скачать книгу бесплатно
«Кем бы впоследствии ни оказалась Лалелла, – подумалось ему, – я всегда буду благодарен ей за эти минуты, за то, что вернула мне друга. За то, что вернула нас друг другу. Будь здорова, Лалелла!»
Он выпил и задумался о силе, оторвавшей, даже отвратившей его от друга и закрутившей в сумятице дней. Ведь в последнее время они с Альвином почти не общались. Он на дух не переносил Лалеллу, она – его. Прямо как с Тихоном, на ножах с первой встречи, с первого взгляда. Достанет ли ему воли противостоять ей впредь?
Потом, когда гости ушли, он перебрался ближе к окну, где свет дня, не чувствуя в стекле преграды, был в полной силе, и разжал кулак, сочившийся телесной влагой от напряжения и жара укрытой в нем тайны. Впервые держал он в руках вещество «оттуда» – мудрено ли разволноваться? Ну-ка, яви мне славу мастеров их, обращаясь к кольцу, подумал по-книжному, напыщенно.
Лунного серебра резное тельце змейки, опаленное огнем, припорошенное пылью времен, свилось петлей, грациозно загнув хвост. Маленькая, горящая изумрудным глазом, головка слегка приподнята, настороже… Простота и изящество – печать мастерства немалого…
Не успел, однако, он как следует рассмотреть находку, налюбоваться не успел, как что-то большое, заслонив дневной свет, ударилось в окно. Стекла задребезжали, застонали от натуги сопротивления, и даже выгнулись. Но устояли, выдержали натиск, и неведомое существо, захлопав крыльями, метнулось прочь. Будто скрытный порыв ветра, ошеломительный и внезапный, ударил свободной калиткой – и все стихло, лишь пространство продолжало еще гудеть возбужденно некоторое время, помня о вторжении чужой отчаянной силы.
От неожиданности Тант едва не выронил кольцо из рук, но, мобилизовавшись перед лицом внезапной опасности, быстро надел его на мизинец – лишь на этот палец оказался перстенек впору.
«Уже и птицы с ума сходят, в окна ломятся! Ворона – не ворона, черт ее разберет, кто это был! – подумал он. Распахнул окно и выглянул в него со вздохом. – Как жить-то дальше, а? Как жить?»
Вопрос не казался ему праздным.
И вдруг он озарился догадкой: она! Точно, она!
«Лалелла! Ах, негодная! Ее проделки! Как же, выкрасть кольцо и снова дурачить мне голову – расчет верный. Не выйдет! Дудки! Вызов принят! Ваш выпад – наш ответ! Ждите!»
И, навстречу летящему ветру, прямо в неведомое ревущее пространство, приоткрывшее лишь едва свои потаенные глубины, крикнул;
– Ника! Отныне я твой должник! Ты слышишь? Жди меня, Ника!
В ответ со двора донесся смех детворы.
Волоча за собой гул и грохот, будто связку пустых кастрюль и банок, низко над домом пролетел реактивный лайнер.
Тант плотно прикрыл створки окна и защелкнул шпингалеты. Еще и подергал несколько раз за ручку – надежно ли? Слышала ли Ника его слова, подумалось ему? Достигли ли они ее ушей? Наверняка! Он даже не сомневался. Но, если вдруг полет их был прерван, – полет слов послания – если скомканы, раздавлены они были, если упали на землю грустным бессильным шелестом, если промелькнули незаметно тенью гонимого ветром облака, – все равно, пусть надеется! Ждет и надеется.
«Но что он такое, этот Шар? – размышлял дальше Тант. – Отчего они неразлучны, сосуд с огнем – и живая девушка? Как вообще возможно такое сочетание? Почему они всегда вместе? Словно одно целое. Словно картина с секретом, повернул голову – и видишь совсем другое, не то, что рассчитывал увидеть. Стоп! Вот же оно! Они и есть одно целое. Лицо и личина. Да-да. В самом деле: личина, проклятие, маска, которая всегда на лице. Ядро, прикованное к ноге каторжника».
Не успел он додумать эту свежую для него мысль до конца, как вновь раздался звонок в дверь, короткий и нетерпеливый. Тант вздрогнул и поморщился. Кто бы это мог быть, подумал, чувствуя, как охватывает его тревога. После всех явленных знаков в душе поселилось ощущение опасности. Но, пошел-таки открывать.
