скачать книгу бесплатно
– Ты спокойна, – о, просто тебе неведом пожар в душе, – легка, – груз спрятан за плечами, а потому незрим, – в той же манере измываешься надо мной, подстрекая им, – что ещё мне остаётся? – признайся.
– Спроси у обслуживающих комнаты девочек, если до того опустился. Проверь простыни.
– Я верю в женскую солидарность.
– Тогда правды тебе не узнать. Можешь, конечно, позвать его…и спросить всё сам. Но не покажется ли это странным?
Тут я оступаюсь.
– О, радость, уж что-что, а это странным показаться не может. Тебе неизвестно былое: связывающее прошлое и степень откровенности.
– Ты всегда обсуждаешь своих женщин с клиентами?
– Предпочитаю слушать об их женщинах. Иногда делить.
Беседа вновь перетекает в его сторону, и я должна перевесить: ужалить, усмирить. Дотягиваюсь до остывшей руки и кладу её чуть ниже своей груди, чтобы мужские пальцы могли пересчитать прорисованные рёбра.
– Хочешь знать, делал ли он так?
Опускаю руку, вырисовывая дугу талии, и замираю на ней. Ян чертыхается, скалится и едва не воет, но совладать с самим собой не может.
Ты проиграл.
– Тебя волнует, как далеко он зашёл?
Прилипаю к краю стола и, закинув ногу на ногу, позволяю спуститься до бедра.
– Остался здесь или сделал вот так…?
Отодвигаю раскосую юбку и указываю на внутреннюю часть, где кожа особенно мягка и тепла.
– Ты знаешь этого человека. Как он поступил?
Хозяин Монастыря закрывает глаза. Однако не для того, чтобы представить, а чтобы не видеть. Не думать. Не ловить бархат кожи, не воображать, как ею обладал иной. Или же…?
– Когда он касался одних губ, – заключила я и показательно прикусила изнанку щеки, – пальцы у него были холодные. Когда касался других – горячие. Угадай, в какой момент какие?
Я соврала, но то подействовало.
Ян ругнулся на старом наречии. Рот его наполнился обилием шипящих, глаза – гневом. Отодрал руку от моего бедра и ею же схватился за челюсть.
– Я не верю тебе.
– И не должен, – пожала плечами. – Но в следующий раз, когда встретитесь с ним, присмотрись к его губам и предположи, где они были, – я засмеялась, а Хозяин Монастыря повторил ругательства. – Позволишь ему подписать хоть один документ, зная, что сжимающие перо пальцы, сжимали нечто ещё? Позволишь ему говорить, разрезая воздух языком, с осознанием, что ещё изучал этот язык?
– Закрой свой поганый рот, Луна, – обмяк мужчина. То было поражением с его стороны и первая одержанная мной победа. Вкус был сладок, хотя немного отдавал металлом.
– Чего ты завёлся, папочка? Хотел пригласить в спальню? Расслабься, Ян, обойдусь без твоего пыхтения.
– Что ты сказала?
– Сказала, мне необходимо новое платье. Хочу синее, в пол. Могу просить тебя о новой одежде?
– Послушницы не могут… – в попытке сделать хитрую улыбку, ответил Ян. – Ты можешь.
Так просто. Ману говорила: «Лови мужчину: провоцируй, подстрекай, ибо действия эти вызовут у него природный экстаз, естественную эйфорию. Пущай возгордится от осознания собственной значимости, если посмел добыть своими силами нечто тебе недоступное. Пользуйся, птичка». И в конце учения Мамочка добавила: «Думаешь, мужчины используют женщин? Поступай обратно. Позволяешь иметь себя – имей первостепенно».
Под окончание недели Хозяин Монастыря принёс желаемое.
Я скомандовала отвернуться и скинула с себя старые одежды: телесные чулки и чёрное, больше походившее на пеньюар, платье на тонких бретелях. Ян – так на него непохоже – послушался. И лишь мгновение спустя позволил глянуть на пущенную в пол юбку насыщенно-синего цвета.
– Достаточно синее?
– Можно утонуть.
