скачать книгу бесплатно
– Может тогда не надо рассказывать? А?
– Да, наверное, не надо, – дрожащим голосом сказала я, сама еле сдерживая слезы от вида плачущей Татьяны. – Зачем?! Итак, я вам одни расстройства принесла.
– Нет, Ева, – твёрдо сказала Танюшка, – надо. Я ему тогда не помогла, хотя могла! А так хоть сейчас помогу, чем смогу. В общем, слушай теперь мои мысли обо всем этом. Тогда-то я не так думала и злилась на Сашку, само собой! Ведь если бы не он, то и отец ещё пожил бы. Мамочка ещё масла в огонь подливала, кляня без продыху бедного Санька.
– Да, сложный тогда период был, – поддержал жену Василич, – и когда у Танюшки молоко от переживаний пропало, я строго поговорил с тёщей. Пашке ещё и полугода не было, а ребёнок без полноценного питания с измученной от переживаний матерью. Сели мы с тёщей, обсудили всё, точнее сказать я выслушал, в очередной раз, всё её негодование по поводу сына и решили тему закрыть. Хотя я рассчитывал на то, что перестав бесконечно обвинять Сашку во всех смертных грехах, она найдёт в себе силы, простить его. Негоже это умершего проклинать, какой бы он не был.
– Нет, мама до сих пор его не простила, я точно знаю. Хоть и не говорим об этом, а знаю! – подхватила Татьяна и налив ещё наливочки, сказала мне. – Мамуля у меня человек очень своеобразный, замуж за отца она вышла на втором курсе института и меньше, чем через год родила Сашу. Академический отпуск не брала, бабушка моя тогда на себя всю заботу о внуке взяла, а когда мама институт закончила бабушки не стало. Сашка в сад ходил уже, мама диссертацию писала, отец вечно на работе, но тогда многие так жили. Социалистическое воспитание ячейки общества считалось, должно было проходить в полном равнодушии. Главное труд на благо Родины! И нас так воспитывали! Сашка рос мальчишкой послушным, учился хорошо, участвовал во всех конкурсах самодеятельности и в школьных спектаклях играл не последние роли. Талант у него, безусловно, был, но больше всего он любил кружок моделирования. У нас в доме полки были заставлены различными макетами танков, машинок и другой техники. Как сейчас, я – мать двоих детей, понимаю, что всё он это делал, чтобы мать им гордилась, чтобы похвалила, приласкала, сказала, что он у неё самый лучший. Но мама наша, если хвалила его, то очень скупо, зато любила рассказывать при каждом удобном случае, как она плакала от жалости к себе, что так рано родила и ребёнок связал ей руки. Естественно, всё это при Сашке! А тут, ещё и я родилась. Конечно, и у меня были проблемы с матерью! У кого их не было!? Вечная проблема родителей и детей! Но даже я замечала, какая колоссальная разница в отношении матери ко мне и к брату. Меня всегда хвалили, тискали и наряжали. А с ним мама разговаривала строго, часто морщилась, когда он рассказывал что-то о своих успехах. Нет, я её не осуждаю! Мы все люди разные и тогда мне казалось, что она так делает, потому что он мальчик и ей хотелось вырастить сильного мужчину. Но когда я родила сама, начала догадываться, что дело совсем не в желании дать должное воспитание, а в том, что у неё не было к нему любви. Он был обузой, связывающей руки. Когда я родила второго сына – Павлика, я убедилась в этом, но было уже поздно.
Татьяна остановилась, посмотрела на фотографию, которую держала всё это время в руках, смахнула набежавшие слезы и спросила у меня:
– Вот у тебя, Ева, сейчас двое детей, ты их двоих любишь?
– Конечно! – воскликнула я. – А как же иначе?!
– Вот и я когда Пашу родила, поразилась, как можно одного любить, а другого нет! – печально сказала Татьяна. – А мамуля моя, наоборот, не понимала, как можно двоих любить и прямо спрашивала: «Танька, ну неужели ты и правда, Дениску любишь? Ну, врёшь же?». И недоверчиво мотала головой, когда я пыталась убедить её, что люблю, и первого, и второго.
– Я ей даже замечания делал не раз, – добавил Василич, – чтобы при детях такие разговоры не вела.
