Узелки. Серафима

Юноша ходил взад-вперед по берегу озера, не замечая красот рассвета, то и дело дергая себя за ухо, как будто хотел привести в чувство. Эта привычка появилась у него в детстве: ему казалось, что математические задачки, не всегда поддающиеся ему сразу, так быстрее решаются.

– Данила Прокопьевич, – на тропе показался Ефрем, – вас потеряли, ждут к завтраку.

– Уже? – юноша в своих раздумьях потерялся во времени. – Скажи: я не буду завтракать, что-то не хочется.

– Это вы зря. Думаю, до вечера, кроме фляжки воды, у вас ничего не будет. После завтрака отправляемся на охоту.

Данила окончательно пришел в себя: как он мог забыть?

– Тогда я мигом! – он устремился широким легким бегом к усадьбе.

…Вот она юность – только что мучившие нас мысли слетают, словно перо сокола, уносятся, влекомые ветром, несущим свежесть и радости нового дня.

Глава 3 Сыщик

Лето 1897год.

Санкт-Петербург, Сыскное отделение полиции.

Данила Прокопьевич Деревенчук совсем недавно был принят в сыскное отделение. Дело это для него было совершенно новым, хотя и интересным. В свое время он успешно закончил военное училище по первому разряду, был определен в полк в звании подпоручика. Служил исправно, начальство было довольно, но сам он был разочарован, ибо служба казалась ему однообразной, даже унылой. За шесть лет он уже поднялся до звания штабс-капитана, командовал ротой, но жизнь в полку все больше тяготила его. Это было для молодого человека неожиданно и даже удивительно: ведь он сам избрал военную карьеру.

Особенно тяготил этот выбор теперь, когда он женился и был вынужден оставлять дом, надолго уезжая в полк. Порой ему казалось, что он достаточно приложил усилий в выполнение долга и перед памятью любимого отца, и перед возложившей на него свои надежды маменькой.

В Рождество вместе с молодой женой Данила гостил у дядюшки в Петербурге, и однажды поделился своим настроением. Степан Алексеевич, выслушав племянника, неожиданно предложил:

– Хочешь пойти в полицию, в сыскной отдел? Положенные пять лет ты уже оттрубил и волен перейти на другую службу. Я знаю, что с февраля начнется курс специальной подготовки. Еще обучаясь, ты будешь определен в сыскной отдел, тебе назначат жалование…

– В сыскное отделение?

– Да, ты останешься в воинском звании – это дает тебе некоторые преимущества, а главное – тебе не нужно будет жить в полку! Я даже думаю, тебя могут сразу поставить руководителем стола, учитывая твой опыт командования. Там нужны такие люди! Я знаю, что говорю.

Данила последовал совету: тут же написал рапорт об увольнении и переводе его в департамент полиции. Все получилось, как и предполагал дядя: зачислили без экзамена, определили на службу в Василеостровское отделение полиции. В соответствии с воинским званием получил статус коллежского секретаря, должность помощника участкового пристава и заведующего столом регистрации.

Новому сотруднику тут же поручили самую рутинную работу: привести в порядок папки со старыми делами. Для этого ему пришлось их просматривать, читать. Некоторые были интересными, другие откровенно скучными… И вот одно из дел зацепило его – он не мог понять чем…

Речь шла о подброшенном в церковный двор младенце; здесь же было ходатайство от священника об опеке над ребенком. Вот определение ребенка в приют… Опеку разрешили… Дело закрыто по истечении срока… ребенок женского пола, крещена в церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, что на 7-й линии, наречена именем Серафима… Благовещенская, родители неизвестны, имя отца (предположительно) Сергей…

Вновь и вновь просматривал страницу за страницей в этой тонюсенькой папочке… Не найдя никакого для себя объяснения, чем так могло его заинтересовать это дело, он все же отложил его в верхний ящик письменного стола.

В тот момент он не осознал, что цепкий взгляд сыщика выудил из этого архивного вороха то, что когда-то его очень тронуло, но о чем он забыл…

Однажды, вернувшись со службы поздно вечером, он нашел свою супругу уснувшей в детской, нежно обняв малютку-доченьку. «Какое счастье видеть вас, мои дорогие! Неужели возможно отказаться от этого трепетного счастья – обладания таким сокровищем: взять и бросить ребенка…»

Данила вдруг вспомнил далекое летнее утро… Берег лесного озера, усадьба громогласного капитана… невольно услышанный разговор на алее сада. Граф… он потерял ребенка… малютку бросила мать… граф… как же его звали… нет – не вспомнить…» Данила теребил себя за ухо, но все напрасно. Надо будет спросить у дядюшки – он же хотел содействовать поискам…

В ближайшую встречу с дядюшкой Данила поинтересовался, чем закончилось то дело, нашелся ли ребенок.