– Согласен, – вполголоса обронил Ян и взглядом припаялся к – удивительно, но не свежему наряду – лицу. – Выглядишь…желанно.
– Считаешь…? – решила поиграться я. – Тогда…почему бы тебе… – Я посмотрела через плечо и притупила взор, а по переменившейся мимике поняла, что мужчина ещё до окончания фразы построил иную беседу и мысленно отвёл меня в спальню. – …почему бы тебе… – затаил дыхание, – действительно не разрешить посещение Гелиоса?
– О, и он тебе своё имя назвал, – отметил мужчина – недовольно, сухо и обиженно. А взгляд поник, и плечи опустились. – Неплохо, Луна, неплохо ты проникаешь в мужские головы и собираешь мужские сердца.
– Да, – согласилась я. – Ищу не перегнившее, одно уже попалось.
Ян подступил и, взяв за локоть, притащил к себе.
– Повтори?
Я смолчала.
– Повтори! – прошипел он на взгляд безучастный, непринуждённый и потому раздражающий, ничего не выказывающий и потому вызывающий самый разнообразный спектр чувств.
Я показательно сомкнула губы и повела бровью: то сводило с ума. И вой – изнутри, из глубины – распилил его грудную клетку.
– Ты будешь говорить?
Улыбнулась.
– Дрянь! – выпалил голос, а я кивнула очевидности замечания.
И – вдруг – мужчина подался на меня. С тем же распирающим его воем и мутным взглядом, с проклятиями на старом наречии и в старой попытке прицепиться губами. Я вырвалась. Вырвалась и, не позволив поцелую (то было похоже на него?) свершиться, ударила. Ладонь прижгла мужскую щёку. Ян опешил и замер. Секунды заскоблили полые стены и наши полые души. Ману говорила: «бей первой, если знаешь куда бить», Ману учила: «нападай на подставленное горло и вонзай клыки; не жди от хищника лукавого взгляда и медленной походки – то предвещает крах». Нападай, Луна.
– Что ты себе позволяешь? – вскрикнула я. – Как смеешь?
Хозяин Монастыря мог наказать. Он должен был наказать. Он был обязан! Но Ян лишь омрачился и, понурив голову, возжелал покинуть примерочную. Не позволила ему дойти до распахнутой двери, как выпалила:
– Я не отпускала тебя!
Хозяин Монастыря обезумевши рассмеялся и попрекнул в безумии.
– Считаешь, можешь так поступать? – продолжила я. – Уходить, когда вздумается? Целовать, когда захочется? Брать, когда пожелается? Нет, Ян. Ты будешь со мной считаться! Ты будешь меня слушать. Ты будешь меня уважать!
– А ты заслужила? – развёл плечами мужчина и прикусил губу. – Ты заслужила уважение?
– Я его и не теряла, пустая твоя голова. С первой нашей встречи.
– Если бы ты прирезала этого божка, пока он спал, я бы уважал тебя.
– Но… – голос предательски дрогнул, – мы заключили договор. С тобой.
– И?
– Ты велел слушаться. Просил слушаться. Не хотел, чтобы мы нарушали договорённость. Сказал, что мир такой и…
– Видишь? Система нерушима, и мы в ней – крошечные механизмы. Все мы послушно исполняем свои дела, зная, что по-иному быть не может, и мир не меняется…Но ты не лишена выбора, не лишена мнения, Луна. Этим отличительна от послушниц.
– Неужели? – скептически отозвалась я, складывая руки в начало молитвы, на что укоризненный взгляд пересёк расслабленное лицо.
– А беда в том, что отдалась ему ты сама, причём охотно. Не потому, что он пожелал или заплатил, теперь я вижу, – Ян нервно подбросил плечи и нахмурился. – Вижу в тебе: в походке, в манерах, в речах, в словах. Я вижу в тебе силу, которой награждены лишь пребывающие в пантеоне. А Гелиос…ничего у тебя не забирал – лишь приумножил имеющееся. Отдал часть себя. Насытилась, суккубка?
– Чего ты ожидал?
– Смирения.
