Узелки. Серафима

Маленькая птичка села на окошко…

На окошке – кошка!

Маленькая птичка, спой мне песню звонко,

Пряжу пряли тонко,

Сеть сплетали ловко…

Маленькая птичка, улетай скорее –

В голубых просторах песнь твоя милее…

Взгляд блаженной был устремлен к иконе Богородицы, на губах заиграла улыбка, по щекам одна за другой покатились слезы-росинки. При последних словах Наташа как-то печально вздохнула, голова ее опустилась на грудь. И тут вдруг выгребла из карманов передника пшено, подбросив его вверх, рассыпала по всей горнице. Смеющимися глазами обвела горницу, отряхнула с ладошек прилипшее зерно и заспешила к выходу:

– Ох, и захлопоталась я тут с вами, а меня птички ждут… – выбежала прочь, пташкой-певуньей выпорхнула навстречу утреннему солнышку.

Изумленная Анна посмотрела на монаха, не проронившего ни слова за все это время. Феодор пробасил успокаивающе:

– Спроси ее сейчас, поди-ка и не вспомнит свою песенку. Неведомо нам, чаво они видят и чувствуют… Истинно Божьи дети. А ты, матушка, не пужайся – все cладится.

Девочка между тем выпустила из ротика сосок – наелась. Глядела на Анну синью своих глазенок, уже успела высвободить ручку, затихла… и снова заулыбалась. Анна почувствовала мокрое тепло на ладошке.

– Молодец, все дела сделала? – беззубый ротик снова расплылся в улыбке, – меня врасплох не застанешь. Знаю я вас, умельцев! – она заново перепеленала ребенка.

– Теперь и домой можно. Поможешь нам, Федор?

Сохраняя молчание, дворник-монах помог собраться, взял сумку, готовый следовать за матушкой.

24 марта 1889 года Васильевский остров

Дом Свешниковых на 8-й линии

День разгулялся солнечный, сверкающие поутру льдинки переливались прозрачными лужицами, по дну канавок зажурчали веселые ручейки, в голубой высокой сини неба появились первые барашки пушистых легких вестников лета. Аннушка застелила стол нарядной скатертью в синюю клетку, в центре отдыхал на резной доске пирог с рыбой, стопки фарфоровых тарелочек стояли на краю стола, ожидая гостей. Самовар попыхивал ароматным чаем, варенье аппетитно розовело в вазочках. Оглядев всю эту красоту, Анна осталась вполне довольной. В нетерпении она глянула в окно: послышался колокольный перезвон. «Сейчас птиц будут выпускать» Из окна их комнаты была видна Благовещенская церковь, и матушка любила смотреть на сверкающие в солнечных лучах купола.

Она представила, как в этот момент по команде настоятеля детишки открыли клетки… И тут с церковного двора взмыла ввысь стая выпущенных на волю пташек. Сделав благодарственный круг над церковными куполами, птицы разлетелись в разные стороны, только небольшая стайка голубей продолжала кружить над колокольней. То ли от праздничного трезвона, то ли от радости, взыгравшей в сердце матери, проснулись малыши: Егорушка, покряхтывая, силился высвободить ручки, а Симушка вертела головкой, высматривая, откуда льется яркий свет.

– Тесновато вам вдвоем, – Анна качнула люльку, ее взгляд остановился на синеглазой малышке. Тревожные мысли вновь и вновь возвращались, стоило ей только посмотреть в эти синие глаза.

Вечером, когда все дневные дела были улажены, батюшка заметил, что обычно приветливая и ласковая жена молчалива и отводит взор.

– Аннушка, родная, что тебя смущает, ты не хочешь кормить эту несчастную? – как можно спокойнее начал он разговор.

– Нет, не в этом дело, – жена повернулась к нему спиной, делая вид, что прибирает на столе.

– Прошу тебя, присядь, давай поговорим. – Она покорно села на краешек стула.

