Узелки. Серафима

– Мы почти каждое воскресение приходим кататься. Вы можете не беспокоиться: я их доставлю – здесь недалеко, в 35-й дом на 10-й линии, – болтал Егор как бы между прочим.

– Я надеюсь, мы еще встретимся?! – Михаил проводил взглядом уходящую компанию. Девушки, поняв хитрость Егора, прыснули в ладошки.

– Спасибо, Михаил, было действительно весело, – решилась сказать на прощание Сима и помахала заснеженной варежкой.

Серафима лежала, натянув пуховое одеяло до самого носа, в ногах была теплая грелка.

– Сима, ты спишь? – послышался шепот подруги.

– Нет, что-то не спится.

– Симочка, когда у Егора рукоположение?

– Когда семинарию закончит: это будет через три года.

– Я думаю, он женится…

– Да-а? И невесту нашел? – она зажала рот одеялом, чтобы не выдать смеха.

– Ты смеешься? А я серьезно хотела посоветоваться с тобой… разве ты не видишь, как я люблю его…

– И что же я могу тебе посоветовать, – Сима высунулась из-под одеяла, пытаясь разглядеть подругу в мерцании лампады, дающей мягкий свет.

– По уставу к окончанию семинарии он должен сделать выбор… а как же моя учеба?

– Я, думаю, Егор позволит тебе закончить третий курс – тогда получишь свидетельство, позволяющее учительствовать даже в гимназии… но неужели ты думаешь, что будучи матушкой – женой священника, – ты будешь работать?

– Конечно, а почему нет? Я могла бы преподавать в Воскресной школе или даже на образовательных курсах для взрослых… – подумав, Мария добавила:

– Возможно, Егора оставят в Петербурге…

– Вряд ли… Если бы он выбрал монашество, его могли бы оставить даже в Семинарии, а белое священство – это приход… Хорошо, если оставят при отце Николае в Благовещенском храме… А могут назначить в какой-нибудь дальний приход.

– Сима, он любит меня… и я его люблю – как нам быть?

– Маша, я не понимаю, почему ты спрашиваешь? В чем ты сомневаешься?

– Я… я хочу окончить курсы, хочу открыть свою школу для девочек… Жизнь так интересна…

– Машенька, у тебя еще есть время, ты сама должна определиться – я тебе в этом деле не советчик. Никто… слышишь? Никто!.. Только ты сама.

– Но я никак не могу решиться…

– Спи, утро вечера мудренее.

Она еще долго слышала, как подруга тяжело вздыхала, всхлипывала и переворачивалась с боку на бок. Наконец, все стихло.

Весна 1909 год. Васильевский остров.

Квартира Коверта Эрнеста Васильевича.

– Михаил, – дядя пристально посмотрел на племянника, – когда же ты познакомишь меня с той девушкой…

Не дождавшись ответа, прогремел на всю квартиру:

– Где чай? – Эрнест Васильевич в нетерпении позвонил в серебряный колокольчик, тут же в дверях столовой показался бессменный Ефрем, служивший барину с младых ногтей, – вели чай подавать.

– Вот что, любезный мой, – повернулся хозяин к племяннику, – Яким завтра будет лошадей выезжать, застоялись в конюшне, ты бы пригласил барышню – с подружкой, разумеется, прокатиться… на Марсовом прогуляетесь, а я там встречу вас, как бы случайно… – дядюшка, лукаво улыбаясь, смотрел на смутившегося племянника.

Любил он его: своих-то детей не было. Мишенька рано осиротел: родителей чумовой язвой скосило, когда он еще совсем мальчонкой был. Лучшее, что Эрнест Васильевич мог сделать для него – дать высшее военное образование, чтобы продолжить династию морского офицера. Эрнест любил покойного младшего брата: всегда, чем мог – помогал, с такой же теплотой заботился и о племяннике.

Закоренелый холостяк – пока был на военной службе, не замечал одиночества, теперь вышел в отставку и вот – заскучал, а потому всегда был рад Михаилу, частенько заглядывавшему к нему – особенно теперь, когда вновь был в Петербурге. Совсем уже взрослый, жених, а красавец: и статью в отца, и лицом в мать. Пора ему о женитьбе подумать, а то вот так же бобылем останется…

– Чай будет сегодня?! – громом прокатилось по всему дому.