– Дядюшка Булль! – обрадовался Тант отставному историку. – Входите, что же вы стоите! Вот так сюрприз! Не думал, что разыщете меня здесь! С Новым годом!
Дядюшка снял очки и большим, красным в белую клетку, платком принялся протирать запотевшие стекла, рокоча, в то же время, по своему обыкновению:
– Здравствуй, дорогой! И тебя с Новым годом, значит! А я, между прочим, все знаю – что было, что будет… Кто и где – тоже знаю. Поэтому я здесь. Нет, не поэтому. Ты меня в дом не приглашай, некогда мне, поскольку очень спешу. Шел мимо, и вот, дай, думаю, зайду. По делу, по делу. Ты, помнится, газетками кое-какими интересовался, не так ли?
– Так, – кивнул Тант.
– Так… – повторил за ним дядюшка. – Тогда изволь взглянуть.
Он водрузил очки с круглыми выпуклыми стеклами на свой похожий на теннисный шарик нос. Потом торжественно расстегнул пальто и откуда-то из его необъятных недр извлек сложенный многократно газетный листок. Дрожащими руками Тант принял его и, развернув, прочитал со смятением название: «Вечерняя Звезда». А прямо под названием едва не на половину газетного листа расположилась большая фотография девушки.
«Где же ты, Ника?» – давила свинцом обреченности надпись сверху картинки.
– Ника! Откуда она у вас? – спросил Тант, не в силах оторваться от портрета. А сердце бешено колотилось в груди: она, она, она, – имея в виду ту, что прилетала к нему на шаре ночью. Потому что на фотографии запечатлена именно она, несомненно. И даже ничуть не изменилась, разве что у девушки на снимке, по сравнению с ночной гостьей, взгляд был совсем уж наивный. Когда, насмотревшись, Тант поднял голову, дядюшки Булля уже простыл и след. Как и с тем посыльным получилось, почему-то припомнилось. Что это за манера у всех такая появилась, исчезать незаметно? Неугомонный старик, подумал Тант, и тепло улыбнулся. Где только находит все эти вещи? И, обратившись вновь к газете, прочитал вслух:
– Где же ты, Ника? Ника…
Слова прозвучали, как прямой вопрос к ней. Это и был вопрос. Но девушка не ответила, да и как бы она могла его услышать, ведь пространства их, судя по всему, разделяли нешуточные. Пропасть их разделяла, если быть точными. Ника…
Закрыв дверь, он остался один на один с ее печальными и наивными глазами.
.8.
Репортерская работа
Тяжек путь постижения истин необъяснимых, а всего трудней – тех, с самой сутью которых не в силах примириться душа. Суров и долог бывает путь к желаемой правде. А для успеха необходимы два неизменных условия, два родника неиссякаемых – вера и упорство. Без веры – усомнишься, без упорства – опустишь руки до срока, не найдя в себе силы продолжить борьбу.
Вера – и упорство!
Тант верил, словно в божество, в далекую, незнакомую девушку. Тем более что она являлась ему лично, и даже, чтобы не было сомнений, оставила в напоминание о себе кольцо. Не говоря о других знаках и явлениях. Правда, он воспылал огнем, готовый к подвигам великим. О нет, это был уже не тот юнец, неуверенный в себе и во всем сомневающийся, встречный ветер которого мог заставить отвернуть лицо, сойти с пути. Не юноша – но муж, почувствовавший крепость плеча своего, и силу духа.
Но во что он все-таки верил? К чему был готов?
Не торопите! Дайте же ему во всем разобраться самому! А еще лучше – помогите. Не можете помочь – не мешайте.
Тише! Вот так.
Первый день нового года, как и его предшественник накануне, последний день старого, превращался в тень, растворяясь неспешно, ускользая неслышно. Миллионы мгновений, составлявшие его естество, просачивались через сито настоящего в прошлое одно за другим, словно дождевая влага сквозь песочную кожу земли. В отличие от воды – чтобы никогда больше не подняться в небо невидимым газом, и никогда не вернуться обратно, к земной тоске и радости.
От долгого сидения в жарко натопленной комнате и напряженного труда мысли, Тант чувствовал себя совершенно разбитым. Небольшое количество выпитого накануне вина, давно испарилось из организма, уступив очищающему натиску возбужденных нервов. Был первый день нового года, но жизнь продолжалась прежняя, сложная, полная проблем и нерешенных вопросов, что никак не позволяло отдаться празднику в полной мере.
