Отель Lucky, или 10 дней, изменившие мою жизнь

Вообще, больничный запах – это отдельная тема для разговора. Женьке иногда казалось, что именно запах заставляет судорожно сжиматься сердце и замирать душу. Ведь нигде в больницах не слышно стонов, как показывают в фильмах про войну. Люди улыбаются в безумной радости, что выжили в неравной схватке со смертью. Искренне радуются редким приходам родственников. Питаются исключительно вкусностями, заботливо принесенными родными, которые дома видят только по праздникам. Почему же так хочется спрятать глаза, убежать отсюда и никогда не возвращаться? Запах. Запах мочи, похожий на запах прогорклого масла, мочи с запахом ацетона, аммиака, а еще запах антибиотиков и спирта, хлорки и испорченной еды. Запах боли и страха, надежды и отчаяния.

Владимир, так звали соседа мужа у окна, был живым воплощением этой картинки. У него было двое сыновей, дочь, жена и двое внуков, но приезжали к нему всего два раза за те десять дней, которые Женька там пробыла. Один раз дочь с женой, один раз внук. Каждый раз неуклюже оправдывались, что слишком заняты, чтобы ухаживать за отцом, мужем, дедом. Женька не знала, как было у других участников этого спектакля, но у нее было стойкое ощущение, что оправдывались они не перед Владимиром, а перед ними, невольными свидетелями их наплевательского отношения к мужу, отцу и деду. Словно именно их прощение поможет родственникам жить дальше в согласии со своей совестью. Словно Владимир не нуждается в словах извинения, он же понимает, сколько дети работают и как им тяжело.

У Владимира была парализована левая сторона. Он всегда лежал на левой стороне, лицом к окну. Правая сторона у него была свободна, и он мог беспрепятственно брать с подоконника еду, а с железных поручней кровати утку. Эти два развлечения были доступны ему в полной мере. Больше ничего. Он не мог перевернуться на правый бок, так как для этого необходима была помощь со стороны. Не мог убрать за собой на подоконнике, не мог выкинуть протухшую еду, не мог вынести утку. Это делали родственники раз в пять-шесть дней. Утку ему выносила нянечка, которая пару раз в день наведывалась в нашу палату, чтобы поменять постель тем, кто не успел донести руку до утки, вытереть пол и помыть утки.

Речевой аппарат Владимира пострадал в меньшей степени, он довольно внятно изъяснялся. Он определенно и недвусмысленно отверг любую помощь со стороны Жени, будь то уборка подоконника или мытье батареи уток на кровати. Пришлось Жене идти искать нянечку и просить ее убраться, потому что августовская жара +40 в тени расщепляла все содержимое подоконника и нескольких уток на мириады запахов. Жене, как человеку, обладающему обостренным обонянием, довольно сложно было все это выносить.

Напротив Владимира лежал Алексей – полная противоположность Владимиру. Возраста они были примерно одного, зато во всем остальном различались кардинально. Алексей худощавый – ни единой жиринки. Поджарый, подошло бы больше. Аккуратный до педантизма, все у него было на своих местах: книжка и носовой платок в верхнем ящике тумбочки, скоропортящиеся продукты – в холодильнике, на второй полке сверху строго слева, печенье и чай – в нижнем ящике тумбочки. Когда он садился кушать или просто попить чаю, он каждый раз заправлял салфетку за воротник, всегда вытирал за собой стол, даже если на нем не было и крошки.

Вместо созерцания улицы, чем обычно занимался Владимир, Алексей обычно читал. Когда не читал, ходил гулять или учился говорить. Да-да, в этом смысле они с Владимиром тоже были категорически разными. У Алексея была парализована правая сторона, и задет центр речи. То, что он пытался говорить в начале их встречи, можно было сравнить с гулением ребенка. Длинные тягучие звуки, только гласные. Согласных практически нет, иногда проскальзывают, но чаще не выговариваются. Тем больным, у которых был поражен центр речи, выдавалась бумажка с упражнениями – своеобразный тренажер речи, по которому им надо было тренироваться. Алексей у окна был одним из немногих, кто честно и активно занимался по бумажке. К слову сказать, через десять дней Женькиного пребывания в госпитале она понимала уже большую часть слов, которые он произносил.

