Нефритовый слон

– Чего отлыниваешь, развратник? Соси мои соски, ну же!

И я сую сосок в мгновенно открывшийся Юрин рот.

За то, что подумала о нем так, мгновенно даю ему оплеуху.

Тогда мы встречаемся взглядами. Он без слов задает мне вопрос, «За что ты меня ударила?»

– За то, что посмел тронуть…

«Мою душу» я не произношу. По крайней мере вслух. Но в этом и нет никакой необходимости.

Он все понял, закрыл глаза, откинул голову назад и позволил мне делать с ним все, что мне хотелось.

И в сгущающейся уже сентябрьской темноте мое сознание ощущает лишь «аааа, аааа, аааа», от которых мое желание иметь его жестко изо всех сил становится сильнее.

У меня уже было три оргазма, он не кончил ни разу (вот что значит сильный молодой мужчина), и внезапно мне хочется попробовать… нечто, о чем я запрещала себе даже думать.

– Бери меня на руки, неси на кровать.

Отлично. Теперь, я лягу на спину, ты на меня, и давай займемся… любовью. Притворимся, что делаем это именно с тем, кого действительно любим.

Голый, возбужденный до предела мужчина смотрит мне прямо в глаза с выражением полной растерянности.

– А зачем мне нужно притворяться?

– Потому что похоть – это не любовь. А ты всего лишь похотливая псина.

– Нет!

За отрицание я бью его по щеке наотмашь.

– Да!

– Нет!

Два раза подряд?

– А ну быстро начинай трахать меня!

И на это я слышу «Нет».

– Ты играешь с огнём. Смотри, накажу. Вон там привяжу с возбужденным хером, и оставлю. Лучше не зли меня.

– Я не буду…

– Злить? Это правильно.

– Притворяться. Если с любимой, то с тобой.

Накажешь? Как угодно. Но я люблю тебя и буду любить всегда.

Хочу наказать его. Или не хочу?

Обнимаю ногами за попу, руками за плечи.

– Давай!

Он пытается сдержаться, но сопротивление длится минуту, а потом я чувствую нежное проникновение, причем мое тело снова реагирует на него как на своего, и через пару секунд я слышу шепот у своего уха:

– Таша, да, любимая! Наконец-то!

Так, значит, раньше все было как я и думала: он принуждал меня. И что с того, что я этого не помню…

Но только душа шепчет, что я все равно все понимаю совсем не так.

А потом мягкие толчки вытесняют все мысли, я позволяю себе отдаться ощущениям своего тела, и – позволяю врагу заниматься со мной любовью… по обоюдному желанию.

Я слушаю его стоны, он – мои.

Прижимая его к себе, последнее, о чем осознанно думаю: оказывается, можно ненавидеть кого-то очень сильно… или думать, что ненавидишь, и при этом любить его всей душой.

Глава 4, Вкус свободы

Я нашла наконец свободу,

Обрела ее в полной мере.

Отрываюсь теперь с ходу,

Вот за это и мщу, веришь?

Мщу тебе так, чтобы стало больно,

Чтобы руки твои дрожали.

Я хочу справиться с ролью,

Но боюсь, что шепнешь, «Дожала».

Помню, давным-давно, когда я была еще совсем маленькой, мама на мой вопрос, почему она одна, отвечала: «Понимаешь, Таечка, человек ко всему привыкает. Пока твоя бабушка была жива и помогала мне с тобой, я не была одна и уж тем более одинока.

А что до мужчины… после предательства твоего отца мне было бы тяжело поверить другому мужчине. А после смерти бабушки у меня осталась только ты. Ты мой смысл в жизни. Когда ты выйдешь замуж и родишь ребенка, внук или внучка станут придавать мне этот смысл. В этом и есть суть жизни. Не переживай, пока мы любим и любимы, мы не одни, не одиноки. Жизнь прожить – не поле перейти. Кому-то везет встретить одного человека и с ним пройти этот путь и рука об руку дальше пойти. А кому-то нет, но это ничего. Тем людям в жизни наверняка дано что-то другое. Вот мне Бог подарил тебя. Самый ценный его подарок».

Мама никогда не жалела о том, что выносила меня и подарила жизнь. Не смотря на то, что из-за меня поссорилась с родителями (вернее, они с ней).

Недавно я как раз думала о том, как сложилась их жизнь.

Взяла мобильник, стала искать совпадения по имени, отчеству, фамилии. Адреса их я никогда не знала.

