скачать книгу бесплатно
– Усии. Бывшие люди.
Сан Саныч замотал головой, протестуя против поспешности изложения.
– Подождите, подождите, как – бывшие? Почему – бывшие? Как это вообще возможно?
– Ну, может быть, некоторые из них не бывшие, Худодо не знает. Возможно, кое-кто из них так никогда и не стали людьми, и не были ими. Но большинство все же – люди в прошлом. Иногда Худодо думает, что они – обозначение и олицетворение третьего пути.
– Не понимаю, – Сан Саныч затряс головой. – Что еще за третий путь?
– Худодо имеет в виду, что одним дорога в рай, другим в ад, а третьим – в усии.
– Худодо, поясните, пожалуйста, подробней. Я никак не въеду, не врублюсь, кто они такие, эти усии? И что их отличает от людей? Если навскидку, самый первый признак?
– Худодо этого тоже понять не может, во всяком случае, не в полной мере. И никто не может, я вас уверяю. Вообще, у Худодо есть подозрение, что усий придумали церковники во время своих умствований. Или – богословских споров. А ведь известно, что все придуманное и помышленное, где-то находит реальное воплощение. Точку проявления. Чему тут удивляться, вселенная бесконечна, всему в ней вдосталь места. И Господь, видимо, когда возник Лимбонго, решил приспособить часть его под усий, и отдал дальние круги им. Люди там не бывают, поэтому достоверных сведений ни о количестве кругов, ни о том, как там все устроено, нет. По этой причине, про усий Худодо мало что известно
Раздался резкий скрежет по металлу, звук ворвался неожиданно, царапнул по нервам. Разговор прервался, беседующие вздрогнули и стали оглядываться. Оказалось, это Тянский добрался ложкой до дна котелка. Для него этот личный успех тоже оказался неожиданностью, он гляделся несколько ошарашенно, улыбался смущенно, но вовсе не разочарованно. Видя общее внимание, Хотий облизал инструмент и положил его на стол параллельно краю, а котелок решительно отодвинул от себя. Все равно в нем не было уже ни еды, ни смысла.
Худодо поморгал, сосредотачиваясь. Уловив сорвавшуюся мысль за хвост, продолжил.
– Церковники утверждали, и, наверное, они имели на то основания, что усии, это то, что остается от человека, когда утрачивается его человеческая ипостась.
– Что-что? – вскинулся Сан Саныч. Наш чекист все же был человеком конкретным, и привык он к вещам конкретным и реальным, а такие умные завороты, как ипостась, воспринимал плохо. Совсем не воспринимал. – Что еще за ипостась? У вас тут все так изъясняются, или только вы?
– Худодо не виноват, не он это придумал. И, кстати, никто в Лимбе так не изъясняется, просто про усий другими словами не скажешь. Но вы поймете, я же вижу, что вы человек умный.
– Раз вы так считаете – валяйте, излагайте. Постараюсь соответствовать.
– Худодо коротко. Итак, что такое усии. Это все природное в человеке, изначальное, животное. Противоположное от человеческого личностного. Это темное хотение и стихийный напор. В отличие от доброй души и светлого образа. В человеке грубое материальное и возвышенное божественное более-менее уравновешиваются, у усий далеко не так. Они имеют некоторые бытийные корни, да, то, что укоренено в началах бытия. Усия в известном смысле противопоставление человеку. Усия – сущность и субстанция, не человек уже, а то, что от него остается, когда утрачивается человеческая, простите, ипостась.
Сан Саныч некоторое время сидел, не дыша, с тихим ужасом ожидая продолжения. Потом медленно выдохнул.
– Вы, надеюсь, закончили с описанием? Тогда я, если позволите, за последнее зацеплюсь. Может, не ипостась, а душа? Душа утрачивается?
– Не-е-ет… Без души они были бы трупы, мертвецы, а в Лимбе смерти нет. Быть может, какая-то часть души действительно утрачивается, не знаем. Худодо не хотел бы углубляться в эти рассуждения. Он может лишь добавить, что когда вы встретите усию, сразу поймете, кто перед вами. И больше уже никогда не спутаете его с человеком.
– Они неразумные?
– Как посмотреть. Им присущ пост человеческий образ мышления. Нам его не понять. Да и живут они в какой-то иной, своей реальности.
– Не слишком понятно…
– А что бы вы хотели? Как еще описать человека, из которого вынули его человеческую суть, и который поэтому больше не человек? Худодо старался.
– Откуда вам все это известно? Вы изъясняетесь, простите, как церковник.