– Скажи, что так расстроило тебя? – он взял ее за руку, нежно перебирая пальцы.

Анна отстранилась, высвободив руку, закрыла лицо ладонями и тихо заплакала.

– Боже мой, Анна, что случилось, почему ты плачешь? – он растерялся: неужели чужой ребенок настолько в тягость?

– Батюшка, скажи, ты имеешь отношение к этому ребенку?

– Что? – он был ошеломлен. – Как ты могла такое даже просто подумать?

– Николушка, прости, я не знаю, что это на меня нашло… – Анна бросилась в ноги к мужу.

Он обнял ее, усадил рядом, поцеловал в заплаканные глаза.

– Глупенькая, я так тебя люблю. – Они помолчали, успокаиваясь.

– Николенька, а что ты решил с девочкой? Ты когда ушел, блаженная такие странные вещи говорила, велела дочку научить узелки завязывать и еще что-то про ниточку… Я ничего не поняла… Она, как назвала девочку твоей дочкой, так я… – она опустила глаза. И тут же встрепенулась:

– Ты Федора расспроси, он тут же в горенке был, потом мне помог все домой принести.

– Обязательно расспрошу… А пока давай рассудим. Смотри: богатая одежда, покрывало с вензелем … девочка наверняка из благородных. И не могу я поверить, что ребенка бросили. Скорее – хотели, чтобы кто-то нашел, а во двор принесли – видать, про наш приют наслышаны…

– Почему ты так думаешь?

– Вензель – как знак принадлежности. Карточка – на ней имя записано «Крещена Серафима» и даже написали чья дочь, правда мы так и не поняли: дщерь Сергеева. Надпись делал не господин, почерк грубый. Думаю: хотели, чтобы ее нашли, только вот умения не хватило.

– Бедная малышка… – Аннушка смахнула слезу.

– Настоятель благословил заявление в участок написать, велел оформить девочку в приют. Я едва смог уговорил его отдать нам её под опеку – пока младенец, а там видно будет. Завтра пойду в участок… Еще думаю: надо дать объявление в «Ведомости» – может, этот ребенок украден, теперь его ищут?

– Боже сохрани, это такое горе, – Анна подошла к колыбельке, где мирно спали ее сынишка Егорушка и девочка Серафима. «Слава тебе, Господи! Ниспослал нам, грешным, на Благовещение в пополнение семейства такого ангелочка» – Николай нежно обнял жену за плечи.

В вечерней тишине разливался колокольный звон, наполняя все вокруг благодатью и призывая к полуночнице.

Апрель 1889 года,

Санкт-Петербург, Сыскное отделение полиции.

…Шло время, но никто не отозвался на объявление, в полицейском участке тоже не проявили особого рвения в поисках.

– Дело это зряшное, – прямо сказал следователь, – пристав готовит определение девочки в приют при вашем храме.

– Зачем же? Господин следователь, пусть девочка поживет в моем доме. Матушка кормит ребенка наравне со своим, можете не сомневаться, девочке у нас хорошо, – отец Николай, волнуясь, теребил в руках скуфью.

– Батюшка, это не ко мне, запишись к участковому приставу на прием, – посоветовал следователь, – а я дело уже сдаю, – он потряс тоненькой папочкой. Из папки вылетела карточка – та, что была при младенце.

– И что за грамотей тут писал? – следователь повертел карточку в руках.

– Не могу знать, ваше благородие, – отец Николай растерялся.

– Забери-ка это, от греха подальше, – протянул следователь карточку и убрал папку в сейф.

Батюшка последовал совету чиновника и записался на прием к участковому приставу, но очередь подошла только уже через неделю.

В назначенный день отец Николай, помолившись и попросив у Господа вразумления, одевшись в лучшую свою рясу, отправился в управу.

Начальник участка, Никодим Пантелеевич Кораблев, внушительного вида господин с опущенными пышными усами и тщательно замаскированной плешью, принял его сдержанно, снял с носа пенсне и жестом пригласил присесть к столу.