Когда неторопливые, но ранние сумерки повели себя слишком навязчиво, как неумолимые оккупанты, Тант включил свет. Лампочка вспыхнула, по первому ощущению, слишком ярко, он прикрыл уставшие глаза рукой, а когда отнял ее, почувствовал в комнате какую-то перемену, но в чем она заключается, не сразу смог уловить. А когда понял, в чем дело, засомневался в своих чувствах. Перемена была столь значительной, что он даже усомнился, у себя ли находится дома. А потом нахлынуло осознание: исчезла роспись стен! Да, именно так!
Когда? Как? Почему?
Кто позволил?!
Стены вновь сделались первозданной белизны, какими были до того, как на них излила несколько ведер краски Лалелла. Впечатление было сопоставимо с тем, как если бы в отсутствие хозяина поснимали и вынесли прочь все яркие южные ковры, украшавшие стены! Но в его жилище никогда не было ковров, зато были краски на стенах, и вот их не стало, не существовало более – словно и не было никогда!
– Вот так фокус! – изумился Тант. – Походу, ограбили. При полном попустительстве охраны.
Впрочем, знакомый уже с подобными шутками, изумился он не очень сильно. Скорей, испугался, едва представил себе, какая за подобными манипуляциями может стоять сила. «Следы заметает, – сразу догадался он. И, гоня страх прочь, взбодрился, захорохорился, точно перед публикой, точно его кто-то видит: – Ах, Лалелла, стоит ли так мелочиться? К чему все эти плутни и увертки? Я к ним, если честно, уже попривык. Не трогает. И, замечу, не слишком-то богатая у тебя фантазия, совсем истощилась, и удивлять перестала. Повторяешься! А вообще так скажу: если воевать – давай в открытую?»
Подумал – и усмехнулся: с кем воевать-то?
Вопрос без ответа.
В голове неожиданно прояснилось – то ли чистота стен подействовала, то ли свежего откровения дуновение высветлило основательно запотелые окна его мыслительной комнаты. А, может, подзадорила близость противника. Как бы то ни было, только вдруг нагромождение фактов, домыслов и предчувствий перестало казаться хаотически немотивированным и непонятным, как куча бирюлек. Картина помалу начало вырисовываться вполне ясная, охватить и проанализировать которую уже был способен и его земной мозг – надо было лишь постараться из общего вороха, из нагромождения небылиц вытащить первую палочку-подсказку, а за ней следующую, и так, не останавливаясь до полной разгадки.
Хорошо, сказал Тант, помозгуем. Гимнастика ума, он помнил, фигуры не портит.
Впрочем, ему-то, думать о фигуре, с какой стати?
Он сознательно уводил себя от главных задач. Думать целенаправленно о пустяках – это как разогревать двигатель на морозе.
Он сварил кофе, выключил верхний свет, потом оживил приемник, заставив его исторгнуть из недр своих неспешную джазовую композицию. Ему нужен был кул, и он его получил. После забрался в любимое кресло у камина, забросил ноги на решетку, вытянулся. Придвинул, не глядя пепельницу, зажег сигаретку. Глоток кофе, и – бодрая мысль: можно начинать.
Пожалуй, слишком бодрая, чересчур. Начинать-то можно, да что- то не очень начинается…
Выполняя последовательно все эти манипуляции, он держал ум настороже, у кромки поля задачи, но, сказал себе – начинай, и спасовал. Наметившиеся, как ему казалось, перспективные мысли о развитии сюжета испуганно шарахнулись врассыпную, в тайные норы извилин, словно мыши при вспышке света.
Тант, досадливо морщась, заворочался, закрутился в кресле. Он должен был думать, он собирался думать, – а мысли не шли.
Комфорт убил в тебе мудреца, сказал он себе – о себе – вслух. Допил одним большим глотком кофе и отставил чашку в сторону. Сигарету, впрочем, оставил, лишь закусил фильтр. Курил он довольно редко, не страдал привязанностью, тем более зависимостью, но курение неизменно помогало ему сосредотачивать мысли. Поэтому, в особых случаях, он, что называется, усугублял.
Все, полная концентрация воли, концентрация мысли, концентрация духа. Все, что меня интересует, все, что важно – во мне, лишь во мне самом, настраиваясь, продекламировал он нараспев.
