Нефритовый слон

Но чтобы дойти до подъезда, нужно пройти через пару дворов.

Хорошо, что тут ярко светят фонари, не позволяя какому-нибудь злоумышленнику выскочить на девушку из темноты.

Мне осталось пройти метров пятьдесят, когда будто бы из-под земли прямо передо мной выросли два бугая с ножами.

А еще двое отрезали мне путь к отступлению.

Вот и почувствовала вкус свободы, успела подумать я, взглянула на восьмой этаж и поняла, что окна кухни и единственной комнаты выходят именно сюда.

Тут же вспомнила, что Юра так и не купил себе второй мобильный. Да и как бы я позвонила ему, если мобильник в сумочке, и достать его оттуда никак не получится потому, что эти четверо точно собираются ее отнять.

И хорошо, если они ограничатся только ограблением.

Но судя по тому, как они переглядываются между собой, у них у всех на меня еще и другие планы.

Осознав это, я так истошно ору, будто меня уже режут на части:

– Помогите!

Один из уродов тут же реагирует на это:

– Да не ори ты, голос сорвешь.

Остальные начинают гоготать.

– Ты бы, детка, расслабилась лучше. Все равно никто на помощь не придет. И ментов не вызовут, не любят тут эту братию.

И наступила тишина… какая бывает словно затишье перед бурей.

Вдруг в воздухе запахло спиртом и что-то словно комета пронеслось над головой одного из вооруженных ублюдков.

Бутылка водки с вымоченной в спирту подожженной тряпкой рванула прямо у ног одного из подонков, и пламя мгновенно перекинулось на его одежду.

Урод запаниковал, его дружки бросились тушить его, а я, воспользовавшись возникшей суетой, рванула в образовавшуюся прореху к своему подъезду.

Дверь открылась и закрылась, лифт стоял на первом этаже и минуту спустя я буквально ввалилась в ставшую какой-то очень родной однушку.

Тут же ко мне под ноги бросился верный пес.

Которого я от страха больно пнула в живот.

– Отойди, псина! Дай прийти в себя. На меня только что чуть не напали четверо уродов с ножами.

Сделав вдох, чтобы купировать боль и восстановить дыхание, Юра тихо сказал:

– Я видел. Вернее, сначала услышал твой крик и понял, что даже в полицию позвонить не могу… не с чего.

– Бежал бы к соседям…

– Таша, ты запираешь дверь на ключ. Пока бы я ее выбил, пока бы кто-то мне открыл… Времени не было ни на что, кроме… Их нужно было чем-то срочно отвлечь. Ты с работы недавно принесла бутылку водки. В аптечке нашелся спирт, я намочил тряпку и сделал импровизированную гранату. Типа коктейля Молотова…

Он сделал паузу.

– Хорошо хоть это их действительно от тебя отвлекло.

Тут разум наконец начинает анализировать полученную информацию.

Граната вылетела из этого окна. Он услышал мой вопль и придумал оригинальный способ спасти меня. Придумал его за доли секунды.

Защитил, даже будучи на восьмом этаже запертой квартиры.

А в благодарность получил удар в живот.

И тут уже громко заговорила моя душа, признавая, какая я – неблагодарная сука!

– Юра, прости! Я не знала, что это был ты. Я просто очень испугалась…

Сползла по стенке на пол и начала рыдать в голос.

Осторожно, на четвереньках, по-собачьи мой спаситель подполз ко мне, явно желая узнать, пну я его снова или из благодарности мне хватит решимости его обнять.

– Юра, прости! – повторяю снова и бросаюсь к нему. Стоит ему приподняться, я обнимаю его за шею.

Втягиваю носом запах его кожи, лижу ее языком и мое подсознание недвусмысленно намекает мне вот на что: я так желала ощутить вкус свободы. Только искала его где угодно, кроме как там, где стоило.

Вот же он, помог мне бежать, готов ради меня на все, и снова спас, когда я думала, что осталась совсем одна.

– Мой вкус свободы, – шепчу ему на ухо, и понимаю, кто бы еще на земле простил меня, пни я его сначала вместо благодарности.

И, после всех приключений последних нескольких часов, мне необходимо ощутить себя желанной. И любимой.

Сил дойти до кровати нету, я беру то, что мое по праву. Снова и снова, и снова.

А он тихо протяжно стонет, глядя на меня так, словно я ангел, только что сошедший к нему с небес.