Шипела, ругалась, никак не могла понять, как же мне все-таки о Жевновых хоть что-то узнать.

Под ногами в это время лежало тело, и слышало все мои возмущенные охи и вздохи.

В конце концов, он решил привлечь к себе мое внимание, ласково лижа мне ступни.

– Чего тебе?

Посмотрела под стол. На меня внимательно и вопросительно смотрели карие глаза. Вопрос читался, «Я могу помочь?»

– Слушай, я тут внезапно захотела узнать, что стало с моими бабушкой и дедом. По маме. Их фамилия Жевновы, как моя. Звали их, если память не подводит, Жевнов Аркадий, а ее – Раиса Жевнова. Девичья фамилия вроде Тернова…

Вот бьюсь-бьюсь, а все никак.

Он смотрит на меня выразительно, косясь на мобилу.

– Говори. Голос.

– Напиши Саше. Он тебе за минуту по базам МВД пробьет всю информацию о них. Москвичи?

– Да, резиденты Москвы.

– Пиши.

И я написала Саше свой вопрос, написала фио бабушки и дедушки, как вспомнила.

Через десять минут он ответил:

– Пробьем по базам. Отвечу через час.

Через час? Надо же, так быстро…

Очевидно я произношу эту реплику вслух, потому что мой пес одаривает меня улыбкой.

– Чего лыбишься, псина?

Улыбка стерлась. В груди закололо.

– Ляг и грей мои ноги, пока я жду ответа.

Мгновенное его подчинение таким приказам до сих пор иногда вызывает чувство острого дискомфорта. Но я не собираюсь сообщать об этом ему.

А через час действительно приходит смс:

«Нашли. У людей с такими именами действительно была дочь, Вера Аркадьевна Жевнова, позже стала матерью Таисии Жевновой. Аркадий Жевнов умер, от инсульта, когда тебе, Таисия, исполнилось шестнадцать. Его вдова пережила его всего на тринадцать месяцев. Инфаркт. Похоронены на Хованском Кладбище. Могу узнать, где именно. Хочешь?»

«Нет. Лучше узнай, где похоронили маму».

«Еще пять минут».

Пять минут я жду, дыханье затая.

«Веру Аркадьевну Жевнову, сорока-пяти лет от роду, похоронили на семейном участке Жевновых на Хованском Кладбище.

Ты легко узнаешь, где участок, в справочной кладбища. Но пока делать этого не нужно. Сама понимаешь, почему. Удачи, Таисия. Рад, что смог тебе немного помочь».

«Много, Саша! Очень много! Спасибо!»

Вот так все было просто? А охранник из хосписа хотел с меня тридцать тысяч.

Смотрю под стол, на пса. Он смотрит на меня.

– Хороший был совет. Теперь я знаю, что стало с моими родственниками, и узнала, где они лежат. Мама там же.

Как же хочу сходить к ней на могилу. Пока не могу, это все еще не полная свобода.

Я говорю это вслух, пес лижет мне руки. Пытается утешить.

– Полная наступит, когда я наконец избавлюсь от тебя, псина!

Я легонько пинаю его в грудь.

Он смотрит мне в глаза, так, словно я вот-вот выстрелю в упор, и молит меня о пощаде.

Влажный ком в горле частично блокирует дыхание и полностью лишает способности говорить.

Приходится вытянуть ноги так, чтобы приблизить их к его морде… к лицу.

И через минуту мне снова вылизывают ступни.

А у меня в голове зреет план, как можно ощутить вкус свободы.

***

В Москве наступила золотая осень, недавно еще стояло Бабье Лето.

Я хожу на работу пешком, с работы иду пешком, чтобы не толкаться в давке в автобусе или в трамвае.

Агния, старший фармацевт, довольна моей работой. Скоро я принесу ей весь пакет необходимых документов.

Недавно Марк (тот, кто делает бумаги) написал, что выйдет небольшая задержка из-за того, что имя и фото в документах не должно коррелировать с именем и фото на паспорте, оставшемся у рабовладельца.

Да, я также выгляжу и имя то же, но я – другой человек.

Юре проще, ему делают фальшивки на имя какого-то пропавшего без вести урки.

Символично, подумала я, когда узнала.

Потом, позже, заметила, как пёс плачет. Потому что я озвучила свои мысли вслух, про урку.

Как-то раз ночью, благо была суббота, я проснулась с явным ощущением сексуального возбуждения. Сразу поняла, что мастурбация снять напряжение не поможет. Как и оральный секс.

