Отель Lucky, или 10 дней, изменившие мою жизнь

У Женьки был клиент, жизнелюб, потрясающий человек. Все, что касается жизненных ситуаций – это сборник мудрости и участия. Когда они вывозили клиентов фирмы на Шри-Ланку, он всем девушкам делал поделки своими руками, приносил коктейли и ухаживал за ними по мере возможности. Когда кому-то было грустно, достаточно было попасть Косте на глаза. Костя тут же придумывал развлечение, и хандра пропадала. То поведет их всех купаться в ночном океане, то подобьет проплыть двести метров, чтобы погулять по естественно намытому перешейку посреди океана.

Итак, Женька маялась с похмелья, в обед никуда не поехала, поспала в фойе больницы, благо, что на нее уже давно никто не обращал внимания. Рядом с ней на соседнем диванчике примостился местный работяга, который так же как она выглядел помятым и страждущим. Вечером Женька прогулялась с мужем, и быстренько уехала «домой», в прохладное «счастливое» еврообщежитие.

Фестиваль фриков

«Дома» ее ждала Нелли в умопомрачительном летнем платье. Короткое настолько, что открывало ее длинные стройные ноги, неяркое, с еле уловимыми разводами геометрических фигур. Она казалась сошедшей с киноэкрана, далекой гостьей из будущего. Не накрашена, спокойна и доброжелательна. И совсем не видно, что она вчера употребляла алкоголь вместе с Женькой. Ну почему мужики бросают или бьют таких женщин – подумалось Женьке? Что это за чудовище, у кого поднимается рука на эту божественную красоту? Ну ладно-ладно, Женька могла понять, что за красотой может скрываться не менее страшное чудовище, которое пилит мужика, выносит ему мозг, гуляет направо и налево. И вроде бы по негласному закону есть некоторые вещи, за которые, по мнению некоторых мужиков (простите, называться мужчиной они права не заслужили), можно бить даже красавиц. Но, живя здесь уже почти неделю, Женька ни разу не видела даже возмущения на ее лице, только кроткая доброжелательность. Значит, слабость только раззадоривает животное внутри мужика. Ему хочется добить, унизить, подчинить полностью. Значит, кроткая доброжелательность и есть тот катализатор, который включает агрессию у определенных товарищей.

Они поужинали жареной рыбой с картошкой, которую Нелли приготовила. Попили чай с пирогом, который испекла Юлька, пока не ушла на какой-то фестиваль. Надо же, кто-то еще ходит на фестивали. Одна ужин готовит после вчерашнего перебора, другая пироги печет и ходит на фестивали. Только одна Женька что ли мается с похмелья? Она расстроилась и пошла дочитывать очередной странный дамский детектив. В хостеле она опять была единственной постоялицей. Женька поймала себя на мысли, что уже не считала себя гостьей, теперь про хостел думала «дом».

Часов в восемь-девять пришла шумная Юлька, и они опять пошли пить чай с пирогом. Одета она была во все черное, и только одна розовая прядь в волосах выделялась на общем черном фоне.

– Ты гот, что ли? Или эмо?

– Не-а, просто там все такие. Я решила соответствовать.

Оказалось, что Юлька была на фестивале фриков. Собираются разные люди в странных одеждах и тусуются в парке. Она показала Женьке и Нелли фотографии самых неожиданных одеяний. Тут был мужчина в белых колготах и зеленых стрингах поверх них. Женщина с боди-артом, то есть абсолютно голая, на ее теле были нарисованы березовая роща, осины и мухоморы. Грудь замаскирована группой мелких животных. Низ живота выбрит и украшен северным пейзажем. К сожалению, у Юльки старинный телефон, поэтому не очень отчетливо был виден рисунок. Но весьма впечатлял, даже без подробностей. Еще она показала группу подростков, наряженных в мультяшных героев, старичка Дракулу с дряблой кожей, разукрашенного красной краской, имитирующей кровь, и с фальшивыми клыками. Короче, часть гостей, которая просто надела маскарадные костюмы или, как Юлька, имитировала эмо, панков или готов, выглядела простенько и безыскусно на фоне этого парада сумасшествия.

Все герои с удовольствием фотографировались с желающими, именно поэтому Женька и Нелли смогли увидеть наиболее интересные экземпляры. Естественно, Юлька не преминула воспользоваться моментом и запечатлела их своим старинным телефоном.