***

На работе о своих приключениях я не рассказываю никому (конкретно Агнии Викторовне, в обиходе просто Агнии, потому что с хозяином, Денисом Петровичем, мне бы откровенничать и в голову не пришло), а вот сама вспоминаю о них до самых выходных.

Особенно о том, как Юра спас меня.

Когда в аптеке нет посетителей, и Агния не видит, я брожу по ней, как по лабиринту Фавна, трогаю лекарства руками, некоторые нюхаю и твержу как заклинание, которое нужно выучить наизусть: «Он мой враг! Всего лишь раб! Мой верный пес!». Но с заклинанием что-то не так. Оно не работает, совсем. Чем сильнее я пытаюсь, тем хуже результат. А перед мысленным взором его лицо, в момент сразу после того, как я двинула его в живот. Он только что спас меня, а я…

Я ухожу в туалет и плачу. Мое подлое тело сразу предало меня. Душа – о ней и говорить нечего.

Подсознание давно играет со мной в кошки-мышки (иначе как объяснить то, что у него всегда мамин голос). Память давно шалит. Что мне осталось? Только разум.

На ум приходит сцена из «Формулы любви» (мама очень любила этот фильм). Та, когда Калиостро, собираясь застрелиться, говорит о том, что ему остался только разум, и возомнил, что он и есть Бог.

Мой разум тоже возомнил о себе что-то подобное?

Вечером, после работы, я принимаю решение: один раз без задней мысли позволю выразить тому, кто меня спас, свою благодарность.

Разум тут же шипит на меня: «Не забывай, кто перед тобой». Но впервые на моей памяти я рычу на него в ответ: «Я не забываю. Но за спасение принято благодарить».

Отблагодарю его один раз и позволю себе забыть. Эдакий компромисс между моим разумом и честью.

Придя в однушку, чувствую на себе настороженный взгляд пса, желающего оценить, в каком настроении хозяйка.

– Пойди сюда.

Но в этот раз в первые мой приказ исполнен лишь частично. Он идет, но не приближается на расстояние удара.

– Иди сюда. Я хочу попросить прощения. За то, что случилось после того, как ты спас меня. Незнание не освобождает от ответственности.

Поэтому я хочу искупить свою вину и выразить благодарность.

Пойди оденься и приходи в комнату. Я жду тебя.

Он подчиняется.

Окидываю его взглядом и думаю о том, что уже отвыкла видеть его в одежде.

– Присядь на кровать.

Когда это исполнено, встаю перед ним на колени и снимаю ботинки с его ног. Сама, своими руками. Потом стягиваю носки и принимаюсь массировать ступни.

– Откинься на спину, расслабься. Я не ударю. Слово даю.

Он ложится, раскидывается, глаза закрыты, голова повернута в бок, грудь вздымается, прикрытая тканью синей рубашки с пуговками.

Сначала массирую ступни, потом забираюсь на кровать и ложусь с ним рядом на бок.

Провожу ладонью по гладко выбритой щеке (помнит, как я наказала его однажды за щетину, а потом купила ему отличный бритвенный станок). Касаюсь кончиками пальцев его ушной раковины. Соскальзываю на шею. Двумя руками начинаю массировать шейные позвонки.

Потом целую в мочку уха.

– Приподнимись. Вот так. Давай снимем рубашку. Ну-ка, не торопясь.

Сначала расстегнула верхнюю пуговку, чуть оттянула воротник рубашки и поцеловала в шею, потом чмокнула в подбородок, на котором только сейчас заметила маленький шрамик.

Расстегнула еще одну пуговку, поцеловала в кадык и в Адамово яблоко.

Расстегнула третью, четвертую, пятую, и так до конца. Приспустила рубашку с плеч, погладила их, от чего волоски на груди, которую я вижу, встали дыбом.

Реакция его тела на меня все та же. Как женщине, мне это льстит.

Провожу несколько раз ладонями по его животу и только потом окончательно снимаю рубашку.

Горошинки-соски наверняка еще помнят экзекуцию с горячим воском, поэтому ласкаю их языком, губами, пальцами, доставляя удовольствие, не делая больно.

Прислоняю ухо к груди. Сердце бьется часто, как птица рвется на волю.

Я глажу его по волосам.

– Успокойся.

Следующим номером стягиваю с него брюки, обнажая ноги. Бедра влажные, хотя в комнате не жарко.

Дыхание стало чаще.

– Не возбуждайся. Я пока не планирую иметь тебя.