– Отец …

– Николай, с вашего позволения, – привстал проситель со стула.

– Отец Николай, скажите: а что вы думаете по этому делу? – Он постучал пенсне по открытой папке, лежавшей перед ним. – На объявление были отклики?

– Никак нет, ваше высокоблагородие… никто не откликнулся, а почитай месяц уже прошел… – И поспешил добавить, – я вот с ходатайством пришел…

– Хорошо, давайте ваше ходатайство, – не дослушав, перебил его, по всему видать спешивший закончить дело, чиновник.

– Извольте, ваше высокоблагородие… – Священник встал и протянул бумаги. Начальник, взяв документы, нацепил пенсне и начал их просматривать: «Дело-то пустяшное. Ишь, как волнуется – молоденький совсем… сердобольный…»

– Хотел бы просить оставить ребенка у нас с матушкой на попечение до совершеннолетия, – проситель замялся, – ну, хотя бы до отрочества. В приходной книге записали, как в карточке было указано: Серафима, фамилию дали в честь праздника двунадесятого – Благовещенская, родители неизвестны… Пусть растет в нашей семье…

– Неизвестны? Из представленного дела я вижу: имя отца было написано на карточке.

Отец Николай смутился:

– Да, ваша высокоблагородие, ваша правда… там было написано, только не разобрать: имя то или фамилия….

– И что же? – Кораблев посмотрел на просителя сквозь пенсне.

– Написано было: дщерь Сергеева

– И что тут не понятного? Раз вы фамилию Благовещенская дали, впишите имя отца Сергей.

– Так и сделаю ваше высокоблагородие…

– Ваше ходатайство, – чиновник снова в нетерпении постучал по столу, но одобряюще улыбнулся в усы, – мы рассмотрим… думаю, сложностей не возникнет, а делом вашим займется мой секретарь, – он позвонил в колокольчик. В кабинет вошел уже немолодой мужчина с бородкой клинышком.

– Ефим Петрович, вот у батюшки есть ходатайство о ребенке, – он протянул папку, – помогите ему с документами, не откладывайте это дело.

– Будет исполнено, – секретарь взял папку под мышку, ожидая дальнейших распоряжений, однако их не последовало.

– Поручаю ваше дело моему лучшему помощнику… – Начальник при этих словах, давая понять, что разговор окончен, вышел из-за стола, «Сердешный ты больно», по отечески взял за плечи молодого просителя, посмотрел в лицо.

– Ступайте с миром, – махнул он своим пенсне на дверь: «И поможет тебе Бог».

Николай почтительно склонил голову, тронутый душевным приемом, вышел вслед за секретарем.

Оформление бумаг и соблюдение всякого рода формальностей отняло у молодого священника немало сил, но это не было в тягость, скорее наоборот: его радовало, что все, наконец, определилось.

Так в семье отца Николая появилась дочка – Серафимушка.

Их с Аннушкой семья росла, детки не заставляли себя ждать. Серафиму воспитывали наравне с другими чадами, она стала любимицей батюшки за веселый и добрый нрав.

Вскоре молодого иерея назначили попечителем в приют, на место почившего отца Феофана.

Глава 2 На "Малом озере"

Лето 1889 года. Карельский перешеек

Усадьба «Малое озеро»

После проливных июльских дождей колеса легкого экипажа то и дело застревали в топкой колее, Сергей Александрович уже жалел, что согласился на уговоры друга и отправился в путь. Они миновали Белоостров, теперь путь напрямую лежал в усадьбу «Малое озеро». Эрнест Васильевич Коверт, не находя слов утешения, по большей части молчал. Уже подъезжая к усадьбе, он решился заговорить:

– Сергей у нас есть еще надежда, поверь – не все потеряно. У меня в усадьбе гостит один мой давний приятель, он служит в жандармерии, каким-то начальствующим чином. У него большая агентура, опыт… Думаю, сможет помочь в нашем деле. Кстати, он с племянником, юноша поступил в первое Павловское военное училище. Собственно, ради племянника я согласился устроить завтрашнюю охоту.

