скачать книгу бесплатно
Души. Сказ 2
Кристина Владимировна Тарасова
Вторая часть книжного цикла "Сказания Монастыря".
Война непримиримых душ продолжается. Чуждые и безумные или простившие и отпустившие грехи? Послушница и Хозяин оказываются заперты в душном Монастыре и тесной компании друг друга, и тогда Луна выказывает желание стать женой любого из приближённых Отцу Богов. Осмелится ли мужчина отказаться от небезразличной ему вновь? И чем можно излечить израненное сердце?
Кристина Тарасова
Души. Сказ 2
Девушка
Я счастливая.
Так утверждали встречаемые на жизненном пути лица, что в последующем огорчали, подтрунивая над невидимым счастьем. И только один из знакомых залатал на сердце разошедшиеся швы. Предпринял попытку того.
Девочка услужливо интересуется, не нужна ли мне помощь. Помощь! Отворачиваюсь, оставляя робкое лицо без ответа. И себя оставляя с тревогой. Волнение капиллярами расползается по телу – бьёт по коленям и сводит где-то под грудью. Что там?
Я боялась.
Не этого ли я хотела? Несколькими днями ранее не ощущала ничего кроме «ничего», а ещё ранее – ничего кроме обиды. Когда над тобой берёт власть равнодушная тоска, начинаешь опасаться собственных мыслей. И прислушиваться к ним же. Но они гладкие, вычурные, полые. Недосягаемые пустоты, что издеваются над носителем черт, присыпая былой эмоциональностью и выгружая поперёк неё зияющий крест. Тебя страшит отсутствие страха. Сейчас же я вновь боюсь обстоятельств внешних, позабыв об ударах собственного сердца и ещё недавно ласкающего равнодушия.
– Простите, но Хозяин не велел называть имена, – говорит девочка.
Отмечаю её вежливое обращение. За день до этого подобные речи не смели касаться меня, а пренебрежительно-животный взгляд иных упирался в спину.
– Я принадлежу к слугам господина, имя которого также не велено называть, – не унимается юная особа.
Должно быть, пытается утешить или снять с себя кройки вины. Да…так и есть: не желает вражды меж слугой и хозяйкой. Хозяин же… – змея! – напоследок решил извести. Впрыснул яд и оставил на солнце.
– А если я велю отвечать и немедленно? Ослушаешься наказа госпожи?
Об этом зыбкий девичий ум не позаботился (не стал себя утруждать).
– Можешь не отвечать, – подвожу я и окидываю девочку спесивым взглядом.
А сама погружаюсь в приведшие к тому обстоятельства и, готова поклясться, слышу царапающий стены вой. Собственный плач: ненасытный, глубокий, глупый. В коридоре, меж спальными комнатами и красным балдахином, где в ночь до этого оказалась впервой. Ян не обманул – всё было впереди: и ад включительно.
Ману склонилась надо мной и, встряхнув за плечи, велела посмотреть в глаза. Ласковое «птичка» отпружинило с бордовых губ, бордовый отпечаток прижёг щёку.
– Ну же, птичка, – промурлыкала женщина. – Еще секундочку и заканчивай. Что за беда?
– Слезам нужны минуты, трауру – вечность, – сказала я и послушно поднялась.
– Он обидел тебя? – воскликнула Ману (лицо её приняло боевые очертания: нос насупился, губы сжались).
Я хотела утаить все эти переживания, но – кольнув единой мыслью – разрыдалась. Этого и достаточно. Соринки, смещающей на весах незыблемости чашу в иную сторону. Ты выдерживаешь пласты гнёта, как вдруг является соринка.
– Он обидел тебя, Луна? – аккуратно спросила Ману и после того уверено хмыкнула. – Моя ты девочка…
Вместо ответа я слабо кивнула.
Некоторые слова не могут быть сказаны, некоторые мысли не могут быть озвучены; и ответы на них – робкие, постыдные – являются вечными заложниками грустно-сложенных век.
– Бо! ну конечно…! – затрепетала женщина и обняла меня ещё раз.
Колючие дреды пощекотали плечи, а разгорячённая от волнения (оказывается! хотя повадки её внешне отстранены и безучастны) щека прижалась к моей.
– Вот я ему устрою… – вздохнула Ману и вмиг отстранилась. – Да, Луночка? Зададим этому Божку! Ты говорила Папочке? Немедленно, в кабинет!
Команда посыпалась за командой, мысль посыпалась за мыслью, и вот я уже волоклась следом за фигуристым женским станом.
Взахлёб умоляла Ману остановиться, но женщина по обыкновению своему не давала сказать ни слова. У кабинета я врезалась меж напористой женской грудью и закрытой дверью. И ещё раз попросила усмирить пыл, кинув неловкое:
– Это и есть Ян.
Поначалу женщина глянула на меня отстранённо – без понимания, но с провокацией, после – с осознанием и скупым осуждением, ещё дальше – с жалостью и тоской. Возможно, её раздосадовало, что я назвала Хозяина по имени. Возможно, это подбило её только в первые секунды, а следом – неловкое осмысление моих действ.