Сказано мурлыкающим тоном, но по тому, как мгновенно на ресницах появились капельки, я умудрилась сделать больно. Оказывается, у меня целый арсенал слов-холодного оружия, которое колет, режет, ранит… его душу.

Быстро целую его в нижнюю губу, а ладонью стираю невыплаканные слёзы с его плотно закрытых глаз.

– Ну прости меня. Пойми, это непросто, когда спасением ты обязана…

Пока я подбираю эпитет, на ресницах снова появляются слезинки.

– Перестань! Слышишь?

– Я не специально.

Слова я читаю по губам, потому что… очевидно, я не давала голос, а он не хочет наказания.

И снова накрывает с головой осознание того, что я почти дементор, только высасываю душу из него – не всю сразу, а по кусочкам.

«По заслугам», шипит мой разум, и впервые его на место ставит моя душа: «Если бы не он, меня бы изнасиловали и убили вчера».

Это истина, против которой не попрёшь.

Говорил же Иешуа Га-Ноцри, что истина всегда одна.

Легко стягиваю с него трусы. Пальцы гладят член, лицо само тянется к нему, и тут же я слышу:

– Ты не обязана, Таша. Не надо.

И что-то живое шевелится в памяти. Кажется, я недавно пыталась его заставить рассказать мне, как он принуждал меня в лагере в последний раз. Как эхо далекого воспоминания, приходят эти слова, «Ты не обязана, Таша. Не надо».

Он не принуждал меня? В этом дело?

Выходит, что я – шлюха? Сама залезала на него? А потом забывала об этом? Чтобы все вокруг считали меня жертвой? Чтобы я сама считала себя ею?

Ни на один вопрос память не дает ответа, а разум тут же шипит на ухо, «Не поддавайся».

В иной ситуации я бы сделала ему больно, стиснула яйца или дернула за член. Но сейчас нельзя. Есть ситуации, в которых мстить – не допустимо.

Он спас меня. Хоть час я могу быть благодарной ему за это.

– Я знаю, что не обязана. Расслабься. Я сама этого хочу.

Поэтому сосу, лижу, ублажаю.

А потом разрешаю ему меня раздеть. И поражаюсь тому, как нежно, не торопясь, ласково он это делает. Ведь он хочет меня, страстно, об этом мне недвусмысленно сообщает его тело. Но при этом никаких резких движений, никакого принуждения. Более того, он умудряется ни разу не коснуться моей кожи.

Я уже полностью раздета, а контакта его пальцев с моим телом – не было.

Даже трусики он снял так, что не задел меня.

А потом собрал всю мою одежду и аккуратно повесил на спинку стула. Сложил трусики и лифчик. После чего сел на край кровати и опустил глаза в пол.

Я мягко провела ладонью по его плечу.

– Ложись на спину.

Секунда тишины, он подчиняется, ложится.

– Теперь на бок лицом ко мне. А теперь скажи, как ты хочешь, чтобы я отблагодарила тебя за спасение?

Тишина. Противная такая, липкая, вязкая, возникает в комнате.

Веки плотно закрыты, я не вижу его глаз.

– Слушай, я же задала тебе вопрос. Ответь мне.

Я глажу его по скуле.

– Пожалуйста.

И тут понимаю, он смотрит на меня. Подняв глаза, позволяю встретиться со мной взглядом. Вернее, наоборот, позволяю себе встретиться взглядом с ним.

Потому что он смотрит на меня как приговоренный на эшафоте смотрит на палача, только что предложившего исполнить последнее желание казнимого.

И желание это не жить, не просьба о пощаде. Нет, это просьба о любви.

Просьба, которую я не хочу исполнить. Не хочу? Не могу? Или…

Мысленно даю себе пощечину даже за недодуманную мысль.

А он все смотрит на меня и смотрит.

– Так чего ты хочешь?

– В благодарность? Ничего. Правда, ничего. Кроме…

– Кроме чего?

– Ты помнишь песню, «Позови меня тихо по имени»?

– Помню.

– Назови меня тихо по имени. Один раз. Просто так. Не из благодарности.

Я открываю рот, чтобы легко выполнить эту просьбу. Ведь что может быть проще.

И тут же понимаю, в чем здесь подвох.

Имя – это личное. Я зову его по имени лишь только тогда, когда мне нужно манипулировать им.

А тут просто так взять и назвать?

– Хорошо. Но исключительно из благодарности.

