скачать книгу бесплатно
Ага, гнобит он. А что прикажете с ней делать?
Тамара певица, а зачем ему певица? Даже не так: он ей зачем? Что может он ей предложить, кроме стандартного набора гарнизонных благ? Ладно, здесь город рядом, а переведут его служить в глухое, отдаленное место, где медведи и удобства на улице, что тогда? Где петь она будет? В клубе, перед бойцами? Долго ли выдержит этот хрупкий цветок на морозе? Вряд ли.
Он просто не пускал эту любовь в свое сердце. Во избежание будущих и обоюдных, заметьте, разочарований.
К тому же, сценарий, который он набросал для своей жизни, несколько отличался от подкидываемых порой ей вариантов и возможностей. Поэтому он старался следовать своему плану, согласно которому спутницу ему следует искать в другом, не в певческом сословии. На Тамару не опереться, думал он, наверх с ней не взлететь.
А он непременно хотел наверх.
Заметив, наконец, приближавшегося Сержа, Тома улыбнулась – ему показалось, будто зажегся волшебный фонарик. Приблизившись, он подал ей руку, а когда она встала, подставил щеку для поцелуя.
– Что-то случилось? – спросил немного тревожно.
– А у тебя? – заторопилась она, стараясь заглянуть ему в глаза. – У тебя все хорошо? Мне отчего-то стало тревожно, показалось, ты попал в беду.
– Глупости, Томочка, все хорошо. Он обнял ее за плечи. – Замерзла?
– Нет, тепло же… Разве что, самую малость…
Она прильнула к нему, и он почувствовал, как она дрожит. Душа всколыхнулась щемящей нежностью.
– Замерзла…
– Это так, нервное.
– Пошли, пошли. Будем тебя согревать и успокаивать.
Они поднялись в квартиру.
Серж усадил гостью на диван, принес ее персональные тапочки, кожаные, с меховой оторочкой, и, опустившись перед ней на колени, сам переобул ей ноги. Ее туфельки хранили тепло. Миниатюрные, изящные, будто детские. Нет, не детские – феечкины. Изумляясь хрупкости туфелек, он сжал их в ладонях, парой, и так же вместе осторожно перенес на комод. Они казались ему хрустальными, драгоценными, здесь им самое место. Потом он укрыл Тому пледом.
– Садись рядом, Сереженька…
– Погоди, мне нужно переодеться.
– Я люблю, когда ты в форме.
– Завтра на службу, спецодежда должна быть в порядке.
– Утром я ее тебе заново выглажу.
– Ловлю на слове.
– Не нужно меня ловить, мне самой нравится за тобой ухаживать. Ты же знаешь.
– Знаю. Но хорошим не стоит злоупотреблять.
– Почему же? Мне кажется, от хорошего не следует отказываться.
– Отказываться не нужно, я к этому и не призываю. Но есть тонкая грань, за которой праздник превращается в рутину. Понимаешь? Баланс количества качества надо соблюсти.
– Ну, запутал все. Теорию целую подвел под все, умных слов наговорил… И все же, праздник?
– Конечно. Наблюдать за тобой, моя жар-птичка, всегда праздник. А уж когда ты начинаешь ухаживать, это просто сказка.
– Ах, какой же ты любезник, мой капитан. И льстец, льстец…
– Никакой лести, дорогая. Только самая простая, самая неприкрытая правда. И ничего кроме.
Разговорами Серж не отвлекся от своего намерения сменить наряд. Поскольку квартирка являлась однокомнатной, особых мест для уединения в ней не предполагалось. Да Серж и не слишком переживал по этому поводу. Открыв дверцу шкафа, он укрылся за ней, частично, но все же, и там быстро переоблачился. На противоположной стене висело небольшое зеркало, и они с Томой обменивались через него взглядами. Он повесил форму на плечики и облачился в мягкие домашние брюки. Потянулся за рубашкой.
– Не эту, дорогой, не клетчатую, – подсказала ему Тома. – Надень светлую, пожалуйста. Я хочу, чтобы сегодня ты был в белом.