– Мама его слушается, представляешь, – усмехнулась Танюшка. – Отца так никогда не слушалась, как Василича.
– Опытный педагог со всеми общий язык найдёт, – похвалила я.
– Ну да, – ответила она, – только вот с Сашкой не смог… В общем, закончил Сашка диплом с отличием, устроился на завод. Тогда же ещё заводы были! Женился, квартиру кооперативную приобрёл, даже машину купили, а детей у них все никак не получалось. Жену его Мариной зовут. Очень сильная женщина, даже на маму нашу чем-то похожа. Общий язык они, во всяком случае, сразу нашли и шпыняли Сашку уже вдвоём, а тот радовался! Маме же угодил наконец-то! Эх, Сашка, кабы иметь мне тогда теперешние мозги может, и удержала б я тебя от такого шага!
– Не казни себя, душенька, – сказал Василич, вставая и потягиваясь, разминая спину, – нет, твоей вины в его смерти. Пойду я на кухню, начну грибы варить на засолку. Если понадоблюсь, зовите.
– Давайте, я помогу? – предложила я.
– А, давайте, – сказал Василич. – Вы промывайте и нарезайте. Сейчас я вам перчатки выдам, воды принесу. И домой возьмёшь, Ева, уже варёные. Мужиков своих побалуешь!
– Давай, Василич, а то что-то, правда, разболталась я, – освобождая стол, сказала Татьяна. – Неси воду, остальное я сама приготовлю.
– Сиди, Танюшка, рассказывай спокойно. Я сейчас принесу, – погладил по плечу жену Василич.
– Ладно, – кивнула Татьяна, – на чем я остановилась? А! Про жену! Ну, так вот, жили они хорошо, пока перестройка не началась. Завод начал потихоньку сокращаться, потом талоны, километровые очереди за продуктами. Ты не помнишь уже, наверное? Маленькая тогда была?
– Да почему же? Помню очень хорошо! – ответила я, одевая перчатки. – У меня сестра младшая в 90ом родилась, и за молоком в очереди стоять приходилось мне. Порой, полдня только за одним молоком и стояла. Цистерны тогда возле магазина были, и карточки помню. Даже помню, как отцу зарплату тушёнкой выдавали.
– О! Тушёнкой! Это вам круто повезло! – усмехнулась Татьяна. – Некоторым гайками зарплату выдавали, а некоторым вообще не выдавали. Многие тогда растерялись, как жить, как зарабатывать. Вот и Сашка наш тоже, но крутился, как мог. Даже грузчиком подрабатывал. Мама тогда смеялась над ним, что инженер с высшим образованием до грузчика опустился, а тут ещё и Марина забеременела. Радости знаешь сколько было! Уже и не надеялись! Но беременность золовку мою совсем с ума свела, она день и ночь только об одном и говорила: «Как жить будем?! На что малыша кормить!?». Вдвоём с матерью на него нападали, вот он и подрядился на лесорубку ездить. Деньги там неплохие, по тем временам, платили. Так и ездил месяц дома, месяц там, а когда Костику было месяцев семь, приехал он с рейса и домой попасть не смог. Марина замки сменила. Сашке даже дверь не открыла, крикнула через неё, что за другого замуж выходит. Он, ясное дело, сразу к родителям, а там мать, как услышала про это, скандал ему закатила.
– Почему? – удивилась я, нарезая грибы. – Он-то в чем виноват?
– Так вот ни в чем, вроде, – ответил, вышедший на веранду Василич, занося с собой аромат варёных грибов, – да только у неё своя правда была. До сих пор в ушах её слова стоят. «Значит, так, – говорит, – сейчас идёшь к жене и к сыну. И терпишь, раз такой дурак! Что смотришь на меня?! Кому ты нужен такой никчёмный? Кто тебя терпеть будет, дурня?! Погуляет и забудет, в семью вернётся. А не пойдёшь, будешь всю жизнь бобылём жить. Понял?» Кошмар! Отец, обычно молчаливый, тут не выдержал, замахнулся на неё и сказал: «Ты что мелешь, дура-баба?! Совсем из ума выжила?» Единственный раз, на моей памяти он так разозлился.