Не прошло и минуты, как дверь столовой распахнулась, и Ефрем пропустил вперед Матрену, хозяйничавшую на барской кухне уже с десяток лет. По обыкновению, на большом подносе красовались вазочки с разного рода сладостями и кренделями, чашки китайского фарфора. За кухаркой, чинно вышагивая, шел ее сын Ванятка и нес самовар на вытянутых руках.

– Матрена, постреленок-то твой как подрос, прям жених…

– Семнадцатый годок пошел…

– Давай, малый, ставь сюда самовар – дальше мы с Мишенькой сами управимся.

Матрена не спеша расставила посуду, разложила приборы.

– Приятного аппетита, барин, – поклонилась она хозяину, – и вам Михаил Константинович. Извольте: вот ваши любимые конфекты сахарные, – она подвинула поближе к молодому барину вазочку с обсыпанными сахаром цукатами.

– Ох, Матрена, балуешь ты нас… – хозяин добродушно обвел довольным взглядом накрытый стол, – ладно, ступайте.

Ефрем бесшумно закрыл дверь.

– Видал, как Ванька-то вырос? Хороший паренек, старательный… Бери его себе в денщики, я похлопочу.

Михаил, успевший уже положить конфету в рот, только кивнул головой.

– Так как тебе моя идея с выездом? – налив себя чаю и выбрав крендель пофигуристей, вернулся к начатому разговору Эрнест Васильевич.

– Дядюшка… неловко как-то…

– Да ты не переживай, комар носа не подточит… Налегай, не стесняйся – я в твоем возрасте вечно хотел есть.

Он любовался племянником, гордился им. Кадетский корпус закончил с отличием и в службе преуспел: на корабле быстро поднялся до начальника штурманской части, звание получил не по возрасту солидное: капитан-лейтенант. Их эсминец отрядили в сопровождение флагманского судна эскадры. От высших чинов, с которыми Эрнест Васильевич продолжал поддерживать связь, узнал, что в одном из морских сражений эсминец был обстрелян. Снаряд попал прямо в рубку, капитана убило, еще раньше тяжело ранило старпома. На корабле полно и матросов, и среднего звена не обстрелянных – растерялись… Вот тут его Мишенька взял командование на себя, а ведь рисковал… Тогда и проявился характер парня: быстро расставил людей по местам, пробоину заделали, сам к штурвалу… на полном ходу успел прикрыть флагмана от огня, да еще и противника подбил… С потерями, но вышли! Корабли спасли… Адмирал лично именной кортик вручил и к награде представил… Молод еще, а уже война, потери за плечами…Теперь вот в числе лучших офицеров направили осваивать науку подводника. Пока учится, хоть почаще его вижу… А конфеты-то, как мальчишка, уплетает…

– Ну, так как? Договорились?

– Как скажете, господин адмирал, – заулыбался Михаил.

Март 1909 год. Васильевский остров

. Дом 35 на 10-й линии

– Маша, ты опять поздно вчера пришла… Извини, конечно, но это как-то неприлично для молодой девушки.

– Ах, Симочка, это совсем не то, что ты думаешь… Помнишь, к нам на курс приходили ребята, они еще листовки приносили?

– Ну…

– Я теперь к ним в кружок хожу. Собираемся на квартире… представляешь, конспиративной! Поэтому я не могу тебе сказать, где это. Но ты знаешь, так интересно: у них своя газета, не только листовки, – тараторила Маша, – они хотят новый мир построить, где все равны будут… ни богатых, ни бедных, ни господ, ни холопов, каждый своим трудом на благо всего общества жить будет… и называться будет коммунизм, значит общее все…

– Маша, очнись! Они же против властей, против государства, против царя… ты не понимаешь: они режим свой хотят установить – без царя.

– Народ будет управлять…

– Чушь! Народ и так управляет: есть выборные, есть Законодательное собрание, Дума… Маша, ты образованный человек, а на всякую агитацию поддаешься…

– Нет, Симочка, ты не понимаешь… Может, я не так говорю? Пойдем со мной, ты сама все услышишь!

– От этого меня уволь. – Сима подошла к окну, распахнула створки… в комнату ворвалась утренняя свежесть. – Глянь, сегодня лужи не замерзли – весна скорая будет! Люблю весну, пташки прилетят…

– Ты сумасшедшая, холодно! – Маша натянула одеяло до самого носа.

– Михаил пригласил по Невскому прогуляться. У его дядюшки выезд…

– Тебя все в барыни тянет, – съязвила Маша и тут же прикусила язык.

Серафима в недоумении посмотрела на подругу, та поспешила замять свою неловкость:

– Мне тоже можно?

