Хроники Нордланда. Цветы зла

Драйвер уже ждал её там, и они поспешили вниз, к площадке, когда-то виденной Гором. На этой площадке, перед самой бездной, прямо в каменной плите пола был вырезан в виде желобов знак, отдалённо напоминающий не то паука, не то свастику, но с тремя лучами вместо четырёх. Каждый луч поднимался и закручивался спиралью по трём каменным столбам вокруг знака. К этим столбам кватронцы-охранники привязали, освободив от всей одежды, жертв – трёх подростков, двух девушек и мальчика. Девушки были одеты и выглядели так, что не оставалось сомнения в их ремесле, о нём же свидетельствовали распущенные волосы и напомаженные губы – сейчас помада размазалась, и выглядели встрёпанные девушки скверно. Мальчишка тоже был далёк от совершенства – маленький воришка или разбойник. Он сразу же начал сквернословить, и Барр, поморщившись, щёлкнула пальцами. Жертвы мгновенно умолкли. Драйвер скривился, разглядывая их:

– Что, больше ничего не было?!

– Это именно то, что нужно. – Усмехнулась Барр. – Идиоты, возомнившие себя колдунами и приносящие в жертву непременно невинных жертв, ничего не понимают в колдовстве. Невинная жертва может быть только добровольной. Ни один, даже самый мощный, колдун не может пожертвовать тем, что ему не принадлежит! Мы кормим Его не душами, а муками, страхом и болью. И тут сойдёт любая, поверь: что девственница, что старая беззубая шлюха, больно и страшно им одинаково. Вот только чистая душа девственницы ускользнёт, а больная душа шлюхи станет добычей. Сегодня мы отдаём именно души, и девственницы и девственники нам не нужны. А эти трое отлично подойдут – испорченные и озлобленные, но при том ещё молодые и здоровые.

Несмотря на эти объяснения, Драйвер нервничал: въевшиеся стереотипы были так сильны, что ему казалось, что девственницы всё равно были бы надёжнее, не понимая, что в данном случае и в самом деле, люди приписывали потусторонним силам собственные заблуждения и предпочтения. Подростков привязали к столбам, полностью раздев, и Барр нарисовала стеком на их телах символы, которые сначала выглядели просто как розовые полосы. В бездонном провале, заполненном мраком и жутью, что-то заворочалось, дохнуло, выпустив клочья чёрной сажи, которая, неторопливо поднявшись до уровня площадки, тремя ручейками потянулась к жертвам. Символы на их телах вспыхнули бледно-зелёным огнём, они задрожали, замычали от нестерпимого ужаса и такой же нестерпимой боли, пальцы скрючились, ступни ног вытянулись, мелко дрожа. Спирали вокруг столбов заполнились таким же бледно-зелёным огнём, который потянулся к центральному символу, а сажа, клубясь, окутала фигуры жертв, полностью скрыв их. Барр вся вытянулась, запрокинув голову и раскинув руки, глаза ушли под веки, оставив одни белки – это было жутковато. Драйвер сильно растирал пальцы, как делал это всегда в минуты сильнейшего волнения. Ему было не по себе; во время таких ритуалов он постоянно жалел, что вообще идёт сюда. Ему хотелось бы, чтобы всё происходило в его отсутствие. Но Барр требовала, чтобы он непременно находился здесь, и думал про своего опекуна. Хоть что, но чтобы обязательно мысленно был с ним. И Драйвер пытался, но плохо получалось. Он уже почти забыл Райдегурда. На самом деле ему и не хотелось помнить, очень многое не хотелось. Вот только Барр он об этом не говорил.

Чернота наконец-то сползла с жертв, оставив высушенные, как мумии, тела, тремя ручьями скопилась в центре, образовав не то яйцо, не то кокон, и, помедлив, начала съёживаться, впитываясь во что-то… живое. Драйвер ждал с невольным любопытством. Он не понимал, почему это происходит, и как получается, что в один момент получается одно существо, в другой – иное, а порой вообще ничего не получается, и как эти превращения помогают воплотить его опекуна. Но Барр непременно бывала очень довольна, а она знала, что делает – в это за столько лет Драйвер уверовал до конца.