– Так, быстро одевайся, потеплее, и бери ключи от машины. У тебя минута.

Как обычно, уложился.

Я взяла с собой два куска веревки, мы сели в машину, он завел ее и стал прогревать. Скоро в машине стало тепло, как в сауне.

– Хорошо. А теперь раздевайся догола. Всю одежду оставь тут, на водительском, а сам полезай назад. Ляг на спину, ноги подогни и руки вытяни.

Быстро раздевшись, тоже лезу назад, привязываю его руки к ручке на потолке, потом ноги к ручке двери.

Затем проверяю рукой, в темноте, как там дела у него в паху.

Пара поглаживаний по внутренней стороне бедер, и все готово.

У него встал, я оседлала его как лошадь, уперлась ладонями в плечи (уже привычная поза) и принялась насаживать себя на него.

– Аааа, аааа, аааа!

Он стонал от каждого моего движения, так, словно за это право душу бы продал Дьяволу.

И чем томнее стоны, тем резче и глубже и чаще становился трах.

– Ааа, ааа, ааа, ааа!

– Нравится, псина? Да, нравится?

Ему нет нужды отвечать мне. Я и так знаю ответ.

Два часа я трахала его и в хвост, и в гриву, а его стоны заводили меня как самый лучший афродизиак.

После я даже не побрезговала довести его до оргазма рукой и ртом.

Когда мы вернулись в клетку, от которой, если честно, меня уже тошнит, я позволила ему встать под душ и даже стояла рядом, прижимаясь к его спине.

Но на утро сообщила ему, что вкус свободы теперь хочу хотя бы на время связывать не с ним.

– Спать теперь будешь только под столом на кухне. Голым в комнату не заходить. На меня не пялиться, и вообще не прикасаться, даже языком. Хочу отвыкнуть от этой зависимости, понял? Голос.

– Я понял.

– И вот еще что: дрочить себе с моим именем на устах я тебе тоже запрещаю.

Голос.

– Я понял.

– Значит, договорились.

Интересно, подумала я, устанавливая этот запрет, кто из нас нарушит его первым. То ли дело я. Но если он, нужно придумать для него адекватное наказание.

И нет, не лишить его секса. Наоборот, заставить умолять о нем.

Но две недели этот злодей выполнял все мои указания и не нарушал запреты.

Вообще обратился ко мне один раз, сказал, что хочет начать искать другую квартиру.

О да, да, да! Как же я хочу уехать из этого человейника.

Пришлось на час каждый день делиться с ним своим мобильником.

Как-то раз на работе возник технический сбой и аптеку пришлось закрыть раньше времени. И вместо семи я вернулась в квартиру в четыре.

Пес все также спал под столом и не проснулся, когда открылась и закрылась входная дверь.

Зайдя на кухню, я вдруг заметила, что он улыбается во сне. Улыбается так нежно, ласково. Улыбка сразу выдала его. Он был счастлив.

Проверить теперь свою догадку мне было легко.

И я легонько погладила его по щеке.

– Ташуля, какая ты красивая! Светлая! Только не уходи от меня, Таша. Слышишь? Не уйдешь? Ты… любишь меня? Родная…

Я снова погладила его, по другой щеке.

– Ты хочешь поцеловать меня? Ты ведь знаешь, что я только хочу помочь… просто так.

– Знаю. Я верю тебе, Юра! – шепчу ему на ухо и карие глаза мгновенно открываются.

Ресницы дрогнули. Он еще не может отличить сон от реальности.

Я решаю ему помочь.

– Ну что, успел во сне меня трахнуть?

Он судорожно мотает головой.

– Не успел? Эка жалость. Не вовремя вернулась, помешала тебе. Ну ничего, зато не снасильничал даже во сне.

А вот за попытку тебя все-таки придется наказать. По-моему, это справедливо. Что скажешь?

Голос.

– Не надо!

Голос звучит хрипло и надсадно, не так как всегда.

– Не надо?

– Не надо!

И неожиданно застонал. Но не так, как от возбуждения, а от невыносимой боли.

– Не надо!

И вдруг стон перешел в вой:

– Ты гладила меня по лицу и шептала «Люблю».

За эти слова я бью его наотмашь по лицу.

– Я клянусь!

– Заткнись, псина! Ползком в комнату, быстро.

Закрываю и запираю дверь и прячу ключ.