– Да, – сказала Татьяна, снимая перчатки, – отец у нас очень спокойный был, никогда голос не повышал. Но тогда, даже я испугалась его крика. А маме, хоть бы что! «Что хотите, делайте, – говорит, – но, чтобы здесь я этого неудачника больше не видела. Нет у меня больше сына!» На Сашку смотреть было больно! Нет, я маму не осуждаю! У каждого свои тараканы в голове. Невозможно кого-то заставить любить другого, уважать и заботиться тоже! Но, как мать, понять её не могу!
– Я – не мать, но тоже не могу, – поддержал жену Василич. – И объяснить её поведение тоже не могу, хотя и пытался!
– В общем, скандалов ещё было, ое-ое-ей! – продолжила Танюшка, разливая янтарный напиток из графина. – Сашка пить начал, один, на даче. Мастерил что-то, веранду эту он строил, сарай тоже. Но к вечеру обычно лежал в стельку пьяный. Маринка в суд подала на лишение родительских прав, а потом и вовсе заявила, что Костик нам не родной. Сашка ещё пуще запил! Конечно, это не оправдание пьянству, но, кто его, знает какого это – предательство такое и одиночество при живых родителях?! Не дай Бог никому! Отец, конечно, помогал ему и лечиться уговаривал, мы с Василичем сколько раз говорили с ним, но он только рукой махнёт: «Да чего уж!» и молчит, молчит.
Голос её дрогнул, из глаз полились слезы и я, не выдержав, подошла к ней, обняла, гладя по голове. Что тут ещё можно сделать или сказать?! Трагедия её семьи. Потеря близких. От несказанных в нужное время слов. И от сказанных, самым важным человеком в жизни каждого, совсем ненужных слов, которые ранят больнее всего. Слов матери! Конечно, горько осознавать, что можно было, что-то сделать, но не сделано.
– Поплачь, душенька, – ласково произнёс Василич, подавая платок, – поплачь. Я пойду, чай нам, всё-таки согрею!
– Согрей, Василич, – сквозь слёзы, сказала Танюшка, – а то, как-то неправильно получается у нас. Гостей так не встречают! Я ведь, потом думала, лучше бы он кричал и дебоширил, хоть бы знали, что у него на душе. Хоть бы выплёскивал эти страдания, не копил бы их. Может, и смогли бы ему помочь! А то ведь как получается, у всех свои заботы, у меня Денька маленький, Пашка на подходе, забот полный рот. Поговорила с ним и вроде бы, как свои обязанности выполнила, руками развела: «А что я могу сделать?!». И пошла дальше своими делами заниматься. Мать, когда на дачу приезжала, смеялась над ним издевательски. Он удочки на плечо закинет и на рыбалку, до их отъезда не появлялся. А в тот день решили они с ночёвкой остаться. Что она там ему опять наговорила, не знаю, но он сделал, то, что сделал! А потом и папуля…
– Ладно, Танюш, если тебе тяжело, хватит рассказывать, – попросила я её, – самое главное я поняла. Вот только почему он сказал, что его забыли? Раз ты думала об этом.
– Думала, – ответила она, вытирая слезы, – первое время постоянно думала, а как не думать было?! Мама постоянно про это говорила, Сашку проклинала. Я возражала, конечно, но не особо. С ней не поспоришь! А потом молоко у меня пропало. Василич маму отчитал, она замолчала. Потом у Павлика аллергия на коровье молоко вылезла, Дениска болел постоянно и как-то под запрет и перестали мысли появляться. Забыли, конечно! И на могилку даже не ездили, его не рядом с отцом похоронили. За городом, в Матвеевке. Кстати, там и правда часовня есть. Правда заброшенная уже тогда была.
– Девочки, чаёк! – провозгласил Василич, внося дымящиеся чашки.
– Грибы хоть варятся? – ворчливо спросила Татьяна.
– Обижаешь, душенька, – усмехнулся Василич, – уже последняя партия варится.
– И что б, я без тебя делала! – с нежностью посмотрела она на мужа. – Вот мне видишь, как повезло! У меня Василич! Всякое, конечно, бывало, и ругались тоже, но все равно пытались понять друг друга и больно не ранить. Я и сыновьям всегда вдалбливаю, все люди разные: то, что одному в радость – другому в тягость. Одного единственным словом можно ранить, а другой лишь посмеётся после потока брани. Поэтому, как бы ты к человеку не относился, не суди и, если можешь, поддержи. Надеюсь, они поняли!
