скачать книгу бесплатно
– Извиняться за него должен я, – без эмоций кинул мужчина и обдал женщину презрением. Не хотелось бы мне так же – в будущем – походить на оскалившихся гиен и без конца драть уже сгнивший кусок мяса. – Ты переоцениваешь себя, Ману.
Последнее он выдал уже ускользающему силуэту.
– Неужели ты ничего не понял? – вдруг вспыхнула Мамочка.
Она обернулась и свирепо махнула руками.
– Ничего, Ян? Пустая твоя голова! Ты отталкиваешь от себя единственно-принимающих тебя людей. Единственно-терпящих, потому что каждый твой грех я оправдываю, а эта девочка – да, Ян, всё дело в ней! – за каждый из них истинно молится.
– Это она сказала?
Недобрый прищур исказил часть лица. Кожа на месте ожогов наползла словно складка ткани.
Я ничего не говорила.
– Для того, чтобы оказаться услышанным, иногда достаточно смолчать. Для того, чтобы услышать – достаточно видеть, – ответила женщина и уже спокойно расправила плечи. – Я, право, думала, ты изменишься. Я думала, ты изменился.
– Не смог, – признался мужчина.
– А пытался?
– Она здесь, – перебил Ян. – Вот в чём дело, понимаешь? Она всё ещё здесь.
– Да-да, – рукой отмахнулась Мамочка. – «Женщины слизывают кровь с нанёсшего им удар лезвия», знаю я твои песни…! Поганец!
И в этот миг я решительно зашла в кабинет. Без стука, разрешения и приглашения. Чтобы воочию застать раскаявшиеся лица гиен, чтобы не сойти за подслушивающую, чтобы притушить накалившиеся между говорящими угли. Но иногда поток ветра или струя воды лишь добавляют огня.
– Не теряй моего расположения, Ману, – сказал мужчина и взгляд свой утаил в очередной порции бумаг на краю стола. О чём он вечно читал, над чем работал, что писал? – Неизменно в Монастыре одно – только Мы с тобой. Твои слова.
И то оказалось правдой, потому что за пределами Монастыря оказалась я. И сейчас наблюдала зияющий на горизонте Полис. О, чудо-город, он стоил затраченных на дорогу сил. Его красота стоила того, чтобы её увидели и оценили.
Девочка в кибитке говорит: через город мы проезжать не будем – то не требуется.
– Почему? – спрашиваю я (больше от расстройства и желания хоть с кем-то обмолвиться словом-другим, нежели от интереса).
– Таков маршрут Хозяина.
– Почему?
– Конвой едет по запланированному пути.
Съезжать с пустынных дорог – опасно, дурная…! Такие пояснения должна была принести девочка. Сходить с маршрута – гиблое дело; конвой разорят местные банды и дилеры, решив, что в город пребывает до изнеможения важный груз. Груз – взаправду-то – был важным, но не в кругах города.
И потому я наслаждаюсь видом Полиса издалека. Высотные – уцелевшие – здания смыкаются друг с другом острыми зубьями и хищный рот на фоне убегающего солнца отливает позолотой. Пыль обвивает основания, а грязный туман добавляет колец почти на верхушках. Город курит. Решаю закурить и я.
Девочка желает воспротивиться, но на мой едкий взгляд – свой притупляет и смущённо прячет в складках юбки.
– То-то же, – хмыкаю и сжимаю сигарету в зубах.
Что могло ожидать нас с Яном в эпилоге? жар или немая тишина? спокойствие или отсутствие интереса? грусть, печаль и сожаление о содеянном…? мы принимаем век таковым и не чувствуем абсурда или каемся друг перед другом?
Я зашла в кабинет. Хозяин Монастыря чертыхнулся в мою сторону, приговаривая, что пол усеян битым стеклом.
– Чувствую, – ответила я и переступила с пятки на пятку, а мельтешение это сопроводил нежнейший хруст.
– Может быть больно.
– Уже, – улыбнулась я.
Улыбнулась ему. Улыбнулась затаившейся и задержавшей дыхание Ману.
– Иди сюда, – бросил Ян, но губы его задрожали.
Сделала безропотный колючий шаг навстречу – в подтверждение его паскудной теории. Второму шагу случиться не позволил – под мужским ботинком лопнуло несколько пластин; присевши, подхватил за бедра и перенёс, усадил на стол. Сам же Ян припал на колени и сковал в ладонях щиколотки.