– Конечно! Если ты из постели вылезешь, то успеешь собраться… К обедне звонят, пойду, – она закрыла окно. – Михаил заедет за нами к храму. Поторопись, а я на службу, – Серафима повязала платок, – встретимся в храме, подруга… не опоздай, – бросила она уже в дверях.

Благовещение 1909 год. Васильевский остров.

Храм Благовещения Пресвятой Богородицы.

Служба подходила к концу, Серафима приложилась ко кресту:

– Благослови, батюшка, нам с Марией на Невском погулять.

– Ступайте, доченька, а вечером ждем вас к чаю благовещенскому, – он осенил ее крестом, подумал: «Как время летит, совсем взрослая… доченька, Серафимушка моя»

Мария ожидавшая Симу у выхода из храма, поймала ее за руку:

– Пойдем же скорее… там Михаил… там такая коляска, – разгорячено шептала она подруге в самое ухо.

– Маша, – она освободила руку, – погоди, а разве ты Егору не сказала?

– Нет, – растерялась Мария, – он же еще не скоро освободится…

– Как знаешь…– Она взглянула на строгий лик Спасителя: «Благослови, Господи». – Что ж… пошли.

Девушки вышли на широкое крыльцо храма. Положив положенные поклоны, направились к выходу на 8-ю линию, там их должен ждать экипаж. Еще с крыльца Серафима увидела Михаила: в парадной форме морского офицера он был неотразим.

Спустившись с крыльца, девушки ждали, когда он подойдет. У Симы сердечко было готово выпрыгнуть и побежать навстречу, но она была не в силах двинуться с места. Мария же, напротив, от нетерпения притопывала ножкой в сапожках. Михаил подошел, склонил голову:

– Серафима Сергеевна, Мария Александровна, – щелкнул он каблуками, – экипаж ждет вас.

– Михаил Константинович, вы просто ослепительны, как вам к лицу парадная форма, – у Маши перехватило дыхание от восторга. – А орден это боевой?

– Мария! – очнувшаяся Сима поспешила осадить пыл подруги.

Экипаж был великолепен. Немецкая лаковая красного дерева коляска с поднятым парусиновым верхом. Пара рысаков в нетерпеливом ожидании била копытами, удерживаемая кучером. Он был одет в красный кафтан с синими отворотами и таким же воротником, на голове лихо заломленная синяя суконная шапка с красной лентой. Руки, одетые в желтой кожи перчатки, сжимали натянутые поводья.

Михаил открыл дверцу коляски – тут же опустилась ступенька.

– Прошу вас, барышни, – блестящий кавалер протянул руку Серафиме, потом Марии. Сам лихо заскочил в коляску, закрыв дверцу.

– Яким, трогай!

Как ни старался опытный Яким, но едва он ослабил поводья, кони рванули. Маша едва успела поймать чуть было не слетевшую шляпку. Это вызвало общий смех.

Сима с Машей впервые ехали в такой шикарной коляске… рессоры смягчали ход, практически не чувствовалось неровностей брусчатки. Вскоре они освоились и уже спокойно смотрели на проплывающие мимо здания, экипажи, прохожих.

– Я предлагаю прогуляться в Летнем саду, погода располагает, – Михаил не мог оторвать взгляда от разрумянившейся Симы: ее голубые глаза светились радостью, несколько светлых прядей выбились из-под косынки, которую трепало встречным ветром, залетавшим в открытые окна коляски. Сима смутилась под этим восхищенным взглядом и начала рассказывать о старинных зданиях, мимо которых они проезжали – не зря же училась на историческом. Мария, захваченная быстрой ездой, не уставала восторгаться.

Экипаж остановился, Михаил помог девушкам выйти из коляски.

Они двинулись по широкой аллее. Иногда Михаил с кем-то здоровался, отдавая честь или почтительно склоняя голову.

– Боже мой, кого я вижу, – им навстречу шел высокий статный господин с военной выправкой, пышные бакенбарды – дань стилю прошлого – не очень-то вязались с английским костюмом по последней моде, – дорогой мой племянник, вот не ожидал тебя увидеть здесь! Хотя о чем я? Где же еще быть в такую чудную погоду?

– Добрый день, дядюшка, – Михаил с трудом сдерживал дрожь в голосе, – позволь тебе представить моих очаровательных спутниц: Серафима Сергеевна и Мария Александровна, студентки Бестужевских курсов.