Свернувшееся в клубок нечто было не похоже ни на что, получавшееся до сих пор. Оно было намного больше: как если бы в клубок каким-то чудом смог свернуться, скажем, большой конь. Издав слабый скрип, клубок дёрнулся, и на камни с влажным шлепком упал длинный, не меньше трёх метров, гибкий хвост; шевельнулся, подметая камень, напрягся и хлестнул по камню, как бич – Драйвер вздрогнул и невольно попятился. А из клубка отделились и приподнялись сморщенные, сложенные крылья, замерли, вздрагивая, пока не поднялась и не развернулась шея. В первый миг Драйверу показалось, что у существа нет головы, но в следующий миг он понял, что голова составляет одно целое с шеей, и что больше всего шея и голова этого существа похожи на червя: оконечность шеи заканчивалась огромной широкой пастью, усыпанной множеством острых, как иглы, и чуть загнутых внутрь зубов. По обе стороны пасти, почти в её углах, открылись и загорелись бледно-зелёным огнём маленькие глазки, из двух дырочек-ноздрей над пастью вырвались два клочка сажи. Существо заклокотало, булькнуло и заскрипело протяжно, с усилием расправило влажные крылья и взмахнуло ими, гоня вонючий воздух. Барр, бледная, усталая, улыбалась улыбкой удачно разрешившейся от бремени роженицы, как ни кощунственно это прозвучит.

– Разве он не прекрасен?! – Промурлыкала она. – Разве это не чудо?!

– Что это?! – Спросил потрясённый Драйвер.

– Это то, мой дорогой, что спасёт тебя от любого врага. – Ответила утомлённым голосом Барр. – Я просила об этом нашего господина, и он подарил нам это. Он стал сильнее! Прежние слуги ничтожества по сравнению с этим!

С шеей, крыльями и хвостом существо стало не в пример больше, чем казалось на первый взгляд, куда больше, чем конь или бык. А когда оно приподнялось на задние лапы, опираясь крыльями и когтями на сочленениях о камни, оно вообще показалось Драйверу огромным, и он сглотнул, прячась за спину ведьмы.

– Это дракон? – Спросил шёпотом.

– Да, дорогой. – Ответила Барр, любуясь тварью. – Это дракон. Первый из наших драконов.

– Драконы, – ответил Терновник на вопрос Гэбриэла, закончив тренировку, – были даже прежде Перворожденных. И считали именно себя настоящими Перворождёнными, но эльфы причисляли их к стихийным, как дриад, русалок, лавви и прочих полуразумных существ, и драконов бесило это.

– Алиса – не полуразумная! – тут же вскинулся Гэбриэл, страшно уязвлённый за своё Солнышко, и Терновник кивнул:

– Элодис тоже считают лавви равными себе, но Ол Донна и Фанна – нет, и потому лавви не жалуют эльфов Долин и Гор. Я, кстати, так же признаю лавви равноправными вечными, и часто ссорился из-за этого с… не важно. Я хорошо знал одну лавви, её звали Прю… Это было имя, которое она носила, скажем так, в миру. Она была замечательная, и полностью опровергала всякую предвзятость в отношении своего разума. Кроме одного: она любила людей и их мир, жила то в Элиоте, то в Лионесе, обожала наряды, драгоценности и комплименты…

– И что с ней теперь?

– Я не знаю. – Помрачнел Терновник. – Она поссорилась с правителями Лисса, сильно поссорилась. И кажется, с другими лавви рассорилась тоже. Кстати, именно из-за драконов. У неё был приятель, чёрный дракон, и она имела смелость – а правители посчитали это наглостью, – заступиться за него и взять его под свою защиту. Я говорил тебе, что лавви в гневе, защищающая то, что любит – страшна и безмерно опасна?..

