скачать книгу бесплатно
– Да при чем тут? Просто, быть попроще. Вот Юна простая девчонка, да. Без всяких там…
– Что ты имеешь в виду? – напряглась Алиса.
– Да не знаю я, как сказать! – С досадой отмахнулся Гэбриэл. – А хочешь, я ее замуж выдам? Пусть покажет, за кого хочет, и мы его с братом того: окольцуем. Я приданое ей дам хорошее. Хилу она так-то очень даже нравится. И он не хуже Седрика. Считай, одно лицо.
– Вы с Гаретом тоже одно лицо. – Огрызнулась Алиса. – Ты еще мне предложи…
– Я те предложу. – Полушутя, полусерьезно заметил ей на это Гэбриэл. – Ну-ка, жена, убоись мужа своего и того: выбрось из головы немедленно чушь всякую!
Переживала в этот вечер не только Аврора. Кевин Кайрон, давно и безнадежно сохнущий по Авроре Лемель, в этот вечер с прозорливостью влюбленного угадал интерес Авроры к молодому Еннеру и расстроился так, что не находил себе места. Уговаривая себя, что с самого начала знал, что ловить ему здесь нечего, он бродил по галереям, вышел в сумеречный сад при Золотой Башне, и присел на солнечные часы. Как и откуда к нему подошла королева Изабелла, он не заметил: эльфийская кровь позволяла Изабелле двигаться совершенно бесшумно. Даже не смотря на богатое платье, шелест ткани которого Кайрон принял за шелест травы под легким ветерком.
– Ваше величество!.. – Кайрон вскочил, почувствовав аромат ее духов и обернувшись. Изабелла лукаво улыбнулась.
– А мне вас бог послал, не иначе. – Сказала она, прожигая его насквозь своими изумительными глазами. – Не хотите ли сослужить службу своей королеве, юноша?
Тиму Вонючке, жителю Нэша, в этот день неожиданно повезло: попалась морская выдра удивительного, серебристого окраса. За такую шкуру можно было получить талеров двадцать, ибо носить такой мех могли только титулованные особы, не ниже графского достоинства. Мех, высохший на берегу, под ярким и еще по-летнему теплым солнышком, так и играл, так и переливался, когда Тим подкрадывался к своей добыче, обмирая от азарта, счастья неожиданной удачи и боязни ее спугнуть. Вот ведь повезло! И никого поблизости, и зверь далеко от спасительной воды… Готовя свои нехитрые снасти, Тим даже дышал через раз: столько случайностей и неточностей могло спугнуть удачу! Зверь раньше времени почует его и успеет удрать в воду, где его поймать будет почти невозможно; неверное движение испортит ценную шкуру; да мало ли что! Что другие охотники отнимут у него трофей, Тим не боялся. Он был не то, чтобы совсем дурачок, но и полноценным взрослым человеком его назвать было нельзя. Он был простоват, чудаковат и
соображал не все. Местные жалели его и не трогали. Помогать не стремились, но сами никогда не отнимали у него добычу, и не позволяли никому другому, особенно ушлым торговцам, скупающим мех и рыбью кость. Тим привык к тому, что его никто не обижает, и даже слегка приборзел, но ему и это прощалось: он был полный сирота, отец сгинул в море – так рано или поздно случалось с большинством здешних мужчин, – мать тронулась умом и утонула. За Тимом присматривал местный священник, которого в Нэше уважали и даже любили – еще один пунктик в пользу Тима.
Так что Тим крался в сторону серебристой морской выдры в полном спокойствии на этот счет – никакого подвоха он ниоткуда, кроме природы и самой выдры, не ждал.
Подобравшись поближе, паренек с трудом сдержал восхищенный возглас: такой крупной выдры он еще не видал! Размером, пожалуй, с матерого тюленя, а то и с молодого моржа! Зверь, красуясь, вылизывал, расчесывал перепончатой лапой свой роскошный мех, приглаживал, прихорашиваясь. Небольшой ветерок дул с моря, и Тим уверен был, что зверь его не учует. Прикидывая, как будет ловить, как удерживать и душить, Тим весь сосредоточился на своей задаче, и не заметил, как к нему подобрались трое нью-нэшцев.