Формула, произнесенная точно заклинание, неожиданно быстро очистила сознание от белого шума и, простимулировав, отлетела. Тант расслабился, и тогда в него тихо вошла музыка, простая, доступная, земная, повествующая что-то щемяще грустное о далеких неведомых странах, о людях, их населяющих, и, конечно, о счастье, которому суждено сбыться, но неведомо в какой срок. Быть может, это настроение светлой грусти, это состояние предчувствия счастья и помогли ему настроиться на нужный лад. Перед мысленным взором его вновь замерцал фантастических мир, в котором так странно и тесно переплелась жизнь, знакомая до мелочей, с жизнью иной, слов для описания которой он подобрать пока не мог.
Итак, начал рассуждения Тант, следует определить, что у нас есть, и чего желательно добиться, используя то, что есть. Налицо факт, что мы столкнулись с миром, о котором не имеем ни малейшего представления, который вообще скрыт от нас, живущих здесь. Доказательства? Пожалуйста. Шар – раз, девушка Ника, пользующаяся этим средством передвижения – два. Мало? Можно продолжить. Необъяснимое исчезновение нагара, копоти на стене, как и всех этих наскальных рисунков – три. Еще? Новогодний сюрприз – четыре, внезапное нашествие друзей – пять, кольцо с изумрудом – шесть. Наконец, Лалелла… С Лалеллой, конечно, промашка вышла. Давно нужно было догадаться, что она не та, за кого себя выдает. Столько быть вместе, и не узнать даже, где любимая проживать изволит… Но – артистка! Впрочем, мало ли их, странных и загадочных? Короче – Лалелла. Кто она на самом деле – не понятно, но ясно, что оттуда. И ясно, что больше она здесь не появится. Хотя, почему? Может, как раз наоборот? Нет, не появится. Во всяком случае, как Лалелла.
Он говорил – мы, он рассуждал от имени множества, как бы от лица группы единомышленников. Самообман, конечно, тем не менее, эта простая уловка помогала притупить острое чувство одиночества, им владевшее. Уж он-то понимал, что придется лезть в эту историю самому, без чьей-либо помощи. Не хотелось, да, но он почему-то и был уверен, что дело это – его личное. Так к нему и относился.
Итак, продолжил он, можно считать доказанным фактом, что существует какой-то иной мир. Возможно, неизвестное измерение нашего. Возможен и более простой вариант, а именно: кое-кто из нас, не будем указывать, кто, тихо и неспешно сошел с ума. Но этот случай оставим напоследок, рассмотрим, когда другие себя исчерпают. А пока этого не произошло, и покуда есть еще силы, будем стоять за себя горой. А куда деваться-то?
Значит, тот мир существует, исходим из этого. Как в него попасть? Это – вопрос номер один. Что он собой представляет – вопрос номер два. Возможно – наоборот. Номер один – два, а номер два – один, но это ничего не меняет, поскольку один вытекает из другого, и ответы на них пока даже не брезжат.
А если попробовать зайти с другой стороны?
Итак. Предположим, что существуют два мира – а, быть может, и больше, кто знает – и время от времени они пересекаются. Нам известны две такие точки пересечения. Из газет – позиция, где исчезла девушка Ника, из личного опыта – место, где она появилась и исчезла вновь. Между этими пунктами большое расстояние, между событиями – огромный разрыв во времени. Такой интервал не может вместить ни одна человеческая судьба, однако – не будем вдаваться в излишние тонкости, иначе неизбежно осуществится запасной вариант. Что не желательно. Нику я видел своими глазами, быть может, в том мире такое проникновение – в порядке вещей. Взаимопроникновение, то есть, они могут к нам, а мы – к ним. Значит, если я изъявлю желание, и оно окажется достаточно сильным, я тоже смогу. Туда проникнуть. Но как? И тут позволительно ли будет подумать: что было однажды, то может быть дважды? Почему нет? Почему не предположить, что видеть Нику-в-шаре имел счастье и кто-то еще? Надо просто попытаться разузнать. Поездить, поспрашивать – обычная репортерская работа. Поживем, как говорят оптимисты, достанем, в данном случае – сведения.