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. Он вытерся влажным полотенцем и вышел из-за ширмы, надев свежую рубашку. – Говорил. Так что там с драконами? Почему вы воевали?

– Потому, что они несли угрозу всему на Острове. – Помрачнел эльф. – Потому, что их жадность и высокомерие не оставили нам выбора! Ты видел, во что они превратили Дуэ Эланор?! А что они сделали с Дуэ Альваларом?! Пятьсот лет прошло, а раны той войны так и не затянулись! Дракенсанг – это безжизненные, спалённые драконьим огнём скалы, и если бы мы не встали на защиту Острова, он был бы сейчас таким весь! – Старые гнев и ненависть зажгли в глазах Терновника мрачное красное пламя. – Эти твари не щадили ничего, для них красота и гармония ничего не значат… Они жгли прекраснейшие рощи, дворцы, палили без разбору и беззащитных детей, и беременных женщин… А люди, спрятавшись на Севере, выжидали, чтобы мы обессилели в борьбе друг с другом… Только Хлоринг, только ваш предок Карл Великий, возлюбленный Дрейдре, встал на нашу сторону. И именно он снёс голову Драге Урду, королю драконов, мечом бога.

– И драконы сдались?

– Никогда бы они не сдались. – Терновник мрачно усмехнулся. – Но Урд был отцом или дедом всех драконов Острова, и трое эльфов, два брата и сестра Ол Таэр, Кину, Тис и Лара, выпили его кровь и закляли драконов этой кровью навечно.

– Лара – это наша мать? – Уточнил Гэбриэл.

– Да. Её заклятие лишало драконов возможности причинять вред всем, живущим на Острове, будь то эльфы или звери, заклятие Кину лишало их возможности передвигаться по Острову или над Островом в истинном облике, а заклятие Тиса лишило их возможности иметь потомство. Лара умерла, но остались вы с братом, и её кровь в ваших жилах, смешанная с кровью драконьего короля, даёт вам власть над драконами.

– В смысле?! – Удивился и слегка даже возгордился Гэбриэл.

– Повелевать ими ты пока не сможешь. – С мягкой иронией заметил Терновник. – Но ни один дракон не посмеет прямо навредить тебе. Ты можешь научиться пользоваться своей властью, но это долгий процесс.

– Так они ещё существуют?

– Да. Я чувствую их, я… – Терновник вновь оборвал сам себя. – Они ещё существуют, в Дракенсанге, вынужденные охотиться только на морского зверя и летать только над морем. Они вымирают медленно – как и эльфы, драконы живут практически вечно, – и полны ненависти и жажды реванша. Именно поэтому я с вами – как потомки Лары, вы в опасности. Ваш отец считает, что Лару убили из ненависти к нему, но это не совсем так. Кто-то воспользовался этим жалким существом, этим человечком Драйвером, и возможно, использует сложившуюся ситуацию и теперь, чтобы уничтожить вас, во-первых, а во-вторых, развязать войну с эльфами. Как только умрёт последний Ол Таэр, заклятию конец.

– А ты не того… – нахмурился Гэбриэл, – не преувеличиваешь?..

– Как говорят люди – дай-то Бог. – Кину выпрямился, закончив любовно начищать и полировать лезвие своей сабли. – Я ненавижу драконов – я воевал с ними, и на моих глазах уничтожалось всё, что я любил. Я так их ненавижу, что будь у меня такая возможность – я подался бы в Дракенсанг и добил бы их, каждого, раздавил бы, как червя!!! Тысячи эльфов мертвы, а они живут!!! Если я прав, они рано или поздно появятся здесь, в обличье людей, спрятавшись среди них… Но я узнаю их в любой личине! Узнаю, выслежу и уничтожу. – Он с силой вогнал саблю в ножны. – И лишь когда сдохнет последняя тварь, я смогу сказать: я победил.