– А Худодо и был им. В той жизни. Профессором богословия Худодо был, преподавал в Сорбонне.
– Да вы что!
– Имя, конечно, у Худодо было другим. Иная жизнь, иное все.
– То-то я смотрю… А как же вы в шаманы подались? Почему?
– Вот так и подался. В шаманах в Лимбе нужда была, а Худодо по теме кое-что и прежде знал. Еще в университете интересовался. Ну, как говорится, чему научился, тем и пригодился. Призвание такое, наверное. От призвания не уйти, особенно здесь.
– Тем более, образование подходящее. Профильное.
– Худодо забыл уже все. За ненадобностью. Вспомнил кое-что, только чтобы вам объяснить.
– Благодарю. Да нет, ничего вы не забыли. Даже странно. Но вы сказали, что в Лимбе нет смерти?
– Нет, смерти нет.
– Это как? Значит, что все здесь живут вечно?
– Могли бы жить. И не вечно, а до конца времен.
– Черт возьми, какие тонкости! И что им мешает? Вам, то есть.
– Кто. В последнее время, это усии. И те, кому они служат.
– Погодите, но они же в другой реальности, вы сказали. Или это не так?
– Когда они там оставались, все было нормально. Но теперь это больше не так. Лимбожцы стали превращаться в усий.
– Как это, превращаться? Такое возможно?
– Теперь все возможно.
– Что же изменилось? И кому теперь служат усии?
Худодо поднял палец кверху.
– О! Переходим к главному. По такому случаю неплохо бы воскурить трубочку. И чаю испить, а то разговор долгий складывается, у Худодо в горле пересохло. Тянский, как там кипяток, ёсть?
– Ёсть! – подхватил Тянский. – Все ёсть, а как же!
Пыхтя и отдуваясь, но все же довольно споро, Хотий собрал грязную посуду в котелок и унес куда-то. Вернулся с чашками из красной исинской глины, поставил перед каждым. Следом на столе появилась жестянка с пахучей чайной или травяной смесью, а из очага – большой латунный чайник, сияющий и раскаленный. Уловив в пузатом боку чайника отражение источника света, Сан Саныч поднял глаза, и увидел под потолком с открытыми балками-путрами матовые светильники в два ряда. Как они там держались, и вообще, как были устроены, он так и не понял.
Смесь в жестянке была душистой, понюхав ее, Сан Саныч бросил себе в бокал щепоть. И тут же Тянский наполнил его кипятком. Следуя примеру шамана, Сан Саныч закурил сигарету. Откинувшись на спинку стула, он заложил ногу за ногу, затянулся.
– Ну, что, продолжим? – спросил, прерывая молчание.
– Худодо готов, – возвестил шаман, но его прервал стук в дверь. Кто-то снаружи ударил молотком по металлической пластине.
Это звуковое вторжение было существенней, чем скрежет ложки Тянского по дну котелка. Пакгауз наполнился грохотом. Казалось, случился обвал, и камни попадали с неба на крышу. Все снова вздрогнули.
– Мы кого-то ждем? – спросил Худодо.
Тянский качнул головой.
– Никого.
– Тогда, похоже, облава. Похоже, нас выследили.
– Не открывать? Нет никого, и все дела.
– Нет, не пойдет. Они точно знают, что мы здесь. И выломают дверь
– Да ну! Сломать такую дверь? Нереально.
– Это же усии, они смогут.
– Не волнуйтесь, меня они не заметят, – успокоил хозяев Сан Саныч.
– Как это? Что вы хотите сказать? Худодо с интересом посмотрел на гостя.
– Я могу становиться невидимым.
– Правда? Покажите!
Сан Саныч опустил глаза и сделал серию незаметных движений…
– Это все? – поинтересовался Худодо. – Неубедительно. Ты что-то заметил? – спросил он Тянского.
– Ничего не заметил, – ответил Хотий несколько удивленно. Похоже, он совсем не понимал, что должен был заметить.
– Черт! Лабиринт! – вскричал Сан Саныч возбужденно. – Он все-таки взял свою плату!
В дверь с новой силой загрохотали, похоже, с применением подручных средств и утяжелений. Было ясно, что такого обращения она долго не вынесет.
Худодо и Тянский оба взглянули на дверь, потом одновременно повернулись к гостю.
– Ну, что делать будем? – мрачно поинтересовался Хотий.
5. Чужой уют
– Что-что? Укрывай гостя, да побыстрей! А Худодо тем временем двери подсобит.