За один миг он переходит из положения лежа в положение стоя.

– Тогда не надо. Пожалуйста.

Присаживаюсь и касаюсь кожи на его попе.

– Ляг назад. Пожалуйста, Юра…

«Правда легко манипулировать тем, кто принадлежит тебе без остатка», – звучит в голове родной мамин голос.

А Юра лежит рядом со мной голый и плачет.

То, что происходит дальше, уже не подконтрольно разуму, только душе.

Двумя руками тяну его на себя, зная, что сопротивления не будет. Мягко целую в шею чуть пониже уха, одной рукой касаюсь волос.

– Иди сюда!

Тихий стон от проникновения, ласкающий слух, и вовсе вышибает все мысли из головы.

Здесь и сейчас я чувствую себя богиней в руках обожателя. Все остальное неважно.

***

Уходя на работу, прикрываю красивое голое тело пледом, чтобы ему было тепло.

А вернувшись с работы, ледяным тоном приказываю лезть в уборную на четвереньках и носа оттуда не показывать.

Ложусь на кровать там, где мы вчера занимались… сексом и чувствую, что рыдаю.

Боль как когтистый хищник разрывает душу изнутри до кровавых ошметков.

Он спас мне жизнь… а я за это в очередной раз исполовала ему душу.

Мне бы плюнуть на все и позвать его к себе, но я не могу себе это позволить. За это не знаю, кого ненавижу сильнее, его или себя.

И где-то на задворках памяти слышу трижды прозвучавшее предупреждение, «Не заиграйся, деточка».

– Уже заигралась, – отвечаю себе, в голос, – Уже.

После чего встаю, иду в уборную, ложусь на пол, прижимаюсь к теплому боку, и мгновенно засыпаю. Я в своем праве, делаю что хочу.

А во сне все брожу по какой-то квартире как Скарлет в романе, и никак не могу найти то, что ищу.

Рано по утру просыпаюсь еще до того, как зазвонил будильник.

Умывшись, позавтракав, одевшись, собираюсь на работу, и вдруг чувствую странное ощущение внизу живота.

Предварительно прогнав пса на кухню, захожу в уборную пописать, и чувствую, что теку. Блин, как не вовремя. Ополаскиваю лицо ледяной водой. Не помогает.

Выйдя в коридор, сажусь на стул, и зову:

– Иди сюда.

Тут же слышу тук-тук-тук. Стоит на миг прикрыть глаза, открываю, он тут как тут.

– Надень на меня сапоги. Не доспала. Лень.

Вру. Ну какая лень.

Но это неважно, он надевает, на правую ногу, застегивает. Потом на левую.

А я подаюсь чуть-чуть вперед и раздвигаю ноги.

– А теперь руками за раз тяни юбку и колготки с трусами вниз. Будешь лизать, сосать, язык туда совать. Начинай! Да, и держи руки на моих бедрах.

Минут за десять я трижды кончила ему в рот.

– Так, хорошо. Теперь быстро встал, сел на стул, достал хер и…

Хотела сказать «дрочи», но в этом нет необходимости, там давно стояк.

Сажусь на него сверху, держу за плечи, и остервенело трахаю так, словно от этого зависит моя жизнь.

Мы оба стонем, тихо, еле слышно, держимся друг за друга так, словно иначе никак.

В конце я жмусь к его скуле губами.

– Все, пора на работу. Ты там справишься сам?

Он молча встает со стула и на четвереньках ползет в уборную.

Уходя, все равно слышу, даже через стены, шепот, от которого стынет душа:

– Таша, любимая, да!

Иду к лифту и вдруг возвращаюсь назад.

Сегодня на работу возьму такси.

Бросаю сумку в коридоре, иду в уборную.

Он все ещё не кончил пока.

Опускаюсь на колени, засовываю его себе в рот и сосу сильно.

Один протяжный томный стон спустя облизываю влажную головку.

А потом целую в совершенно мокрые глаза.

– Юра, это важно. Иногда злые слова – это просто слова.

Вот теперь я правда ушла.

Такси приходит быстро, и почти без пробок дорога занимает всего сорок минут.

Я в очередной раз прихожу раньше хозяина и Агнии. И весь день думаю о том, насколько верно то, что я сказала.

Только ночью я снова приказываю ему спать в уборной. А под утро опять засыпаю у него под боком.

Так дальше продолжаться не может. Но продолжается. Потому что тот, кто напоминает мне о рабстве один возвращает мне вкус свободы.