Рядом с ним, в центре, лежал Андрей. Пациент, имеющий худшие последствия инсульта. После инсульта и инфаркта есть один счастливый час, в течение которого оказанная помощь сводит к минимуму осложнения произошедшего. Женькиному мужу, несмотря на то, что это с ним случилось в деревне, помощь была оказана своевременно. А Андрею, хоть и жил он в самом городе N, и скорую вызвали моментально после приступа, не повезло. Врач, приехавший на скорой, не смог диагностировать инсульт, поставил другой диагноз, вколол не те уколы и уехал, потеряв тот самый счастливый час. На следующий день, когда Андрею не стало лучше, его жена еще раз вызвала скорую, которая уже абсолютно точно поставила правильный диагноз. Но было поздно. Поражение мозга было необратимым.

Он был похож на избалованного ребенка. Взрослый мужчина (старше шестидесяти лет) лежал на постели в одном памперсе. Целый день у него уходил на то, чтобы расправить одеяло ногами, потом его скомкать, при этом хихикая в кулак. Речь у него не была поражена, он иногда что-то пытался говорить, иногда даже выныривал из своего безумия. Особенно это было видно тогда, когда приходила его жена и пыталась его накормить или посадить, чтобы укреплялись мышцы спины. Он вспоминал, что он мужчина и главный в доме, поэтому мог позволить себе прикрикнуть на нее или бросить тарелку с супом на пол, мотивируя это тем, что он слишком горячий или холодный. Но даже эти вспышки ярости казались Женьке проявлением здоровья после полубезумного бормотания, неудачных (а еще хуже удачных) попыток снять памперс и выкинуть его и настойчивого желания вытащить капельницу. Он был единственным, кого привязывали к кровати, когда ставили капельницы.

Последнего жителя этой палаты звали Василий. Он спал у стены, и казался случайным посетителем этой богадельни. Он отлично говорил, ходил, у него ничего визуально не было парализовано. Казалось, что в терапии не хватило места, поэтому его поместили сюда. При всем при этом он еще и шутил постоянно. По каждому поводу у него находились шутки-прибаутки, народные приметы и забавные истории из жизни. Этот балагур существенно облегчал жизнь не только Женьке и жене Андрея, но и всем соседям по палате.

С течением времени они узнали, что, несмотря на кажущееся здоровье, у него продолжались какие-то нехорошие процессы после инсульта. Внешне живой и здоровый, он находился под постоянным гнетом необратимых процессов внутри. Его гоняли по больницам вот уже три или четыре месяца после инсульта, хотя по распорядку после купирования самого инсульта больных отпускали домой, кого через десять дней, если организм показывал хорошие результаты, кого через три недели, если организм сопротивлялся лекарствам.

Вот с такими соседями Женьке довелось жить в течение десяти дней в городе N. Еще была жена Андрея. Она, так же, как и Женька, постоянно присутствовала во время посещений. Утром и вечером, каждый день меняла памперсы, мыла замызганные полы, кормила и поила его. Еще она постоянно с ним разговаривала как со здоровым, рассказывала, что произошло в момент, когда она находилась за пределами больницы, пересказывала сюжеты книг и фильмов, описывала проблемы и ситуации дома. Женьке было непонятно, что это было: слепая вера в то, что силой желания можно повернуть вспять течение болезни или упорная попытка спрятать голову в песок, не желая принять очевидное?

Все имеет свой конец

Первый день посещения больницы ограничился для Женьки курсированием между туалетом, палатой и ординаторской. Помыть утку, посидеть с мужем, уточнить какой-то нюанс у врача. А их было очень много: можно ли вставать, когда все это закончится, придет ли он когда-нибудь в норму, как был до болезни, можно ли ему колбасу, а копченую? Что значит тест, который он сдавал сегодня утром… Спокойствие и муж Женьки – это две полярности одной прямой. Если можно в определенный момент о чем-нибудь побеспокоиться, то муж обязательно это сделает. Причем к обыденным семейным и рабочим беспокойствам у него с определенного времени добавилось возрастное: в стране растет процент алкоголизма и наркомании, потому что по телевизору показывают всякую дрянь, правительство ничего не делает, бесплатные детские организации закрыли, ну и по списку – как у всех брюзжащих.