– Почему так? – осведомился Серж, охотно, впрочем, выполняя ее просьбу.
– Не знаю… Настроение такое.
Как же он любил этот ее бархатный голос. Закрыв шкаф, он подсел к ней на диван, обнял за плечи, сразу ощутив ее хрупкость и беззащитность. Она прижалась к нему, поеживаясь и вздрагивая, пока не погрузилась в тепло, покой и безмятежность.
– Будем пить чай? – спросил он ее.
– Будем пить вино. И зажжем свечи.
– Осталось пару штук всего.
– А вот все, что есть, и зажигай.
– Что все-таки происходит? Странное у тебя настроение. Ты меня пугаешь.
– Не странное, мой капитан, настроение эсхатологическое.
– Переведи.
– Чувствую я, дорогой мой, что не скоро еще нам выпадет такой вечерок провести вместе, если вообще когда-нибудь случится. Так давай же насладимся им сполна. Им и друг другом.
– Не накликай беду.
– Нет, Сереженька, беда, это не по моей части. Напротив, я знаю, что как раз от беды я тебя спасу. Когда придет время.
– Правда?
– Верь мне. Другое дело, что происходят какие-то вещи большого, может быть, глобального масштаба, которым невозможно противостоять. А ты разве сам этого не чувствуешь?
Серж наклонил голову, соглашаясь.
– Чувствую.
– Что это, по-твоему? Что творится?
– Война, ты же знаешь.
– Но ведь это где-то далеко и совсем не значительно? Ведь так?
Серж покачал головой.
– Не так. Война есть война, на ней гибнут люди. А любая смерть это необратимость. Да и вообще. Лукьяныч сегодня сказал, что все меняется, уже изменилось, и как прежде никогда больше не будет. Я с ним согласен.
– Лукьяныч, это…
– Мой начальник, и просто умный человек.
– Ты его уважаешь?
– О, да… Неоспоримых авторитетов мало, он один из них.
– Хорошо, что такой человек с тобой рядом. Но ведь ты на войну эту проклятую не попадаешь?
– Пока нет. На очереди академия, а там – кто его знает? Зарекаться не буду, тем более, ты и сама видишь, чувствуешь, все меняется. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Тома, не начинай, ладно?
– Я не начинаю. Я просто хочу оставаться рядом с тобой как можно дольше. Если уж нельзя нам быть вместе вечно. Я не понимаю этого нельзя, я чувствую, что можно, что должно, что так, вместе, правильно. И чувствую, что я к этому готова. Я не в силах смириться с неизбежностью расставания, понимаешь? Моя душа разрывается на части задолго до того, как оно случилось, и ищет способы его избежать. Моей любви, Сереженька, хватит на нас двоих. Верь мне.
– Я тебе верю. Но в мире нет ничего вечного.
– Любовь может быть вечной.
– Любовь хорошая штука, но жизнь, к сожалению, пишется не по ее законам. Любовь…
Он поднялся, наполнил вином бокалы. Хрусталь прозвенел, и его звук смешался с повисшей в воздухе вибрацией последнего слова, вошел с ним в резонанс. Любовь-вь-вь-вь… Потом он зажег свечи. Резко запахло серой. Серж, гася спичку, разогнал дымок рукой, запах быстро сошел на нет.
– Выключи верхний свет, дорогой, – попросила Тамара.
В полумраке янтарное вино казалось совершенно черным. Зато рубашка Сержа сияла, точно подсвеченная ультрафиолетовой лампой. Он подсел к Томе на диван, обнял, они прижались друг к другу. Им показалось на миг, что диван – это маленький и крайне ненадежный необитаемый остров, на котором они, одни одинешеньки, несутся сквозь мироздание. Все вокруг рушится и погибает, но их, несмотря ни на что, хранит высшая сила. Оберегает, поддерживает и уносит дальше, дальше… Сила заключена в них самих. Сдвинули бокалы, хрусталь остался верен себе: дзинь-нь-нь! Звон как удостоверение реальности мира.