Ян и только Ян явился причиной солёных щёк.
– Он не любит слёзы, Луна, – сказала Ману и сделала шаг в сторону. – Этим ты ничего не добьёшься.
– Я не пытаюсь. Слёзы – лишь импульс.
– Для мужчин, птичка, слёзы есть ужас, замешательство и смятение. А для Папочки – призыв к отчуждённости и последующему наказанию. Мужчины принимают слёзы только вместе с просьбами о защите. Если мужчины виновники слёз – давись ими самостоятельно, Луночка. Не рушь пирамиду отношений. Никогда не ной мужчине, птичка, ибо мужчин жутко расстраивает, когда в отношениях ноет кто-то помимо них. Не досаждай Папочке, если не хочешь, чтобы стало хуже.
– Куда уж хуже? – в шёпоте ответила я, а кабинетная дверь отворилась: на нас взглянул герой беседы.
– Слушаю вас, девочки… – недовольно вздохнул он.
Лицо его за пару ночей постарело на пару лет. Многочисленные изъяны на коже особо отчётливо прорисовались, ожог по части лба стёк ещё больше, углубления под глазами почти разрывались от собственного веса. Я осмелилась предположить, что сам Хозяин Монастыря не скупился на слёзы. А мужские слёзы – априори – означают вой до изнеможения, проклятия самого себя и самого же себя бичевания. Женщины приглаживают щёки влагой по причине и без, мужчины же – от невозможности возможностей, слов, действ и.. искупления.
– Вы хотели чем-то поинтересоваться или готовите заговор? – равнодушно спросил Ян и поочерёдно пригладил нас своим взглядом.
Ощутила терпкий запах питья. Истина прорисовалась: всё стало ясно. Алкоголь – славный провокатор на обострение чувств (всё, что потаено и укрыто под покладистой кожей, предстаёт взору в величайшем объёме). А если Ян пил – и не пригубил раз-другой, а безропотно вылизывал бутылочное дно – значит причина тому была важная. Я надеялась, что причина носила моё имя.
– Ничего, Папочка, – кольнула Ману – непослушно, задиристо, без опаски наказания (а ведь, кажется, привилегии её каждодневно сползали на уровень обыкновенных послушниц). – Мы уже всё выяснили.
И женщина, быстро глянув на меня, увязла в коридорной топи. Я засеменила следом, но рокочущий голос за спиной велел зайти в кабинет.
– Вынуждена отказаться, Отец, – ответила я. Не глядя. Награждая собеседника вычерченным в глупо-открытом платье позвоночником: пересчитывай, Ян. – У меня дела.
– Дела твои контролирую я, как и твою возможность/невозможность отказываться и принимать приглашения, – ритмично отбил мужчина и острым взглядом упёрся в лопатки.
– Сочувствую.
– А это, Луна, не приглашение. Я приказываю: зайди в кабинет.
– Вы пользуетесь своим положением, – хмыкнула я, однако послушалась.
– А кто бы не стал?
Плечом прижгла его грудь и не бросила ни единого взгляда.
И вот нас подбрасывает на дорожной выбоине. Смотрю через окно, едва отодвигая шторку, и препираюсь с высушенными клоками кустов. Некогда здесь произрастал величественный лес или не менее величественный сад, о чём говорят широкоплечие пни и змеями ползущие по сухой земле корни. Машина подпрыгивает вновь: чего ожидать от заросшей вьюнами и засыпанной песками тропы?
На горизонте наблюдаю неясный сгусток движений. Приглядываюсь: по рыжему песку сбегает разъярённая армия. На схожий улей зудящих человекоподобных. Люди бьют друг друга: наползают и ухватывают, убивают и насилуют. У них странные одежды и странные лица. У них страшные лица.
Я счастливая.
Так сказали родные и – в последующем – приобретённые сёстры. То оказалось правдой, потому что я оказалась отстранена от мира внешнего. Ужасного мира, где человек – губитель, прокаженный и урод, посмевший величайшее из своих же творений распять и умертвить. Человек не кусал яблоко, он и есть яблоко, а потому все мы пропащие. Яд и порок строчат по венам молитвы неистинным богам. Несуществующим богам. Кто и с кем вёл войну? Чьи Боги схлестнулись в кровопролитной схватке?
– Это Дикие, – объясняет девочка, уловив мой взгляд. – Они сражаются сколько себя помнят, но зачем сражаются уже не помнят. Дело привычки…
– Привычки – у обыкновенных людей, у отдающих приказы – исключительно мотивы, – пререкаюсь я.
– Дикие не имеют армии, – спорит ясная голова. – Это люди из деревень.
– Думаешь, в деревнях не находятся главные и вышестоящие? Думаешь, не находятся целые деревни под руководством армий?
– Аппарат правления отсутствует и…
– Хороша легенда, если ей подчиняются зрелые и её слушаются подрастающие. Но ты же не веришь в войны без причин и последствий…?