Первые впечатления Алисы от своего нового положения, своего нового жилья и своих новых товарок были самые радужные. Девушки приняли её – как ей показалось, – очень ласково, говорили ей комплименты, утешали, утверждая, что её наряд и причёска – это такая ерунда! Все они, приезжая ко двору, выглядели провинциалками! Хвалили её пение, особенно те, кто его не слышал, и дружно поздравляли её с тем, что она так понравилась его высочеству. Меньше всего ей понравилась Аврора, показавшаяся высокомерной и неприветливой, а больше всего – Беатрис. Последняя плотненько взялась опекать и наставлять новенькую, рассказывала ей обо всех дамах, причём так искусно, что Алиса, девочка неглупая, но наивная, поначалу просто диву давалась. Начинала Беатрис примерно так: «Ничего не могу сказать плохого про даму Мерфи, мне она очень нравится, но…». И дальше несчастная дама старательно, желчно, тщательно вываливалась в грязи, оставляя у Алисы ощущение, во-первых, полнейшего нежелания с этой дамой иметь какие-то отношения, а во-вторых – что Беатрис чрезвычайно добрая и великодушная особа, раз так хорошо говорит о такой твари. Узнав у Алисы, что ей очень хочется иметь сумочку, шляпку и молитвенник, и что ей передали деньги от его высочества на обзаведение всем необходимым, Беатрис тут же заявила, что у неё как раз есть великолепная возможность достать Алисе немедленно всё необходимое, да ещё и очень недорого. Счастливая Алиса тут же отдала ей свои деньги и, уверенная, что уже утром будет владелицей вожделенных обновок, просто места себе не находила от счастья и предвкушения. Встретившись ночью с Гэбриэлом, она с таким восторгом описывала ему, какие у неё будут прекрасные вещи, и как она рада этому, что Гэбриэл, которому в любом другом случае было бы совершенно плевать, какие там вещички считаются у дам Женского Двора самыми модными, с самого утра озадачился этими мелочами, приказав Иво всё разузнать. Его оруженосец отправился с этими целями в девичью Башню, успев уже завязать знакомство с некоторыми армигерами и пажами его высочества, и дамы получили вожделенную возможность разглядеть таинственного эфеба. Во внутреннем дворе Девичьей Башни, у решётчатой двери в сад, молодые люди расположились так, чтобы поглядывать на девушек, спрятавшихся от утреннего солнышка в тени галереи, и при том делать вид, что совершенно на них не смотрят. Девушки были заняты точно тем же самым, и их оживлённые приглушённые голоса, хихиканье, шепотки и ахи сильно тревожили юношей, которые уверены были, что обсуждают их, и отдали бы что угодно, только чтобы узнать, что именно и о ком они говорят!

– Эта новенькая, дама Манфред, кто её уже видел? – Поинтересовался один из армигеров. – Говорят, симпотная, ужас.

– Я видел. – Откликнулся Иво. – Симпотная – не то слово.

– Какая она? Правда, что рыжая?

– Правда.

– Рыжие – ведьмы. – Глубокомысленно заметил самый молодой из юношей, пятнадцатилетний армигер Конрада Фон Зальце. – Так все говорят.

– Дама Манфред не похожа на ведьму. Скорее, на ангела. – Обиделся Иво.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать. Или шестнадцать.

– Старая уже!

– Тех, кто моложе, ко двору графини не берут.

– Вот графиня – та ангел!

– Дама Лемель куда красивее…

– Стерва!

– Прекрасная немилосердная дама: так французы говорят. – Заметил темноволосый Кевин Кайрон, оруженосец сэра Юджина.

– Пст! – Воскликнул Робин, второй оруженосец Гарета. – Графиня! Манфред с нею, зуб даю!

Но никого, похожего на рыжеволосого ангела – вообще никого рыжеволосого с Габи не оказалось. Иво насторожился, он знал, что Алиса здесь будет обязательно, и получил от Гэбриэла недвусмысленный приказ: проследить, как относятся к Алисе остальные дамы, не обижают ли её, как она выглядит, довольна ли, или несчастна. А так же выяснить, кто её служанки, и устроить им встречу.

Вначале очень стеснявшийся, даже напуганный своим новым статусом, Иво очень быстро нашёл себя в этом новом для себя мире. Ему нравились не только церковные обряды и пение; он полюбил геральдику, символизм, с охотой слушал лекции по философии, уже читал – начал он этому учиться ещё в Блумсберри, у Алисы, и довольно быстро освоил и чтение, и грамматику. Читал он труды Августина и главного апологета средневековья, Климента Александрийского; его теория о том, что вера выше разума и не может, и не должна быть рациональной, нашла отклик в душе Иво мгновенно, и он охотно беседовал об этом с домашним священником Хлорингов, отцом Северином. Помимо этого, он уже куда лучше Гэбриэла разбирался в титулах, дворянстве, символике, традициях и этикете двора его высочества. У него оказались великолепный врожденный вкус и умение одеваться и держаться, что при его внешности было не так уж и сложно. Сейчас, не прошло и месяца, Иво уже ничем не напоминал мальчишку из Садов Мечты. Никто не признал бы Эрота в стройном, красивом, как сказка, юноше с ласковыми и немного порочными голубыми глазами, одетом, как с картинки, с изысканными манерами и аристократической полуулыбкой. Копируя своего кумира, Альберта Ван Хармена, Иво весьма преуспел. Дамы, созерцая его, все хором признали, что новый армигер – просто божество. И оживлённо передавали свежайшие сплетни: что он переспал уже почти со всеми служанками, а может, и не только со служанками, что в этом деле, как утверждают те же служанки, он бесподобно хорош, и что у него ледяное сердце. У Габи сладко трепетало сердечко от всех этих разговоров. Иво и вправду был хорош! Девушки уже выяснили, что он не простой разбойник, невесть, где болтавшийся с кузеном-позорищем, а сын лесничего откуда-то из-под Валены, а значит, происхождения пусть не самого знатного, но и не плебейского. Считая, что ему достаточно просто взглянуть на неё, красавицу, чтобы потерять голову и забыть про всех распутных служанок Хефлинуэлла, Габи царственным жестом подозвала его к себе. Иво подошёл, давая возможность девушкам полюбоваться грацией своих движений и лёгкостью своей походки. Поклонился не без шика, скопированного у того же Альберта:

– Ваше сиятельство.

– Ты тот самый Иво из Винетты, который прибыл к нам с нашим кузеном?

– Да, ваше сиятельство. Тот самый. – Губы Иво тронула лёгкая полуулыбка, сражавшая женские сердца наповал. И Габи вдруг почувствовала, что волнение из груди распространяется куда-то вниз, концентрируясь в промежности и бёдрах. Впервые в жизни она посмотрела на мужчину именно как на мужчину – на его тело, совершенство которого было подчёркнуто тёмно-серым вамсом без рукавов, с гербом графа Валенского, на узкие бёдра, на красивые, как у эльфа, руки. Габи ещё не вполне понимала себя и созерцала неосознанно, пугаясь своего волнения и чувствуя вдруг, что в этом созерцании кроется что-то крайне неприличное.

Для Иво же Габи в этот миг напомнила ангела, попавшего в беду, так сильно, как ни для кого и никогда. Он не видел в ней ни одного изъяна. По какому-то непостижимому капризу судьбы Габи оказалась именно такой, как он всегда любил: тонкой, изящной, гибкой, узкобёдрой, с небольшой высокой грудью, черноволосой. От неё сильно пахло розовым маслом, но Иво нравился этот запах; и запах девичьего пота, пробивавшегося сквозь этот настойчивый аромат, так же не был неприятен. Напротив, даже тревожил и… немного возбуждал.