– Конечно, поняли, – рассмеялся Василич, – они же уже наизусть, как стих, твоё учение повторяют с детства, как только ты начинаешь: все люди разные…
– А, и хорошо! – воскликнула Татьяна с улыбкой, убираясь на веранде. – Значит, легче им жить будет! Нам-то что теперь с Сашкой делать?!
– На кладбище съездить надо да в церковь сходить, – предположил Василич. – Как думаешь, Ева?
– Не знаю, – пожала плечами я. – Лишним точно не будет.
– Ты, наверное, думаешь, почему мы раньше не ходили? – спросила Татьяна, ловко собирая веником мусор от грибов с дощатого пола веранды и сразу же ответила. – Только не подумай, что я оправдываюсь. Хотя может и надо. Дело в том, что мы его хоронили вдвоём с Василичем, мать с Маринкой не пошли. Они, кстати, до сих пор общаются. На кладбище, сразу как Сашку упокоили, к нам старушка подошла. Такая интересная: в платье кримпленовом коричневом, такие раньше у многих были, на голове платочек чёрненький, из лёгкого шифона, поверх седых волос, закрученных в гульку на макушке. Помнишь, Василич? Казалось бы, что тут удивительного, раньше на кладбище бабуси-плакальщицы навязывались, но они и выглядели, как деревенские бабки в цветастых разномастных одеждах, а тут элегантная такая старушечка. Просто встала рядом, скорбно поджав губы, и смотрит на могилу. Я на неё несколько раз кинула вопросительные взгляды, но она даже не посмотрела на меня. Только когда уже памятник ставили рабочие, она у меня спросила: «Брата похоронила?». Я кивнула, а она строго говорит: «Матери передай – её это грех! Пусть молится теперь за его душу! Не то худо будет! Крест почему, девка, не поставили ему?».
– Тут я вмешался, – перебил Василич, – смотрю Танюшка, как под гипнозом стоит, не шелохнётся! Говорю этой тётке: «Простите, а вы кто, собственно, будете?» А она будто не слышит меня, сверлит взглядом своим, а потом прочеканила: «Грешник, думаешь?! Самоубивец?! Виноват?! Так это не вам решать! Господь разберётся, кто виноват! Без вины виноватый он! Матери передай, не забудь! И сама брата не забывай!»
– Я ещё немного постояла, глядя, как уходит она в сторону часовни, – продолжила Татьяна. – Испугалась, конечно. Кладбище – это старое, мало кто там уже хоронил. В основном те, у кого места были забиты или самоубийц, почти на краю кладбища. А потом успокоилась, связав это с тем, что хоронили мы его не рядом с кем-то, а отдельно – родни у нас там не было. Вот бабуся и решила, что самоубийцу мы хороним, советов надавала, а мне от страха померещилось, что она и правда что-то знает о нашей семье. Матери рассказала, так тут же пожалела. Крику было, мама дорогая! Позже уже, когда Павлика крестили, у батюшки в церкви спросила, так вот он сказал, что ни молиться, ни свечи ставить за таких в церкви нельзя, – Татьяна тяжело вздохнула, – поминать тоже нельзя, нужно просто простить все обиды ему и забыть. Вот мы и забыли!
Мы поболтали ещё с полчаса, вспоминая общих знакомых и их судьбы, и я засобиралась домой. Танюшка с Василичем загрузили пакеты урожаем, не смотря на мои протесты, и зазывая в следующий раз приехать с детьми, пошли со мной к машине.
Татьяна в шагах пяти от ворот вдруг остановилась, как вскопанная. Я, проследив за её взглядом, увидела возле моей машины Гаврила-Александра. Он стоял, жестикулируя руками, и беззвучно открывал рот.
– Душенька, что с тобой?! – бросив пакеты, подбежал Василич к побледневшей, как мел, жене. – Плохо, да? Сердце, да?
Вдруг над нами пронёсся глухой голос, как будто из банки:
– Ждиии! Здесь ждиии!
