скачать книгу бесплатно
А на бульваре нефтяной прилив
Лиловой прядью с мыслями играет.
Проспект Московский широтой границ
Опять к себе на праздник приглашает,
Чтоб первым быть из наших всех столиц.
Ура! Народ по площади шагает!
И Башня Девичья, стан распрямив,
Глядит на небо – в зеркало Кавказа.
Часы на вышке, время ощутив,
В безвременье ныряют без наказа.
В нём я худой, стеснительный пацан,
В себя впитавший монтинские ноты.
Начав писать свой жизненный роман,
Не забывал бакинские красоты.
Не забывал своих родных и дом,
Тот двор, что утопал в тени от счастья.
Мы, дети, жили под святым крылом,
Не ведая глобального ненастья.
Теперь уж, что ж, расстался я с Баку,
Других сейчас он сладостно чарует.
Но хочется так верить старику, –
Он обо мне хоть иногда тоскует.
«Я». Часть вторая. «Я» и кактус
Мы мыслим – значит, мы существуем?
Но чем наш процесс мышления
Отличается от процесса мышления того
Кактуса, который растёт на подоконнике?
Или от мыслей самого Бога, создавшего нас?
«Я», осознав, что раствориться в собственном детище «Мы» – это не самый лучший из вариантов, решило не медлить, а снять отдельную, хоть и малогабаритную, квартиру.
«На какую денег хватит», – подумала последняя буква в алфавите, несмотря на не самое почётное место, всё же не растерявшая окончательно частичек гордости.
Ночью, когда коммунальная квартира героически давала храпака, а настороженные коричневые тараканы один за одним выползали изо всех щелей в поисках чего-нибудь съестного, «Я» принялось претворять задуманное в жизнь. Достав из-под ужасно скрипучей кровати с металлической сеткой старый чемодан, переселенец стряхнул пыль с «дедушки», который, невзирая на почтенный возраст, был ещё ничего – без явных морщин и с добротно, на века перетянутой кожей. Серая вуаль, вместе с обильной паутиной слетев с пузатых боков, обнажили почтовые марки, наклеенные, по-видимому, ещё в незапамятные времена, при прошлых переездах.
На одной из них было по-гречески написано «Ноис» и нарисован бородатый седовласый мужчина, похожий на античного философа. На другой кто-то изобразил Солнце и готическим шрифтом вывел – «Денкин». На третьей треугольной марке красовалась фотография Биг-Бена – английской башни с часами – с наложенной поверх громадной лупой.
Не обращая внимания на цветные ярлычки, выдохнув остатки воздуха и щёлкнув замками, «Я» начало старательно и не спеша складывать в чемодан разбросанные по комнате собственные мысли, тщательно трамбуя их в его зелёном бархатном чреве. Экономя каждый миллиметр площади, сборщик ценностей не хотел ничего оставлять на старом месте, даже самые маленькие, ничего не значащие размышления, больше похожие на потёртые носки с дыркой, чем на выглаженные модные штаны. Висевшие на стене ходики, тихонечко тикая, чтобы не мешать собираться, отсчитывали время, которое неумолимо двигалось к рассвету.
«Тик-так, тик-так…» Последние раздумья о том, в чём заключается смысл жизни, были тщательно уложены на самый верх стопки таких же мыслей, настолько глубоких, что невозможно было понять, где их начало, а где конец…
И когда иголки кактуса, росшего на подоконнике в пластмассовом стаканчике, начали впиваться в первые солнечные лучи, «Я» уже стояло возле входной двери с чемоданом. Последний раз оглянувшись на коммуналку, где с «Мы» были прожиты, с одной стороны, лучшие, а с другой – такие непростые годы, эмигрант вышел из жилища, навсегда оставив ключи на телефонном столике…
Через пару часов «Я» уже было на новом месте. Хотя, возможно, переезд занял не то семь, не то девять дней. В нашем повествовании время было только прохожим, случайно заметившим одинокую фигуру гражданина, с трудом несущего в неизвестном направлении тяжелый чемодан.
Новосёл сразу, не мешкая, раскрыл настежь окна в новом жилище и наконец вдохнул полной грудью воздух свободы, который нёс на своих крыльях сгустки разношерстной информации. Подставляя свой грациозный стан под потоки звуков и символов, квартирант пытался не впитывать их в первозданном обнажённом виде, а фильтровать через состряпанные тут же, на скорую руку, всевозможные дефиниции.