Сладкое вино показалось горько-соленым, как кровь. Настоящее вино и должно иметь вкус жизни.
– Послушай, я хочу тебе кое-что рассказать…
– Что такое, милый?
– Так, сказочка одна.
Тома заметила, что Серж колеблется, рассказывать ли, и положила ладонь ему на плечо. Он накрыл ее руку своей, легонько погладил, улыбнулся ей. Затем в задумчивости пригубил вино, растер кончиком языка его аромат по губам. Взгляд устремлен куда-то в сумеречный угол за шкафом, в глазах мечутся огоньки-отражения горящих свечей.
– Не помню, когда все началось. Кажется, что очень давно, хотя на самом деле недавно, после моего возвращения из академии. Это невымышленная история, и нереальное приключение. Некое предчувствие, или поветрие, как сейчас принято говорить. Легче всего было бы назвать его сном, и забыть, как обычно забывают сны. Но некоторые ведь не забывают, некоторые сны помнят всю жизнь. Вот, и мой из таких, он не забывается, хоть ты что делай, а настырно выплывает на поверхность и раздражает память. И, знаешь, в последнее время я стал замечать, что он постепенно начинает проявляться в реальной жизни. Какие-то элементы картинок совпадают, предположения подтверждаются, намеки угадываются то здесь, то там. Надеюсь, что мне это только кажется, но…
Вот уже много ночей подряд, а с некоторых пор, и дней, представляется мне дорога, ведущая куда-то вверх, на подъем, в гору. Видится она всякий раз по-разному, но я точно знаю, что это все одна и та же дорога. Иногда она выглядит, как самая обычная, избитая, изуродованная промоинами и провалами бетонка. Но чаще – как узкая, извилистая и каменистая тропа, а то и вовсе лестница, вырубленная в камне горы. Что за гора, кстати, я тоже не знаю. Но какой бы не представлялась дорога, пройти по ней до конца мне еще не удавалось ни разу. Вот, кажется, совсем немного осталось, лишь один поворот, последний пролет лестницы, но за поворотом всегда обнаруживается другой поворот, следующий, за пролетом – еще один пролет, за ступенькой следует ступенька, они все выстраиваются в марши, и сколько их там еще наверху остается понять невозможно. Я выбиваюсь из сил, отчаиваюсь, порой, возможно, даже теряю сознание и падаю на ускользающую из-под ног бесконечность. А потом просыпаюсь в холодном поту и, зависнув где-то между всего, пью отравленный коктейль своих мыслей, глоток за глотком, пока не приду в себя. Иногда, кажется, что вернуться к нормальной жизни не хватит сил, что останется только эта, странная, и что она будет все продолжаться, воспроизводясь снова и снова, и бесконечно продлится вместе с ней мое испытание. Не имеет, никогда не имело, совершенно никакого значения, до какого уровня удалось подняться перед тем, новый подъем всегда приходится начинать с нулевой отметки. А она тоже может оказаться где угодно. Просто вдруг осознаешь: вот, старт здесь, старт дан – и начинаешь идти, не в силах отменить подъема. Это раздражает, это выбивает из колеи уже в самом начале пути. Потому что, кажется, что помнишь еще то место, до которого добрался вчера, накануне, и представляется логичным именно с него продолжить подъем дальше, но на самом деле больше никогда туда, в то именно место, не попадаешь. Вновь начинаешь с линии старта, и всякий раз идешь другой тропой. Такое правило этой дороги, как я понял, ее закон. Указателей на ней нет. Возможно, смысл процесса в том и заключается, чтобы на ощупь, методом проб и ошибок определить правильный для себя путь. Сначала это, а потом уже сам подъем, ведь не зная дороги, никуда не придешь. Но эти бесплодные усилия… Кажешься себе тенью, Сизифом, пытающимся закатить на вершину холма валун собственной боли. Но что это за боль? Откуда вообще взялся такой надрыв? С чего бы? При моем-то, так скажем, достаточно терпимом отношении к жизни? Вот этого я совершенно не понимаю. Странно все, странно. Не понимаю, к чему все это? Зачем? Намек на что? Может, ты угадаешь? Подскажешь. Ну, что, напугал я тебя?
