Полная версия:
Узелки. Серафима
Маша, не ожидавшая такого ответа, искала следующий аргумент в защиту занимавших ее в последнее время идей эмансипации.
– Скажи, кто в доме главный?
– Разум, – пришел на выручку другу Михаил. – Здравый смысл…
– Кто у вас главный: ты или Сима? – не отступала Мария.
– У нас с Симочкой главная – её величество Любовь, – он обнял за плечи вошедшую жену. Та, осваивая роль радушной хозяйки, пригласила всех к столу.
– Давайте пить чай! Матрена просто чудеснейшие крендели напекла, всякие-разные. Обязательно научи меня, Матрена.
– Непременно, Серафима Сергевна, – Матрена вдруг увидела, как дрогнула чашка в руке старого барина – так она теперь звала Эрнеста Васильевича. «Уж не влюбился ли в молодую хозяйку?… Чур меня…»
А дядюшка Михаила все смотрел на васильковые глаза, на мягкие светлые локоны, слышал смех, подобный серебряному звону… И не хотел больше унимать нахлынувших воспоминаний…
Он смотрел в окно: крупные капли умолкшего дождя сверкали на стекле, а ему вспомнились окна, искрящиеся морозным снежным узором…
Декабрь 1888год.
Усадьба «Малое озеро»
Все замерло в ожидании чуда. Эрнест Васильевич думал, как славно было бы нарядить Рождественскую елку прямо в парке! Там же можно сделать ледянки и для челяди, и для ребятишек, и для гостей, коли кто нагрянет…
– Ваше превосходительство, тут посыльный из имения графа Василевского, – доложил вошедший денщик.
– Зови скорей…
В кабинет вошел Григорий: тулуп расстегнут, от волнения он мял шапку, разевая как рыба рот, не в состоянии проронить ни слова.
– Григорий, ты проходи… с чем послали? Письмо или так, на словах?
Тот потоптался на месте, вытащил из-за пазухи письмо и опустил глаза.
– Ты не тушуйся, скинь тулуп, поди на кухню, – он позвонил в колокольчик.
– Вели в кухне парня чаем напоить, – приказал он денщику, – да сахару пусть не жалеют.
Он вскрыл конверт, сломав печать с вензелем графа, подошел к окну, развернул письмо – от Леночки? …
Дорогой Эрнест Васильевич,
В Вашей власти осудить меня, но прошу Вас быть снисходительным к слабостям и порывам моей мятущейся души.
Я не в силах больше оставаться в этой глуши, куда меня запрятал муж. Я доверила ему жизнь свою, молодость свою… Он же оставил меня одну в этой Богом забытой деревне. Если б не Ваше общество, я давно умерла б от тоски…
Я уезжаю, дочурка остается здесь в имении. (Вы же понимаете: я не могу взять ее с собой).
У меня не хватит сил объясниться с Сергеем. Вы его друг и знаете, что я любила… Но я не могу обманывать его благородство: я полюбила другого. Я ухожу…
ЕСВ
Он несколько раз перечитал письмо… Ведь он видел, но отмахнулся… Он замечал, но не придал значения… А все почему? Да что греха таить: сам был увлечен этой синеокой красавицей, завидовал другу. Однако ж, не смел приблизиться… даже опасался, что откроются его симпатии… Выходит, что заботясь о своих чувствах, он упустил главное…
Коверт крикнул Григория. Тот, отставив чай, примчался на зов, обеспокоено поглядел на барина.
– Григорий, когда Елена Францевна … когда передала письмо?
Парень замялся:
– Барин, ваше превосходительство… третьего дня тому. Не велела вам в город письмо вести, сказано было в усадьбу отдать, или же – когда изволите приехать. Доктор меня послал… с утра пришел навестить дите – и вот…
– Как… как девочка?
– Доктор сказывал: мол, справная растет… кормилица хорошая…
Симочка… В груди защемило…
– Вы только представьте себе, как мы были напуганы одним только видом этой фрейлины, делавшей вечерний обход по длинным коридорам общежития, с чепцом на голове, аж, со времен Пушкинской Пиковой дамы…
– Да-да… она шла по коридору и призывала: «Die Mädchen! Die Nacht ist angekommen… Alle legen sich niede… Sie löschen das Feuer»1) Девушки! Ночь пришла… Все ложатся спать… тушите огонь
Маша пыталась изобразить похожую на привидение фрейлину, словно крылья раскидывая руки с наброшенным на плечи платком.