Островок, на котором все это происходило, был спорным. Нью-нэшцы считали его своим, нэшцы, разумеется – своим. Чтобы спор по поводу острова не переходил еженедельно в войну, между герцогами было решено: островок считать нейтральной территорией, а добытая на нем дичь принадлежит тому, кто первый ее обнаружил. И обычно местные это соглашение соблюдали. Но нынче больно уж велик был соблазн – дичь-то королевская! А охотится на нее дурачок, кто его слушать станет?
В самый последний момент зверь то ли что-то почуял, то ли что-то услышал, ускользнул просто непостижимым каким-то образом. Тим не сдержал разочарованного возгласа, бросился за ним, и тут его и обогнали трое нью-нэшцев, торопясь удержать знатную добычу.
– Это моя выдра! – Завопил Тим, вцепляясь в крайнего соперника, рослого рыжего парня. Тот, не глядя, стряхнул с себя дурачка, и даже не обратил внимания, что тот сразу же заткнулся и отстал. И лишь когда зверь исчез в морских волнах, на прощание плеснув хвостом, нью-нэшцы, постояв и проводив его глазами, повернулись к Тиму.
Тот лежал, как упал, так неловко и неподвижно, что парни сразу поняли: дело плохо. Осторожно приблизились, окликая его. Тот не шевельнулся. Упав, он с размаху приложился виском о камень, и умер мгновенно. Поколебавшись и поспорив несколько минут, парни решили: никто не видел, кругом пусто, свидетелей не было, вот и сделаем вид, что нас здесь не было, и мы ничего не знаем! Идея была не плоха, но каким-то воистину волшебным образом уже через полчаса весь Нэш был в курсе произошедшего. Впоследствии, когда особо дотошные свидетели всего произошедшего пытались вспомнить, с кого все началось, кто принес в Нэш весть о жестоком, бесчеловечном убийстве безвредного дурачка, никто так и не смог ничего вспомнить. Весть была, подробности были, общий гнев – был, а кто принес весть, кто рассказал все так, чтобы умело возбудить этот гнев – осталось тайной. Одно было несомненно: жертва была выбрана правильно. Попытка ограбить и убийство безобидного Тима были расценены, как особо циничное преступление проклятых гномов, перешедшее всякие границы. Все дееспособные нэшцы мужского пола, не ушедшие на промысел далеко в море, отправились на спорный островок и обнаружили тело бедного Тима, каковое и потащили в Нью-Нэш, чтобы призвать злодеев к ответу.
«Кто-то словно шептал мне в уши, – говорили потом некоторые участники этого демарша, – мол, неужели мы спустим такое, неужели позволим такому злодейству безнаказанным остаться?». Но даже такая проблема была бы решена, так как фогт Нэша, Йост Фергюссон, был человеком не только умным, но и решительным, и харизматичным, умеющим заставить себя слушать и слушаться. Бог мой, сколько уже было таких конфликтов! Оба фогта собаку на этом деле съели. Все было бы улажено, если бы не вкрадчивые беззвучные голоса, вкладывавшие в головы распаленных нэшцев, требующих крови преступников, и не менее распаленных нью-нэшцев, отрицающих всякую вину парней, совершивших злое дело по небрежности, без умысла, неистовые гневные мысли, а в сердца – такую же неистовую жажду крови. Не прошло и пары минут, а люди уже орали друг на друга, матерились, бросались с кулаками и ножами, изнывая от ненависти и жажды попранной справедливости. Причем обе стороны были уверены в том, что справедливость именно на их стороне, абсолютно.
– Из-за какого-то дурачка, который по дурости сам на камень упал, хороших парней порешить?! – Орали нью-нэшцы. – А вот вам … в рот, к такой-то матери пошли отсюда, не бывать этому!