– Статский советник Эрнест Васильевич Корвет, дядя этого доблестного офицера, – он пожал руку Серафиме, затем Марии.

– Я и не подозревал, что такие прелестные барышни интересуются науками, – он еще раз взглянул на Серафиму и незаметно кивнул племяннику: «Хороша!» В тоже время что-то неуловимо сладкое и тревожное отозвалось в его сердце.

– Эх, прогулялся бы я с вами, но вынужден откланяться, дела зовут… – подмигнул он племяннику и проследовал дальше, выкидывая вперед свою любимую трость.

Вскоре Мария увидела своих сокурсниц на соседней аллее – это был хороший повод оставить парочку наедине: «Все же Серафима моя подруга».

– Я ненадолго… – легкая накидка Марии взметнулась от стремительного шага.

– Маша, ты не исчезай, сегодня же праздничный чай у батюшки, нас будут ждать…

– Я помню, – повернувшись кругом, помахала рукой, – можете меня не ждать… встретимся на чаепитии…

Михаил тут же взял Серафиму за руку. Через тонкую перчатку она чувствовала тепло его ладони.

– Михаил Константинович, – Сима повернулась, увидела его взволнованное лицо, зарделась румянцем:

– Миша… ты придешь к батюшке на чай? …

– Ты же знаешь, я с тобой хоть на край света, а уж к праздничному столу – и подавно…– он приложился щекой к сразу ставшими мягкими пальцам.

– Симочка, – прижал он ее ладони к груди, – я хотел сегодня просить твоей руки у отца Николая.

Ее сердце забилось часто-часто:

– Но… не при всех же… – выдохнула она и, взяв себя в руки, добавила, – так… Я буду у батюшки в 4 часа…

– Вот и договорились, – в ответ он поцеловал ее руку, отогнув манжету перчатки, поднял на нее полный любви взгляд, – сегодня же помолвку объявим.

Ресницы Симы в знак согласия опустились. Из-за плеча Михаила увидела, как девушки хихикают, поглядывая на них. Она тихонько отняла руку.

25 марта 1909 года. Васильевский остров

Квартира Свешниковых на 8-й линии

Традиционное Благовещенское чаепитие было намечено на пять часов после полудня. Это событие тем было знаменательно в семье Свешниковых, что в этот день отмечали именины старшей дочери Серафимы. Еще задолго до начала Сима вернулась с прогулки, помогала матери накрывать на стол. Анна Петровна видела, что дочь хочет, но не решается ей что-то сказать. Наконец, улучив минутку, когда они остались в кухне одни, усадила дочь на стул:

– Симочка, ты мне что-то хочешь сказать, я же вижу.

– Да, мамочка… Я позову папу, – Сима хотела встать, но мать удержала ее за плечи.

– Я ему сказала, он сейчас подойдет.

Серафима опустила глаза в смущении; в кухню зашел отец:

– Так, и какие же новости нас ожидают? – Он смотрел то на дочь, то на жену.

– Не знаю, – Анна Петровна развела руками, – но думаю, Симочка нам скажет.

– Да… я не думала, что это будет так скоро… В общем… Папенька, мамочка, Михаил Константинович Коверт будет сегодня просить моей руки… и о помолвке… Он уже скоро придет… вот… это я и хотела сказать.

– Прекрасная новость, доченька… Анна, – отец повернулся к матери: та присела на стул и вытирала слезы передником.

– Что тут сказать… Выросла дочка, невеста…

– Симушка, вы хотите сегодня объявить о помолвке, – отец как-то замялся, даже голос у него перехватило, – я правильно понял?

– Михаил Константинович будет говорить с вами… Об этом…

– Ну что же… я не вправе благословить тебя на брак, как отец, но объявление о помолвке возможно.

Минуту помолчав, Отец Николай все же решился:

– Симушка, ты говорила с Михаилом Константиновичем о твоем положении в нашей семье?

– Да, он знает, что я на попечении и у вас есть документ о моем истинном имени, которое я смогу узнать в совершеннолетие.

– Ну и славно… не волнуйся, милая, – все будет хорошо.

– Дорогие мои, как я вас люблю, вы у меня самые замечательные.

В прихожей тренькнул звонок. Слышно было, как Митюшка встречает гостя и провожает его в гостиную.

– Что же, матушка, пойдем…

Серафима смотрела в окно, в закатных лучах поблескивали кресты Благовещенского храма, колокол мерно отбивал вечерний звон. Щеки Симы горели: она все еще чувствовала на своей ладони тепло его прикосновений, в сердце вновь и вновь отзывались нежные слова, слетавшие с его губ.