Я улыбнулась.
– Именно. Но нет в тебе этой черты, как не воспитывай. Твоя же сила тебя погубит.
– Как погубит тебя твоё упрямство? Или это страх?
– Стыдить тебя, Луна, я не намерен. Не оправдывайся за то, что тебе хотелось или нравилось, – сказал Хозяин Монастыря, вопреки моему горделивому взгляду и – однако – проявившемуся румянцу. Кожа ощутимо пылала. – Ты разозлила меня однажды, но более дешёвых представлений не устраивай. Они не сойдут с твоих подлых ручонок.
– Не сопротивляйся, Отец. Позволь ягнёнку в чёрной шкуре указать тебе путь.
– Похоже, что у меня получается сопротивляться?
Ян умасливал и как-то легко – для такого человека как он – признавался в поражении. Я ощутила подвох.
– Хотел сломать тебя, – признался мужчина. – Это не единственная причина, по которой я не отменил торги, но она имеет место к числу прочих. Хотел подчинить твою волю. Хотел, чтобы ты встала наравне с Ману – выше послушниц, но ниже меня.
– Не получилось?
– Не получается.
Отметила очередную победу: мы стояли вровень.
– Следующая причина? – простодушно выпалила я, словно бы признания секундами ранее были мне безразличны.
– Ещё рано, не могу об этом говорить. Но дело в Боге, что опрометчиво назвал тебе имя и посвятил тебя в таинство монастырских дел. Просто знай, Луна, человеку этому я обязан до конца своих дней – и ты (даже ты!) малейший из даров, который я могу поднести.
– Не забывай этого, когда я стану его женой, и неси мир в наш дом.
Ян засмеялся, попрекая меня в наплывшей наивности и глупости, попросил не играться и не приплетать к нашим играм упомянутого. Он отрицает брак.
– Так хочешь стать женой?
– Так хочу не видеть тебя.
– Ну, будь по-твоему, – отрезал Хозяин Монастыря, а по лицу его расползлась хитрая улыбка; прищур взял глаза, лоб заблестел от пота. – Но знаешь ли ты, радость, что знающие себе цену обыкновенно не продаются?
– Как это понимать?
– Попроси прощения, и я оставлю тебя в Монастыре.
Ян к чему-то подводил. Подводил и готовился в любой момент ужалить. Нет, больше. Нажать на спусковой крючок. Курок был взведён.
– Ты услышала меня, Луна, не впирайся упрямым взглядом. Всего лишь признай вину и раскайся. Потребуй милости. Извинись за собственное поведение, иначе я продам тебя за мешок овса первому же божку.
В ответ я не без улыбки смолчала – то подожгло фитиль.
– Скажи хоть что-нибудь! – рявкнул Ян.
– Надеюсь, свежего урожая. Овёс, – протянула я и отвернулась. – Уходи, Отец. Нам не о чем больше разговаривать, а я должна переодеться. Прочь.
Мужской стан застыл подле. Неловкие бесшумные чертыханья гудели во всю мощь четырех стен, где мы были заключены.
– Убирайся…
– Из комнаты или из сердца? – опешил Хозяин Монастыря.
– Нет у нас с тобой сердец, иначе бы не издевались друг на другом. И душ у нас нет. Лишь полые тела.
– Уверена?
– Исчезни! Мне докучает твоя компания! Хуже запертого окна, хуже клетки.
Ян рассмеялся и по-юношески вдел руки в карманы. Запричитал о наглой послушнице, изгоняющей Отца из его кельи и отгоняющей от его паствы.
– Ты, радость, в моём Монастыре, а потому…
Не позволяю высказаться:
– Я в голове твоей, а это много хуже. Переживёшь, Ян, перетерпишь. Несчастную примерочную точно. Но пока я у тебя в голове, буду делать всё, что возжелаю.
– Суккубка, право.
Рука заботливо поправила смольные волосы: перенесла за ухо напавшую на щёку прядь. Тёплое дыхание мимолётно обожгло.
Останавливаться было нельзя, и потому в речах своих я не остановилась:
