Без чувств, без эмоций, выжить

И вот смотрим друг другу в глаза, словно пришло время выяснять отношения.

Немного пройдясь по Пикадилли так и, перекидываемся обрывками фраз ни о чём, намёками, с плотной вуалью недосказанного. Просто так, без смысла, где каждый и не думал даже фиксировать внимание на том, что сказал собеседник.

Путь обратно кажется чуть длиннее, чем туда. Обрывки мыслей, куски размышлений склеивались одно с другим, подталкивая куда-то торопиться. Кажется, что поезд едет медленней, чем обычно, люди специально пересекают тебе путь, никуда не торопясь и даже растянувшая поводок собака, преградившая путь, делает это нарочно. Хотелось скорее приехать и запереться внутри. Моя текущая квартира была оплачена на три месяца, размышляя над его словами «переезжай сегодня», присел на очень жёсткую кровать, которую ненавидел бессонными ночами. Спать на ней сродни, что отдыхать на медицинской кушетке смотрового кабинета. Не так уж она и плоха, и даже клетчатый колючий плед поверх кровати, не такой уж колючий. Могу повременить с переездом. Под окном снова ругались темнокожие, они жили через три дома, но если ругались, то их слушал весь квартал. Большая собака, снова сбежавшая от своего пожилого хозяина, рылась в перевёрнутом баке, разрывая пакеты с остатками чей-то жизни, гремя лязгом металла.

Было зябко и хотелось в душ с паром, так чтобы обжигал тело и было трудно дышать, но горячая вода сочилась тонкой струйкой из напрочь отвинченного крана, а прибавив немного воды, поток стал вовсе холодным, но всё равно недостаточно сильным.

Немного поразмыслив, пометавшись по квартире, решил собрать вещи и поехать по указанному адресу, но оставить ключи, а с собой забрать лишь несколько вещей из одежды и ноутбук. Ну, ещё флакон любимого парфюма, именно за ним на прошлой неделе я ездил в аэропорт, чтобы купить в дьюти-фри. Вот что за парадокс, ездить за парфюмерией в дьюти-фри, но вот так приходится поступать, если на полках лишь трендовые ароматы и новинки. Пришлось даже купить для этого билет на внутренний рейс. Вот такие прихоти, если ты педант, который не менял парфюм уже лет девять. Аккуратно запихнул в рюкзак кроссовки и спортивный костюм. Бег стал единственной причиной, по которой я выходи́л из дома за последний месяц – два, иногда я выходи́л просто для того, чтобы прогуляться, заодно запасался низкокалорийными йогуртами, но это было в полночь. Так что утренняя пробежка была порой единственным поводом выйти на улицу, чтобы стены не сводили с ума. Начиналась пробежка, когда чуть забрезжит рассвет, а завершалась, когда солнце задиралось до небосвода, вытесняя тьму из всех даже самых потаённых уголков. Поднявшись по скрипучим ступеням, закрыв дверь, задвинув засов, повернув обе рукоятки замка, задёргивал бледно-бирюзовые портьеры, принимал холодный душ и ложился спать. От бирюзово-желтоватых стен этой комнаты веяло грустью, на этих стенах отпечаталось одиночество и прозябание не одного человека, теперь и моё. Ещё раз оглянувшись, решил: остаюсь. Я буду бегать по утрам, спать до четырёх, а потом читать до полуночи, гулять по району, немного писать и снова бегать. Присел на край расправив чуть смявшийся клетчатый колючий плед.

Но эта жёсткая кровать, эти глухие стены депрессивного цвета, ужасные портьеры и неуспевающая нагреться вода, потому что бойлер уже устал жить и давно должен был быть заменён. В просиженном кресле покоилась книга «Джейн Эйр – Шарлота Бронтте», никогда не хотел читать эту книгу, но здесь немного книг, которые можно купить на русском языке. Пришлось читать Бронте и накануне, прошлым вечером остановился на том, что Джейн идёт по тем местам, где ей всё так знакомо и чуждо, и вот должна узнать трагические события. Дочитаю? Маловероятно.

Весь нужный скраб уместился в сумку и небольшой рюкзак. Конечно, не будь у меня некоторой суммы лишних фунтов, полученной сегодня всё оттого же знакомого, я воспользовался бы метро, но мне пришло на ум сохранить интригу и, не смотрев в карте адрес, ввёл его в приложении такси, нажав вызвать, и не смотрел на маршрут. И это было не просто такси, а чёрный кеб. Обожаю эти машинки, в них какой-то своеобразный шик, именно лондонский шик. Это как гондола в Венеции или трамвай в Милане.

Мини-экскурсия по Лондону на чёрном кебе, это восхитительно. Ведь обычно я предпочитаю метро, где тебя не отследить и юркнув в один из вагонов ты погружается в массу, растворившись среди людей, можно почитать и лишние пятнадцать – тридцать минут, но и наземный транспорт манит видами из окна. В моей жизни было множество городов, в которых я был несколько раз. А запомнить мог только лишь после поездки на такси или автобусе.

Такси проехало через несколько странных и промышленных районов, немного вдоль набережной, мы потолкались в центре, утонули в потоке зажатые всё теми же двухэтажными автобусами, проехали по центральным улицам с двухэтажными таунхаусами, резиденции сильных мира сего ну и, конечно, именно в этом районе официальная резиденция премьер-министра Великобритании.

Чёрный кеб остановился, немного проехав парламент и аббатство, не доехав до следующей набережной, свернул вправо, так что мне было видно через реку то самое знаменитое колесо обозрения «Большой глаз». Водитель в свойственной ему манере буркнул.

– Finish?

– Yes, this are you location. – Пробурчал, едва раскрывая рот мужчина, нередко мне встречались в Лондоне люди, которые говорили, едва разжимая зубы.

Это же… Это же… Это прямо место из грёз. У каждого есть свои скрипты счастья. Я вот очень люблю центр, эпохальные районы, где пахнет историей, где просто можно облокотиться спиной на стену и представить, что лет двести назад здесь были те же самые дома и шуршали кринолины…

Это самый центр Лондона, пять минут пешком, и ты возле парламента, через мост «Большой глаз» через десять минут Чайна-Таун, не доходя которого можно свернуть к национальной галерее с фонтанами, которую мы только что проехали, значит, пешком минут десять. А рядом громадный парк, узкие улочки бар-стрит. Бег утром, днём маленький бар и книга, возможно, я даже чуть более счастлив здесь, чем, укрывшись маленькой затхлой квартирке ото всех.

Улыбчивая сухопарая старушка с уложенными в пучок седыми волосами, облачённая в твидовый клетчатый пиджак и серую юбку, коричневые туфли в тон сумке, изучила меня внимательностью эксперта по пластической хирургии, посмотрел в паспорт, ещё раз улыбнулась. Спросила, как долго я планирую жить.

Ответил, это зависит от того, смогу ли я сдать экзамен по английскому и поступить на библиотечный факультет. Она поджала накрашенные светлой помадой губы, переспросив про библиотечный факультет.

Я изобразил удивление и стал изображать рисование кистью.

– Дизайн, наверное. – Изрекла старушка.

– Да, да, дизайн. Я испытываю проблему с тем, что путаю слова.

Она снова заулыбалась, впустив уже вовнутрь квартиры.

Полностью выкрашенные в белый цвет апартаменты. Стены, потолок, ещё и белая мебель, белый ковёр на терракотовом паркете.

Она провела экскурсию по помещениям. Громадная комната, вместившая столовую группу, большой диван и высокий шкаф. Высота потолка показалась мне под пять метров. Кухня была с красивым окном напротив кроны вяза. Аккуратный гарнитур с глянцевыми серыми фасадами и посуда из икеи. По контуру потолка извивалась лепнина, пот свисающей люстрой была лепная розетка и тут этот гарнитур. Его словно забыли строители.

Она что-то щебетала, про шум, про воду, про электричество. Продемонстрировала содержимое шкафа, объяснила, где постельные принадлежности. Интересно, кто-нибудь пользуется постельным бельём от владельца, если снял квартиру больше, чем на пару недель? Я брезгую, если это не отель.

– Как давно вы вместе? – Спросила она, и я отчётливо понял суть её вопроса, но имитировал непонятливость приехавшего аборигена из Антарктиды.

Но старушка настойчиво пыталась мне объяснить. При сочетании бойфренд, отнекиваться было бесполезно, настойчивость любопытной старушки была сродни капитану Скотланд-Ярда, и я показал ей два пальца. Она удивлённо нахмурила подкрашенные тонкие брови, пояснив, что он говорил три.

– We are together three years, but we live together two years. – Говорил отдельными словами, для убедительности малопонимающего человека.

– Hurrying time, – поправила она.

Я пожал плечами делая вид, что не понимаю, а мысленно просил старушку, покинуть оплаченное помещение и сам уже торопил время.

Она ещё раз показала счётчики, сфотографировала цифры на табло, после чего всё же удалилась.

Пара джинсов, несколько футболок и любимый спортивный костюм от Bikkemberg, быстро разместились на полках. Кроссовки ASICS отправились на полку к входной двери, от которой пахло свежим лаком, а не многочисленное бельё и носки разместились в верхнем ящике комода. Вот и всё размещение. В мои планы входило съездить в бокс хранения и забрать вещи, из которых мне что-то могло захотеть оставить, но одна лишь мысль о прошлом, перечеркнула всё.

Остаток дня прячусь за массивной дверью в квартире с пятиметровыми потолками, ну, может, и преувеличил на метр – полтора их высоту, но выглядели они гигантскими. Гулкое эхо бродило следом за мной по квартире, не давая привыкнуть к изменениям пространства и его габаритов. После каморки в двадцать четыре метра, с не отмываемым кафелем и ржавой раковиной на кухне, где от окна до двери можно было дойти в два шага. Здесь всё было словно в той сказке, где Алиса съела кусочек гриба и сильно уменьшилась. Натянув плотные махровые белые носки ворсом вовнутрь, бесшумно бродил по паркету, от телевизора до кухни, и обратно. Места, где хотелось бы обосноваться не находилось.

Аккуратно расставив принадлежности в ванной, убрав хозяйские, смотрел детские каналы с мультфильмами. Мой уровень разговорного английского позволял лишь это.

Что-то паническое охватило к вечеру. Макса так и не было. Заказывать еду на адрес не решался. В небольшом магазинчике для туристов, что нагло смотрит на Трафальгарскую площадь. Набрал всевозможные снеки, фруктовые и овощные наборы. Ничего нет хуже ждать и догонять. Три недели одиночества куда комфортней, чем три часа ожидания.

Мой псевдо-бойфренд нашёл меня сидящим на краю фонтана, поедающим сельдерей из пластмассовой коробки. Бесцеремонно, вытянув кусок стебля, присел рядом, и мы молча сидели, словно чего-то ожидали. Я полагал, что мои нервы были выжжены и вытоптаны пережитым. На самом деле они были натянуты тугими струнами. В тот день мы гуляли до позднего вечера, он прикупил бутылку красного вина. Не пью алкоголь не потому, что вредно или нельзя, просто из принципа, потому что выпившие люди более болтливы и мене осмотрительны, но сегодня этот принцип нарушен. Да и к чёрту.

Несколько дней мы просто жили почти молча. Завтрак покупали с вечера, утром бегали вдоль Темзы, парно, но на расстоянии двух метров. Днём сидели у фонтана или в парке, один читал Диккенса, другой курил, пролистывая The Times. Диккенса читать, будучи в Лондоне примерно, как Кафку в Праге или Достоевского в Петербурге, символично, но никакого эффекта погружения ждать не стоит. Каждый обед, ланч и поздний ланч не повторялись. Мы меняли места, все, кроме одного рыбного ресторана, где мы периодически ужинали. Приходилось оглядываться, смотреть в телефон не с целью селфи, а посмотреть, что за спиной. Ничего не было. В тот ресторан я продолжил ходить и после его отъезда, и даже выбрал укромный стол в углу панорамного окна, так что мне было видно на обзоре всё, но я был скрыт примыкающим углом. Макс периодически исчезал и появлялся, снова исчезал и снова появлялся. Не больше чем на два-три дня, а в начале марта исчез на месяц, так что я стал волноваться, оплачена ли аренда. Даже придумал легенду про расставание.

Почти три недели были хмуро-дождливыми с редкими просветами на солнце. Вещи из съёмной квартиры, в которой жил «до» отправил на арендованный склад на окраине. Оплатил курьера. О деньгах рядом с Максом никогда думать не приходилось, он как рука Мидаса создавал блага почти из воздуха. На столе регулярно появлялись небольшие стопки фунтов-стерлингов с цветным стикером, на котором знакомым квадратным почерком было написано: «на расходы». Бытовых расходов было немного, а времени было достаточно, чтобы иногда захаживать в небольшие магазинчики. Так, что я оброс лондонским шиком, носил свободные хлопковые сорочки и приталенные костюмы, тёмно-синие джинсы и лоферы на босу ногу и это в конце марта, да ещё и в Лондоне. Так, не поступают даже жаркие индусы. Но душа отдыхала в восторге свободы, умиротворения и одиночества.

Больше всего любил лужайку перед Вестминстерским аббатством, гулять под зонтом по Pall Mall, ужинать в переулках Soho. И бегать каждое утро по набережной Темзы с надвинутой кепкой на глаза.

Он вернулся неожиданно. Намного позже запланированного, настолько, что уже всё улеглось в повседневность. Пожилая мадам из квартиры, напротив, учтиво кивала мне при каждой встрече в парадной, её болонка уже не тявкала и даже не обнюхивала, а повиливала короткостриженым хвостом. Консьерж учтиво интересовал, как у меня дела, а молодой румын в кафе на углу, к восьми часам каждое утро варил крепкий кофе без сахара, добавляя дольку лимона.

Прошёл всего месяц, а пролегла целая траншея событий, разделив нас. Напряжение витало в воздухе. Его бегающий взгляд почти заросшего щетиной лица, насторожённость и нервные подёргивания при звуках чуть громче обычного настораживали нас обоих, порой выводя из себя. Он практически не выходи́л за пределы квартиры, я старался меньше там бывать.

Он словно притаился в какой-то озлобленности. Возможно, его также раздражали мои привычки, мои действия, моё присутствие, но спустя неделю телефонный звонок выдернул эту занозу, он вернулся из кухни в комнату, плюхнулся на диван, словно силы совсем закончились.

– Я знаю, где банкир. – Макс даже поперхнулся словами.

Послевкусие этих сказанного было тягостным и неприятным, будто отдавало гнилью. Мы оба знали, о ком идёт речь и что для нас обоих означает само существование этого существа.

– Жив? – Голос предательски дрогнул.

– Жив.

– Жаль, хотя такое не тонет и не потому, что древесина.

– Он в Австрии, какая-то афера с кино.

– Актёром стал? Ах, нет, наверное, режиссёром? – Внутри всё свербит от гнева. – И всё же жаль, что он жив. – Мне становится нехорошо от всех этих мыслей, внутри желудка кислотность возрастает, словно я глотнул уксуса. Хожу из стороны в сторону, из угла в угол. Пока не вышел на узенький балкон. Дышу.

Потревожив свои запасы, Макс нервными, отрывистыми движениями срывает фольгу и обдав звучным хлопко́м тишину квартиры шумно открытой бутылкой Просекко. В очередной раз к чёрту принципы, беру бокал.

– Говорят, есть справедливость. Всё вернётся бумерангом… – делаю глоток. – Где же эта справедливость?

– Подожди немного, нужно время. – Макс дружески обнимает за плечи, слегка трясёт. – Думаешь, я не бесился? Всё то же самое. Только я напился в тот день. Правда, легче стало. Вырубает напрочь, а на следующий день так болела голова, что я даже думать не мог, а потом эмоции стихли. Хочешь, напьёмся? – Обхватывает за плечи, прижимает к себе как обиженного ребёнка. Подливает ещё немного в бокал.

– Давай, но только не сильно.

– Напиться не сильно, это не напиться, а выпить. Это ещё хуже! Знаешь почему? Выпив человек дуреет, но может продолжать делать. И что он делает? Точно какую-нибудь фигню. Лучше уже тогда напиться так, чтобы идти было невозможно.

Меня это искренне рассмешило. Не нужны были ни его сентиментальность, ни утешения, ни слова. Мне хотелось отключиться, и я согласился осуществить его план по алкоголю. Сначала мы пили, стоя на балконе, он, прижавшись к стене, я, прижавшись к его груди спиной. В этот момент старушка могла удостовериться в правдивости нашей легенды. Но мы не изображали пару, просто балкон был узкий, и ветер был сегодня прохладный.

Ветер всё усиливался и вскоре дождь крупными каплями обстреливал нас. Укрывшись в квартире, мы перебрались на диван, забравшись с ногами, вооружившись пультом, он щёлкал каналами, подливая Просекко в бокалы. Когда мы дошли, до середины второй бутылки меня разморило. За окном уже было темно, когда, открыв глаза и ощутив тяжесть в животе, перед глазами были его босые ноги. Терпеть не могу вид босых ног. Самая неприглядная часть человеческого тела, уродливая даже у самых эталонных людей. Широкие ногти венчали пальцы средней длины, подёрнутые длинными чёрными волосами. Его пальцы не так уродливы, как большинства людей, но все же эстетического удовольствия не доставляли.