– Раздевайся. Донага. Очень быстро. И чтоб без возражений. Не трогать себя, просто снимай одежду.

Он подчиняется. Быстро, но в глазах я вижу слезы.

– Разжалобить меня пытаешься, псина? Не выйдет. На колени, одной рукой дрочи себе хер, другой доставляй мне оральное удовольствие. Молодец. А теперь каждый палец в свой рот и соси их. Облизывай языком. Опять, еще раз.

А теперь, когда дверь закрыта, бегай за мной с возбужденным хером, пытаясь догнать и трахнуть. Отыметь меня силой.

Но если я и думала, что у него от желания поедет крыша, то совсем не представляла, как именно.

– Тебе придется меня убить.

Он лежит на кровати, свернувшись в клубочек, глядя мне в глаза совершенно убитым взглядом.

– Что?

– Тебе придется меня убить. Иначе ты не получишь желаемое. Не ощутишь вкус свободы. Я готов быть твоим рабом, псом, подстилкой, грелкой, кем и чем угодно. Хоть землей, по которой ты ходишь. Но я не сделаю того, что ты приказала.

– Сделаешь!

– Не сделаю! Раньше тебе придется меня убить. Ты, конечно, можешь приказать мне сделать это самому. И я сделаю. Сделаю для тебя все. Ты обретешь свободу и насладишься ее вкусом, даже если это будет… запах смерти.

Я всем святым клянусь…

–А у тебя есть святое?

Я намеренно задеваю его, а он лишь бросает на меня взгляд. Дать мне понять, что святое – это я.

И снова у меня в голове раздрай.

– Ты же десять лет брал меня так. Что, иссякли силы?

Тогда он просто опускает голову вниз так, чтобы утыкаться лицом в постель и закрывает руками – уши.

Нет, так не пойдет. Его нужно наказать. Как он посмел во сне обо мне мечтать, если я специально запретила ему, предупредила его об этом?… Предупредила, что будет, если он нарушит мой запрет.

Поэтому с боку забираюсь на кровать, и ложусь на него сзади. Животом ему на спину и начинаю имитировать половой акт, прижимая грудь к его влажной спине.

Скоро соски становятся твердыми и упругими и буквально пружинят от его кожи.

Одновременно я запускаю руку ему в пах.

– Аааа, нет… нет, нет, оооо, аааа, пощади, умоляю!

Он стонет от возбуждения, а я продолжаю доводить его.

– Давай так, ты или берешь меня силой сейчас, или я принесу моток веревки, отхлестаю тебя им по заднице до крови, а потом этой веревкой привяжу в уборной так, чтобы ты не мог шевелиться, подрочу тебе, подниму, и брошу там на весь вечер и на всю ночь.

Что ты выбираешь?

Ответ кажется очевиден, вот только я слышу глухо, но отчетливо:

– Наказывай как хочешь. Но насиловать я не стану.

И тут мне в голову приходит одна идея.

– Ладно.

– Ладно?

– Ладно. У меня есть для тебя другое, альтернативное предложение.

Сейчас я тебя оседлаю, подою, а потом, когда мы кончим, ты расскажешь мне, как принуждал меня к этому в лагере в самый последний раз. Но в мельчайших подробностях, ясно?

Если ты все честно расскажешь, то будем считать эпизод исчерпанным и больше я тебя наказывать не стану.

Идет?

Я абсолютно уверена в положительном ответе, поэтому «Нет», произнесенное холодным, отстраненным тоном, производит впечатление.

– В каком смысле, нет? Ты что, меня плохо понял?

– Я тебя прекрасно понял. Избей меня мотком веревки до крови, привяжи в уборной, возбуди и запри на сутки. Привяжи так, чтоб я не смог шевелиться. Даже подвигать кровоточащей попой. Но я ничего тебе рассказывать не буду!

Внутри пробуждается настоящая злоба и я шлепаю его изо всех сил по копчику.

– Негодяй! Злодей! Подонок! Мразь! Да как ты посмел так со мной разговаривать? Я же предложила пощадить тебя всего лишь за небольшую откровенность… А ты даже уступить не можешь?

– Не могу. Рассказывать не о чем.

– Врешь, скотина! Я же была девственницей до того, как попала в лагерь. Зато я очень опытна и искушена в сексе сейчас. Кроме тебя у меня точно не было никого. Так как же тебе не о чем рассказать?

В мгновение ока слезаю с него, бегу на кухню, беру моток веревки и возвращаюсь обратно.