Абсолютно все лица угадывались под слоем красок. Интересно, а они все местные жители? Если да, то как они живут в реальном мире? Вот пришла бабушка с внучком на фестиваль каких-то фриков, а тут соседка в одном боди-арте с северным пейзажем и группой мелких сусликов. А завтра с этой соседкой в одном лифте ехать. Как в глаза смотреть старушке? О чем с ней говорить?

Или просто пришел человек погулять в парк, а там фестиваль. Подошел посмотреть, и вдруг сослуживец в белых колготах с зелеными стрингами поверх. Подойти сфотографироваться? Или сделать вид, что не узнал? Но ты же узнал, узнал, черт возьми! И уже написано полсотни сообщений всем сотрудникам о том, что наш Юрий Владимирович того. А завтра Юрий Владимирович приходит на работу в офисном костюме, с дипломатом и постным выражением лица. А у всех в телефонах фото другого Юрия Владимировича, игриво задирающего ножку в белых колготах на молодую девицу, а в зеленых стрингах намечается желание. И как прикажете себя вести с Юрием Владимировичем? Жить с этим знанием без изменений не получится. И начнутся шутки, или просто будут крутить у виска, не принимая в расчет ни два высших образования Юрия Владимировича, ни его выдающийся ум и последнюю формулу, которая в ближайшем будущем должна изменить мир. Ничего этого уже не будет никогда, останутся только белые колготы и зеленые стринги.

А как правильно? Как нужно: ходить с постным выражением лица, но чтобы все окружающие были довольны? Или наплевать на всех, надеть белые колготы и идти задирать ноги на девиц, потому что так душа требует? Если ты боишься общественного порицания и выбираешь постную офисную мимикрию, с тобой будут советоваться сослуживцы, ты будешь частью общества. Но радости творчества и нотки сумасшествия, которые увлекают тебя в мир детства, уже не будет. Следствие: депрессия от нереализованных желаний.

Если ты выбираешь белые колготы, то радости творчества у тебя будет много. Но взаимоотношения с социумом, скорее всего, не сложатся. Ты будешь изгоем, странным, сумасшедшим. Следствие: депрессия от социального вакуума. Опять депрессия, выбор небольшой.

Бесплатный совет: выбирай офисную мимикрию и раз в году поезжай на другой конец света, Бразилию, например, и отрывайся там по полной программе на весь следующий год. Тогда и социум останется довольным, и зеленые стринги выгуляешь, и никаких депрессий.

День седьмой.

Берегите мужчин

Сегодня банный день. Не в том смысле, что по воскресеньям в госпитале принято мыться, а по остальным дням нельзя. Нет. Просто наконец-то Женькин муж чувствует себя настолько уверенно, что может принять ванну. Все остальные дни его приходилось обтирать. Сначала она использовала влажные салфетки. Но, несмотря на удивительный магазин «все по 40», каждый раз уходила практически целая большая пачка. Его же много, аж целых 120 кг. Да и ощущения никуда не денешь. Как там в анекдоте, когда один мужик приходит к другу и говорит. «От меня постоянно дерьмом воняет». Друг ему говорит, а ты помойся в ванной с использованием елочного ароматизатора (те, кто родом из СССР, помнят такую вещь). Тот помылся, приходит опять к другу и спрашивает. «Ну что, сейчас чем пахнет?» «Сейчас пахнет елкой… только как будто под нее кто-то навалил».

Так и у ее мужа – нет ощущения чистоты. Сколько надо использовать влажных салфеток для взрослого мужика, чтобы возникло ощущение чистоты в подмышках? Задачка на логику. Поэтому через пару-тройку обтираний Женька купила еще одно полотенце из микрофибры «за 40» и стала протирать мужа мокрым полотенцем. И ей стало удобнее, и у него тело задышало, как он сам признался. И все же полотенцем начисто не помоешься. У Женьки в голове постоянно крутился анекдот с елкой. И непонятно было, кто конкретно был к этому причастен: ее муж, Владимир, который лежал у окна с немытыми утками и телом, или Андрей в постоянно съезжающем памперсе. Поэтому они с мужем решили устроить банный день. Вернее, не они, а муж совместно с Василием-балагуром.