И, дав указание Тянскому, шаман устремился ко входу, где вовсю неистовствовали и рвались в чужой уют, все больше входя в раж разрушения, другие, непрошенные, гости. Там он воздел руки до уровня собственного лица и наложил ладони на дверное полотно. Закрыл глаза, сосредотачиваясь. Странное дело, удары не прекратились, но стали звучать глуше, как бы в отдалении.
Силен, подумал восхищенно Сан Саныч. Однако любоваться проявлением шаманом силы было некогда. Прямо говоря, не самое подходящее для этого было время, поэтому он обернулся к Тянскому.
А Тянский неожиданно быстро, как медведь атакует, перетекая, подскочил к трону Худодо и скинул с него огромную лохматую шкуру. Шкура была медвежьей, Сан Саныч подумал, что это символично и так должно быть, хотя, в чем символизм, сразу не ухватил.
Ах, да! Тотем, медвежий череп! И Тянский – медведь-медведем.
Но символ-то в чем?
Под шкурой оказался большой сундук с замысловатой крышкой, имевшей невысокую спинку и подлокотники. Хотий откинул крышку, выгреб из ящика какие-то вещи, одежды, видимо, наряды шамана, потом что-то такое сделал, нажал на какой-то рычаг, и дно ящика, толкаемое невидимой пружиной, поднялось, встало вертикально, открыв зияющий темнотой проход вниз.
Трансформация произошла так быстро, что Сан Саныч был скорей ошеломлен, чем удивлен. Однако времени уравновешивать чувства, не было, Хотий торопил:
– Давай-давай! Ныряй! Быстро туда, в подпол!
Удары в дверь стали вновь набирать силу. Видимо, шаман начал уставать. А, может, желавшие войти вконец разъярились, что тоже не разряжало ситуацию.
Сан Саныч схватился руками за края сундука и запрыгнул внутрь. Ощупав ногами верхнюю ступеньку, – не качается ли, не привиделась ли, строго говоря – он начал спуск.
– Погоди! – остановил его Тянский и, метнувшись к столу, принес и сунул ему в руку чашку с чаем. – Держи! Потом допьешь! Больше ничего не оставил? Ну, все, иди! Свечку внизу зажги, там ёсть!
Едва Сан Саныч склонил голову, погружаясь в нутро тайного объема, крышка над ним опустилась, свет прервался, иссяк. Ослепив, нахлынула кромешная тьма. Вместе с тем все звуки тоже стихли, показалось, будто уши заложили ватой. Даже грохот ударов во входную дверь оборвался, точно его отсекли саблей. Тишина вспухла, поднялась пеной, заложила уши так, что закружилась голова. Слух, постепенно утончаясь, включился на максимум чуткости. Так же, медленно нарастая, в ушах проявился рассыпчатым звоном белый шум безмолвия.
Едва сделалось темно, Сан Саныч замер. Ему понадобилось время, несколько долгих минут, чтобы уравновесить дыхание и каким-то образом адаптироваться к новой обстановке. Лишь попривыкнув и убедившись, что никто не бросается на него из темноты, подпольщик поневоле продолжил путь вниз.
С чашкой горячего чая в руке спускаться было не очень удобно, но не оставаться же наверху! Сидеть на верхней ступеньке, сжавшись, попивать чаек, и ждать, что вот, сейчас, кто-то подберется по лестнице, схватит за ногу и утянет прямиком в ад, к усиям? Эта мысль показалась ему такой смешной и нелепой, что он хмыкнул. – Да уж! – сказал.
Он спускался правым боком. Сначала ногой нащупывал очередную ступеньку, потом становился на нее двумя. В руке, навесу, отстраняя, он нес чашку, левой держался за лестницу, сохранял устойчивость. Он все старался предугадать, насколько долгим окажется спуск, ему и так уже казалось, что прошло бог, знает, сколько времени и эта бездна не имеет предела. Невольно он начал сомневаться, стоит ли лезть и дальше в эту неизвестность, хотя, что уж толку было сомневаться теперь, когда ни в чем не уверен, и ничего другого придумать все рано нельзя… И в тот миг, когда мысли, сомнения и опасения просто вспенились в его голове, вспыхнули, ничего не освещая, тревожным прожектором, лестница неожиданно кончилась.
Вместо очередной узкой ступени он нащупал что-то другое, продолжительное и шершавое. Он сразу понял, что все, лестница пройдена, спуск окончен. Тогда он оставил чашку на ступеньке и, осторожно выпрямившись, встал во весь рост. Постоял, прислушиваясь. Тишина вокруг казалась осязаемой, она обволакивала, укутывала, будто толстым слоем синтепона, и еще больше чем прежде, была непроницаема. Сокрушая ее, отдавались в висках непонятно откуда прорывавшиеся гулкие глухие удары. Сан Саныч не сразу узнал стук своего сердца.