– Ждииии, – донеслось эхо до меня. Хотя какое эхо может быть на ровном участке дачи. У меня волосы на голове зашевелились от ужаса.
– Ждиииии! – ещё грубее пронёсся голос и видение исчезло.
– Ева! Ева! – сквозь вату услышала я взволнованный голос Василича. – Помоги! Танюшка в обмороке!
Глава 11
– Я его видела? Видела? – спросила Татьяна, придя в сознание.
– Кого ты там видела, не знаю, но напугала ты нас сильно, – проворчал Василич, поправляя подушку на огромном кожаном диване с деревянной спинкой. Диван этот был настоящим раритетом. Во всяком случае, я такой раньше никогда не видела, даже в кино: черная гладкая, местами вытертая кожа на сидении, с округлым валиком на месте сгиба, резные деревянные подлокотники и верхняя часть спинки с потускневшим зеркалом. Татьяна занимала меньше половины этого гиганта с прошлого века, рядом суетился Василич со стаканчиком разведённых сердечных капель. – Выпей вот! Давление у тебя в норме и сердечко тоже, но лишним не будет.
– Да не надо, – отмахнулась она, пытаясь встать, – потом сутки во рту химия эта будет. Чай лучше согрей! Или знаешь, что? Свари-ка нам кофе, будь добр! Знобит меня что-то…
– Нет, душенька моя, – возмутился Василич, – ты всё-таки врач! Врач с двадцатилетним стажем, а так халатно к своему здоровью относишься!
– Ой, прекрати Василич, умоляю тебя, – поморщилась Татьяна, подвигаясь к подлокотнику и заматываясь в одеяло. – Я Сашку видела! Видела! А ты говоришь, врач! Бррр! Холодно!
– Ты, правда, его видела? – ошеломлённо спросил он, медленно опускаясь на стоящую возле дивана тумбу. – И ты, Ева?
– Видела, – кивнула я, – и слышала. Только не понимаю, зачем он нас пугает!?
– А что он говорил? – спросила Татьяна. – Я только видела, что он рот открывает.
– Что-то, типа, жди здесь! – проговорила я, подвигаясь к ней поближе. То ли обивка дивана сохранила в себе все холода прошлого века, то ли от страха, но меня тоже знобило.
– И давно ты, голубушка, такое видишь? – прищурившись, спросила Татьяна.
– А ты? – отбила подачу я, робко улыбаясь.
– Так, голубушки, пойду-ка я и правда кофе сварю! – так же медленно, как и сел поднялся Василич. – Кофеин, насколько я помню, улучшает мозговую деятельность, а нам она сейчас необходима.
– Иди уже, – кивнула головой Татьяна, – психиатричку ещё нам вызови! Она-то нам точно не помешает!
– Думаешь? – усмехнулся Василич, выходя из комнаты.
– Давай, подруга, рассказывай, что всё это значит, – требовательно сказала Татьяна, – пока я ещё верю, что я правда его видела. А то уже начинаю сомневаться, что это не результат моих сегодняшних воспоминаний.
– Нет, не сомневайся! – торопливо ответила я. – Ты и правда его видела, но что это значит, я не знаю. Единственное, что могу сказать, всё это не просто так.
– Это я понимаю! – воскликнула она, вставая с дивана и протягивая мне одеяло. – Но неужели нельзя просто сказать, что ему нужно? Я помогу, чем смогу!
– Нельзя, Танюш, нельзя, – тихо произнесла я, замотав ноги одеялом и наблюдая за ходившей туда-сюда Татьяной, – если бы можно было, он бы сказал. Я не хотела тебе говорить, но во сне возле его могилы, было ещё две. Без имён.
– И что это значит!? – с досадой проговорила она, прижимая руки к щекам. – Что!?
– Он кого-то ждёт! – ответила я и предупреждающе воскликнула. – Только не пугайся!
– А кого? – прошептала она, присаживаясь рядом со мной.
– Не знаю. Я спросила, но он сказал, что я любопытна без меры, – ответила я.
– О! Я эту фразу слышала от него всё детство, – улыбнулась Татьяна и спросила. – Но чьи там могут быть могилки? Там, однозначно, никого из наших хоронить не будут. Может он просит помочь таким же, как он? Без вины виноватым?