– Не шути с битым стеклом. Оно оставляет шрамы и вносит заразу.
– Что-то напоминает, – поиздевалась я, пока он доставал крошки из пят. – Смутно.
Ян поднял глаза и многозначно улыбнулся. Ману вздохнула и послала нас к чёрту, назвав ненормальными.
– Вам это нравится, и всё тут, – сказала она и быстро вышла из кабинета. – Бороться с вами за вас я не намерена!
Кровь скользнула по его пальцам, и меня – словно бы – обдало жаром.
«Будет больно?»
«Если ты захочешь, – усмехнулся голос».
«Ты понимаешь, о чём я, не издевайся»
«Если ты захочешь», – уже без нрава повторил голос.
«Ты боишься не боли, а неизвестности», – ещё ранее молвил он. Сказанное было равносильно просьбе довериться.
Кровь скользнула. Простынь окрасил почти невидимый штрих.
Смотрю на Хозяина Монастыря, послушно притаившегося в ногах и устраняющего последствия собственной вспыльчивости. Так будет всегда?
– Зачем ты сделала это, Луна? – спросил Ян. – Что пыталась доказать? К чему показательность? Будет шрам…
Я склонилась к нему и взяла пальцами за подбородок, подтянула к себе – к лицу – и процедила:
– Сочувствую, если ты не понимаешь.
После чего, прихлопнув по щеке, оттолкнула.
– Ненавидишь меня? – в какой-то из следующих дней спросил мужчина.
Импульс уже прошёл (разбитый стакан в кабинете заменили новым, а на ноге осталась запёкшаяся отметина) и потому я спокойно ответила:
– Это слишком сильное чувство.
– Ненавидишь в меньшей степени? – предположил Ян: в полу-шутке, в полу-травле.
– Не знаю, что я чувствую. Ничего.
– Так не бывает.
Я задумалась и наспех выдала:
– Наверное, страх.
– Не поздно ли…? – переспросил мужчина. – Самое ужасное, радость моя, ты пережила.
– И не за красным балдахином, – кольнула следом. – Страх, что ничего не чувствуется, и всё тут, – добавила я. – А ничего порождает страх, порождённый ничем. Безрассудство, не находишь?
– Твоё право.
Как просто.
Мужчина покинул рабочее место и подошёл к вечно-распахнутому окну. Ветер зашевелил отросшую шевелюру.
– Мне жаль… – едва слышно процедил сухой голос. Под нос. В окно. Даже не мне…
Я ожидала продолжения, но продолжение до адресата не добралось.
О чём он мог жалеть, если ни о чём и никогда не горевал? В этом его суть, его характер, его принципы – он сделал то по велению сердца (копчённого и вычурного), он сделал как сделал бы любой другой (мы не стали чем-то особенным). Он поступил правильно – и на свой лад, и на свой век. Тела наши, начала понимать я, всего лишь разменные монеты: и были, и есть, и будут. От года к году, от войны к войне, от мира к миру. Тела – лишь оболочка; расплаты и духовности в том нет. Мы оправдали привычный ход вещей, но не оправдали ожидания друг друга, ибо именно ожидания выходили из-под пера высокого. Однако…тогда бы мы не стали собой.
Сейчас я отмечаю, что извинения свои он так и не принёс – извиняться было не за что (как просить прощение за сделанное на трезвый ум и осознанно? за личное желание и убеждение…?). Он выплюнул «мне жаль» для утешения; жаль ему не было – он сделал, что хотел. А я выплюнула в ответ:
– Кто мы?
В мире Хаоса и друг для друга.
Ян велел подойти, и я послушалась. Осторожно касаясь талии, он пододвинул меня ближе к окну. На сухом горизонте танцевала рыжая пыль. Вихри песка обнимались и толкали друг друга, а пепел мрачных городов – вечно горящих коротышек – едва долетал до нас. В этот сезон крохотные деревни, направленные на производство, горели. Моя деревня – нефтяников, в нескольких днях пути – высыхала и трескалась, эти же – с остатками лесов и с домами из старого перегнившего дерева – танцевали в пепле.
Я смотрю и на пыль, и на песок, и на пепел.