– И если она видела светлую полоску под дверью, то непременно открывала ее: Sie löschen das Feuer… Это было как заклинание.
Эрнест Васильевич встал из-за стола, не допив свой чай:
– Вы тут веселитесь, а я поднимусь в кабинет, – дядюшка с трудом поднялся со стула: что же так защемило-то.
В кабинете, вдали от беспечной болтовни, ему стало вроде бы легче: он опустился в любимое кресло, стоявшее у окна. Симочка… солнышко синеокое… Что же это опять в груди щемит?
Коверт вернулся к воспоминаниям.
Потом – конец зимы… по обыкновению перед весенней компанией его отправили с инспекцией… поездка затянулась: дороги, паводок… Если бы он знал, если бы он только знал…
Май 1889 год. Карельский перешеек
Усадьба «Малое озеро»
Из-за колышущейся шторки казенной кареты его взору открылись знакомые очертания парка – наконец-то дома! Его ждали, встречали, но как-то невесело… глаза отводят…
– Что происходит? – гравий родного двора хрустел под быстрым шагом.
– Ой, барин, – всплеснул руками управляющий, семенивший за ним, – не стали вас беспокоить… не писали… там, в усадьбе у Василевского, пожар сильный случился…
– Как, когда!? – Коверт тотчас сбежал вниз со ступеней крыльца и налетел на мявшего в руках шляпу эконома.
– Почему мне не сообщили… Как там? Коня мне седлайте! – конюх Степка бросился в конюшню.
– Барин, там нет никого… – мямлил управляющий, съежившись под гневным взглядом хозяина. – От графа человек приезжал…
– Как нет никого? А где все, где девочка?
– Челядь по деревням разбрелась, управляющий сбежал…
– А Симочка? Что с ребенком?
– Нянька вынесла ребенка, а когда управляющий сбежал, она вроде в деревне жила, а потом куда-то делась вместе с дитем… Никто и не знает, куда могла пойти, она же сирота…
Эрнест Васильевич был сражен этой новостью… «Боже мой, Сережа, друг, прости меня… только сможешь ли?… Не уберег я твою Симочку…»
Он самолично объездил все окрестные деревни, искал… расспрашивал, но так и не нашел даже малейшей зацепочки… Ужасался, не погибла ли девушка в болотах. – их здесь не меньше, чем боровых сосняков… заплутала… Но вдруг на станции Белоостров припомнили, что видели по весне девушку с младенцем, всех расспрашивала: «как в большой город добраться»… Может она в Питер уехала? И где ж там ее искать?
Тогда его в первый раз свалила эта режущая боль в груди…
Михаил постучал в приоткрытую дверь кабинета, не дождавшись ответа, вошел:
– Дядюшка, ты не болен? – Последнее время он часто замечал: что-то беспокоит этого близкого ему, родного человека, вдруг осунувшегося и враз постаревшего.
– Нет-нет, дорогой… так, задумался… ты что-то хотел?
– Симочка послала спросить: может, тебе чай в кабинет подать?
– Нет… – рассеянно ответил тот, – впрочем, буду рад… а ты ступай к гостям, мне тут подумать нужно…
Михаил вышел, тихонько притворив за собой дверь.
«Заботливый… Славный…»
Эрнест Васильевич посмотрел на синюю толстую папку: в ней хранилась переписка с Василевским. За многие годы их тесной дружбы весточек с разных концов света накопилось немало. Но последняя просьба друга была ему непонятна:
Эрнест, я знаю, какую радость принесло тебе известие, что я обрел мою потерянную дочь…
… Провидение не устает дарить нам поводы для удивления: жених моей дочери – твой племянник Михаил Коверт. И мы с тобой делаемся родственниками… Я знаю: ты племяннику вместо отца… так что после их венчания мы станем сватами.
Свершилось: в канун своего совершеннолетия она приняла имя и титул… Но будучи воспитанной в скромной обстановке, предпочла не афишировать это событие…
… Я еще не освоился с ролью отца в полной мере, а должен стать еще и тестем… Такие перемены меня и радуют, и тревожат – не могу понять, отчего…
Прошу тебя, мой друг, сохранить в тайне имя матери Серафимы и вообще все, что связано с этой женщиной. Сделай это ради моей дочери – я не позволю даже малейшей тени упасть рядом с этим сосудом праведности и чистоты.
…я завидую тебе, что ты можешь находиться рядом, любоваться их счастьем…
…поклянись мне, что Серафима из твоих уст никогда не узнает ничего о своей матери…
Дверь приоткрылась, показался задорный чуб Ванятки:
– Барин, велено вам принести и приятного аппетиту пожелать – от молодой хозяйки. – Ванятка поставил поднос на дубовый широкий стол и попятился к двери: все, как приказано: «Подашь и сразу уходи».
Как защемило… Симочка… Та встреча в Летнем саду… Серафима Сергеевна… Теперь уж знал, почему так взволновали эти синие глаза… Он помнил и любил их… даже когда они предали… Он не смог видеть рядом с собой никого – так и остался одиноким бобылем… Единственное утешение – Мишенька… Милый мальчик, и ты попал под колдовское очарование этих лучистых глаз, но… как не похожа… Симочка… Солнышко…
Чашка выпала из ослабевшей руки…
Серафима, проходившая мимо кабинета, услышала звон разбившейся посуды. Вбежала – и увидела в кресле Эрнеста Васильевича: рука его безжизненно висела, в глазах мольба…
– Быстро за доктором! Дядюшке плохо! – она снова бросилась к нему, расстегнула ворот, в трудом нащупала пульс…
Вбежал Михаил.
– Дядя, родной мой… Симочка, посмотри, там должна быть микстура, – она уже плеснула в стакан, не считая капель… Они вдвоем попытались влить лекарство в онемевшие губы…
– Симочка… Миша…ты береги ее… свое солнышко… свою Серафиму…
Глава 7 Быть вместе
Август 1910 год. Карельский перешеек.
Усадьба «Малое озеро»
Михаил сидел в кабинете, в том самом кресле. Боль утраты самого родного, заменившего ему и мать и отца, любимого дядюшки еще была остра. Утешало только то, что он не один – у него есть его любимая Симочка; Симочка-солнышко, как любил говаривать покойный. На столе перед Михаилом были разложены письма Эрнеста Васильевича… Военная дисциплина приучила старого адмирала держать все бумаги в полном порядке. Племянника заинтересовала переписка с графом Василевским. Давние друзья еще с молодости, они вместе постигали азы военного искусства: только Сергея, особенно хорошо проявившего себя при изучении иностранных языков, забрали в департамент внешних сношений, а дядюшка пошел по флотской части. Оказавшись в разных департаментах службы, друзья все же не теряли друг друга из виду.
Писем от графа было много – он часто писал о тех местах, куда его направляли, умолкал на несколько лет и снова объявлялся. У дядюшки даже сохранились некоторые черновики его собственных писем другу.
Интересной Михаилу показалась история пропавшей дочери графа. Твердый почерк адмирала извещал о радостном событии:
…Сережа, я с трепетом сообщаю тебе, что третьего дня (23 ноября 1889года) у тебя родилась дочь, нарекли Серафима. Любезнейшая Елена Францевна чувствует себя прекрасно. Доктор осмотрел и ребенка и роженицу – остался доволен. Ты можешь не беспокоиться, в усадьбе есть кормилица и нянька, а доктор по моему настоянию оставил в твоей Линтуле девушку, что помогает ему в амбулатории…
А из этих листков, полных сочувствия, Михаил понял, что дядюшка сообщил другу об измене его жены, о том, что она скрылась со своим кавалером, оставив маленькую дочку «без особого сожаления»… Нашлось также и письмо, оставленное беглянкой Эрнесту Васильевичу.
Добрый дядюшка – он не оставлял без внимания дочку друга, писал, видимо, что растет она здоровым и подвижным младенцем. Как понял Михаил, уже была договоренность, что весной, «как только встанут дороги и если позволит служба», граф прибудет сам или пошлет верного человека забрать ребенка. Но весной что-то произошло… что-то трагическое… «Одно утешение, что ребенка все-таки удалось спасти из пожара и есть надежда, что девочка жива…»
Граф писал другу:
…Эрнест, не казни себя, нет твоей вины в том, что произошло, я знаю – ты был в отъезде. Мой человек приезжал в имение, но сам понимаешь, не так просто быстро добрался по весенним дорогам. Искал няньку с ребенком, но тщетно…
…Я признателен тебе, что ты прилагаешь усилия к поискам моей дочери, но чем больше проходит времени, тем меньше остается надежды… И все же, прошу: не оставляй этого дела без внимания, вдруг что-то удастся обнаружить, хотя бы какой-нибудь след…
…Благодарю, друг, что понял меня и взял на себя хлопоты по продаже моего имения…
Через открытую дверь кабинета Михаил увидел проходящую мимо Серафиму.
– Симочка, зайди, пожалуйста…
Серафима остановилась в дверях.
– Я только в кухню загляну и поднимусь к тебе…
Михаил снова погрузился в изучение архива.
На кухне жизнь, как и подобает, побулькивала в котлах, разливаясь пряными ароматами по всему дому.
– Серафима Сергеевна-то как по адмиралу убивалась: словно по отцу…
– Так он хозяину заместо отца и был…
– Недолго радовался, царствие ему Небесное, а уж как приветил: и Симочка, и солнышко…
– А что, господа молодые здесь будут жить, аль в город подадутся?
– Небось, после сорокового дня и отъедут.
– Барин, говорят, дядюшкину квартиру в городе взял, туда и увезет наше солнышко…
– Матрена, ты хоть не причитай – чай, не насовсем уезжают…
– Оно так, только хозяйка не берет прислугу в городскую квартиру…
– Да как же они?
– Она учительствовать пойдет, где сама выучилась, а барин по службе… Дома-то как в гостях, аль забыла: много ль покойный здесь бывал?
– А я думаю, в скорости и детки пойдут, какое там учительство? Вот и прислуга понадобится… Все… тихо! Идут…
– Доброе утро, спаси вас Господь! – В кухню зашла Серафима.
– Матрена, все ли готово на поминовение? – она оглядела столы, – ты приготовь побольше, чтобы по деревням развезти… ничего не оставляйте – все раздайте и себя не забывайте, у вас ведь семьи… Да что я вас учу. Я вас всех благодарю за помощь, за поддержку для нас с Михаилом Константиновичем в эти скорбные дни… – она умолкла, словно поставила точку.
– Михаил Константинович распорядился: всем в усадьбе остаться, порядок блюсти. А в город с нами только Матрена и Ванятка поедут. Сегодня после обеда и отъезжаем. – Серафима видела погрустневшие лица прислуги.
Сверху донесся звон колокольчика.
– Это меня… Прощайте. – Она вышла из душной кухни, перед глазами все поплыло. «Что-то мне нехорошо»… В кабинете ее ждал Михаил.
– Симочка, дорогая, я тебя позвал… Вот архив дядюшки решил разобрать…
– Миша, мы можем сегодня не уезжать… Я ведь пониманию твое горе: Эрнест Васильевич тебе и отца, и мать заменил. Может, ты хочешь остаться один… Я могу пока к батюшке уехать…
– Симочка, дорогая, – муж взял ее за руку, – мы вместе и в радости, и в печали. Послушай лучше, что я обнаружил. Это просто невероятно! Ты знаешь, что здесь по соседству было раньше имение Линтула?
– Имение? Я знаю, здесь недалеко есть женский монастырь, называется Линтульский.
– До монастыря там было имение. Ты о нем что-нибудь знаешь?
– Нет, ничего… А почему ты спрашиваешь?
– Симочка, только ты не волнуйся, присядь ко мне на диван… Так вот… Последним хозяином того имения – Линтула – был граф Василевский Сергей Александрович.
– Что в этом невероятного? – Симе стоило немалого труда оставаться спокойной, услышав имя родного отца.
– Более того, они с моим дядюшкой были друзьями с юности.
– Друзьями? – У Серафимы закружилась голова.
– Да! Я нашел письма… В них рассказывается целая история о трагедии, постигшей графа…
– Трагедии? – Сима машинально повторяла услышанное, лишь бы не выдать волнения.
– Граф был женат, его жена была, вероятно, очень красива и молода. По роду службы Василевский покинул дом, оставив жену и поручив своему другу, то есть дядюшке, заботу о ней. Осенью 1888 года у графа родилась дочь, он все еще был в отъезде. Жена оказалась неверна: оставив ребенка в имении, она тайком уехала с неким поклонником. Но тут случился сильный пожар… Управляющий оказался ненадежным человеком, а прямо выражаясь – вором. Дядюшки тоже в эту пору не было в имении, чем и воспользовался негодяй. Подозревают, что поджог – его рук дело. Усадьба выгорела вся, челядь разбрелась по деревням. В суматохе сразу не заметили, что исчезла нянька, девушка-сирота, вместе с младенцем – дочерью графа.
Михаил смотрел на побледневшую жену и не знал – продолжать ли?
– Граф и мой дядюшка искали, конечно, ребенка, но так и не нашли… Девочку звали Серафима … Серафима Сергеевна Василевская. Симочка, это было в 1889 году, в год твоего рождения! – Михаил всмотрелся в лицо жены… там не было удивления – только плохо скрываемая боль. Он взял Серафиму за плечи, заглянул прямо в потемневшую от волнения синь ее глаз:
– Граф Василевский твой отец?
– Почему ты так решил?
– Родная, я же вижу: для тебя это не тайна.
– Да, граф Василевский Сергей Александрович признал меня своей дочерью, – Сима сидела прямая, как струна, из закрытых глаз текли слезы.
– Дорогая, прости, я не хотел причинить тебе боль… Почему же ты плачешь?
Серафима, снова почувствовав слабость, хотела встать, но покачнувшись опустилась на диван.
– Симочка, что с тобой?
– Не знаю…сейчас пройдет… что-то голову… закружило.
– Но ты так побледнела…
У Симы перед глазами все поплыло, она слышала как сквозь плотную вату:
– Симочка, дорогая… не молчи, Симочка… – Михаил уложил жену на диван, позвонил… никто не идет: «Куда все запропастились? Симочка…» Наконец, в дверь сунул голову Ванятка:
– Барин, звали?
– Где тебя носит? Беги за доктором.
Ванятка стремглав помчался вниз: он только недавно видел, как подъехал доктор на своем тарантасе и его тут же окружили бабы, сбежавшиеся со всей усадьбы.
Никифор Савельевич стоял в плотном кольце женщин, расспрашивал о детишках. Ванятка пробился через кордон:
– Пустите, пустите меня к доктору… – потянув лекаря за рукав, зашептал ему на ухо:
– Там, барин вас зовет, Серафиме Сергеевне худо…
– Погодите, бабоньки, погодите, – доктор взял свой саквояж и заторопился в дом.
Михаил растирал похолодевшие пальцы жены, из закрытых глаз выкатывались одна за другой слезинки…
– Михаил Константинович, идите, распорядитесь – пусть Матрена чай приготовит с мятой и душицею, и малины распарит побольше… ступайте… я позову… принесете нам сюда, – доктор выпроводил обеспокоенного супруга за дверь.
…Михаил уже битый час шагал взад-вперед по гостиной, не находя себе места. Наконец, услышал голос доктора:
– Кто-то хотел чаю принести и малины…
Михаил подал вошедшему доктору чашку, от которой исходил ароматный пар.
– Да не мне, женушке вашей! А впрочем, и я не откажусь.
– Никифор Савельевич, что с Симочкой?
– Ничего страшного, переволновалась… с барышнями такое бывает, – доктор добродушно прищурился, отхлебнув чаю. – Вы же сегодня в город уезжаете? Я вам написал: вот тут все, что нужно. И про чаек не забывайте: самое лучшее сейчас лекарство для Серафимы Сергеевны.
Август 1910 год. Васильевский остров.
Квартира Коверта
Квартира дядюшки в одном из доходных домов была довольно просторной. Михаил постарался сделать ее еще более удобной и теперь волновался:
– Симочка, если тебе что-то не понравится, только скажи, все переделаем…
– Ты хочешь, чтобы я привередничала? – в глазах играли озорные смешинки. Доктор оказался прав: выпив чаю с малиной, Сима разрумянилась и повеселела, дорога в город показалась не такой уж длинной.
Экипаж остановился у парадного крыльца. Симочка залюбовалась красивой лепниной по карнизу здания. На первом этаже их встретил привратник; сразу узнав Михаила, приложил руку к картузу.
Квартира была на втором этаже. При входе – просторный холл, там устроили гардеробную и кладовую комнату: зачем молодым приемная? Из холла широкая распашная дверь вела в большую комнату – гостиную. Недорогая, но добротная мебель, дубовый паркет, еще вполне хорошо сохранившийся, прикрыт мягким шерстяным ковром. Два больших окна с ажурной кисеей делали комнату светлой. Между окнами поблескивал лаком небольшой кабинетный рояль.
– Миша, ты даже поставил рояль? – Серафима откинула крышку, пальцы пробежались по клавишам, – чудесное звучание.
Одну из стен полностью скрывала библиотека. Здесь же стол с конторкой и всем необходимым для письма, а также кресло, обитое кожей. У другой стены голландская печь, на мраморной полке – бронзовые часы с какими-то фигурками, рядом с печью – кресло-качалка.
– Пойдем же дальше, – ему не терпелось показать ей все.
Вторая дверь из холла вела в так называемую приватную зону. Эта часть квартиры больше всего поразила Симочку, привыкшую к скромному и простому быту. А здесь – отдельные ванная и туалетная комнаты, по типу американских квартир, о которых она читала в дамском журнале.
– Миша, когда ты только успел?
– Что ты? Все дядюшкой продумано: нам с тобой подарок готовил… Царствие ему Небесное…
В спальне – большая кровать под балдахином из блестящего сатина с изысканным восточным орнаментом, туалетный столик с венским зеркалом, пуф на гнутых ножках, комод с множеством ящичков, больших и маленьких, инкрустированный индийской мозаикой. Стена, смежная с залом, имела общую с ним печь, выложенную изразцами с батальными сценами морских сражений. Два узких окна с небольшим простенком прикрывали плотные французские шторы того же теплого оттенка, что и ткань балдахина. Именно смешение стилей и некоторая помпезность придавали не только шарм, но особый уют.
– Какая красота, – Сима провела ладонью по гладкой блестящей мозаике.
По соседству была еще одна, не меблированная пока комната; стены обиты светлым штофом с растительным узором: нежная зелень на переплетающихся ветвях. Небольшое окно задернуто легкой занавеской, пол из дубовых досок. Внимание Серафимы привлекла печь, облицованная разноцветными изразцами с изображениями диковинных цветов, рыбок и бабочек.
Между кладовой и гардеробной неприметная дверь вела в хозяйственную зону: небольшая столовая, кухня, дровяная, кладовая и уютная комнатка на два окна – для прислуги: у оконного проема стол, покрытый льняной скатертью и стулья с такими же чехлами, тахта и узкая кровать застелены жаккардовыми покрывалами; два шкафа – для одежды и для посуды – из беленого дуба; за складной парусиновой ширмой умывальник.
– Пока Матрена будет жить с Ваняткой.
Серафима вполне была бы довольна, даже если бы вся их квартира была в этой зоне, а парадная зала, спальня с ванной и туалетной комнатами были для нее непривычной роскошью. Михаил сам вместе с дядюшкой обустраивал эту квартиру и теперь сиял от счастья, видя, как его любимая удивляется и восхищается.
– Сколько же здесь нужно топить?
– Уверяю, тебе не придется этим заниматься…
– Я никогда не жила в таких хоромах, только читала в книжках – кружилась Симочка в холле.
– Миша, я открою клуб молодых учителей, и мы будем проводить журфиксы здесь, в нашей гостиной, а в той комнатке с нежными обоями мы устроим детскую…
– Конечно, любимая! – он подхватил ее на руки и закружил по холлу.
– Ой-ёй-ёй, не урони меня, осторожней – прижалась Серафима к его плечу, ее щеки залились румянцем.
– Что такое? – вскинул он брови, продолжая держать ее на руках. – Уж и обнять нельзя?
Она вырвалась из его рук, загадочно улыбаясь, подошла к роялю и стала наигрывать всем известную песенку «Мой Лизочек так уж мал…».
– Симочка! Не томи меня… – он подошел, обнял ее за плечи и повернул к себе лицом.
–Ты не очень догадлив, мой дорогой, – она ловко выскользнула из объятий.
– Тебе опять дурно? – вместо ответа жена отбежала к конторке, открыла бювар, что-то написала, свернула листок вчетверо и протянула ему:
– Вот, господин Капитан-лейтенант, вам депеша – очень срочная.
Он взял лист, поцеловав ее руку.
– Что вы, господин? Разве принято целовать руки вестовому?
– Прости, сержант, во всем мне видится моя прекрасная Диана.
Он развернул и прочитал: «Вы станете папой!»
В порыве радости Михаил снова прижал ее к себе вместе с драгоценным «посланием».
– Симочка! Это правда!?
– Тише-тише, а то ты нас раздавишь…– но теперь она уже сама обхватила его за шею, прильнула к груди. Она глядела снизу вверх, любуясь его счастьем.
– Давно? – сдерживая слезы восхищения, прошептал он и, справившись с собой, продолжил: – Когда нам ожидать это чудо?
