пришлось применить его всего пару раз…

* * *

В кабинете Байера – небольшой комнате с одним большим трехстворчатым окном почти во всю стену, со стандартной офисной мебелью и печальным фикусом на широком подоконнике – я просидела около получаса. Говорил Байер, я молча слушала.

То, что он рассказал, выбило меня из привычного мироощущения; в некоторой прострации я дослушала до конца. Затем, после тяжелой паузы, сквозь зубы произнесла: «Я ее вышвырну к чертовой матери». Байер, как обычно, сохранял невозмутимость. «Я бы не торопился. Сначала надо во всем разобраться». В ответ он увидел мое фирменное каменное лицо.

Возвращаясь домой, я вдруг ощутила, как снова впадаю в омут бесчувствия, название которому – апатия. Этим недугом я страдала с детства. Порой, без всяких причин, я вдруг погружалась в прострацию и не желала ни думать, ни слушать, ни, тем более, говорить. Все вокруг начинало казаться мне лишенным смысла. Птица, пролетающая в небе, по версии апатичной AND, стремилась в никуда. Люди, идущие по улице, напрасно шли в магазин / домой / на работу / в гости. Ибо зачем? Зачем вообще создан этот мир? Все равно все умрут. Никто и ничто не будет жить вечно. Даже камни разрушатся… Иногда на этой мысли я приходила в себя. «Не все камни разрушатся», – думала я. Почему-то осознание вечности некоторых камней возвращало меня к обычной жизни; начинали теплиться чувства, пробуждаться мысли. И вот уже птица, пролетающая в небе, стремилась к своему гнезду, а людей, идущих по улице, в конце пути кто-то ждал. Не всегда в период апатии возникала мысль о камнях. Иногда он заканчивался так же, как и начинался, – без причины.