– Печальная история, так и не удалось найти никаких следов.

Данила исподволь выспросил все, что знал дядюшка об этом деле.

– Дядюшка, как имя того графа, я запамятовал…

– Василевский…Э-ээ, сейчас вспомню… Сергей Александрович… точно

– Значит, Сергей Александрович, так-так…

– А что ты вдруг вспомнил? Выспрашиваешь… – Степан Алексеевич покачал головой, – ты мне лучше расскажи, как твое семейство?

– Об этом, дядюшка, я могу хоть целый день рассказывать – никак не ожидал, что маленькие дети так интересны, забавны, но это надо видеть своими глазами…

И он пустился в подробнейший рассказ о том, что уже умеет его полугодовалая донечка.

Лето 1897 год. Васильевский остров

Благовещенский храм, Приют для детей сирот

Однажды в воскресный день во дворе приюта, что при Благовещенском храме, появился высокий плечистый господин: он интересовался, с кем можно поговорить о приемных детях-сиротах. Ему указали на проходившего по двору священника. Рядом с ним шли мальчик и девочка, оживленно наперебой рассказывая что-то.

– Пап, Сима все перепутала… это я начал забрасывать удочку, а крючок зацепился за рубаху Никитки…

– Не слушай его, папа! А ты не выгораживай меня, я сама отвечу!

Позади шел, видимо, тот самый Никитка – малыш лет четырех в разодранной от самого ворота и до подола рубахе, размазывая грязь с кулаков по зареванным щекам.

– Позвольте представиться: Данила Прокопьевич Деревенчук, – с легким малоросским акцентом заговорил вставший на их пути господин.

– Отец Николай. Чем могу быть полезен? – священник строго, но с любовью заговорил с детьми, – Симочка, Егор, Никитку возьмите и давайте-ка домой, приду – разберемся. Прошу прощения, сударь: дети… Так что вы хотели?

Данила рассматривал священника: невысокого роста, худощавый, черные вьющиеся волосы падают на плечи, аккуратно подстриженная борода, на руке – перстень протоиерея.

– Ваше преподобие, меня интересуют принятые в приют дети весной восемьдесят девятого года, примерно с февраля.

– Извините, Данила Прокопьевич, я не расслышал – в каком вы чине?

– Извольте, – господин протянул удостоверяющий документ, – я занимаюсь частным сыском.

Отец Николай ознакомился со свидетельством, в коем говорилось, что податель сего «коллежский секретарь, помощник участкового пристава, заведующий регистрационным столом с правом ведения частного сыска».

– Так что именно вас интересует?

– Видите ли, батюшка, я занимаюсь розыском пропавшего ребенка…

Сердце отца Николая застучало так, что готово было выскочить из груди!

– …и вот, обхожу все приюты в надежде найти хоть какой-то след. Меня интересует младенец, девочка…

– Говорите, восемьдесят девятый год? Я в то время еще не работал в приюте – отец Феофан, царствие ему небесное, ведовал тогда детишками. Давайте пройдем в канцелярию, там посмотрим записи. – Отец Николай неспешно двинулся к двухэтажному строению в конце аллеи.

– Да я понимаю: прошло восемь с лишним лет… – Данила Прокопьевич потянул себя за мочку уха, соображая, с чего начать разговор.

Сдерживая шаг, семеня большими ножищами, чтобы не наткнуться на размеренно шагавшего священника, он продолжил:

– Понимаете… Ребенка могла принести молодая девушка, возможно, она дала какие-то данные о младенце, а может быть – искала работу… Ну, знаете: принесут ребенка и просятся сами на работу в приют… Девушка исчезла вместе с ребенком… она могла рассказывать про пожар, про хозяина усадьбы… – Делая паузы, сыщик пытался заглянуть в опущенные долу глаза батюшки.

Зашли в небольшой кабинет. Иерей указал посетителю на скамью возле стены:

– Да вы присаживайтесь, Данила Прокопьевич.