***

Как-то раз на работе я задерживаюсь сверхурочно, чтобы принять поставку гомеопатических лекарств.

Когда курьер уходит, а я закончила с расстановкой полученных медикаментов, вдруг спонтанно достаю бумагу, ручку, и пишу маме письмо, так, как если бы она была жива, просто живет где-то далеко, там, где нет мобильной связи.

«Мама, привет, это я. Прости, что давно не писала. Знаешь, на работе у меня все хорошо. Снимаю однушку, но мне нравится район. Хоть до работы добираться далеко, это ничего. Живу не одна, завела пса. Двортерьер, но предан мне. Очень ласковый. Молодой, красивый, обожает меня. Знаешь, мама, собаки гораздо лучше людей. Он очень добрый, верный, преданный. Недавно спас меня, представляешь. Нет, ничего страшного, ты не подумай, мам. Хотя… ты же все равно подумаешь хуже, лучше я сама тебе расскажу.

Так вот, как-то раз выгуливала его, а тут ко мне пристали какие-то мудаки. Вероятно, пьяные гопники. Поводок был длинный, они не заметили пса. Хотели ограбить, да тут мой друг понял, что что-то не так и как кинется на одного с громким лаем. Прогнал одного, второму прокусил руку с ножом (не бойся, мама, мы оба в порядке), остальные двое бросились наутек.

Так что я жива-здорова и не одна. Как-нибудь пришлю тебе его фото.

Ты спросишь, как его кличка? А клички нет, есть имя. Он же не просто пес, он мой спаситель.

Пока это все новости. Надеюсь, что ты здорова. Пока, мама. Целую.

Ах да, его имя Юра, у него карие глаза и он меня любит.»

Дописав письмо, складываю листок вчетверо, и прячу в карман уже надетой куртки. Но тут же достаю и рву на части, выкидываю в урну на улице у остановки и пытаюсь о нем забыть. Но не получается. Ни о письме, ни о том, что в нем я писала только и только о нем.

***

В конце октября курьер доставляет ему документы, и Юра начинает активно искать новую квартиру, благо он уже пару недель просматривал объявления.

И довольно быстро он находит симпатичную квартиру в приличном районе. К тому же оттуда мне куда ближе будет ездить на работу, чем отсюда.

Договор аренды составлен на него, а оплату в терминале произвожу я. Но деньги все равно платит Юра.

И вот, наступает долгожданный момент прощания с человейником.

Машину нам посоветовали бросить здесь. Я вызвала такси, все равно из вещей у меня только слон в кармане пальто, пара комплектов постельного белья, моя одежда, аптечка и все.

Переезд занял всего два часа, но мы оба изрядно упарились, пока такси стояло в пробке.

Глядя через окно такси на родной город, я снова думаю про вкус свободы. На мужчину рядом я стараюсь не смотреть, в то время как он смотрит только на меня.

Глава 5, Егор

Я изменю тебе, чтобы ранить,

Я найду тебе легко замену.

Растопчу тебя. Ах как манит

Право сыпать тебе соль на рану

Отыграюсь на тебе за рабство,

За потерю своей свободы.

Ну и что, что не ты это начал…

Чувствую, что я не знаю брода.

Новая квартира оказывается довольно просторной двушкой, с большой спальней, еще одной комнатой с техническим балконом, кухней, тоже довольно просторной, ванной комнатой, с удобной ванной, отдельным туалетом, и довольно длинным широким коридором.

Арендатором числится он, так как мне еще не успели сделать новые документы.

Думаю об этом и понимаю, что нас еще обязательно будут искать. Саша ничего такого не писал, но я помню, что в день побега мне Юра сказал.

Эта квартира на шестом этаже семиэтажного дома, с достаточно приятным видом из окон на небольшой сквер с одной стороны, и на широкую аллею с другой.

Квартира меблированная, так что тут есть и кровать, и встроенный шкаф, и диван во второй комнате, и вся кухонная утварь оставлена хозяйкой…

Вещей у меня немного. Два комплекта недавно купленного постельного белья, одежда, и мой слоник, которого я ставлю рядом с ночником на тумбу у самой кровати.

– Слона руками не трогать. Здесь сохраняются те же правила, что и в предыдущей квартире. Ты псина, я – хозяйка. Молчишь, если не было команды «Голос». И никакой улицы. Тебя вернее заметят, если нас ищут. Так что сиди тут и не рыпайся.