– Эрнест, прошло уже почти пять месяцев…

– Дружище, не стоит опускать руки, бесследно ничто не исчезает – отыщется и здесь след…

– Даже если и так… Ты, видать по всему, еще не знаешь о моем новом назначении.

– Нет, и куда в этот раз?

– На Дальний Восток, пока Хабаровск, а оттуда скорее всего Китай, Манчжурия.

– Вот так новость! И это после Франции?

– Как только к Государю пришли документы на бракоразводное дело, моя карьера закончилась. Ты же знаешь, как его величество относится к подобного рода вещам. Честь русского дипломата… Елена с Паникеевым в Париже… Не только двор, но и Париж гудят как осиный рой. «Вам бы не то что из дипломатов – из столицы бы убраться…» Только благодаря заступничеству и ходатайству самого Николая Карловича Гирса остался в ведомстве. А иначе – отставка.

Коляску очередной раз тряхнуло на ухабе.

– Сколько раз эту канаву засыпал, – Коверт в сердцах отпустил крепкое словцо, – все равно размывает…. Что тут сказать… Может и к лучшему, так легче будет это все пережить… А вот и усадьба показалась, приехали наконец.

Вскоре экипаж остановился, друзья вышли из коляски.

– Сергей, я распорядился приготовить для тебя комнату на втором этаже…

На крыльцо вышел господин в легком льняном костюме, болтающемся парусом на худых высоких плечах. Его тело больше походило на сухую, но прочную жердь. За ним следом показался юноша с правильными, даже мягкими чертами лица и ярким, как у девушки, румянцем. Полотняные брюки, заправленные в короткие сапожки и рубаха из выбеленного льна с малоросским орнаментом, однако весьма сдержанным, не могли скрыть крепкого телосложения.

– Эрнест Васильевич, голубчик, мы вас ждали к обеду, вот тут с Данилой самовар поддерживаем, так сказать, наготове.

– Доброго вечера. Дорога оказалась размытой, лошади нас, – он указал на приехавшего с ним военного, – еле вытянули. Позвольте вам представить: мой друг и сосед – граф Сергей Александрович Василевский. Граф, а это приехал поохотиться мой давний приятель, ныне полковник жандармерии Степан Алексеевич Деревенчук. Ну, а сей богатырь – его племянник Данила Прокопьевич.

Мужчины обменялись рукопожатиями и прошли на веранду. На столе, застеленном чайной скатертью, сверкал начищенным пузатым боком недавно вошедший в моду латунный самовар.

– Однако, не помешает и согреться.

Из стоявшего на веранде буфета хозяин достал темную пиратского вида бутыль с яркой наклейкой: белозубая мулатка изогнула стройный стан, танцуя перед толпой портовых зевак, в которой выделялся белый берет с красным помпоном, выдававший бравого морячка; сургуч на пробке был уже разбит. Ловко подбросив и поймав бутыль одной рукой, Эрнест Васильевич поднял ее над головой, как флагшток победного знамени:

– Память о прошлогоднем походе на Карибы! Ох, и поход был, я вам скажу! Удивительной красоты страна, вот только зимы у них нет.

Следом на столе появились рюмки черненого серебра:

– Господа, предлагаю выпить за знакомство, – хозяин разлил напиток по рюмкам и обвел взглядом гостей, – за удачу! Она нам ой, как нужна!

– За знакомство, – Степан Алексеевич разом опрокинул рюмку.

– За удачу, – Данила последовал примеру дядюшки… Но тут же дыхание у него перехватило, из глаз покатились слезы.

Дядя костлявой рукой похлопал по могучей спине племянника:

– Держись казак, атаманом будешь!