По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Замечали, как уютно становится в доме, когда пахнет кофе? Все окружающие краски вдруг становятся роскошно приглушенными, стирая все недочёты и погрешности интерьера, создавая иллюзию небрежного шика или даже шебби-шика. «С таким-то диваном точно – шебби-шик!» – усмехнулась я про себя и не удержавшись, протянула:
– Мммм, как вкусно пахнет!
– Девочки! – раздался громкий голос Василича из кухни. – Телефон чей-то надрывается, а я отойти не могу…
– Ой, – подскочила я, – это, наверное, мой.
Найдя в своей необъятной сумке телефон, я обнаружила больше десятка пропущенных звонков от мужа и даже успела испугаться, что же у них там произошло, пока дождалась ответа Данилы.
– Ты почему трубку не берёшь!? – услышала я его встревоженный голос. – Всё в порядке? Ты где?
– Я задержалась немного, – виновато ответила я, – что-то случилось? Как Митя?
– Молодец, что задержалась, – ласково ответил муж, заставив меня нервничать ещё больше, – с нами все в порядке!
– Говори, быстро, что случилось? – крикнула я, перебирая все возможные варианты.
– Тихо, тихо, не волнуйся, – затараторила трубка голосом мужа. – Телевизор рядом есть? Включи местный канал и увидишь. Десять минут назад запустили экстренный выпуск новостей с места происшествия. Перезвонишь потом?
– Хорошо, – коротко сказала я и попросила Татьяну включить телевизор.
На экране появилась картинка моста через нашу реку, который соединял город и посёлок, где сейчас находились мы. Внизу картинки шла надпись: «Экстренный выпуск» и квадрат в углу с диктором в кадре.
«В 17.15, сегодня 23 сентября, произошло ДТП с участием нескольких машин, – говорила известная в нашем городе телеведущая, – точное количество, на данный момент, уточняется. Известно, что в результате столкновения две машины, едущие в сторону города, оказались за мостом, в воде. Количество пострадавших уточняется. Мост временно перекрыт, работают службы спасения. Оставайтесь с нами…»
– Вот тебе раз! – пробормотала Татьяна. – Так, получается, он тебя спас…
Глава 12
– Значит, он тебя спас!? – задумчиво произнёс муж, держа меня в своей охапке, уже глубокой ночью, когда я наконец-то добралась домой и рассказала мужу о Гавриле. – Интересно, он знает, как я безмерно ему благодарен?
– Знает уже, – усмехнулась я, – ты только что об этом сказал. А что ты думаешь о его жизни?
– Да что тут думать!? – с чувством ответил муж. – Бедный мужик! При таком количестве родственников, не нашлось ни одного, кто бы мог обогреть его своим душевным теплом, поддержать в трудную минуту. Понятно, что психически он с детства привык заслуживать одобрение собственной матери. Тут ещё жизнь резко затрещала по швам со всех сторон. И сил уже не осталось, и осознание пришло, что все его выслуги, то есть, по сути, вся его жизнь бессмыслены.
– Причина в недолюбленности матерью? – поморщилась я.
Вот, не люблю этот термин! Мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, недолюбленны родителями, дети наши тоже, и, я считаю, что нечего делать из этого трагедию, как в последнее время трубят во всех психологических темах.
– Какая недолюблинность, если не было любви!? – усмехнулся муж. – Тут совсем другие причины, надо поразмыслить. Может своеобразное соперничество со стороны матери?
– А как ты считаешь, ему можно было помочь? Или он был обречён?
– Да ну! Что значит, обречён?! – возразил муж. – Знаешь, скольким людям помогла материнская поддержка? Обычное ласковое слово, сказанное в тот момент, когда жизнь не мила? Слово матери может, как убить, так и спасти.
– А как быть тем, у кого нет матери? Что-то слишком много ты на мать взваливаешь, тебе не кажется?
– Кажется, не кажется! – шутливо передразнил меня муж. – Давай спать уже, сил моих уже нет! Мы подумаем об этом потом. Окей? Ты то сегодня на дачке прохлаждалась, а я один на хозяйстве…
– Да. Да. На хозяйстве! – усмехнулась я, щипая мужа за бок. – Куры, козы, гуси… А посуду даже в машинку закинуть не смогли!