Подключая сознание к этому непростому процессу, он с чувством полноправного хозяина стал вынимать суждения из чемодана. Затем, развешивая их по шкафам и складывая по комодам, «Я» изначально пыталось разложить в своём мозгу всё по полочкам, согласно только ему известной системе. Системе, которая, может быть, даст в дальнейшем объяснение, что на самом деле является истиной, а что, в некотором смысле, ложью.
Для чего это ему было нужно? Наверное, для того, чтобы, глядя на себя в зеркало, «Я» могло называть себя «Я», без скидок на: «так повелось», «такова традиция», «в этом мире так заведено». Индивид хотел стать главной точкой, в которую стекаются потоки данных, а наружу вырывается один-единственный луч.
Возможно ли такое, если внутри неуправляемо размножаются червяки сомнений, питаясь благодатной пищей относительности всего сущего?
«В зоопарк их, в зоопарк! Под стекло – чем толще, тем лучше. Пусть там искривляются в вопросы и брызжут дилеммами. Здесь у нас должно быть всё чётко и ясно», – в ушах «Я» раздавались голоса, ещё не окончательно выветренные из прошлой жизни в коммуналке…
Вечерело. День подходил к концу. Усталый житель малогабаритной квартиры снял с себя пиджак личности и, кряхтя, уселся пить чай с малиновым вареньем прямо перед открытым окном. Во дворе носились дети с горящими глазами и молодыми сердцами. Малышня, стараясь перебегать друг друга, не представляла, что им ещё предстоит пережить то, что пережило «Я». А может быть, просто хотелось так думать? И, на самом деле, большинству людей комфортно квартироваться в коммуналке? Вместе веселее и проще, чем слоняться в одиночестве по съёмным углам с чемоданом мышлений…
Открыв врата пошире для сомнений…
Открыв врата пошире для сомнений,
Постичь желая Пушкина секрет,
Я погружаюсь в зыбкость отражений,
Пишу в себе его автопортрет.
Начало и конец соединяя,
Закручиваю мысли я в спираль.
Дотронувшись до дуба, размышляя,
Ищу в строках поэта я Грааль.
Ловлю душой я вечное движенье,
И леший мне сегодня не указ.
Я получил от Бога дозволенье
Услышать ненароком тайный Сказ.
Вне времени, пространства и устоев
Читаю я сафьянную тетрадь.
И, собирая пушкинских изгоев,
Желаю необъятное объять.
И свет дарует мне слова простые,
Из них плету во мгле златую цепь,
А думы, словно кольца вековые,
Уносятся в космическую степь.
И там, познав душой миры иные,
У Лукоморья вижу в тишине,
Как по волнам виденья роковые
Всё ближе придвигаются ко мне.
Я ощущаю в них немой порядок,
Лежащий тайно в пушкинских стихах,
Как на российских землях отпечаток,
Оставленный в пророческих ключах.
Фантасмагория
Уже никому не нужный, казалось бы, мусор
Может стать фундаментом для строительства нового здания,
Перевернув представление о действительности с ног на голову.
И необъяснимое станет объяснимым.
И хаос выстроится в прочную логическую цепочку.
Фантасмагория копалась в реальности, словно в отвратительной, тошнотворно пахнущей горе мусора. Полчища карикатурных мух кружились над этой бесформенной разноцветной массой хаоса, отгороженной от остального мироздания ржавой, местами порванной сеткой бреда.
Смятые бумаги, возможно, и с гениальными, но уже никому не нужными мыслями валялись вместе с объедками алогизмов. Приведения-червяки догрызали последние кусочки истины, которые, столкнувшись с разложением относительности, превращали в грязное тряпьё людскую сущность.
Что потеряла Фантасмагория там, где из ценного был только маленький дешёвый серебряный крестик, случайно обронённый пробегающей мимо девчушкой? Что такого увидела сущность, наделённая искорками Творца, подсвечивая себе солнечным зайчиком, отражённым от круглого ручного зеркальца?
Может, иной ритм дыхания Космоса, которого в силу скоротечности жизни люди не замечали, погрузившись в такую приятную атмосферу заразной глухоты? Из этой ванны, наполненной жидкостью равнодушия, можно было услышать только громкий бой барабанов, призывающих к поголовной атомизации общества. А возможно, к блуждающему Фану пришло понимание того, что придёт после нас и будет править миром во веки веков?