Тот был весьма крупным мужчиной и едва смог разместиться на узкой скамье, а потому испытывал крайнее неудобство.

Отец Николай прошел за стол, больше похожий на бюро:

– Продолжайте, я … слушаю, – сцепив руки в замок, положил на стол, поднял на посетителя внимательные глаза. – Пока из всего, что вы сказали, ничто не пробуждает никаких воспоминаний. Что-нибудь еще вы можете добавить?

– Отец ребенка, граф Сергей Александрович Василевский, служит в дипломатической миссии, военный… – сыщик поерзал на скамье, пытаясь усесться поудобнее, однако, от него не ускользнуло, как по лицу священника пробежала нервная дрожь, и продолжил:

– Не могу назвать звание и должность его сиятельства… Так вот, дочь родилась в его отсутствие и оставалась в имении, он даже не видел ее ни разу.

– Какое горе… Вы еще упоминали девушку. А что известно о ней?

– Сирота, из простых, воспитанница графа. Была в няньках при ребенке. Кормилица в деревне сказывала, что эта девушка была очень привязана к ребенку и испугалась, что после пожара в имении младенца отдадут в приют; да и сама она не в совершенных годах, ей в то время было лет шестнадцать от силы. Звали ее все Дуняша, по документам Авдотья. Ребенок – совсем младенец: три-четыре месяца от роду, девочка… Серафима, то бишь – Серафима Сергеевна Василевская.

Сердце отца Николая опять дрогнуло, сжалось и замерло, кровь отхлынула от лица, но он промолчал.

– Батюшка, вы что-то вспомнили? – заметив эту перемену, насторожился Данила.

– Я, нет … я не припомню ничего похожего.

– Может, вы посмотрите в записях? – во взгляде молодого сыщика читалась настойчивость: ведь он знал о ходатайстве отца Николая и сейчас был обескуражен его поведением.

– Можно и посмотреть. – Стараясь овладеть собою, отец Николай подошел к шкафу, в котором находились личные дела всех воспитанников приюта. – Отчего же не посмотреть…

Он достал папку восемьдесят девятого года, вернулся к столу на словно ватных ногах и поспешил сесть. Молча пролистал, просматривая страницы и, наконец, захлопнул папку.

– С таким именем младенца нет … – прочитав во взгляде сыщика недоверие, отец Николай добавил:

– Право, мне жаль…

Данила молча наблюдал за священником. Тот как бы между прочим поинтересовался:

– Данила Прокопьевич, а что будет с девочкой, если, к примеру, отец ее найдет? Вы сказали: граф далеко.

Данила снова в раздумье помял мочку уха, наконец, решился на предположение:

– Скорее всего, отдадут в дорогой пансион, хотя не берусь судить…

– Позвольте, а мать? Где же ее мать?! – вырвалось у отца Николая.

– Мать? Я понял, что она оставила малютку еще в имении… какая-то там некрасивая история.

– Бедное дитя… – батюшка уже взял себя в руки, направился к шкафу, вернул документы на место и плотно затворил дверцы.

– Выходит, мать оставила собственное дитя? – голос отца Николая дрогнул, глаза повлажнели.

– Вижу, батюшка, я вас расстроил… – Детина хлопнул по коленям широкими ладонями, поднялся во весь рост и, нависая над священником, протянул руку для прощания, – меня и самого тронула эта история.

Отец Николай, почувствовав крепкое рукопожатие, в замешательстве отвел глаза и пробормотал:

– Н-да… Всегда тяжело сознавать, что могут быть сироты при живых родителях. Бог им судья.

– Ну что ж… Благодарю, ваше преподобие. Еще один шаг в моем поиске сделан. – Данила задержался на пороге.

– Да поможет вам Господь в столь благородном поиске, – батюшка осенил крестом склоненную голову посетителя.

– Позвольте откланяться, – тот надвинул шляпу на лоб и вышел.

Закатное солнце просвечивало сквозь резную листву высоких кленов. По дорожке шла молодая женщина, одетая в послушническое черное платье, за руку она держала девочку лет двух; еще несколько малышей гуськом тянулись, цепляясь за подолы и рубахи друг дружки.

– Дуняша! – Неожиданно для себя позвал Данила Прокопьевич, пристально глядя на послушницу.

– Вы мне? – она приостановилась. – Обознались, господин.

– Извините, да… может и обознался… – Ущипнув очередной раз себя за ухо, Данила заспешил со двора.