– Говори, не то изобью тебя до полусмерти!

А в ответ тишина.

– Сейчас начну хлестать! Говори, скотина!

Жду. Ни звука.

– Пеняй на себя!

Заношу веревку и наношу удар. Один, второй, третий, четвертый. Тело вздрагивает, а скотина молчит.

Еще пару минут спустя я не могу дышать, а на тонкой бархатистой коже с десяток алых кровоточащих полосок.

– Встать, скотина, и марш в уборную на четвереньках.

Тук-тук-тук. В очередной раз беспрекословное подчинение.

Разматываю моток местами ставшей красной веревки, разрезаю ее ножницами, и приказываю:

– Спиной к стене садись под лейкой, вытяни руки вверх, а ноги вперед.

Привязываю его так, чтобы он не мог пошевелиться.

Грубо хватаю член и начинаю дергать.

Три раза и все готово.

– Ну, тогда спокойной ночи, псина. Или ты передумал? Последний шанс.

Он отворачивает от меня лицо и повторяет, тихо, но упрямо:

– Мне нечего тебе сказать.

Что же, остается только уйти. Пусть посидит тут до ночи, а потом я подумаю, что с ним делать.

Я уже почти за порогом уборной, когда слышу за спиной жалобный стон.

– Что? Надумал? Голос.

– Таша, пожалуйста, не надо! Пощади! Умоляю!

– Я тоже умоляла тебя пощадить меня, когда ты шантажировал, торговался…

– Все было не так!

Крик вырывается с болью, я резко оборачиваюсь к нему и спрашиваю:

– А как было? Как?

Следующие два слова я читаю по его губам:

– По любви.

– Лжешь, скотина!

И тут он смотрит мне в глаза и шепчет:

– Уходи!

А потом в полный голос на весь этот треклятый человейник:

– УХОДИ!

Я стою в состоянии, близком к нервному срыву и замечаю, что он стиснул зубы, плотно сомкнул веки, веревки больно впиваются в руки и ноги…

– Юра, ты чего, а?

Это грязный прием, я знаю.

Он тут же открывает глаза и тихо, просяще зовет меня:

– Пощади!

Дальше мне кажется, что все происходит как в тумане.

Я иду, отвязываю ему руки, потом ноги, обнимаю за плечи, седлаю и шепчу на ушко:

– Обними меня. Если можешь. Или я сделала слишком больно?

Трясущимися от стягиваний руками он все равно обнимает меня за плечи, зеркально копируя мое предыдущее движение.

Я прижимаюсь к нему всем телом, кладу голову ему на плечо и начинаю трахать.

Уборная наполняется протяжным и долгим «Ааааа», а мне кажется, что вот-вот я предам сама себя и взмолюсь перед Творцом о том, чтобы этот миг не закончился никогда.

***

На работе я сижу смурная, вспоминая тот протяжный стон, но более взгляд. У меня ощущение, что как минимум у одного из нас или у обоих – раздвоение личности.

Одна личность любит, другая ненавидит. Это у меня. А у него одна личность – жертвенный, любящий и всепрощающий, а другая… тот жестокий гад, который принуждал меня к интиму в течение десяти лет.

Только вся ирония ситуации состоит в том, что первый принял правила игры и согласился быть моим рабом, а второго – я не помню. Вообще.

И теперь мне нужно что-то с этим делать.

Но мне и в голову пока не приходит, что именно.

Агния Викторовна принесла на работу шоколадные эклеры и сказала, что это вкус ее детства. Это подало мне идею. Мне нужно вкусить свободы! Ощутить ее вкус в полной мере. Тогда я решу, что делать с… псиной.

Потому что не смогу долго играть в свою же игру. И так уже за окнами осень, а все началось в августе.

А то я хожу в уборную облегчиться и всякий раз начинаю мастурбировать себя, представляя его внутри…

Поэтому после работы надеваю пальтишко, которое недавно купила себе, и иду гулять в Нескучный Сад.

На улице давно уже прохладно, гуляющих в саду немного, и я спокойно иду мимо деревьев и кустов, мимо Охотничьего Домика, вглубь Нескучного Сада, туда, где есть скамейки, на которые посидеть практически никто не приходит.

До рабства я обожала Нескучный Сад, и сейчас тут я ищу свой вкус свободы.

Выбираю скамеечку, включаю музыку в телефоне, достаю из сумки наушники.

И в этот момент слышу характерные звуки сзади скамейки, в лесу.