К Василию должен был приехать сын и привезти канистры с горячей водой. Воды горячей в госпитале не было, отключили за ненадобностью (шутка). А зачем она инсультникам? Они ж все равно не ходят, для них и туалет – роскошь ненужная, а уж ванная тем более. Муж Женьки напросился на помывку, если вода останется. Вода осталась, и они пошли в банно-прачечный комплекс. По-другому это помещение и не назовешь. Ванны нет, душа нет, просто огромный зал со сливными отверстиями. И краны по кругу на трубах для налива воды в тазики, которых на весь огромный зал штуки три. Женьке вспомнился хамам в Турции, где в большом зале (меньше, чем в городе N в два раза) стояли каменные лежаки, на которые клали Женьку и делали сначала пенный массаж, потом растирали специальной мочалкой, а потом омывали из рядом расположенных кранов, приводя тело в состояние чистоты и неги. «Где наши каменные лежаки?» – подумала Женька. Куда она положит своего хрустального мужа? Как она будет его мыть? Окно, больше среднего размера раза в полтора, замазано белой краской, подоконник, на котором они разместили свои помывочные пожитки. Все, из мебели больше ничего.

Женька бестолково суетилась, пытаясь ковшиками, сделанными из ладоней, намочить 120-килограммовое тело мужа. Хотя бы намочить. О помывке сначала и речи быть не могло. Сначала мочим, потом моем мылом, потом смываем. Он командовал этим сюрреалистическим спектаклем, держась за подоконник. Женьке было смешно и страшно. Страшно, что он может поскользнуться и свалиться на каменный пол. А наблюдать за голым 120-килограммовым мужиком, с закрытыми глазами (если открывает, зал начинает вальсировать), который дает советы, как набрать максимально воды в хрупкие ладошки, очень смешно.

– Ты как ладони складываешь? Пальцы рядом или наслаиваются друг на друга?

– Как обычно. Что ты думаешь, я никогда воду из родника в ладошках не пила?!

– Пальцы крепче сжимай! Крепче! У тебя вся вода между пальцев утекает.

Женька хихикала в кулак, огрызалась на его придирки и думала о том, что вода сквозь пальцы – это не так страшно, как годы сквозь те же пальцы. Они вместе уже 18 лет, целая жизнь. И никогда она не думала, что может его потерять. Нет, думала, конечно, но как-то отдаленно, неопределенно. Понятно, он же старше нее, когда-нибудь это произойдет. Но все эти думы не приводили ее к пониманию, что надо что-то менять в их отношениях. Она все так же истерила по поводу и без, пилила его, ссорилась с ним из-за пустяков – небольшой зарплаты, неподаренных цветов и несказанных добрых слов. Парадокс: женщина портит отношения с мужчиной из-за того, что он не говорит ей нежностей. Ради отношений портит отношения. Парадокс!

А потом этот звонок из города N, практически из другого мира. Женька намыливала ему спину и думала о том, что, если бы тогда скорая не успела, она бы поняла весь абсурд своего неправильного поведения в прошлой семейной жизни, но было бы слишком поздно. Как часто люди переосмысливают свое поведение, но оказывается поздно. Поздно прийти к любимому человеку и сказать: «Прости, мама/папа/милый/любимая…» Поздно понимать, что зарплата, цветы и слова не стоят и секундного любящего взгляда и возможности прижаться к любимому человеку. И хочется кричать в голос, и умолять того, кто свыше, вернуть близких. Женька мыла мужа и мысленно обещала кому-то там наверху, что больше никогда не будет читать его переписку, никогда не будет устраивать мужу головомойку за выпитый алкоголь, никогда, никогда…

– А давай ты меня окатишь из тазика, чтобы смыть мыло, – вернул ее в реальный мир «ее хрустальное сокровище».

– Давай, – сказала Женька и вылила в тазик содержимое канистры и опрокинула тазик ему на голову.

– Ааа-ааа-ааа! Женя! (Далее – непереводимая игра слов)

Женька отскочила от кипятка, который лился с головы мужа. Суетливо попыталась налить холодной воды из-под крана, попутно обрызгивая его из ладошек. Он стоял, по цвету похожий на вареного рака, с закрытыми глазами и хохотал в голос. Она тоже успокоилась и начала хохотать. Надо будет ему потом рассказать, подумалось Женьке, что в тот момент, когда она пыталась его «сварить», она как раз мысленно рассуждала о том, что надо беречь своих близких.