Что ожидало его, что встретит он здесь, – попаданец в Лимб по-прежнему не представлял. Да в этой темноте могло скрываться что угодно! Стараясь утихомирить биение пульса, он достал зажигалку и, заранее прищурившись, крутнул колесико, высекая искру.
Пламя вспыхнуло, как показалось, нестерпимо ярко. Ему пришлось даже прикрыть на время глаза. Но, странное дело, тьма вокруг огонька сразу будто уплотнилась, стала совсем непроницаемой, и лишь потом постепенно расслабилась, отступила. И тогда Сан Саныч смог оглядеться.
Это было довольно большое, размером с горницу наверху, помещение с высоким сводчатым потолком. Кирпичные стены были выбелены, должно быть, известкой, к черневшему в потолке прямоугольнику лаза от пола тянулась узкая наклонная лестница. Деревянная лестница, отметил Сан Саныч, должно быть, дубовая. Тут же подумалось – здесь что же, дубы растут? Значит, есть дубовые рощи и целые леса? Эту мысль, бесспорно интересную, он развивать не стал, оставил на потом.
Заметив неподалеку у стены стол, и свечу в традиционном подсвечнике на нем, он зажег ее и быстро захлопнул раскалившуюся зажигалку. Подняв свечу на уровень головы, он с ней по кругу обошел все помещение.
Ничего необычного, ничего странного – на первый взгляд – он не обнаружил. Комната, как комната, обширная, как уже говорилось, площадью равна той, наверху. И, как и там, здесь повсюду стояли сундуки. Разных размеров лари, бочки и бочонки выстроились вдоль стен, а также и прямо посередине, по всей плоскости выложенного каменными плитами пола. Все эти припасы было расположены хаотично, вне какого-либо порядка, кое-где впритык друг к другу, так что невозможно было даже протиснуться между ними. Казна, что ли? – подумал Сан Саныч. Он подергал крышку ближайшего ящика, но она не поддалась, оказалась заперта.
И ему сразу бросилось в глаза одно обстоятельство.
Как прикинул Сан Саныч, любой из имевшихся предметов было невероятно трудно поднять вверх по лестнице, и лишь отдельные из них, два-три из общего количества, пролезли бы в имевшийся там лаз. Некоторые сундуки были ну очень больших размеров, настоящие ковчеги, и возникал закономерный вопрос: как они здесь оказались? Значит, что? Где-то имелся другой вход? А вот это уже серьезно, найти выход ему следовало, во что бы то ни стала. Хотя бы для того, чтобы держать его под контролем.
Он внимательно оглядел все стены, но ничего, даже намека на дверь или портуну, с ее парящим синим символом, не обнаружил. Ничего подобного.
Это что же получалось? Сами материализовались? Каким таким хитрым способом? Непонятно, непонятно…
Воздух, между тем, в подполе был сухим и, что еще удивительней, вполне свежим. Не ощущалось ни намека на сырость, никакой затхлости, ничего такого, свойственного замкнутым изолированным помещениям. Наоборот, пахло довольно приятно, как в бакалейной лавке, и вообще, создавалось впечатление, что подвальчик этот вполне обжитой, что его регулярно проветривали и посещали. Однако никакого вентиляционного отверстия он тоже не обнаружил.
Тут еще кое-что бросилось ему в глаза.
Дальняя более короткая стена, в отличие от прочих, оставалась совершенно не заставленной предметами, ничто ее не загораживало, не загромождало. Казалось, что место перед ней оставили свободным преднамеренно. Хм, опять странно, прикинул Сан Саныч. Он пробрался в тот конец подвала и тщательно осмотрел стену. Он буквально ощупал каждый ее кирпич в пределах досягаемости руками, но ничего необычного или подозрительного не обнаружил. Местный кирпич больше походил на плинфу, был длинный и узкий, но это был всего лишь кирпич.
Кирпич, он и в Лимбе кирпич, заключил Сан Саныч и вернулся назад, к столу. Проходя мимо лестницы, он захватил оставленный там чай. За столом, у стены, была устроена лежанка – сдвинутые в ряд несколько сундуков накрыли шкурами, целым ворохом. Что ж, по крайности, не замерзнешь.
Сан Саныч устроился на лежанке поудобней, как ему представлялось, надолго. Набросив шкуры на стену, чтоб не холодила спину, он откинулся на нее и, прихлебывая остывший чай, стал думать. Думать и вспоминать – а что еще в этой ситуации ему оставалось?