Взяв огромную палку, как гигантскую перьевую ручку, и запасшись терпением, Фантасмагория начала разгребать спрессованный мусор, накопленный человечеством за много веков. Она открывала слои за слоями, выявляя отдельные оригинальные конструкции гротеска и причудливые формы, вылепленные из сумбура мыслей избранных представителей земной цивилизации.
Самый первый, верхний пласт хлама состоял из поломанных плат, сколотых чипов и ярких фантиков желаний построения глобального общества. Затем в слоёном пироге следовала россыпь болтов и гаек, обмазанных бурой краской, очень похожей на запёкшуюся кровь. Средние слои были настолько испачканы сажей, что невозможно было понять – то ли это шедевры мусорного искусства, то ли городские отбросы.
В последующих слоях были намешаны кусочки глиняных горшков, фрагменты гипсовых изваяний и огрызки манускриптов, восхваляющих общество философов и свободных граждан. Строки на пожелтевших, готовых в любое время рассыпаться листах были написаны на греческом языке. Красивые, с чувством выведенные буквы создавали звенящий в мозгу контраст. С одной стороны, каллиграфический шрифт говорил о том, что именно тут закладывались основы и правила, по которым мы живём сейчас. С другой стороны, запись была произведена на иллюзорном материале, который и цел-то остался только благодаря бережному, «хрустальному» отношению к нему. А как можно серьёзно воспринимать пыль, которая на самом деле и является пылью, на мгновение представившей себя логикой и мудростью? Смешно!
Но чёрному, нигде не зарегистрированному копателю было не до смеха, потому что он вдруг почувствовал под своим «инструментом» что-то твёрдое. Это были камни, навсегда скрывающие тайны, лежащие под ними.
Добравшись палкой до дна, Фантасмагория с изумлением задала себе вопрос: «Неужели это всё?» То, к чему она относилась с таким трепетом, называя ёмким и насыщенным словосочетанием «История человечества», в сущности оказалось небольшой кучкой фекалий, которую ждала стандартная участь быть вывезенной поутру специальной машиной на мусорный полигон.
– А как же любовь? – закричало существо, всегда видевшее метафизические зависимости там, где другие опускали перо.
– Любовь – это лишь химическая реакция, возникающая путём смешения одних компонентов с другими, – отвечало ей второе «Я».
– Тогда туда же можно отнести и замыслы Бога, создавшего эту зловонную кучу? – поставила вопрос ребром первая, самая трепетная часть Фантасмагории, при этом максимально приправляя эту фразу сарказмом.
– И Бог мог ошибиться, – послышался ответ. – А есть ли он вообще? – продолжал оппонент, с явным удовольствием низвергающий памятники и пытающийся опустить любое явление до простоты, до круглого и плоского нуля.
– Ты сомневаешься – значит, веришь в него, – ответила правая, менее кровожадная часть Фана. Она уже начала плести необычную шаль для укутывания в неё зарождающегося на глазах нового порядка устройства мироздания.
Свет, до этого стоящий в стороне и нервно курящий сигарету, расправил плечи и перестал выглядеть безучастным соседом. Он озарил место рождения чего-то нового, неизведанного. И Фантасмагория поняла, что именно она должна нести вперёд временно упавшее знамя разумности и закономерности. Просто рядом, в пределах видимости, никого другого не было…
Безумие
Безумие – диагноз или страсть?
Сдирающее чинность и порядок,
Оно берёт над человеком власть
И окунает в пёстрый мир загадок.
Кромсая разум вдоль и поперёк,
Чертя каракули на небосклоне,
Безумие, как злой коварный рок,
Исходит жаром в пограничной зоне.
И низвергает пламя изо рта,
Связав слова запутанною нитью.
Сжигает все основы у хребта
С невероятной неприкрытой прытью.
Но, смыв грязищу всю с себя дождём
И не поддавшись бесноватым чарам,
Безумие, очистившись огнём,
Становится однажды Божьим даром.
В поисках Истины
Господь создал Истину
И сотворил её многоликой,
Чтобы каждый узревший её
Думал, что Истина смотрит ему прямо в глаза,
И лишь некоторые видели,
Что она скромно потупила взгляд.
Белоснежные паруса с жадностью заглатывали дующие с берега потоки воздуха и уверенно гнали деревянное судёнышко в открытое море. Опытные матросы с чувством глубокого достоинства деловито управляли кораблём, обходя скрытые под водой мели и пробираясь между остро выпирающими рифами.