Лето 1897 год. Васильевский остров

Квартира Свешниковых на 8-й линии.

После ухода сыщика отец Николай еще долго не мог придти в себя. Он сидел за столом, сцепив руки в замок. Казалось, ладонь начнет хрустеть под натиском сжимаемых пальцев. «Этот сыщик определенно что-то не договаривает… но что? Что?» – Стучало в мозгу.

Николай бросился к шкафу, достал папку восемьдесят девятого года. Вот она, запись:

«28 марта 1889 год –…» Он прикрыл лист ладонью, словно хотел спрятать эту запись от всего мира, готовый вырвать, изорвать в клочья, но все же овладел собой: это не выход.

«…Серафима (отец Сергей – предположительно) Благовещенская принята в приют 25 марта.

Распоряжением адресного стола Санкт-Петербурга № 2645/12 от 28 апреля 1889 года определена на попечение иерея Свешникова Николая сроком на 7 лет до 28 апреля 1896 года с годовым содержанием из государственной казны в сумме 36 (тридцать шесть) рублей с получением ежемесячно 3 (три) рублей.

Распоряжение адресного стола Василеостровского отделения полиции № 3652/12 от 28 апреля 1896 года – продлить попечение протоиерея Свешникова Николая сроком на пять лет до 28 апреля 1901 года с годовым содержанием из государственной казны в сумме 60 (шестьдесят) рублей с получением ежемесячно 5 (пять) рублей.»

Сквозь закрытые глаза пробилась слеза… Они с матушкой не могли нарадоваться своей старшей дочкой. Все ладилось у этой девчушки. Первая помощница: и по дому, и за малышами присмотреть, а уж с молочным братом Егорушкой – просто не разлей вода.

С ранних лет батюшка всех своих детей учит грамоте: Симочка и здесь первая: быстро постигает премудрости чтения, письма, счета.

В заботах да в радости время летит незаметно. В храме отметили доброго, усердного иерея. Теперь он уже служит на своем приделе. Бывало, надевает протоиерейский перстень – да и вспомнит пророчество блаженной Наташи: «…и правду сказать, сколько радости принесла…» И вдруг…

Перед глазами всплыла запись в удостоверении: «помощник участкового пристава, заведующий регистрационным отделом». Новое лицо… Молодой, а въедливый… А где же Ефим Петрович? Похоже, совсем отошел от дел, на покой отправился?

– Господи, всемилостивый, дай мне силы принять, дай разумение понять… Господи, что же дальше-то будет с моей Симочкой… Прости меня Господи… Радоваться бы надо, что отец нашелся, а что-то нет во мне радости… Как же так, Всемилостивый? Неужто отнимешь дочь, неужто судьба моя – потерять ее… Господи, дай силы и разумение промысла Твоего… – молился он, взирая с надеждой на образ Спасителя, освещенный лампадой.

Уже начало смеркаться, когда он решился, наконец, выйти из канцелярии и побрел домой. Впервые не знал, как сказать жене о том, что произошло.

«А что случилось? Может это вовсе и не наша Симочка, ведь не было никакой девушки… Если нянька была так привязана, то вряд ли могла оставить ребенка», – уговаривал себя батюшка, хоть всем сердцем чувствовал, что лукавит. Имя отца – Сергей не могло быть простым совпадением. «Вот Симушка, доченька, Василевская ты у нас, графиня».

Анна Петровна сразу заметила удрученное состояние супруга, но не расспрашивала, а напротив: увела детей, дав мужу возможность побыть одному. Ночью она слышала, как он тяжело вздыхал и ворочался, а потом встал и долго ходил по комнате. Наконец, дрожащий, залез под одеяло, и до нее донеслись сдавленные всхлипывания. Её муж плакал, как ребенок, уткнувшись в подушку.

– Николенька, что случилось? Почему ты не хочешь поделиться со мной?

– Ах, Аннушка, если бы ты только знала, какой грех я сегодня взял на себя? А теперь ты хочешь, чтобы я вверг и тебя в этот грех?

– Расскажи мне, что случилось. – Она пригладила его мягкие волнистые волосы.

– Хорошо, я расскажу тебе все… Но обещай, что не будешь… – Анна приложила палец к его губам, не дав договорить.

– Я обещаю… я ведь всегда с тобой…

В отблесках лампадки он увидел ее полные тревоги глаза и прочитал в лице любимой решимость принять любое известие.