– Вот мы, – сказал мужчина.
Вечно-танцующая образина. Безобразие. Оказывается, беда человечества заключалась в самом человечестве.
Я посмотрела на грустное лицо близ меня и – по воле одурманенной в очередной раз головы – приложилась ею же к груди. Руки сцепились у меня за спиной, а пальцы впились в несколько позвонков.
Ему не было жаль, потому что он ничего не терял.
Я была рядом.
Объезжаем Полис дугой. К вечеру город пестрит огнями: пыль оседает, поднимается туман. Возможно, идёт дождь: там он в действительности – далеко от иссушенных дочерних деревень – бывает.
Ману рассказывала, что городские – жестокие сквернословцы, обезумевшие дикари и безнаказанные убийцы. На улицах властвует произвол; дороги сжимают под собственным прессом контролирующие секторы города группировки, контрабанда проползает меж оголённых плеч, а люди рассыпаются под веществами и сношениями. Полис уродлив. Там живут нечестивые, там живут Люди. На мой вопрос, для чего построено это место, Ману отвечала: чтобы собрать зверинец воедино и – когда-нибудь – изничтожить его.
– Ковчег, который следует потопить, – говорила женщина.
Я думала, небесные боги живут в черте Полиса, а – оказалось – они живут на его окраинах (каждый на своём участке, отвечая за свои дела, неся определённые функции). Бог Воды, например, живёт близ дамбы, чтобы решать рабочие вопросы по мере их возникновения (да, Бог – лишь профессия; название, слог). Богиня Плодородия живёт на землях с устойчивыми посевами, дабы приезжие гости наслаждались видом царствующих колосьев пшеницы и кукурузы (хотя все знали, что она бесплодна и земли её – тоже).
А вот люди, живущие в Полисе (с рождения или однажды забредшие туда), Полис уже не покидали. В том была их вера. В отличие от деревенских послушников, читающих молитвы земным богам (Почве, Влаге, Зерну и прочим), они обращались к небесному пантеону и высоко почитали его звания, отчего не рвались на исследования и на чужие территории не забредали.
Неверующие в городе не встречались. Если в Полисе объявлялся неверующий – он моментально исчезал. Никаких движений – пропагандистских касательно религии – не было. Все верили в откровенно плюющих на них богов из небесного пантеона и презирали деревенских за их неразумность (ибо земные боги не были зримы; они – лишь понятия, плавающие в воздухе: несуществующая масса). Небесными же выступали важные господа. С ними можно говорить. Их можно увидеть.
И вот мы объезжаем упомянутый Полис. Конвой трясётся от гальки под колёсами, я трясусь от страха перед неизвестным.
– Продай меня, – умоляла я. – Отдай в жёны. Не хочу здесь находиться, не могу быть в Монастыре.
– Ты подписала договор.
– Со мной ты заключил ещё один, – настояла я. – Вот здесь. – И прикоснулась к его груди. Руки задержала на теле, а затем – впопыхах – утаила в карманах платья. – Я прошу тебя, Ян. И могу просить, потому что мы с тобой не чужие друг другу люди.
– Вот ты как заговорила. Кошка, – причитал мужчина. – Научилась…?
– Отдай меня в жёны. Продай ещё раз – контрольный.
– Зачем?
Действительно, Ян?!
– Не хочу находиться в Монастыре, – повторила я и следом пустилась в объяснения. – Не хочу быть с другими. Не хочу ломаться под иную норму. Не хочу быть в системе.
– Только поэтому?
Он знал истинное положение дел, так отчего не унимался и пылил? Нашей общей скорби было недостаточно?
– Давай, говори, – провоцировал мужчина. – Ведь мы не чужие друг другу люди.
На издевательство я закрыла глаза. И вместе с тем я закрыла их на признание:
– Не хочу видеть тебя. Вот так просто.
– Это ли просто? – бросил раздосадованный голос.
– Каждый раз, день ото дня, секунда к секунде мне, Ян, паршиво, когда мы встречаемся. И я не хочу тебя видеть, не хочу знать, не хочу даже помнить.
– Помнить ты будешь.
– Надеюсь, что ссадить станет меньше, если ты окажешься дальше.
– Значит, ты не простила меня, – улыбнулся Ян. – И не простишь.