Глава 6 СОЛНЫШКО

Июль 1910 год.Карельский перешеек.

Усадьба «Малое озеро»

Был один из тех чудесных летних дней, когда солнце мягко греет, ветерок ласкает, а капли дождя веселят.

Эрнест Васильевич стоял на крытой веранде и с легкой грустью смотрел, как молодежь, подставив лица теплым каплям, дурачилась на поляне. «Ах ты, молодость беспечная – не избежать забот… Уж как я ни старался быть в стороне… да не тут-то было»

май 1888 год. Карельский перешеек.

Имение Линтула.

– Эрнест, я прошу тебя, не оставляй без внимания Елену Францевну. Отчего мне нынче так не хочется ехать?! Но никак, никак нельзя отказаться… Ты-то понимаешь: сам на службе… И надо ж было именно сейчас… – Сосед ходил взад-вперед по веранде, нервно постукивая тростью; мелкий дождь шуршал по крыше, стекал с карниза большими слезными каплями.

– Сергей, ты можешь не беспокоиться… Хотя, о чем я? Как тут не беспокоиться? Но все же – заверяю тебя: я все сделаю, что в моих силах! Да и в усадьбе твоей верные люди: управляющий, слуги… Может, Елене Францевне лучше в Петербург переехать?

– Нет, что ты! Я же специально эту усадьбу взял, для ее положения лучше быть в деревне…

– А я-то думал, что ты купил эту усадьбу, чтобы быть моим соседом, – попытался шуткой разрядить напряжение Эрнест Васильевич. – На днях приедет Никифор Савельевич, откроет здесь амбулаторию – значит, рядом с Еленой Францевной будет хороший доктор…

– И все же сердце мое неспокойно…

– Понятно, ты не ожидал такого скорого назначения… но все уладится, все образуется… успокойся…

– Эрнест! Поставь себя на мое место: разве ты мог бы быть спокойным?

– Может, поэтому я и не женат…

К крыльцу подъехала коляска.

– Я надеюсь на тебя… – граф Василевский посмотрел прямо в глаза другу.

– Езжай с миром и не думай о плохом … – они крепко обнялись.

Лошади нехотя тронулись по размытой ливнем дороге. Коверт провожал коляску взглядом, пока та не скрылась за поворотом.

– Барин, Эрнест Васильевич, – голос кухарки вырвал его из воспоминаний, – прикажете чай подавать? Уже все готово.

– Давай, неси все сюда, на веранду.

Дядюшка глянул на поляну перед домом, где веселилась молодежь.

Дождик, дождик пуще Дам тебе гущи,Хлеба каравай –Знай, поливай…

Все четверо: Серафима, Михаил, Мария и Егор, взявшись за руки, пустились в пляс с детской песенкой. Хлынувший как их ведра, словно услышав их призыв, веселый дождь застучал о крышу, о крыльцо.

– Симочка, Михаил! Вы же промокнете, – в голосе отставного адмирала слышались заботливые нотки.

– Это так чудесно! Эрнест Васильевич, идите к нам! – колокольчиком отозвался голос Серафимы.

Первой сдалась Мария: одной рукой придерживая шляпку, а второй схватив Егора, она потянула его к дому. Михаил с Симой продолжали заклинания уже вдвоем, кружась по поляне; в ответ небо прочертила молния и прокатился громовой раскат.

– Миша, будь хоть ты благоразумным!

Михаил подхватил Симу на руки и побежал с ней к дому, а она, обхватив его за шею, прижалась к плечу. Вбежав по ступенькам, он был вынужден разжать объятия… вода ручьями сбегала на пол.

– Серафима Сергевна, душенька, да разве ж можно так, – Матрена, хлопотавшая у стола, позаботилась: принесла накидки, набросила на промокших девушек.

– Барин, застудите молодуху, гляньте: вся наскрозь промокла, – причитала сердобольная Матрена. Уж больно нравилась ей молодая хозяйка: словно солнце взошло над холостяцкой обителью барина.

– И правда, Симочка, иди! – Михаил нарочито грозно посмотрел на супругу. – Да и Марии тоже себя в порядок хочется привести… Егор, ты ведь тоже промок – пойдем, переоденемся.

Молодежь разошлась по своим комнатам. В доме стихло. Вскоре и дождик, загнавший всех на веранду, успокоился, засверкал хрустальными каплями, построил над озером крутую радугу-дугу.