– И как вы познакомились с нашим кузеном? Вы ведь сын лесничего, верно?.. А он, как говорят… – Габи сделала небольшую паузу, переглянулась со своими дамами, – ловил рыбу?

– Он спас мне жизнь. – Ответил Иво. – Мой господин – самый щедрый, благородный, великодушный и отважный человек из всех, кого я знаю. Он дважды спасал меня, первый раз – ценой своего здоровья, второй – ценой своей жизни. Я его вечный должник и самый преданный слуга, ваше сиятельство.

– Преданность своему сеньору – одна из величайших добродетелей рыцаря. – Страшно удивив своих дам, сказала Габи. – Она вызывает уважение и восхищение. Вы удивительный юноша, сквайр Иво.

– Похвала из уст такой госпожи – это величайшая награда даже для короля. – Не остался в долгу Иво, поклонившись и прижав руку к сердцу. – А для скромного сквайра она священна. Я мало достоин такой награды… Вы слишком добры ко мне. Но с этого мгновения я буду изо всех своих сил стремиться к тому, чтобы оправдать ваше доброе ко мне отношение и стать и в самом деле достойным вашей похвалы!

– А вы не только верный сквайр, вы ещё и куртуазный кавалер! – Габи была так увлечена, что вдруг словно осталась наедине с Иво; вокруг никого не осталось, они были одни. И всё происходящее, и всё, что было сказано, вдруг заиграло какими-то новыми красками, приобрело какой-то едва ли не сакральный смысл! – Вы так льстите? Конечно же, льстите! Вы не можете говорить это всерьёз?

– Моя госпожа! – С упрёком взглянул на неё Иво, вновь прикладывая руку к сердцу. – Я не верю, что существует лесть, которая не перестала бы быть лестью, когда она адресована вам! Всё, что вам говорят о ваших совершенствах во всём – правдиво от первого до последнего слова! Как с вершины горы можно только вниз спускаться, так, говоря о вас, можно только преуменьшить, потому, что преувеличить невозможно!

– Как смело сказано! – Габи задышала чуть чаще, сердечко билось так, что чуть подрагивала брошь под «дьяволовым окошком»*. – Не зря мои дамы считают вас опасным!

– Меня?! – Поразился Иво. – Меня! Я просто преклоняюсь перед дамами; я считаю, что всё мужское – грубое, топорное, примитивное… А женщины – это утончённость, лёгкость, красота. Нет более влюблённого во всё женское, чем я! В куртуазном смысле, конечно.

– Ваш господин, однако, совсем другой… верно?

– Он не столь восторженный кавалер, как я, но он и не такой грубый и неприветливый, как некоторые говорят. Просто он… скрытный, немного суровый… Но он добрый, честный, благородный и отважный. Настоящий рыцарь. Мне далеко до него!

Весь этот разговор, при всей его банальности, положил начало очень сложной, в чём-то трагичной, и крайне неприятной для всех ситуации. Но в тот момент его участники об этом не думали. Они вообще ни о чём не думали. Как не думают об этом, начиная свой флирт, девушки и юноши всех времён и народов, от Евы и Адама и до конца времён.

Алиса не приступила до сих пор к своим обязанностям и не пришла с остальными дамами по уважительной причине: она рыдала, забившись в какую-то нишу под одной из лестниц Девичьей Башни. Там было пыльно, грязно, полно паутины, но Алиса этого даже не ощущала, так ей было горько! Утром ей принесли свёрток от дамы Беатрис, и Алиса, почти не спавшая всю ночь, торопливо развернула его, а там… Там было такое убогое старьё, такие старые, некрасивые и даже не целые вещи!!! Это было не только обидно, это было настолько унизительно – словно плевок в лицо, что Алиса сначала просто не хотела верить своим глазам, потом, схватив всё это и пылая от гнева, побежала к Беатрис. А та… Спокойно, цинично и нагло заявила, что ничего не обещала, что за те гроши, что Алиса ей дала, ничего другого ей и не достать, и вообще, такая нищенка и безродная кукла, как она, Алиса, не может рассчитывать на что-то иное. И что она, Беатрис, дальше разговаривать на эту тему не собирается. И просто вытолкала опешившую Алису за дверь.