Только моряки во главе со старым капитаном понимали всю сложность и опасность предстоящего путешествия. На берегу толпа, махая платками и вытирая ими выступающие слёзы, с уважением устремляла свой взор на палубу. С неё, словно с театральных подмостков, знатоки морского дела слаженно и бесстрашно поднимались по мачтам и реям, убирая концы и укладывая снасти.
Исключительно на этих смельчаков жители прибрежного города возлагали последнюю надежду в разгадке тайны, которая мучила их не одну сотню лет. Они надеялись, что, возможно, там, в далёких странах и землях, смогли бы найти ответы на свои вопросы. Откуда люди пришли в это место? Зачем Всевышний, у которого и так хлопот до самой поднебесной крыши, защищает и оберегает их поселение? Почему нависшее сверху Солнце светит уже столько времени, не давая хмурым тучам и холодным ветрам проникнуть за городские стены? Вечером, сменяясь на посту, светило сдавало вахту таинственной Луне, которая с такой же заботой укрывала людей одеялом тёплой и спокойной ночи. Что такого сделали жители, что природа, руководимая Божественными силами, была так благосклонна к ним?
Морские волки долго готовились к экспедиции. Горожане построили корабль и снабдили путешественников провизией. И наконец этот день настал. Пристань не смогла выдержать столько народа, который заполонил ещё и все окрестные улицы. Весь город собрался проводить избранных. Прощание было недолгим, и корабль поплыл, двинувшись с места то ли от попутного ветра, то ли от вопросительных взглядов людей, желающих узнать великую тайну.
Долго ли, коротко ли плавал в морях и океанах парусник и наконец причалил к незнакомому берегу. Золотой мягкий песок, ковром расстеленный у кромки суши, ярко осветил судёнышко. По-видимому, это был маленький остров, не отмеченный ни на одной карте. Воды захватывали его в кольцо, воздвигнув незримую стену, чтобы скрыть райский уголок от посторонних глаз. Остров был пологим, словно круглая сковородка. Не было ни гор, ни единого холмика, в которые мог упереться взгляд. Экипаж сошёл на берег и углубился в центр загадочной территории. С трудом пробираясь сквозь заросли деревьев и лиан, моряки вышли на поляну с ярко-зелёной травой. В самом центре, скрестив ноги, сидела Она – Истина…
Её белокурые волосы спадали на плечи. Локти были широко расставлены. Кисти упирались в колени. Большие и указательные пальцы касались друг друга, создавая ореол таинственности. Той таинственности, которая воспаряла над головой Истины и создавала своеобразный купол. Очертания её нагой фигуры были настолько изящны, что у матросов и капитана захватывало дух. Но вместо вожделения у грубых морских странников возникало ощущение святости происходящего.
Было ясно, что наконец путешественники исполнят наставление горожан и раскроют тайну мистического города. Но вместо слов из уст девушки полилась песня. Она была настолько мелодичной и щекочущей самое нутро, что морякам и самим захотелось подпевать незнакомке. Песня, тянувшаяся, казалось, целую вечность, подошла к концу, и они всё узнали…
Зачем Бог оберегал их родину? К чему Солнце и Луна, соединяясь вместе, защищали город? Моряки, получив разгадку тайны от чужестранки и завернув её в старую рваную мешковину, направились назад. Но странное дело – они, познав Истину, вдруг потеряли голос. Буквально никто на корабле не мог разговаривать, и только мычание можно было услышать от капитана, командующего судном.
Прошло время, они вернулись назад. Спустившись с трапа, путешественники развернули мешковину. Но вместо долгожданного подарка от Истины они увидели только тёмное мокрое пятно. Это было всё, что осталось от растаявшего по пути гостинца. Говорить экипаж не мог, а чтобы передать увиденное на острове жестами, им не хватало воображения. Так горожане и не узнали тайны, почему Бог выбрал именно их. Вздыхая и опуская головы, люди один за другим с грустью разбрелись по домам. Физически ощущая поцелуй Всевышнего в темечко, они до самых последних дней помнили о великой загадке, которая им так и не раскрылась…
Иллюзии
Иллюзий свет для нас приятен.
В лучах его желая жить,
Мы отвергаем серость пятен,
Душой во мгле стремясь творить.
Зажги свечу! О, Бог столетий!
Христовых помыслов струна!
В упор не видя мир трагедий,
Мы пьём утопию до дна.