Ключ у меня. Уходя на работу, дверь стану запирать. Возвращаясь, отпирать и запирать снова. Чтобы в мое отсутствие вел себя так, как если бы тебя здесь не было. За ослушание следует наказание. Кормить стану из собачьей миски. Куплю их сама, парочку.

Спать будешь на коврике в коридоре у двери в спальню. Коврик я тебе тоже куплю.

Если разрешу, станешь спать у меня в ногах, грелка.

Всё понял? Голос.

– Понял.

– Вот и молодец. А теперь, пока я готовлю, марш в душ. Потрись там как следует. Чтоб от тебя приятно пахло.

– Мне потом чем-то прикрыться? – еле слышно спрашивает он.

– Нет, в квартире тепло, походишь голый.

Вперед.

Похоже, разум все-таки победил. Что же, пока пусть все остается как есть.

Приготовив гуляш и макароны, делаю себе крепкий чай, прислушиваясь к звукам из ванной комнаты. Вода уже не льется. Потом медленно открывается дверь, он выползает на четвереньках и садится в коридоре по-собачьи, вопросительно глядя на меня.

– Вставай и иди сюда. Бери себе тарелку, нож, вилку и ужинай. Я уже поела, пойду душ приму.

И легко проскальзываю в ванную комнату мимо застывшего в нерешительности голого мужика.

Пока принимаю расслабляющий горячий душ, думаю о том, что отсюда на работу ездить станет удобнее и быстрее. Да и расположение этой квартиры мне куда больше по душе, чем той однушки.

Выйдя из ванной, накинув халат, заглядываю на кухню. Все уже съедено, посуда помыта, все расставлено по местам, а он лежит голый под столом, поджав ноги почти до самого подбородка.

Погасив свет на кухне, я спокойно иду в спальню, перестилаю постель, забираюсь в кровать, накрываюсь одеялом с головой, улыбаюсь слонику и гашу ночник.

А через минуту понимаю, что мне чего-то не хватает.

– Эй, грелка, сюда.

Лишь то, что кровать подо мной немного просела, говорит о том, что грелка уже тут.

– Ложишь мне в ноги и не шевелись.

Ноги я сую ему под самое теплое место, живот, и быстро согреваюсь. Собираюсь его прогнать, но засыпаю быстрее, чем успеваю сказать «Уйди».

На следующий день выхожу из дому пораньше, чтобы точно понять, как мне нужно теперь ездить на работу.

В аптеке весь день почти нет покупателей, консультировать некого, и в обед я выхожу в спец магазин, и покупаю две собачьих миски, коврик, («Мне для большой собаки», сказала я консультанту, и выбрала большой и недешевый; за это псу придется постараться, сделать так, чтобы я не пожалела о своей щедрости, хотя я всё ещё трачу деньги, которые даёт мне он), и вернулась на работу.

Вечером, придя в квартиру, молча переодеваюсь, полностью игнорируя его. Сначала душ, потом топаю на кухню, варю гречу и жарю фарш. В миску побросала еду, во вторую налила воды.

– Псина, сюда. Ужинать. Кстати, я купила тебе коврик. Теперь не будешь спать на голом полу.

Скажи мне спасибо.

В тишине ощущаю, как он лижет мне руки.

Коврик бросаю в коридоре, миски стоят в кухне в таком месте, чтобы я не видела, как он ест и пьет.

А через пять минут обе миски пустые, а он сидит в собачьей позе и смотрит на меня, ожидая дальнейших указаний.

– Марш в душ. Сбросишь одежду в стиралку. Потом не прикрывайся. Ложись на коврик. Не растаешь, в квартире тепло.

Покосив на меня глазами, он подчиняется беспрекословно.

У хозяйки в другой комнате остался книжный шкаф, там я нахожу книгу Джека Лондона «Белый клык» и ложусь в постель с книгой в руках.

Позже, чтобы сходить в туалет, приходиться переступать через громадную тушу.

Туда-обратно. Туша не шевелится, но на руке, которую я вижу, кожа стала гусиной.

Ему холодно.

– Марш на кровать, грелка. Схоронись под одеялом у меня в ногах, чтобы ни видно, ни слышно не было.

Приказ выполнен мгновенно, а я, согревшись, и почитав еще несколько минут, откладываю книгу и гашу свет в комнате.

Теплое пузо греет мне ноги, а чувство одиночества начинает прорастать внутри.