– Это (…..) мрази, которые безвинного дурачка, божьего человечка, ограбить хотели и жизни лишили, хорошие у вас?! – Орали нэшцы. – А и то правда, откуда ж лучше-то в вашей (…..) помойке найдутся?!
– Слышали, они нас помойкой называют?! – Бесились оппоненты. – Кто вас вообще из вашей выгребной ямы выпустил, черти болотные, и в чистый поселок грязь свою нести позволил?!
Чтобы пресечь назревающую стычку, фогт спустил на нэшцев наемников, которые бесцеремонно, взашей вытолкали почти безоружных людей на причал и заставили под взведенными арбалетами убраться прочь, униженных, неудовлетворенных и еще более, если такое возможно, конечно, обозленных. Йост отправил к фогту Нэша гонца с предложением завтра же встретиться и решить возникшую проблему как можно скорее. Парней придется примерно наказать, – думал он, – но даст Бог, обойдется малой кровью… И что такое случилось с людьми, неужели и в самом деле так дурачок этот был им люб? Сколько живешь, столько и удивляют тебя люди, – думал он, отправляясь к себе. Он не догадывался пока, что изменить ход событий не в его власти.
Ночью, в час между волком и собакой, нэшцы уже всем поселком, около тысячи человек, вооруженные на этот раз до зубов всем, что нашлось в поселке, вместе с примкнувшими к ним стражниками, высадились на ненавистном берегу. И набросились на спящий беззащитный город с дикой яростью, не щадя ни старого, ни малого, поджигая и руша все, что можно было поджечь и порушить. Кровавая пелена застилала глаза, а настойчивый голос в голове звал и требовал: убить, отомстить, наказать! Пожар и паника охватили поселок, люди метались, кричали, призывая помощь, стражники и наемники тоже не сразу сообразили в этом хаосе, кто, что и куда, тоже метались по улицам, пока Йост и командир наемников, Сигурд, не навели кое-какой порядок и не принялись прочесывать улицы, расправляясь с нападавшими, что было сложно: ни по одежде, ни по разговору, ни по другим каким приметам они от местных, тоже схватившихся за оружие, не отличались. Только когда Сигурд на площади зычным голосом заорал:
– Нью-нэшцы, ко мне!!! – К нему начали подтягиваться местные, но сколько до этого погибло от рук своих же или стражи, никто потом уже не мог сосчитать и выяснить.
Обученные и опытные наемники даже малым числом расправились с напавшими нэшцами. Но ущерб поселку был нанесен чудовищный. Некстати поднявшийся ветер раздул пожар, и практически весь поселок наутро был руинами. Убитых было больше половины, среди них большинство детей и женщин, кто попал под горячую руку, кто пытался спрятаться в подполье и задохнулся в дыму. Убит был Йост, и здраво рассуждать и действовать было некому. Из ближайшего большого города, Лэнгвилла, уже к обеду прибыл граф, Ханс Тордсон, со своими людьми. Молодой и веселый, выпивоха и заядлый охотник, он был большим приятелем Седрика и Хильдебранта, поэтому сразу же отправил вестового к ним в Хефлинуэлл. Седрик был патроном Нью-Нэша, и разбираться и принимать решения предстояло ему.
Но первой вестью, пришедшей из Далвегана Эльдебринкам, было письмо герцога Далвеганского Анвалонцам. У Аскольда Эльдебринка, едва он услышал, от кого письмо, сразу же испортилось настроение. Он не рассказал о том, что на самом деле случилось с Вэлом, даже лучшему другу, и принц Гарольд не знал всей подоплеки событий, поэтому осторожно посоветовал другу все же прочитать, а прочитав, не принимать решений сгоряча. Кивнув, Аскольд ушел в свои покои, где сидела с вышивкой его жена. Она не подружилась ни с графиней Маскарельской, ни с королевой, и предпочитала уединение, отговариваясь трауром. Ей муж прочитал письмо вслух, после того, как первым пробежал его наскоро глазами. Новость потрясла его так, что он стал ходить по обширным покоям туда-сюда, и сжимать и разжимать кулак, не зная, стучать ли им обо что-нибудь в гневе, по своей всегдашней привычке, или потрясать от радости. Очень злой радости.