Василевский лишь слегка пригубил и поставил рюмку на стол:

– Извините меня, господа: пойду, разберу свой саквояж.

– Конечно, Сергей Александрович… Ефрем, проводи графа в его комнату.

Деревенчук в замешательстве посмотрел на приятеля:

– Эрнест, тебе тоже, наверное, хочется отдохнуть с дороги…

– Нет.

Коверт подождал, пока за графом закроется дверь, и продолжил:

– Понимаешь, у графа большое горе, и мне хотелось бы как-то отвлечь его от тяжелых мыслей. Кстати, позволь попросить твоего содействия или хотя бы совета как раз в этом деле.

– Эрнест, ты же знаешь: я всегда помогу, ежели смогу!

– Знаю, потому и обращаюсь к тебе… Дело тут непростое, я бы даже сказал – деликатное.

Эрнест Васильевич пригласил гостей расположиться на диване, и начал раскуривать трубку. Степан не торопил приятеля, подошел к столу, постучал пальцем по бутыли:

– Повторим?

– Ты наливай себе, мне не нужно. – Коверт опустился на мягкий кожаный диван, попыхивая трубкой.

– Грех отказаться, уж больно хороша огненная водица! – Степан Алексеевич полюбовался наклейкой, наполнил и лихо опрокинул рюмку.

Данила при одном взгляде на это поперхнулся, вспомнив свое знакомство с пиратским напитком. Степан же Алексеевич, довольно крякнув в кулак, передернул острым плечом и, закинув ногу на ногу, опустился в кресло напротив друга, готовый слушать.

– Дело вот какое, – начал в раздумье хозяин, – у Сергея Александровича пропала дочь, младенец… вместе с девушкой, которая воспитывалась в его доме. По-видимому, девушка унесла ребенка – она была при младенце нянькой. Но вот куда? На беду, ни Сергея, ни меня не было в то время в усадьбах: служба, понимаете ли… служба, – Коверт глубоко затянулся, выпустил целое облако ароматного дыма. Собравшись с мыслями, продолжил:

– А началось все с того, что в имении случился пожар … почти все сгорело… но это неважно. Главное – именно после этого пожара исчез ребенок вместе со своей молоденькой нянькой. Я сам обошел окрест все деревни, усадьбы, расспрашивал – ничего. Была, правда, зацепочка: вроде видели Дуняшу – это девушку так зовут, на вокзале в Белоострове. Полиция тоже, разумеется, что-то делала, но… – Эрнест Васильевич развел руками и погрузился в раздумья, выпуская клубы дыма, то и дело постукивая трубкой.

На веранду вошел Ефрем с зажженной лампой и поспешил закрыть окно:

– Комар вмиг налетит… Ваше высокоблагородие, – повернулся он к хозяину, – ужин в гостиной накрыли, его сиятельство там вас дожидаются.

– Спасибо, Ефрем. Прошу вас, господа, отужинаем. Потом продолжим наш разговор.

В ярко освященной гостиной был накрыт стол: в центре красовалось большое блюдо с возвышающейся горой запеченных на вертеле румяных перепелов, обложенной по краю мочеными яблоками. С обеих сторон этого великолепия на продолговатых блюдах уложена обжаренная корюшка, да так искусно, что на первый взгляд казалась судаком, запеченным целиком; в дополнение стол уставили различными закусками из соленостей и свежих овощей. Возле тарелок – свернутые кувертами накрахмаленные салфетки.

Василевский стоял у темного окна и любовался, как белый туман, цепляясь рваными клочьями за кусты, подбирается все ближе к дому, зависая молоком на полянах. Шумная компания прервала невеселые мысли графа. Стараясь не показать вида, он откинул назад падающую на лоб прядь и к столу подошел, уже улыбаясь.

– Господа, рассаживайтесь, кому где нравится. – Рокотал Эрнест и даже: «Благословит Господь пищу нашу» звучало, как команда.