Осторожно поднимаюсь на ноги, ставлю мобильник в бесшумный режим, и тихо-тихо начинаю двигаться на звук.

Деревья давали хорошее прикрытие.

Приблизившись, из-за кустов вижу такую сцену:

У дерева на земле сидит женщина лет за тридцать, с расстегнутой на груди кофточкой, оттуда торчат полные груди с большими сосками. Ее руки привязаны к суку, мужским ремнем, а у нее между ног стоит на коленях мужчина лет за пятьдесят, и активно долбит ее в лоно.

Я не сразу догадалась, что передо мной не секс, не изнасилование, а работа. Женщина и накрашена, и одета как типичная проститутка, а мужик явно ее клиент, испытывающий слабость к таким мизансценам, как «принуждение к жесткому сексу под открытым небом».

Жрица стонет, причем отнюдь не показушно. Ей очевидно происходящее нравится самой.

Теперь клиент мнет ее дойки, кусает соски, нажимает на них пальцами.

Женщина начинает выгибаться, охать, ахать, ухать, ей это явно по душе.

Еще минут пятнадцать спустя он начинает трахать ее раком в очко.

В сумерках неожиданно зажигают фонари и в свете одного я вижу, что штырек у мужика небольшой, средней толщины, и кончает он в презик, натянутый по самые яйца.

Поднявшись на ноги, он вытаскивает туго набитый кошелек и платит работнице секс-индустрии аж две толстые пачки налички, в общей сложности тысяч сто.

Он уходит из леса первым, она сначала прихорашивается, укладывает деньги в сумочку, явно очень дорогую, вроде бы из крокодиловой кожи. Я такую видела у одной из посетительниц нашей аптеки.

Теперь и жрица уходит восвояси, а я смотрю ей вслед, силясь вспомнить хоть один эпизод принуждения, который был между Юрой и мной. Но память в очередной раз выдает мне ответ как компьютер, «Ваш запрос не может быть выполнен, сформулируйте его иначе».

Поворачиваюсь и тоже выхожу из лесочка, иду к выходу из Нескучного Сада, не со стороны набережной, а со стороны Ленинского Проспекта.

Случайно подсмотренная сцена секса за деньги вызвала во мне массу противоречивых эмоций. Я последнее время много читала, особенно сексологов. И все они пишут как один, что жертва принуждения не сможет равнодушно, а тем более возбужденно, видеть акт такового принуждения. Я же, не сразу разобравшись с тем, что видела, сначала возбудилась, представив на месте мужика – своего пса, а на месте девушки – себя.

А должна была сразу начать звонить в полицию.

Да, я бы села в лужу, но на шаг приблизилась к своей цели – не проходить мимо чужой беды.

Но я просто стояла, смотрела, слушала, возбудилась, завелась.

Выйдя из Сада, дошла до остановки и дождалась автобуса, идущего до метро «Университет». Оттуда удобно ехать до человейника.

Когда я вошла в автобус, там практически никого не было. Только я, пожилая женщина с баулами, и мужчина лет сорока азиатской внешности.

Ни женщина, ни мужчина не выглядят опасными, поэтому сажусь на сиденье у окна справа по ходу движения автобуса, достаю из сумочки мобильник, наушники, и включаю музыку. Прошла минута и я сама не заметила, как задремала.

А проснулась я от того, что автобус наполнился каким-то противным улюлюканьем, словно тут перевозили стаю макак.

Но это оказались не макаки, а болельщики какого-то футбольного клуба. Сходу по цвету роз и эмблемам на них не разобрала, за какую команду они болеют. Зато по их реакции сразу поняла: их команда победила.

Крики, вопли, пиво, обсценная лексика, и даже стенка на стенку, все это сотрясало автобус как утлое суденышко, подхваченное порывом ураганного ветра, при приближающемся цунами.

Скорей бы уже доехать до метро.

Доехали. Но эти ребята в большинстве своем тоже собирались дальше разъезжаться на подземном транспорте.

Я решила переждать поток, в ларьке с другой стороны от метро купила себе хот дог и банку спрайта. Будучи не склонной к полноте, спокойно поглощаю и булку с сосиской, и шипучку.

Когда у метро становится тише, спокойно захожу на станцию, и потом еще час еду до района временно своего человейника.

Пешком нужно пройти около километра, можно по проспекту, а можно дворами.

Сегодня решаю пройтись по людному и ярко освещенному проспекту.