Существуют два мира, отдельных, разных, связующее звено между ними – она, Ника. Человек, родившийся в мире людей, и живущий в том, другом, искомом. Что это так доказывает известная цепь событий. Сначала была газета с рассказом о девушке, превратившейся в Шар. Потом объявился Шар, и девушка, выйдя из него, явила мне свое лицо. И тут же, снова подоспела газета, на этот раз с портретом. И я, очевидец, узнал ее сразу, – все совпало! Черт возьми, разыскать эту девушку нужно во что бы то ни стало, в каком бы мире она ни находилась. Кажется, она так несчастна и так страдает, что своими мытарствами давно искупила грехи, если таковые у нее имелись, и оплатила все возможные, будущие, на сто лет жизни вперед. Вернуть душу миру, которому она принадлежит – вот задача. Надо найти Нику. А для этого, хочешь-не хочешь, придется забраться в тот мир и хорошенько рассмотреть, и даже пощупать его изнутри. Словом, ищите девушку.
Понятно, ясно, достаточно… Но как искать, где? Что известно об этой небесной страннице? Так, сейчас вспомним. Да, училась в университете. Был жених, имелся такой, ушел в какую-то экспедицию за полгода или за год до ее исчезновения – тогда часто ходили в экспедиции, – а вот вернулся ли, не известно. Там, кажется, были какие-то трудности. Да, высказывалось предположение о взаимосвязи обоих исчезновений. Это все? Нет не все. Еще, дело происходило в городе Сальви-Крус, что несколько облегчает нашу задачу. Теперь, похоже, все.
Что делать? Искать, искать красавицу. Дьявол, повторяюсь. Еще раз – искать. Но где? Имеется две возможности, два пути: один – она, другой – он. Два пути… По какому же идти? Кстати, пропавшие экспедиции всегда дают хороший материал, иногда даже сенсационный, так что повесть «о сгинувшем женихе» может оказаться чрезвычайно интересной. Но кто он был? Путешественник, естествоиспытатель, геолог? Или же – авантюрист, потерявшийся в поисках золотой жилы? Вопросы, вопросы – и ни одного ответа! Или, один ответ на все: не знаю! С какого бока подступиться? А не попросить ли разузнать об экспедиции Альвина? В самом деле, это хорошая, верная мысль. У него есть знакомые в этих кругах. Да-да, он, возможно, даже сможет помочь…
Тут Тант почувствовал вдруг толчок в сознании, что-то требовало его внимания, но ощутилось так реально, точно получил удар локтем в бок. Разбег мыслей тут же остановился, и он, вынырнув в реальность, как из забытья, увидел перед собой камин и собственные ноги на решетке, узнал часы на полке и книжный шкаф сбоку, по этим приметам определил, что все еще находится дома, и очень этому обстоятельству обрадовался.
«Стоп, стоп!» – урезонил он себя. – А ты что же, ожидал оказаться в другом месте? Правда? И где, если не секрет?»
Он испытывал странное наслаждение от звука собственного голоса, точно не было другого способа удостовериться, что он дома, не спит, и что с ним все в порядке. «Что это я, в самом деле? – подумал он. – Размечтался, расправил крылышки и – полетел за чудесами. Для полноты ощущения следовало бы еще уверовать в загробный мир и спуститься в его подземелья к чертям на смотрины. Давай так: делай что угодно и как угодно, но пусть чудесами занимаются те, кому по должности положено, или кому это по нраву. Ты же попробуй выяснить, как можно полней, обстоятельства жизни девушки по имени Ника. А там – посмотрим, может, что и прояснится».
Он легко поднялся на ноги и в возбуждении забегал по комнате. Услужливое воображение показывало ему картины одну пленительней другой, и был он в мыслях своих удачлив и красив, и лицо его пылало огнем от стыда за свой успех, а душа рвалась вперед – оправдаться в преждевременно выданном самому себе авансе.
Он схватился за телефонную трубку.
– Ало, Альвин! – закричал он, едва лишь исчезли трассеры звонков в черном провале подпространства, и в гудящей дали, осязаемый слухом, проявился живой шорох. – Альвин, послушай, срочное и до чертиков интересное дело. Мне крайне необходима твоя помощь. Да слышишь ли ты меня, Альвин! Это я, Тант!
– Ох-хо-хо, – отозвался с той стороны осипший ото сна голос. – Сколько времени?
– Что? Какое время? При чем здесь время?
– Ты, я спрашиваю, не обратил случайно внимания, который теперь час?
Тант взглянул на часы.
– Половина второго. Черт! В самом деле, поздновато… Прости старина… не обратил внимания.