Какая тяжесть. Оказалось, он обвил меня как питон, головой он лежал на моём животе, а моя голова лежала на его бедре, ноги были почти на плечах, а ступни перед глазами. Допились до поз цирка дюсалей.

Выбиравшись, разбудил его, и мы снова выпили, а потом в голову пришла шальная мысль. Клуб. Благо в среду найти клуб не так уж легко, мы нашли открытый бар, с которыми в Лондоне после полуночи тоже нелегко.

– Ты сентиментальный? – Вдруг спросил он ни с того ни с сего.

– Не знаю, – Смотрю прямо в глаза, то, чего абсолютно не делаю. Вообще, избегаю прямые взгляды.

– И что, если меня не станет, даже плакать не будешь?

– Буду. – Такие разговоры лучше, переводить в шутку. Перевожу: – обещаю, что скачаю давние хиты Тани Булановой, возьму водки, ну и буду слушать, петь, пить и рыдать.

Мы рассмеялись.

Мы сидели, обнявшись какое-то время, упираясь затылком в висок, потом подбородком в плечо.

Гуляли в четыре утра по переулкам и мелким улочкам, вернувшись в квартиру с рассветом. Я не могу называть это место домом. Это квартира, в которой я живу, просто живу. Депрессивные мысли стали накатывать снова, но сил чтобы бегать, конечно же, не было, после такой ночи и алкоголя, даже речи об этом не могло быть.

Мы валялись на диване, вспоминая хорошие события из прошлого; общего прошлого. За окном было уже восемь, когда уснул под очередной рассказ, а засыпая думал, что румын сварил мне кофе и недоумевает, почему меня нет.

Как же он парой храпит.

Я сделал запись в электронном дневнике: «сегодня первый день за последние два года я не бегал без причины».

Я так долго собирал свои привычки, создавал этот образ. Образ того я, который мне нужен, который мне нравится, который я выбрал:

Человек, который не ест мяса, не пьёт алкоголь, не курит, бегает по утрам, ест чуть подогретый авокадо, пьёт крепкий кофе с лимоном без сахара и молока, отжимается по пятьдесят раз, приседает ежедневно и принимает контрастный душ. Зачем?

– Ты уже встал? – Зачем он нюхает мои волосы?

– Да, как видишь.

– Тогда я в душ. Может, погуляем? Или, может, устроим лондонский шопинг?

Я не успел ответить, как его голос померк в шуме воды.

Шопинг. Это, что-то из прошлой жизни. Из очень прошлой жизни.

– Принеси, пожалуйста, полотенце.

Почему люди теряют грань, заходя на два шага, когда уступил расстояние всего на сантиметр?

– Думаю, хватит. – Он выгребает несколько тысяч фунтов из плотно утрамбованной сумки на дне шкафа.

Всё это время у меня под боком была почти бомба из денег.

«Лондонский шик»

На Регент-Стрит, в небольшом магазинчике много мерил, много откладывал, потом отказывался, менял, ещё раз мерил. Снова откладывал и менял. Длительные примерки и совершенные покупки настроение не улучшили, только увеличили количество пакетов в руках. Шопинг может радовать, лишь когда, покупаешь, что-то очень неординарное. Сегодня было почти как под копирку. Футболки с длинным рукавом, приталенные пиджаки, чуть укороченные брюки и обувь на массивной подошве. Комплекс Наполеона? Нет, это про машины Escalade, а толстая подошва – это рывок в подростковое, с просьбой не напоминать о цифрах в паспорте.

Ужинаем на улице, за малюсеньким столиком. Едим лицом к лицу, практически молчим. Он стал другим. Раньше Макс казался совершенно иным. О таких, как он говорят, что он имеет свой стиль. Всматриваюсь в его лицо. Темно-карие глаза, цвета очень густой заварки и чёрные ровные ресницы, а брови словно их кто-то расчесал в разные стороны. Невысокий лоб, густые жёсткие волосы и всегда лёгкая щетина; даже если он только что побрился, серый тон частых чёрных сбритых волосков, всё же придаёт свой брутальный шарм. Прямой небольшой нос и узкая нижняя губа. Ну, ведь обычный мужик. Но этот пиджак, эта рубашка, то, как зачёсаны волосы, то, как он растягивает губы в улыбке, как носит сдвинутую набок кепку. При случайной встрече с подобным субъектом я оценил бы его, как продукт целой команды под патронажем искусного продюсера, а он даже не репетировал этого. Просто замахнул напомаженной ладонью жёсткие волосы вверх, сдвинул кепку и не застегнул верхнюю пуговицу пиджака.