Суп горячий

Первое посещение больных заканчивалось после обеда, дабы у приходящих была возможность помочь близким покушать. Первый раз Женьке было дико, когда она участвовала в этом действе. Потом привыкла и уже не обращала внимания на то, с каким отрешенным видом ест Владимир. Он так и не разрешил ему помогать, поэтому еда на подоконнике продолжала портиться на полуденном солнце, а три больничные утки, висящие на кровати, так и ждали прихода нянечки. После ситуации с женой и дочкой Владимир окончательно плюнул на свое здоровье, и никакие попытки тренера не помогали ему взбодриться. К обеду он начинал возиться около своего подоконника, разыскивая хоть что-то пригодное для еды. Надевал очки с одной дужкой, вертел перед собой в одной руке колбасу, сыр и йогурты. Находил срок годности и сортировал на две кучки. С одной стороны была горка «просрочено», с другой – «можно есть». Потом пытался одной рукой открыть упаковку хлеба, сделать бутерброд, открыть пластиковую бутылку с водой или соком. Потом отрешенно жевал, глядя в окно. Женьке очень хотелось сказать ему что-то ободряющее, но слов не находилось.

Как всегда бывает, когда на твоих глазах происходит горе или беда, а ты не можешь ничего сказать, потому что понимаешь, что нет таких слов, которые изменили бы хоть что-то сейчас. Банальные фразы типа «все будет хорошо» раздражают, потому что, несмотря на очевидность фразы, человеку в таком состоянии кажется, что ничего уже и никогда не будет хорошо. Более того, действительно ничего и никогда не будет так хорошо, как было до настоящего времени. Будет хорошо, но по-другому, не так, как было до этого горя или беды. Жизнь изменилась, разделилась на до и после.

Советы угнетают, потому что получается, что тот, кто дает советы, знает и понимает жизнь, а тот, кому эти советы предназначены, дурак что ли?! Простая помощь была бы кстати, но Виктор наотрез отказывался от Женькиной помощи, предпочитая душевных нянечек, с которыми он расплачивался шоколадками, тающими под его подушкой.

А нянечек было всего две на все отделение, и поймать их на четырех этажах было весьма проблематично. За весь день они прибегали пару раз в палату. Каждый раз мыли пол, потому что нетвердые руки инсультников расплескивали содержимое уток на пол. Каждый раз мыли утки у тех, к кому приходят не каждый день. Меняли постельное белье тем, кто не дотерпел до утки. Андрей, несмотря на то, что его жена бывала у него ежедневно, утром и вечером, не пользовался уткой. На нем всегда был надет памперс, который он постоянно норовил снять. Иногда ему это удавалось, поэтому ему нянечки меняли постель ежедневно.

Действо называлось «мы пойдем, погуляем». Андрея сажали в кресло, накрывали простыней и увозили на 10-15 минут в коридор. Нянечка в это время быстро меняла постельное белье и поправляла съехавшую клеенку. Через некоторое время Андрей возвращался с прогулки в новом памперсе, из которого торчали две дряблые старческие ноги, обернутый простыней по типу древнеримской тоги, затем начинался обед.

Андрей не мог есть самостоятельно, но требовал дать ему ложку. Жена давала ему ложку, которой он ковырял суп с одной стороны. А с другой стороны она кормила его как младенца. Второй рукой он исподтишка пытался снять памперс. Когда у него это получалось, обитатели палаты дружно делали вид, что ничего не заметили. Однажды жена попросила медсестру привязать его левую руку, чтобы он не теребил памперс. Но вместо спокойно проведенного обеда все получили неконтролируемую вспышку ярости. Сначала он внимательно изучал привязанную руку, мешая жене кормить его. Ложка с супом находилась в его правой руке и постоянно съезжала в сторону левой, проливая горячий суп на руки, ноги, живот и памперс. Жена тоже не всегда попадала в рот, норовивший ускользнуть в сторону привязанной руки. Потом он попытался высвободить руку, тянул ее вверх и в сторону, улыбаясь при этом жене и супу. Потом внятно и громко сказал: «Суп горячий», положил свою ложку на стол, взял правой рукой тарелку и выкинул ее на пол. Тарелка разлетелась вдребезги, капуста повисла на ногах Василия-балагура, а жена Андрея впервые позволила себе выругаться матом и ударила мужа по рукам.

Василий доел суп, почистил брюки у раковины и спокойно сел есть второе блюдо. Андрей, получив от жены нагоняй, ковырял картошку с котлетой, улыбаясь мило и невинно. А жена, испугавшись то ли ярости мужа, то ли своей жесткости, убежала в коридор. Женька нашла ее в фойе, за стойкой, заплаканную, с остекленевшим взглядом, смотрящую в одну точку. Что могла сказать Женька? Слов много, кажется, что они бы помогли, а человек смотрит сквозь и не понимает, о чем идет разговор.