Хозяин, в ожидании компании к чаю, раскурил трубку; попыхивая дымком, задумался. Каждый раз, стоило глянуть на Симочку – с той самой минуты, когда «невзначай» встретил их с племянником в Летнем саду – чувствовал, как неизбывная тоска и сладость разливались по телу. (Теперь он знал, почему.)

Сентябрь 1888 год. Карельский перешеек

Имение Линтула.

– Господа офицеры, вы непременно должны у нас отобедать, я уже распорядилась. А пока можно прогуляться в парке… У нас чудесный парк, особенно теперь – в многоцветье осенних красок.

Елена Францевна, не дожидаясь согласия гостей, направилась в прихожую.

– Позвольте вам помочь, – поспешил следом теперь уже отставной штабс-капитан Аркадий Паникеев. Без малого месяц он гостил у Коверта в усадьбе. Это был его приятель из штабных, завсегдатай веселых компаний и карточного стола. И ведь не откажешь – частенько вместе наведывались расписать пульку сюда, в соседнее имение, купленное графом Василевским.

– Аркадий Дмитрич, может, благоразумней уговорить Елену Францевну остаться дома: северный ветер – не лучший спутник для прогулки, – попробовал остановить их Эрнест.

– Ах, какой вы… – Елена досадливо взглянула на соседа, – скушный, – капризно добавила она.

– Свежий воздух перед обедом очень даже полезен и не думайте, что отсидитесь в тепле, вы должны пойти с нами. – Она позволила Аркадию ухаживать за собой: он подал ей шляпку, накинул на плечи широкий плащ.

– Я все больше понимаю Сергея – почему он не смог устоять перед вами, дорогая Елена Францевна. – Эрнест прошел в прихожую. От его внимательного взгляда не ускользнуло, как руки Паникеева задержались на ее плечах, как вспыхнули румянцем щеки и задрожали ресницы прекрасных васильковых глаз… Он последовал за ними.

Они неспешно шли по дорожкам действительно чудесного сада. За каждым поворотом открывалась новая картинка: вот одинокая рябина, усыпанная красными гроздями, стоит в окружении рдеющего барбариса; здесь, посреди вечнозеленого ковра, во всем великолепии голубая ель украсила себя золотыми шишками; желтая тропинка, прячась за кустами бузины, убегает к беседке, увитой побегами плюща и дикого хмеля. Коверт идет, чуть поотстав… А ведь это он должен быть там – рядом, придерживать её за локоток, оберегая каждый шаг, предвосхищая каждое желание. Ведь это он обещал другу беречь его сокровище… Но отчего так бьется сердце храброго солдата? Отчего не находятся слова, отчего тяжелеют руки и ноги, едва он только подумает о ней, едва почувствует задержавшийся на себе взгляд этих небесных глаз, едва она нечаянно коснется его руки… Нет, он не может предать … предать друга, его доверия…

С прогулки вернулись, весело болтая.

– Эрнест, я чуть не забыла: вчера привезли почту, там письмо от Сережи, передает тебе поклон; пишет, что… а впрочем, вот письмо, – Елена взяла конверт, лежащий тут же на комоде в прихожей. – Там карточка и что-то об этом поместье – возьми, почитай… Как я проголодалась! Надеюсь, обед готов. Гришка! – она позвонила в колокольчик и направилась в столовую. – Как, вы не хотите есть? А я теперь ем за двоих! – рассмеялась Елена.

– Егор, ты не понимаешь, ты просто не слышишь меня! А все именно потому, что вы мужчины, считаете женщин недостойными великих дел! Скажи, считаешь ли ты женщину равной себе? – Маша преградила путь.

Давно сроднившийся с рясой, а теперь переодетый в охотничий костюм Михаила, Егор задумчиво одернул кафтан. Да… это уже не та Маша, что он видел в своих грезах матерью милых детишек, весело хлопотавшую, нежную со своим «батюшкой». Нет, он не осуждает: это ее выбор, сердцу не прикажешь ни любить, ни разлюбить. Он даже благодарен ей, что была честна с ним… и он… Он спокоен… вот только неловко в этом костюме великоватом…

– Нет, Машенька, я не считаю женщину равной ни себе, ни кому бы то ни было из мужчин…

– Вот! В этом-то все дело…

– Я не считаю равной, я почитаю ее выше, – Егора забавлял этот спор, он воспринимал его как шутку, игру.