Девочка замолкает.
А я вспоминаю Яна: наша с ним борьба тоже не могла называться войной без причин и последствий.
Женщины слизывают с нанёсшего им удар лезвия собственную кровь и охотно просят добавки.
Мы пили. Он угощал – в очередной раз танцующим на дне стакана – напитком. Я в глоток утолила жажду и стаканом ударила по столу, отчего соседствующие бутыли вынужденно подпрыгнули. Ян посмотрел на меня – бегло и без желания; от привычки.
Он в шутку (как однажды: за аналогичную вольность) сказал, что разрешения не давал. Но алкоголь, кажется, в секунды ударивший по разбитому сердцу и недееспособной голове (а, может, то была причина или прикрытие), велел не без дерзости швырнуть словесный укол и.. стакан в окно.
– А это?.. – вскрикнула я. В ту же секунду пришли звук битого стекла и визг прибирающейся в саду прислуги. – О, просто добавь в список, Хозяин Монастыря. Отметим моё непослушание!
Ян замолк и чертыхнулся. Искажённо глянул на распахнутое окно, а затем на меня.
– Ещё раз так сделаешь…
– Что? – в очередной раз перебила. – Накажешь? Думаешь, почувствую?
– Убирайся.
И я встала.
Кажется, щёки мои побагровели, но от чего больше…? Мужской бас повторил слова гонения:
– Убирайся, Луна!
– Жаль, что я не могу сделать так же. Сказать тебе: «Уходи. Давай, Ян! Катись из моего сердца к чёрту».
Я ударила его в грудь и покинула стены кабинета.
Я взаправду была пьяна. Он тоже был пьян, но в этот раз не алкоголем.
Бурая пустыня окрашивается в ягодно-красные цвета, а сухие реки наполняются алыми водами. В воздух взмывает металлический запах. Голые поля усыпают засыпающие люди. Не люди – звери. Их покрывают рыжая пыль и наши взгляды.
– Госпожа, вам лучше не смотреть, – говорит девочка.
– Лучше? Лучше, чем что? – улыбаюсь я. – Думаю, Хозяин Монастыря не без причины избрал для меня этот путь, верно?
Он хотел, чтобы я видела мир в его действительных цветах: не в копоти отдалённого нефтяного городка, не в блеске величайшего блудливого дома, не в позолоте собственных грёз при взгляде на отдалённый Полис. А в его истинном цвете: оранжевом и красном.
Вскоре я вновь приползла к кабинетным дверям. Может, на следующий день, а, может, в тот же вечер; от переживаний счёт часов не заладился: в головах наших день и ночь перемешались, перемешались ссоры и примирения, перемешались проклятия и прощения. Сколько-то дней мы крутились в неясной субстанции. Липко. Чахло.
Дверь была открыта (что удивительно), и я разглядела силуэт Ману. Голос мамочки причитал, что Хозяин наш – редкостная дрянь, копытное и рогатое, злобное и глупое существо. И Хозяин отвечал, чтобы женщина впредь выбирала слова. И она выбрала:
– Ну и дерьмо же ты, Ян!
– Ты от дерьма, помнится, родила, – кольнул он.
Женщина растерянно отвернулась. Лицо её исказилось в непонятной гримасе. Что это было? горечь потери или стрекочущее воспоминание? Ян прижигал бедром собственный стол: бросил взгляд на закупоренную бутыль, поднял её и поигрался, перекидывая в руках, после чего замахом разнёс о край столешницы и крикнул что-то на старом наречии. Брызги и осколки разметались по полу и облизали ноги.
– Ты скучаешь по нему? Хоть иногда. Думаешь о нём? – аккуратно (в этот раз) подступила женщина и смахнула с дивана несколько стёкол, похожих на наконечники стрел.
– Нет, – ответил мужчина. – О нём думают другие люди.
Абсолютно спокойно и даже безучастно. Хотя речь, кажется, шла об их общем ребёнке.
– Иногда я представляю, как бы всё сложилось, не отдай ты его, – скулит – так на неё непохоже – Ману.
Укор или истина? С умыслом или без…? Они били друг друга – метко и уводя от изначальной темы беседы.
– Тогда бы он был мёртв, – отрезал Ян.
Ману нахмурилась и закурила. Во рту – красиво-слаженном – она сцепила острую сигаретную иглу.
– Ты бы не сделал того, – процедила женщина и пустила вдоль рабочего стола пару колец.
– Это я и собирался сделать, – хмыкнул Ян и – наконец – посмотрел в её глаза. – Зачем ты пришла, Ману? Выказать драгоценную (исключительно для тебя) точку зрения? Попытаться повлиять на уже принятые мной решения, которые вылились в слова и действия? Чего ты хочешь?
– Добавить, что ты поганец, которого не простят обе, важные для тебя, женщины, – ответила Мамочка и быстро поднялась. – Не ошибайся, как уже ошибался.
– Молчи.
– Благодарю, Отец, за потраченное время.
Она намеренно заменила «уделённое» на трату.