Поэтому Женька просто положила руку ей на плечи и прижала к себе. Так мама прижимает к себе плачущего ребенка. Прижимает и гладит по спине, и от этого сразу становится легче.

Людмила, жена Андрея, не сопротивлялась Женькиным рукам, прижавшись к ее плечу. С каждой секундой горе, находившееся внутри, все больше раскалывало оцепенение тела, выливаясь судорожными слезами. Сначала осторожное всхлипывание, потом плач с содроганием всего тела, а потом и вовсе рыдания в голос. Казалось, что внутри нее накопилось огромное количество боли, которое она не могла выплеснуть наружу, стараясь делать вид, что контролирует ситуацию. А сейчас бесконтрольная вспышка ярости спровоцировала какую-то реакцию, и теперь уже горе выплескивается из нее наружу, освобождая место для чего-то другого.

Женька и Людмила стояли, обнявшись на глазах у бегущих по своим делам врачей и медсестер, у гуляющих больных, у приходящих и уходящих родственников. Каждый из них смотрел на женщин с пониманием, но помощи не предлагал. Жестокость? Равнодушие? Нет, просто жизнь. Врачи и медсестры работают в сосудистом госпитале, каждый день в каждой палате найдется хоть один плачущий родственник. Если каждого успокаивать, то времени на помощь больным не останется. Больные же только выкарабкались из лап смерти, у них и сил нет на помощь другим. Родственники сами плакали вчера или сегодня, или плачут каждый день от страха и неизвестности. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Выплакавшись, Людмила призналась, что не могла плакать с того дня, как все произошло. Каждый день вставала, готовила что-то кушать, шла в госпиталь, обихаживала мужа, приходила домой из госпиталя, ела и ложилась спать. Сна не было. Лежала и молила Господа дать ей слезы. А слез не было, было тесно в груди. Казалось, что каждый день растет ком в груди, от которого тяжело дышать, а выхода нет. И только сегодня она смогла выплакаться. И сразу стало легче дышать, и, наверное, муж уже никогда не станет прежним, и жизнь не станет прежней, но Людмила уже хотя бы может об этом говорить.

И женщины наперегонки, со слезами в глазах, начали искать радость в том, что произошло. Перебивая друг друга, говорили, что все-таки мужья остались живы, всегда есть надежда на полное выздоровление. Говорили, что именно такие события позволяют понять, что в нашей жизни главное. Говорили, что ни одна из них не подумала про деньги, машины, квартиры, дачи. Только вспоминали счастливые моменты, радостные события. Предполагали, что именно это чувствуют родственники умерших людей. Только у родственников умерших уже никогда не будет возможности сказать близким люблю, никогда не будет шанса поменять остаток жизни, изменив отношения. А у них, плачущих в коридоре, этот шанс есть, им оставили эту возможность.

Смеясь и плача одновременно, они вернулись в палату. Женька пошла мыть оставшуюся после обеда посуду, а Людмила докормила Андрея остатками картошки, не размазанной по коленкам и животу. Попутно смеялись, подначивая над Владимиром за его отрешенность, предлагали Василию свою посильную помощь в стирке брюк. Мужики в палате не поняли изменений, произошедших в женщинах за прошедшие полчаса. Они сплотились, они стали силой.

Силой, способной повернуть течение болезни вспять. Силой, способной вытащить любого из пропасти. И Владимир, желчно реагируя на их с Людмилой подначки, все же начал проявлять признаки жизни. Он злился, пытаясь повернуться к ним лицом, чтобы показать всю глубину своего гнева. А они, смеясь в голос, спрашивали, не позвать ли тренера, без которой он скоро и до утки не достанет. Смех смехом, но, начиная с того дня Владимир стал пытаться двигаться самостоятельно. Наверное, назло им. И это было здорово! Великолепно! Злость – двигатель инсульта.

Василий подхватил игру Женьки и Людмилы, Женькин муж тоже шутил по мере сил. И вскоре в их палате стали происходить изменения, которые заметили даже врачи. Она перестала быть инсультной, она стала выздоравливающей. Ничего не поменялось в анализах мужчин. Поменялся только взгляд обитателей на ситуацию. Они перестали плыть по течению и стали бороться с болезнью. Они рассказывали смешные истории, мечтали, как будут жить после госпиталя. Они придумывали, как использовать последствия инсульта. Это был смех сквозь слезы. Но это был СМЕХ!