Сейчас все переживания сузились до обсуждения собственного здоровья, зато уровень переживаний увеличился в несколько раз. Осознание, что несколько дней назад ты был на грани жизни и смерти, заставляет пересмотреть свою жизнь, посмотреть на нее сквозь иную призму восприятия – все имеет свой конец. Никогда в жизни эта мысль не звучит так четко в мозгу, как в момент смертельной опасности.

Уходят артисты и известные люди. Услышав об этом по телевизору, мысль о конечности всего живого проскальзывает в мозгу, сжимает на мгновение солнечное сплетение и улетает в небытие, потому что на смену ей пришла уже другая, будничная, спокойная и нестрашная. Уходят друзья и знакомые. Услышав об этом, мозг пронзает: «он же моложе меня» или «мы же с ним ровесники», и сердце начинает стучать быстрее, и солнечное сплетение скручивается уже не на миг, а на несколько часов, и паника, верный друг страха, липкими ладонями и шумом в ушах по-хозяйски располагается в голове.

Но и эти страхи проходят в суете будней. Смерть близких остается шрамами в душах, смерть знакомых – ностальгией по былому, смерть артистов – незабываемыми ролями в любимых фильмах. И только осознание собственной конечности в момент смертельной опасности переворачивает миропонимание вверх тормашками.

Еще вчера ты строил планы, что построишь дом, будешь путешествовать и посмотришь мир, или будешь сидеть дома и делать мебель своими руками. Будешь работать или получать пенсию. А дети будут приезжать к тебе домой с внуками, а ты будешь сердиться на них за то, что они неправильно воспитывают потомство. Планов было много, они роились и множились. Но ты никогда не планировал смерть. Она незримо ходила рядом, ты знал, что она есть и когда-нибудь придет за тобой. Но каждый раз, задумываясь на мгновение о ней, ты гнал мысли прочь. Зачем о ней думать? Вдруг мысль материальна? Что хорошего в этих мыслях?

А потом вдруг раз – и мир кружится в ритме вальса. А ты один в чужом городе, в чужом доме, в бане на отшибе. Ночь, все спят и не слышат твоей мольбы. И ты обливаешься холодным потом от осознания, что тебе никто и ничто не поможет. Ты кричишь в пустоту: «Помогите!» И думаешь о том, что в этот момент хотелось бы находиться рядом с близкими. Пусть и они не помогут, но хотя бы будут рядом. Только их присутствие будет лечить и облегчать боль.

А еще вспоминаешь скандал, который ты учинил в последний раз. И уже смутно помнится, что же было причиной скандала. И только молотом бьет по голове: «Зачем?! Кому это было надо?!» И хочется сказать прости перед тем, как уйти навсегда. Хочется сказать многое. Хочется забыть и переделать, пережить кусок жизни. Чтобы уйти другим, хорошим человеком.

Припаркованная кибитка

Из больницы Женька ехала с тяжелым чувством. Увиденное там тяжким грузом прижимало плечи к земле. Было ощущение, что она работала целый день физически и очень устала. Никаких желаний, кроме желания покушать и лечь спать. В восемь часов вечера? Женька решила купить что-нибудь почитать.

В кошельке потихоньку таяли деньги. Женька рассчитала свои потребности и погрустнела еще больше. Когда она брала с собой деньги, ей казалось, что сорока тысяч ей хватит месяца на два. Как-то живут люди на пенсию в семь тысяч рублей и на скромные зарплаты. Прошел всего один день, и пятнадцати тысяч простыл и след. Она судорожно вспоминала, куда могла потратить такую сумму денег, и на сколько ей еще хватит оставшихся двадцати пяти. Так, за хостел заплатила за десять дней вперед, это 4500, сегодня в магазине «все по 40» оставила почти 3000, вчера поужинала на 1500. А остальные-то где? Потеряла. Вот растяпа! А, вспомнила, девушке с длинными ногтями за сотню бесполезных эсэмэс отдала 3000, за дорогу в город N – 3000. Уф! Ладно, нашлись. Но надо быть аккуратнее, иначе ей даже и на 10 дней не хватит. Значит, никаких кафе – дороговато. В хостеле есть кухня, купит что-нибудь на завтрак, что-нибудь на ужин, будет готовить. Женька очень надеялась, что в течение этих десяти дней она так и проживет одна.

Зайдя в магазин рядом с домом, где находился хостел, Женька купила пару творожков на утро, копченое бедро цыпленка и готовый салат. В магазине на ее счастье оказалась кулинария. К вечеру, конечно, салат и цыпленок выглядели так, словно они дожидаются Женьку с первого пришествия. Слава богу, что она неприхотлива, а готовить на чужой кухне даже рядом с воздушной девушкой не хотелось. «Обойдусь заветренной курицей и пожелтевшим салатом», решила Женька. Главное, не отравиться. Ну, а если отравится, будет лежать в соседней с мужем палате. А кто будет приносить минералку и фрукты с «воли»? Нет, надо постараться выжить в схватке с просроченным майонезом.

В хостеле было так же тихо, как и с утра. В общую комнату заехал тихий молодой человек непонятного возраста, худощавый и с грустной улыбкой Пьеро. Воздушную девушку сменила вполне земная девушка постарше, в джинсах и майке, с кое-как заплетенной косой черного цвета. Но тоже очень милая и доброжелательная. Женьке было главное, чтобы не лезли с расспросами и утешениями. Быстренько перекусив, она отправилась в свою комнату почитать. Жалея, что не захватила свою электронную книгу. Во-первых, не надо тратить и без того быстро тающие деньги, а во-вторых, там у нее накачано книг тридцать. С Женькиной скоростью чтения и количеством свободного времени она оставит здесь целую библиотеку.

Погрузившись в упоительный мир бульварной литературы, Женька не заметила, как в коридоре-ресепшене началось движение. В какой-то момент она уловила разговор на повышенных тонах. Решив посмотреть, что происходит, она поднялась с дивана. В этот момент дверь комнаты, в которой находилась Женька, отворилась, и ее взору открылась картина. На пороге комнаты рядом с администратором стояли цыгане: две женщины и мужчина. Женщины, молодая и постарше, бесцеремонно разглядывали комнату, на диване которой только что сидела Женька. Вслух пересчитали количество спальных мест, шумно обсудили развешенное постельное белье на балконе, сообща вслух решили, что Женька здесь явно лишняя и величественно объявили администратору, что они согласны. Администратор, хотя и земная девушка, и по внешнему виду представляла собой как минимум подружку байкера, а максимум смотрящую какой-нибудь небольшой шайки дворовых пацанов, дрожала всем телом от страха. Пытаясь ответить подобающе управляющей гостиницы, она сказала, что переселять в общую комнату Женьку без ее согласия не будет. При этом она умоляюще смотрела ей в глаза, а Женька пыталась понять, что она вкладывает в этот взгляд. То ли хостел доживает свои последние дни из-за отсутствия гостей, поэтому даже бесцеремонные цыгане – желанные гости (ведь деньги не пахнут), и она всем своим видом очень просит Женьку переехать хотя бы на ночь в общую комнату к проживающему там мужчине. То ли страх настолько парализовал волю, что она не может в открытую противостоять наглости и настойчивости цыган и просит не соглашаться на переезд ни в коем случае, тогда она сможет не пускать их на ночь, сославшись на нее. Мужчина-цыган, наблюдающий на весь этот спектакль со стороны, явно забавлялся преимуществом своих женщин.

Помощи от администратора Женька так и не дождалась. Умоляющий взгляд и заискивающее заикание перед табором привели ее к решению переехать в общую комнату. Окончательным доводом в пользу этого решения было заявление старшей цыганки, что они вселяются в любом случае, даже если Женька останется. Только с ними дети и мужчины, и все они будут спать в этой комнате. Цыгане, маленькие дети, мужчины, душная комната для четверых (сейчас уже стоят трое, плюс Женька, плюс еще какие-то дети и мужчины), а народу будет явно больше. Каждое слово тяжелым грузом ложилось на чашу весов в пользу юноши со взглядом Пьеро в общей комнате.

Собрав свои нехитрые пожитки, Женька переехала в общую комнату и заняла нижнее место в углу. Дышалось здесь значительно легче и просторней, чем в «женской» комнате. Она вышла покурить на балкон перед сном. Там уже курили ее братья по несчастью. Юля, так звали земную девушку, жаловалась Игорю, щуплому юноше из общей комнаты, на цыган.

Пока Женька обосновывалась в общей комнате, табор въехал в комнату. Их оказалось девять взрослых и четверо детей в возрасте до пяти лет в комнате с четырьмя кроватями. Все отчаянные попытки Юли взять плату за всех въехавших людей потерпели полнейший крах. Цыгане аргументировали это тем, что занимают они комнату для четверых, поэтому и платить они будут за четверых. Женька посоветовала попросить помощи у владельца хостела, она слышала от «неземного» администратора Нелли, что это мужчина. Юля посмотрела на Женьку безумными глазами и сказала, что, во-первых, он не мужчина, а молодой человек комплекции Игоря, а во-вторых, он ее просто уволит за то, что она не смогла взять с них деньги полностью. Нет, этот вариант полностью исключен. Более того, она слезно просит не выдавать ее хозяину, если он спросит у Женьки, сколько было цыган. Говорить, что всего четверо.

Она так отчаянно переживала за сохранность имущества хостела и гостей, что сосед Женьки по комнате предложил ей свою помощь в ночном дежурстве, таким образом сразу вырос в Женькиных глазах из худенького Пьеро в ответственного мужчину средней комплекции. Пока они обсуждали график ночного дежурства, Женька пошла спать и абсолютно спокойно проспала всю ночь.

День второй.

Неудачная попытка сумасшествия

Утром Женька проснулась со свежей головой, выспавшейся и отдохнувшей. После душной «женской» комнаты проветриваемая общая комната оказалась просто спасением. Она вообще не выносила духоты, организм не воспринимал. Когда-то давно она чуть в психушку не угодила из-за духоты.

У Женькиной матери всегда было высокое давление, даже в молодости. Поэтому рожать детей ей было абсолютно противопоказано. А она взяла и родила Женьку. Про роды вообще отдельная история. Но факт остается фактом, родила и все тут. Правда потом уже испугалась так, что оберегала Женьку все детство с маниакальным упорством. Женька росла болезненным ребенком, поэтому за открытую форточку отцу назначался «расстрел», а ей – пожизненное без права переписки.

Казалось бы, Женька должна была привыкнуть к духоте. Ан нет, не тут-то было. Вегетососудистую дистонию никто не отменял, а уж наследственность и подавно. И вот после собственных родов с Женькой стали происходить странные вещи. Она перестала спать. Ее стали беспокоить бессонница и кошмары. То есть кошмары у нее всегда присутствовали в жизни, а вот беспокоить они ее стали только после родов. Проснется ночью от кошмарного сна и заснуть не может. Руки, ноги трясутся, солнечное сплетение сводит, сердце стучит как бешеное, в голове взрываются мириады бомбочек. Кто знает, что такое паническая атака, тот Женьку поймет. Причин всего этого она не понимала, поэтому стала думать, что медленно сходит с ума. Будила мужа со слезами, что ее надо в лечебницу отвезти.

Муж первое время пугался, поил ее чаем и давал таблетки. Потом привык, перестал обращать внимание. А потом стал открывать окна. Говорит, в такой духоте я сам с ума сойду. Женька обижалась, конечно. Лежала и думала, что завтра ему скажет о том, какой он бессердечный и бездушный. Пока не засыпала. Быстро, без сновидений и панических атак. Вот так и закончилась ее неудачная попытка сумасшествия. Оказалось все до банальности просто. ВСД: вегетососудистая дистония, которая не выносит духоты. Так же и здесь, вчерашняя ночь вернула Женьку в мир здоровых людей и уверенности, что все в жизни к лучшему.

Ночные сторожа уже не спали или еще не спали. Сидели рядышком на балконе, курили и пили растворимый кофе. Судя по душевным взглядам, эта ночь их сблизила. При ее появлении они замолчали, из этого она сделала вывод, что обсуждают они интимные вещи.

Когда Женька доедала свой творожок, на кухню зашла молодая цыганка. А Женька про них совсем забыла. Вспомнилось, что ночь прошла тихо, цыганята по чемоданам не шуршали, знойные бароны романсов под гитару не пели. Значит, зря Юля и Игорь дежурили всю ночь. Не спали, кофе пили. Нет, не зря! Зато они обрели друг друга!

Цыганка открыла холодильник и достала оттуда готовые творожки для малыша лет трех, который тут же выглядывал из-за юбки. Все как у людей – творожки на завтрак. А Женя думала, что у них котомки за спиной и припаркованная кибитка на улице. Пока ребенок поглощал нехитрый завтрак, цыганка приготовила бутерброды с колбасой и сыром, налила кофе. Гостеприимно предложила Женьке хлеба. Хлеба они какого-то купили здешнего, дырчатого, говорит, что он чрезвычайно вкусный. Женька отказалась. Не потому что не хотела, ей очень хотелось этого вкусного дырчатого хлеба. А потому что растерялась как обычно. Все у Женьки не так, как у людей. Не может она просто жить здесь, в действительности. Постоянно уплывает в параллельные миры, где придирчиво разбирает взгляды и жесты, пытаясь понять характер и взаимоотношения между людьми. Вроде бы здесь, а вроде бы и нет. И всегда оказывается не готова к простому человеческому: хотите хлеба? Так и пошла в больницу с холодным творогом в желудке, без него, без дырчатого.

Ужасы войны

В больницу Женька попала раньше обычного, с черного входа, с помощью того же охранника. Правда, в палату она попала намного позже, чем реально пришла в больницу. Охранник не брал за вход с переулка денег, он брал временем. Женькиным временем. Понятно, что охранять инсультников – занятие не из приятных. Даже тех, кто идет на поправку. Разговоры у них только про болячку да про себя любимых. А охранник со своими бедами никого не интересует. Вот и мается Александр (так, оказалось, зовут охранника) от недостатка общения. Те, кто навещает больных, тоже не балуют Александра разговорами. Поэтому Женька со своим внезапным приездом в воскресенье и душещипательным рассказом оказалась для него идеальным собеседником. Кажется, что он только и ждал ее прихода. Сначала для вида спросил о состоянии здоровья мужа. А потом неожиданно сказал, что только вернулся с Украины, чем привел Женьку в крайнее замешательство.

Украина 2014 года писала свою кровавую историю. Может быть, потомки и узнают правду о тех днях, но не сейчас. Крым отделился от Украины. Донецк решил отделиться от Украины. США решили смести Украину с земли, сделав бывшую союзную республику котлованом для добычи сланцевого газа. На Украине началась гражданская война. Россияне черпали огромное количество информации из СМИ и пытались соединить ее с теми обрывками, которые получали от друзей и родственников с самой Украины. Друзья и родственники на Украине получали лавину информации от своих СМИ, которые во всем происходящем обвиняли Россию. А те, кто писали реальную историю окровавленными пальцами, уже не могли написать правду, которая была известна только им. Не было ни Интернета, ни связи. Как не было ни пищи, ни крова над головой.

Поэтому сообщение о том, что Александр с самой Украины повергло Женьку в тихое оцепенение, что позволило ему обстоятельно рассказать ей об ужасах войны, которые он видел своими глазами на родной земле. О том, что его семья, жена и взрослый сын, не захотели покидать Родину. О том, что он как военнообязанный должен был пойти убивать своих родственников из Донецка. О том, что он решился на побег, позорный с точки зрения украинских генералов и благородный с точки зрения сохранения единства семьи. Побег в Россию, где остались друзья, где помогут и не расстреляют за это позорно-благородное бегство от семьи и Родины. О том, как шел километр за километром, вслушиваясь в многоголосье летнего леса, ожидая пули в спину. И ведь дождался ее, своей дезертирской пули, уже на самой границе дождался. Но, видно, не его эта была пуля. Не так Господь распорядился его судьбой. Пуля застряла во фляжке, которая лежала в рюкзаке. Так, с пулей во фляжке и пришел в Россию. А здесь друзья встретили, приютили, обогрели и на работу пристроили охранником в больницу города N.

Женька слушала его рассказ со смешанным чувством неприязни и восхищения. Не зная, верит она ему или нет. Если он военный, значит, давал присягу и должен служить своему отечеству. Если каждый военнослужащий будет решать, служить ему в данный конкретный момент или нет, это будет не армия, а балаган. Военный не должен думать, он должен выполнять приказы. Или должен? А как поступят в военное время с его семьей, оставшейся там? Расстреляют? Женьку колыхало от презрения к дезертирству и отвращения к трусости к восхищению семейными ценностями и аплодисментам его подвигу. То ей казалось, что он врет напропалую, чтобы произвести на нее впечатление, то вдруг его глаза загорались таким мрачным огнем, что думалось о том, что он сглаживает реальность, чтобы не напугать Женьку. Не понятно, что это было на самом деле, но война открылась Женьке с новой стороны. Стороны современника, который слушает рассказы очевидцев происходящего сегодня, а не скупые дедушкины рассказы о прошлом.