– Граф, дорогой мой, я знаю: ты обделен в заграницах исконно русскими щами, но это завтра, а сегодня – вот полюбуйся: моченые яблочки, капустка, огурчики, любимая твоя корюшка.

Василевский хоть и знал хлебосольную натуру друга, но все ж был удивлен изобилием стола. Потирая ладони, он опустился на стул против горки из корюшки.

– Степан Алексеевич…

– Ба! Перепела! – полковник был искренне озадачен: как заядлый охотник, он знал, что перепел в этих краях, что называется, птица редкая – не каждый год гнездится и далеко не в изобилии.

– А ты налегай! Таких, как у меня, нигде не отведаешь… Данила – смелей, не тушуйся: бери руками… мы тут по-домашнему, без лишних приборов обходимся.

– Одним словом, по-мужски, – подхватил Василевский, накладывая снедь в свою тарелку. – Степан Алексеевич, это действительно вкусно. Данила, да ты не стесняйся.

– Откуда такое редкостное угощение? – сразу парочка пернатых перекочевала в тарелку полковника.

– Это пока вы тут с Данилой ружья снаряжали да самовар караулили, мы с Сергеем Александровичем по пути из Питера постреляли… потому и задержались, – на полном серьезе выдал Эрнест Васильевич.

Деревенчук знал своего приятеля – любителя всякого рода розыгрышей, но все ж готов был уже поверить, предвкушая счастливую охоту.

– Дядюшка, какая нежданная удача! Нас ждет перепелиная охота?! – глаза Данилы вспыхнули.

– Увы, мой юноша, увы, сия добыча с перепелиной фермы, – остудил его пыл хозяин. – Есть тут одна неподалеку, оттуда и доставили в честь дорогих гостей.

Коверт был явно горд тем, что шутка его удалась, а хлопоты замечены и оценены по достоинству.

– Предлагаю дружно расправиться со всем этим изобилием.

– Постойте, корюшка в июле? – опять изумился Степан Алексеевич, – очередной розыгрыш? Это мы сейчас отведаем, кого вы тут корюшкой обзываете.

– Уверяю вас, полковник, – Василевский положил в рот очередную золотистую рыбку, – это точно корюшка.

– Но как?

– Это секрет нашего капитана. Эрнест, что с ней делаешь?

– Как что? Ты же сам сказал: секрет!

Ужин прошел в оживленной беседе: об охоте, о Карибах с прелестными мулатками, о весеннем нересте корюшки…

Все гости разошлись по комнатам, в притихшем доме только старинные напольные часы отстукивали получасовые стклянки. Эрнест Васильевич по обыкновению, прежде чем идти в постель, обходил дом, словно корабль. В лунном свете у окна веранды он увидел друга:

– Сергей?! Не спится?

– Да, знаешь ли…

– Когда отбываешь?

– В ближайшее время, документы уже готовы… А ты что лунатишь?

– Да по привычке… пока весь дом не обойду – не усну.

– Все же нужно поспать: с утра – охота.

–Тут можешь быть покоен, места у нас знатные, кабанчика загоним…

Данила по привычке встал с рассветом и отправился на прогулку. Утренний туман уже упал росой на травы, золотисто-розовый диск солнца предвещал погожий день. Проходя по узкой аллее сада мимо беседки, увитой виноградной лозой, он услышал голоса: один он узнал сразу – дядюшка, а второй, приглушенно-спокойный – скорее всего граф.

– Для меня это очень важно… Я уже не слишком надеюсь, что дочь моя, моя Симочка, отыщется, но хочу быть уверен, что сделал все возможное.

– Граф, я возьму это дело под свой контроль, можете не сомневаться. Но, если позволите, хотел бы кое-что уточнить.

– Конечно, полковник, спрашивайте.

– Мать девочки: она могла забрать ее?