Хотя и в его жизни были такие полосы, как несколько месяцев назад.

День прошёл настолько быстро, сменившись прохладным чуть мистическим вечером. Сидя на улице возле здания с кирпичной кладкой, подсвеченную крупными свечами, отплясывающими на терракотовой поверхности. Кирпич, свечи, мелкие огоньки, тёмные оконные проёмы, мистика. Есть в этом что-то притягательное.

Наш пьяный вечер продолжался в баре, затем выпив пару бокалов дома, поймали чёрный кеб и поехали к вокзалу Виктория. Туннель бурлил жизнью. Туннель – это название клуба, где из людей такое месиво, что смутно разбираешь, где же ты.

А рано утром мы шли под руку домой протрезвевшие и уставшие.

Так и уснули, болтая на диване в гостиной, в халате и белых махровых носках, ворсом вовнутрь.

Второй день, другого меня. Я чувствовал себя как приручённый цирковой конь, которого вдруг выпустили на волю. Ещё неделю мы были в этих скачках на свободе, гуляя вечером по барам, днём по бутикам и магазинам, спали до обеда и даже не стирали скопившиеся вещи.

Макс снова пропал. Я вернулся к бегу, утреннему кофе и отжиманиям. Официант из кафе на углу был очень рад, возобновив готовить кофе, и теперь мы завтракали кашей с фруктами. Всё уже как-то приобретало иной смысл, недели укладывались в недели, затем уже в месяц и спустя полгода лондонской жизни действительность сложилась во что-то, отчего не хотелось прятаться в пропахшей сыростью квартирки. Я вывез вещи в благотворительный центр, оставив лишь несколько памятных аксессуаров. Даже любимые очки Prada которые более десяти лет служили верным панцирем на лице и то пошли в утиль.

Зато теперь у меня был ещё один любимый итальянский ресторанчик на бар-стрит. Кремовые обои с высокими деревянными панелями, белые тканевые салфетки и правильно сервированный стол, со всей классической атрибутикой. Именно здесь я начал описывать происходящее, вооружившись новеньким, но бюджетным Lenovo.

Макс вернулся из очередной поездки мрачнее, чем когда-либо и мы почти не разговаривали. Только молчали и терпели это молчание. Потом был звонок, он ушёл на три недели и вернулся спустя две недели пьяный настолько, что сильнее не бывает. Непонятно, как же он дошёл. Он не мог даже переступить порог, пришлось затаскивать его под руку и это при весовой разнице килограмм эдак на тридцать в весе и двадцать сантиметров в росте. Не люблю пьяных людей, но после того, как на моих глазах был обнаружен человек, захлебнувшийся собственной рвотной массой, становилось не по себе и раздев его, пришлось уложить в кровать и каждые полчаса переворачивать набок, потому что он стремительно переворачивался на спину.

А следующим вечером приняв очередную порцию аспирина, медленно погрузил меня в схожее состояние, рассказав суть.

– Он в Вене. В Австрии. – Макс подбирал слова, когда очень волновался.

– Ты говорил об этом, ещё месяц назад.

– Есть ещё кое-что. – Он любил вымучивать фразами.

– Что?

– Он ввязался в одно дело, и это не просто дельце.

– Отлично. Про порноиндустрию уже было. Что-то ещё?

– Помни, это тебя ни к чему не обязывает.

– Но ты же мне для чего-то говоришь всё это?

– Я считаю, что ты должен знать.

– Макс, давай будем честными. – Я крутил бокал в руках, снова заменив алкоголь на воду. Тот же бокал, та же привычка, только нет внутри забродившего сока винограда, с которым потом так отчаянно борется организм. Или ещё хуже забродивший ячмень, солод, конопля. А в бокале просто вода.

– Перестань ты крутить его, раздражает. – Кивнул он на бокал.

– Я думаю…

– О чём? Мы, просто угроза для него.

– Мы это понимаем, и он это понимает. Мы для него опасны. И он опасен для нас. Мы знаем то же, что знает он. Мы как бомбы без детонатора.

– И ещё, он знает, в чём замешаны мы.

– А это делает его опасней для нас.

– Он всегда может пойти на соглашение и выдать нас.

– Может.

А после мы молча съели ризотто и вяленые овощи, меня не радовал даже Prosciutto который был действительно Итальянский, а не суррогат с обилием сала.

– Он затеял странную игру. Меня это очень напрягает. В этот раз там всё очень сложно. Очень крупные ставки.