– Сегодня у меня в приюте был полицейский, сыщик… Он ищет девочку, потерявшуюся восемь лет назад… в восемьдесят девятом… февраль – март…

– Это же… когда нашли Симочку… Да?

Николай рассказал о графе, о ребенке, пропавшем вместе с нянькой, о сбежавшей матери, бросившей младенца… и подошел к самой страшной части рассказа:

– Младенца звали Серафима, а графа зовут Сергей Александрович Василевский. Аннушка, это же наша Симочка и граф – ее отец!

– Но почему ты так решил?

– Вензель! Ну тот, что на платке: там «СВ» – это инициалы графа, Сергей Василевский. И на карточке имя отца – Сергей…

– А! – Анна зажала рот, чтобы не вскрикнуть. – И что теперь?

– Ничего. Я не сказал сыщику, что Симочка у нас.

– Почему?

– Потому что я не могу представить, как наша Симочка будет жить в казенном пансионе! Без семьи! Нет, только не это! – Николай вскочил и в одной длиннополой рубахе заметался по их небольшой спаленке. Жена испуганно наблюдала за ним.

– Но почему, почему ты не сказал? Отец должен знать, где его дочь!

– Он из-за своей службы даже не видел ее ни разу. Она родилась и пропала без него! Ты можешь представить, чтобы я не видел своих детей?

– О чем ты говоришь? Ты самый лучший, самый заботливый отец!

– Анна, я боюсь, что этот сыщик уже все знает… Что нам делать?

– О чем ты говоришь? Она графиня! Мы не можем лишить ее истинной семьи…

– Мы и есть ее семья. Думаешь, у графа будет время заниматься с ребенком: у него нет ни жены, ни детей… Хочешь чтобы она попала в приют? – в ответ Анна только зажала лицо руками. – Вот и я так же!

Под напором ветра стукнула сорвавшаяся с петли створка ставня, комната вдруг озарилась лунным светом.

– Будь по-твоему, Николенька, но это ведь неправильно… Ты лишаешь отца дочери.

– Возможно. Но я не хочу лишать Симочку родителей… Мы с тобой – ее родители, понимаешь? Мы! – Отец Николай вновь улегся под одеяло, – я думаю прежде всего об этой брошенной малышке, о ее счастье… Спи, милая, Господь все управит…

Он обнял жену за плечи, положил ее легкую голову к себе на грудь и еще долго чувствовал, как бьется жилка на шее в такт его сердцу. «Разве есть что-то, что может заменить семью, любовь матери… Разве может кто-то дать больше любви, чем мать или отец… Только Господь… Но кто научит слышать Его? Только любовь матери и отца, любовь братьев и сестер, любовь семьи… Господи, разве Ты не этому учишь? Разве не Твою любовь мы постигаем? … Ты даешь семью. И я принимаю Твой дар смиренно… радостно… с любовью…»

Лето 1897 год Санкт-Петербург

Квартира Деревенчука Данилы Прокопьевича

Данила заглянул в спальню жены: Лидочка спала, не выпуская колыбельки из рук, лампа осталась непогашенной. Он заботливо поправил одеяло, загасил лампу, нагнулся поцеловать жену…

– Ой, я уснула?

– Спи, моя радость, Олюшка спит, я рядом, – поцеловал в смеженные сном глаза, вышел, оставив дверь приоткрытой.

Его рабочий кабинет был напротив. Не закрывая дверь и здесь, он прошел к столу. Знакомая тоненькая папка лежала раскрытой: «Оформить опеку на пять лет» – резолюция Кораблева на ходатайстве.

Данила вновь и вновь возвращался к разговору со священником, попечителем приюта. Мочка его уха уже горела огнем: несомненно – это был тот самый иерей Николай Свешников, что получил опеку над девочкой с именем Серафима. И несомненно, он даже видел ее – эту девочку – на улице, когда подошел к нему… Та белокурая, синеглазая девчушка, что называла его папой… Но почему он пытается это скрыть? Наверняка это тот ребенок, над которым он получил опеку… О-о! Попечительские деньги! Ну конечно: ему не хочется терять их!… Эх, батюшка, корыстолюбие может и не самый тяжкий грех… но все ж придется тебе расстаться с этим попечением… Вот и в адресном столе подтвердили – есть такая опека на казенном счету… Нужен прямой разговор… вызову-ка я его к себе! Хотя нет… лучше к нему пойти – так, пожалуй, он будет более откровенным…

Лето 1897 год Васильевский остров

Квартира Свешниковых на 8-й линии

Прошла неделя с того, такого тяжелого для Свешниковых, дня. Матушка уже перестала оглядываться на мужа при каждом стуке в дверь, да и сам он уже успокоился, даже позволил Егорке и Симе вновь отправиться рыбачить на Малую Неву возле Тучкова моста.