– Н-нет, – несколько неуверенно возразила Тома. – Странно. И интересно. Символично, должно быть. Но что за символизм? Что там может быть, наверху? На том холме, на который ты взбираешься различными путями? Тебе не удалось еще разглядеть, что скрывается на вершине?
– Дом. Там находится Дом.
– Что за дом, Сереженька? Объясни, пожалуйста.
– Я не знаю, как его тебе описать. Я впервые увидел его лишь недавно, издали, и не успел еще, как следует, разглядеть. Меня пока не подпускают близко, и, кажется, что, как и дорога к нему, он все время меняется, каждый раз выглядит иначе. Он представляется то лесной избушкой, то горным шале, то церковью, а то вдруг становится похож на наш Дом офицеров. А в последнее время я узнаю в нем Академию. Подойти к Дому вплотную, взойти на крыльцо, а тем более, открыть дверь и заглянуть внутрь мне не удалось еще ни разу.
– Как интересно…
– Да… уж.
– Но ведь, это не может быть случайностью? Ты не согласен? Такое стремление к чему-то, все равно к чему, оно всегда не просто так. Значит, что-то там, в том Доме, ждет тебя. Призывает. Что-то ты должен найти. Или узнать? Или это все же символ? Тебе не кажется?
– Именно, дорогая, – он поцеловал ее волосы на виске. – Именно. Я чувствую, что вот-вот открою для себя нечто важное, может быть, наиважнейшее в жизни. И это что-то находится там, в призрачном моем Доме. Поэтому, должно быть, он и представляется мне то храмом, то университетом, а то и вовсе входом в иной мир, и манит, манит… Но потому, что дом этот призрачный, я, мне кажется, раньше сойду с ума, чем доберусь до него. Но и, если окажусь внутри, если смогу, или если позволят, не знаю, – тоже ведь нет никаких гарантий, что узнаю или пойму.
– Вот и я боюсь за тебя, Сереженька. Потому что, не может ли оказаться так, что кто-то, некая сила пытается заманить тебя в ловушку?
– Какая сила, дорогая?
– Я не знаю…
– Глупости, милая. Кому я нужен? Какая во мне особая ценность заключена, чтобы вот так… Нет, не думаю. Скорей всего, внутренняя трансформация, сознание мое, и личность, совершают свой круг самоопределения и самопознания. Развитие ведь происходит по спирали, отсюда и лестницы с пролетами, и серпантин дорог. Как и у всех, я думаю. Не знаю.
– Ты считаешь, такое бывает со всеми?
– Я полагаю, так должно быть. Но у каждого отдельный, индивидуальный круг, у каждого свой путь. По определению. Может, мой Дом, это свидетельство, или символ, как раз моего перехода на новый уровень. Я надеюсь, что развиваюсь все-таки поступательно.
– Я тоже хочу войти в этот Дом с тобой, мой капитан. Мне кажется, что у нас один путь.
– Ну, я же не про это, Томкэт. Как ты, однако, умеешь вывернуть всегда на любимую свою тропу.
– Про это, Сереженька, все в жизни про это.
– Ох.
Утром Тома, как и обещала, выгладила форменную его одежду.
– Вот, – сказала, – пусть знают, пусть видят, что о тебе заботятся. Что ты в хороших руках.
– Зачем об этом кому-то знать?
– Пусть. Знают и завидуют.
– Нет-нет, зависть плохое чувство. Причем, в обе стороны. Хотелось бы обойтись как-то без него.
В его рубахе до колен, хоть и с утюгом в руках, она, тем не менее, выглядела легким и светлым солнечным созданием, лучшим из тех, что пробирались в комнату вместе с потоками льющегося через окно света.
– Спасибо, солнышко мое.
Он притянул ее к себе, поцеловал в зазывный локон на виске. Волосы ее пахли солнцем и нагретой им хвоей. Податливое, откликающееся на ласку трепетом тело.