Алексей, который постоянно тренировал речь, пальцы, делал велосипед на кровати, тоже стремился к ним в команду говорящих. Но его речь была еще далека от совершенства, длинные тягучие гласные, заикание на согласных, понять его было сложно. Поначалу все слушали с серьезным выражением лица его «истории», пока однажды Людмила не прыснула от очередного «иииааауссссуссссь». Палата взорвалась от смеха, Алексей вытирал слезы смеха, ничуть не обижаясь на смеющихся.

Теперь их встречи каждый раз были наполнены смешными историями из жизни, которых у каждого из них было предостаточно. Василий-балагур был дирижером, Женька с Людмилой выполняли роли вторых скрипок. Женькин муж был центральным басом, и даже Владимир после неудачных попыток брюзжания, когда Женька с Людмилой разобрали его брюзжание на мелкие кусочки, начал рассказывать веселые истории. Каждый день они давали время Алексею на разработку речевого аппарата, играя в игру «я угадаю слово с пяти звуков».

Минералкой мыть голову лучше

У Женьки было очень много историй, особенно про командировки.

Командировка Оренбург – Орск. Прилетели в Оренбург, пробежались по магазинам, посмотрели на стоимость их товара и товара конкурентов, провели три встречи с оптовиками и сетевыми клиентами. Надо ехать в Орск, к основному клиенту в регионе. Это порядка 200 км от Оренбурга. Ехать нужно на маршрутном такси, автомобиль «Баргузин». Июль, резко континентальный климат, температура плюс 100 в тени, асфальт плавится на солнце. В машине кондиционера нет. Более того, кажется, что там что-то с двигателем, и он прибавляет еще с десяток градусов внутри маршрутки. Женька с Инной, менеджером региона, запланировали поездку в Орск во второй половине дня. Из гостиницы выселяют в 12:00, значит, есть время напоследок еще раз пробежаться по магазинам, потому что в Москву они полетят из Орска. Когда они сели в «Баргузин» и отъехали, минут через 20 стало понятно, что живыми в полном смысле этого слова до Орска они не доедут. Жара, духота, теснота, ухабы. Все это в совокупности грозило их здоровью, душевному и физическому.

Народу была полная маршрутка. Не понятно, как в других «Баргузинах», но в их машине сиденья стояли друг напротив друга. Это значит, что Женька с Инной сидели напротив двух молодых людей младше их лет на 10. Сначала девушки пытались вести себя как леди. Улыбались томно, бросали многозначительные взгляды и кокетливо обмахивались документами. Парням напротив это было абсолютно все равно, так как вчера у них явно был праздник, вчера им явно было хорошо, поэтому сегодня им было явно плохо. Первые полчаса они боролись с тошнотой, а потом уснули как убитые. К этому моменту Инна тоже прикорнула, а Женька осталась со своей вегетососудистой дистонией и тенью вчерашней рюмки водки наедине.

Шикарный сиреневый костюм с юбкой , так выгодно подчеркивающий Женькину талию и скрывающий ее бедра, на беду оказался синтетическим, то есть не дышащим вовсе. Пот градом стекал по Женькиной спине, груди, бедрам и икрам. Обмахивание документами, пусть даже и очень важными, не помогало. Поэтому она, наплевав на приличия, стала обмахиваться юбкой, нимало не заботясь о том, что подумают молодые люди, если вдруг проснутся. Молодые люди спали сном младенца, и Женька все больше и больше наглела. Амплитуда движений юбки становилась все больше, юбка задиралась все выше. Женьке становилось легче дышать, настроение улучшалось, пока… Пока она случайно не посмотрела в зеркало заднего вида. Сначала Женька увидела блуждающую улыбку водителя, почему-то без глаз, а потом себя, вернее то, что ниже пояса. Зеркало заднего вида, очевидно, давно уже не помогало водителю с точки зрения обозрения машин сзади, а будило фантазии относительно мадам в сиреневом костюме на заднем сиденье. Женька ойкнула, опустила юбку и спросила: «Нравится?» Вот вечно она так, не смущенное «извините», а дерзкое «нравится?» А если бы он сказал что-то обидное, винила бы его, а не себя. Но водитель, не ожидавший Женькиного вопроса, тоже смутился, поправил зеркало и ответил: «Ничего так».