Батюшка только что вернулся со службы и, как было заведено по воскресным дням, уединился в спальне. Матушка хлопотала о семейном, ставшим традиционным, позднем обеде. Малыши под присмотром старших детей играли во дворе. Впрочем, в любой момент Анна могла подойти к окну и увидеть их – вот как сейчас: Митя учит младшего братика лепить пирожки, как мама и освящать их, как папа. Поэтому, когда из прихожей послышался звонок, она, вытирая руки о фартук, спокойно пошла открыть дверь: дворник должен был принести хлеб из булочной.

Увидев на пороге незнакомого господина, вежливо приподнявшего шляпу и поинтересовавшегося, не квартира ли это его высокопреподобия протоиерея Николая, она отступила, пропуская незнакомца вперед – гости в их доме не были редкостью:

– Батюшка отдыхает после службы. Проходите… как о вас сказать?

– Данила Прокопьевич Деревенчук, – господин перешагнул через порог и закрыл за собой дверь.

– Данила Прокопьевич, прошу сюда, – хозяйка указала на дверь напротив кухни, – хотите выпить воды или квасу?

– Премного благодарен: стакана воды будет достаточно, – повесив шляпу в прихожей, гость прошел в просторную комнату, судя по всему, служившую столовой: большой круглый стол посередине, вокруг множество стульев – побольше и поменьше; вместительный диван; буфет мореного дуба с посудой; у стены низкий столик с совсем маленькими стульчиками – явно для детей. Скромную обстановку оживляли цветы в искусно расписанных горшках, скатерть и занавески с незатейливой, но аккуратной вышивкой.

Пока гость осматривался, хозяйка принесла графин с водой и стакан:

– Располагайтесь, батюшка сейчас выйдет.

– Спасибо, матушка, – Данила Прокопьевич налил студеной воды, сделал глоток, – у вас очень уютно, особенно впечатляют цветы. По-видимому, вы приезжая: среди столичных нет моды разводить цветы.

– Ваша правда, я из уездного городка, а цветы здесь содержать воистину очень не просто.

– Но не для вас: они восхитительны, – гость подошел к подоконнику, любуясь голубой гортензией. Его крупная фигура закрыла почти весь оконный проем.

Легонько скрипнула дверь: на пороге стоял отец Николай, одетый по-домашнему.

– Здравствуйте, Данила Прокопьевич, – хозяин явно не знал, как себя вести с гостем, – что вас привело в наш дом?

– Здравствуйте, Николай Трофимович, – сыщик нарочно обратился светским именем, чтобы показать, что он знает об их семье больше, чем обычный прихожанин.

– Все тот же вопрос… – Гость потеребил себя за ухо, похлопал по портфелю, – не буду ходить вокруг да около: не люблю недомолвок, а потому предлагаю сесть за стол и поговорить.

– Аннушка… – Николай кивнул жене, что она может выйти и не беспокоиться.

– Впрочем, ваша супруга, Анна Петровна, может остаться, если пожелает.

– Извините, мне нужно отлучиться, – в прихожей раздался звонок.

Присаживаясь к столу, Данила открыл портфель и достал тоненькую папку для документов.

– Это дело восьмилетней давности…

– Да, я понял, о чем…

– Николай Трофимович, у меня есть все основания считать, что девочка, находящаяся на вашем попечении… Ведь у вас есть под опекой ребенок? – сыщик ждал ответа.

– Н-да… в нашей семье есть девочка под опекой, – Николай старался оставаться спокойным.

– Так вот, у меня есть все основания предполагать, что находящаяся на вашем попечении Серафима Благовещенская и есть тот ребенок, о котором я вам говорил в нашу первую встречу.

– Возможно… вполне вероятно…

– Насколько я осведомлен, при девочке были некоторые вещи, и они хранятся в вашем доме.

– Да, это так, ваше благородие.

– Могу я их видеть?

– Разумеется, ваше благородие.