– Вот-вот, всегда так, сначала будят, потом смотрят на часы и извиняются. Что, действительно так спешно? Или все же до утра потерпит? Дело твое, спрашиваю, потерпит? Не пропадет? Не скоропортящееся? А то у вас, репортеров…
– А, нет, до утра, думаю, ничего не изменится.
– Хорошо. Тогда прими душ, выпей валерьянки и ложись спать, завтра поговорим. И пусть тебе приснится голубое небо, берег моря и девушка твоей мечты. В розовом купальнике. Или без оного.
– Тоже мне, пожелание, – отмахнулся Тант. – Она и так все время перед глазами. Ладно, извини. Постель твоя, думаю, еще не остыла, так что, поспеши. Береги энергию. Спокойного сна!
– Хе-хе, – усмехнулся Альвин. – Да уж, мой организм о себе заботится. Сам себя согревает. Чего и тебе желаю. Спокойной ночи.
Утром следующего дня, ближе к полудню, они встретились в маленьком кафе, которое каким-то чудом втиснулось в плотный корпус большого серого дома на улице Театральной, между ювелирным и бутиком дорогой одежды. В двух шагах от редакции «Вечерней звезды», кстати.
Опаздывая против условленного времени на девять с половиной минут, о чем свидетельствовали электронные часы над входом, Альвин еще издали развел руками.
– С этим транспортом хоть вовсе не связывайся! – стал оправдываться он, усевшись за стол. – Проехал две остановки – и все, вылезай, машина дальше не пойдет. Если бы знал, сразу пешком пошел бы. Наверное. Не знаю. До чего мы дошли, слушай, от обычного троллейбуса ждем привычного чуда. И без него уже никуда. И это ведь действительно чудо – чудо перемещения в пространстве без прикладывания личных усилий. А самого заурядного водителя троллейбуса почитаем практически за волшебника. А он, может быть, пьяница, тиранит жену и ворует стаканы в автоматах с газировкой…
Тант молча смотрел на друга и улыбался. Каждый раз, попав в поле излучения этого человека, он ощущал прилив нечаянной радости и неодолимое желание самому делать добро. Потому что доброту излучал Альвин. Он был переполнен ею, невзирая на вечное – пусть периодическое, как теперь – брюзжание. Тант смотрел, как собираются в знакомый ершик примятые шапкой волосы Альвина, и улыбался.
– Что? Поздно уже, ты торопишься? – встревожился тот, наконец, и оглянулся на часы.
– Да нет, все нормально, – успокоил его Тант. – Я не особо спешу. Ты кончил-то возмущаться?
– А вот я, – тут Альвин сделал характерный жест руками, – вынужден спешить. У меня, понимаешь, рабочий день, внезапно. Надо еще на смену успеть, а опять с транспортом придется дело иметь. Хотя, ладно, пешком пойду. Ты что все улыбаешься? Что-то не так? – он провел рукой по волосам, сбивая их в кучу, потом снова разгладил.
– Так все, так. Просто я рад тебя видеть. Ты как, выспался?
– Выспался, – пробурчал Альвин. – А вот позавтракать не успел.
С этими словами он взял с тарелки сдобную булочку, намазал маслом и принялся уплетать, запивая все остывшим уже кофе.
– Кофе бочковой, – поделился он впечатлением. – Выдержанный.
– Как обычно.
– Ты рассказывай, – кивнул он Танту, – не тяни время. Я слушаю, когда кушаю – излагай.
– Да… – протянул Тант и задумался.
– Что? Так сложно?
– Да… Нет! Просто думаю, с чего начать… Хорошо, слушай. Недели две назад, да, где-то так, за пару недель до Нового года я побывал у дядюшки Булля. Нанес визит. Ты же знаешь мою слабость… Да, путеводители… Кстати, достал Нормана, представляешь? Ах, не о том я… Так вот, там, в его доме, в этой лавке старьевщика, попались мне на глаза несколько номеров, причем очень древних номеров, «Вечерней звезды». Сам понимаешь, они оказались у меня.
– Ваша газета?
– Предшественница, с нынешней «Вечерней Звездой» ее роднит лишь название. Суть не в том. В одной из этих газет было упоминание о пропавшей экспедиции, только упоминание, что, мол, был человек, отправился в экспедицию с полгода назад и не вернулся. И ничего больше. А хотелось бы узнать подробно об этом человеке, да об этой экспедиции. Я надеюсь, что ты можешь мне в этом помочь.