И теперь Алиса рыдала в нише: она была унижена, оскорблена и даже напугана. Помимо прочего, Беатрис сказала, что над нею и так все смеются, что она пугало и дура… Эти слова так больно ранили Алису, так смутили её нежное сердце! Как теперь идти к графине и исполнять свои обязанности?! Как находиться среди этих лживых и жестоких существ и разговаривать с ними, улыбаться им, терпеть их лживые, насквозь лицемерные слова?! И Алиса рыдала, не зная, как ей жить здесь, как быть дальше, что делать?! Идти ей некуда, у неё есть только Гэбриэл, больше никого… Сейчас эти дамы выставят её перед принцем полной дурочкой, он подумает, и велит ей уезжать, да и Гарет, наслушавшись, переменит своё мнение о ней, а может, и Гэбриэл… Заливаясь горючими слезами, она не заметила, как к ней кто-то подошёл.

– Возьмите платок, милая леди. – Услышала она приятный мужской голос, быстро подняла голову: перед ней стоял мажордом, Альберт Ван Хармен, который с самого начала казался ей высокомерным, неприступным и злым. Громко всхлипнула, но взяла у него из рук тонкий платок из дорогого батиста.

– Здесь может быть паутина. – Продолжал Ван Хармен. – И уже совершенно точно есть пыль.

– Я просто… просто… – Смешалась Алиса.

– Вы просто столкнулись впервые с нашим женским двором. – Мягко улыбнулся он. – Это очень неприятное открытие для девушки, воспитывавшейся в одиночестве… Я угадал? Там, где вы росли, не было других юных девушек?

– Нет. – Горько вздохнула Алиса. – Только взрослые женщины. Трое.

– Могу дать вам совет. – Ван Хармен аккуратно поправил её платье и снял с юбки паутину. – Не принимайте происходящее близко к сердцу. Вы очень красивы, поэтому вызвали ревность и зависть.

– Но я плохо одета, не знаю итальянский, у меня волосы… стриженые!!! – Выкрикнула Алиса, тронутая его неожиданной добротой. – Я вообще… хуже всех!!!

– Вы лучше всех. – Возразил Ван Хармен.

– И у меня больше нет денег. – Она вновь разрыдалась. – Его высочество дал мне на то, чтобы я оделась, а она… – И Алиса выложила всё без утайки, плача в платок и вздрагивая, как заплаканный ребёнок. Ван Хармен мрачно смотрел на неё, что-то решая. Когда Алиса немного успокоилась, сказал мягко:

– Не берите в голову, леди Манфред. А что касается вашей одежды, то я вам помогу. Идёмте.

Алиса доверчиво пошла за ним, шмыгая носом и украдкой вытирая лицо. Они пришли в помещение, где сидела и писала что-то уже знакомая Алисе Глэдис. Взглянула на Алису, и та совсем смешалась.

– Дорогая Глэдис, – сказал Ван Хармен, – у меня здесь маленькая леди Алиса Манфред, у неё небольшая проблема с платьями и украшениями.

– Я вижу. – Глэдис встала, подошла к ней. – Какая миниатюрная фигурка, и в то же время всё на месте… Ну же, не жмись. Я только посмотрю, что можно сделать уже сейчас. Не одевать же тебя в детские платья… Какая тоненькая талия! Пожалуй, руками обхватить можно! Готовься к тому, что другие дамы будут тебя травить.

– Леди Алиса уже столкнулась с этой травлей. – Мягко сказал Ван Хармен.

– Могу себе представить.