– Помилуйте сударь, она оставила грудного ребенка! Даже дикие звери не бросают своих детенышей, пока не выкормят, а эта … – голос графа сорвался, – и ради чего? Ради этого пройдохи Паникеева!? Нет, исключено. Не тратьте на это время.

– Извините, граф… вам больно об этом говорить.

– Мне больно, потому что я так и не увидел своей дочери. – Графу явно стоило огромных усилий успокоиться и продолжить, – Елена… она слишком молода, и, видимо, ей оказалась не по силам такая ответственность… Ее веселость, наивность обернулись легкомыслием, безрассудством. Мы ведь совсем мало с ней были вместе, я вынужден был оставить ее на время… разве ж мог я предположить, чем разлука обернется… Нет, молодость – не оправдание низкому предательству.

Голоса смолкли. Даниле было неловко, что он стал невольным свидетелем приватного разговора, и чтобы остаться незамеченным, пошел к озеру.

История о брошенном младенце до глубины души тронула молодого человека. Он вырос в большой дружной семье, и хотя не был избалован роскошью, семья всегда жила в достатке. Данила родился третьим из пяти детей, как говаривала его маменька – «золотая серединка». Он был старшим сыном и особенно любим матерью. Отец, ждавший рождения непременно сына после двух дочерей, не скрывал гордости и возлагал на него большие надежды, как продолжателя своего дела – служения Отечеству. Потому тятенька не жалел средств для его образования. Данила учился усердно, старался не огорчать отца и мать. И даже когда отца два года назад не стало, он продолжал делать то, что могло бы порадовать его. Так, исполняя отцовский завет, он пошел в военное училище. Стремление юноши поддержал дядя, Степан Алексеевич, посоветовав поступить в первое Павловское военное училище.

При зачислении директор на последнем собеседовании с будущими курсантами, уловив в речи малоросский акцент, поинтересовался:

– Откуда будете родом? Кто ваши родители?

– Так Черниговский, из Чернигова. Дед – герой обороны Севастополя, за мужество и заслуги перед Отечеством получил личное дворянство; отец, Прокопий Алексеевич Деревенчук – участник Турецкой войны, закончил ее в звании полковника гвардии, также жалован личного дворянства, царствие ему Небесное. Он меня всегда наставлял: “Служи, сынка, Отечеству, оно тэбэ нэ оставит, отблагодарит”. Был не последний человек в Дворянском собрании, только вот после ранения сделался здоровьем слаб. Мать из мещанского сословия, Оксана Фроловна – урожденная Триска.

– Вы выдержали все экзамены, показав хорошие знания, комиссия также учла заслуги вашей семьи – вы зачислены. Поздравляю вас.

– Рад служить Отечеству и Государю! – молодой человек не мог сдержать радости и гордости, охвативших его. Ведь он частенько слышал со стороны: «Малороссов у нас редко берут, не жалуют вашего брата…» или «… Зачем тебе в столицу было ехать, есть и в Киеве, и в Харькове училища, а здесь и без вас, малороссов, желающих хватает…»

Данила был благодарен дядюшке за участие в его судьбе: поддержал, помог с жильем, а теперь вот устроил такие шикарные каникулы…

Как же жалко этого графа: потерять ребенка! Да как можно такое пережить… наша матушка тоже совсем молодой вышла замуж и вниманием отца не была избалована – тот вечно в полку! Но весь дом на ней держится. Старшие сестры выданы замуж, младшие учатся, в доме всегда согласие и порядок… Только сейчас Данила начинал осознавать, скольких трудов, усилий стоило его дорогой и любимой маменьке все это благополучие… Он просто не мог вообразить, чтобы мать могла оставить их, своих детей, без внимания хотя бы на день, не то что бросить на произвол судьбы – пусть даже и в богатом доме, полном прислуги и нянек, как водится у высшего сословия. Понятно, почему граф так удручен… Я бы сгорел со стыда, не смог бы жить после такого предательства.