– Ты слышала, Эффи?! – Вопрошал он, краснея больше обычного. – Ай да Вэл, ай да молодец! Горжусь тобой, сын! Приделал пузо ихней девке! Опозорил их, и так им и надо, мразям, чертям болотным, извращенцам «уевым! Отомстил за себя и за нас, что за парень, а?! Съел, Кенка?! – Он остановился перед зеркалом, ноздри раздувались. – И что ты теперь делать будешь, поганый содомит?! Как еще лучше мой мальчик мог тебе показать, кто ты и кто он?!
– И что они хотят? – Осторожно спросила герцогиня.
– А ты как думаешь? – С величайшим презрением к невидимым оппонентам, поинтересовался герцог Анвалонский. – Конечно, хотят скрыть позор своей девки. Хотят выдать ее замуж за одного из наших парней, вроде как пащенок от нашего, так пусть кто-то из наших и исправит дело. Да будь я проклят, если породнюсь с Сулстадами! – Он сплюнул. – Ни за что! Еще один мой сын – в их поганую семью?! Да я срать своим парням с ними на одном поле не позволю!
Герцог Анвалонский был действительно рад. То, что пережил он, когда прочел анонимное письмо о содомии графа Кенки, сложно описать даже в самых сильных словах: Аскольд Эльдебринк был человек простой, и в целом довольно порядочный, верный муж, хороший отец, добрый католик, и в рамках понятий своего сословия человек честный и чистый. Да, в его герцогстве люди и голодали, и еле сводили концы с концами, и гибли на рудниках. Но герцог полагал, что так заведено от века, так устроен мир, и бесполезно что-то менять. Зато судить он старался по справедливости, налогами своих подданных не душил, поддерживал в герцогстве порядок. В Анвалоне были лучшие дороги, продуманная логистика и безопасные города, казнокрадство и коррупция не приветствовались, и если до герцога доходило, что кто-то из чиновников берет взятки или торгует должностями, он наказывал примерно и сурово. Вспыльчивый, он не был злым, и его подданные это знали. О том, что существуют такие вещи, как содомия, педофилия и прочие извращения, он предпочитал не знать. Нет, Аскольд Эльдебринк о них, конечно, слышал. Но чтобы этим грешили живые люди, которых он знал лично – в это его мозг отказывался поверить до последнего. И отвращение и отторжение его были так же велики, как и его незнание. А уж сама мысль о том, что с этим столкнулся один из его сыновей, для герцога Анвалонского и вовсе была сотрясением основ и переворотом сознания. Он чувствовал себя запятнанным, а боль за своего мальчика, пережившего такой шок, что тот покончил с собой – это их-то веселый, неунывающий Вэл! – была чудовищной. И как всякий сильный и щепетильный человек, Аскольд хотел справедливого реванша. И вот он, реванш! Вэл не просто так умер, он отомстил за себя, да как! Лучше и придумать нельзя было!
Герцогиня Анвалонская была мудрой женщиной и хорошей женой. Поэтому даже не заикнулась о том, что ей нужен ее внук. Или внучка. И что она сделает все, чтобы заполучить этого ребенка. Если придется – даже вместе с матерью. Даже ценой брака одного из сыновей с дочерью их врага – ибо Эффемия Эльдебринк тоже теперь считала Кенку своим врагом. Но пусть сначала Аскольд насладится своей местью, насытится ее вкусом, сполна пожнет ее горько-сладкие плоды. Пусть ощутит в полной мере, как теперь опозорен его враг, как их сын даже из могилы достал-таки его! Каково Кенке будет кичиться своей мнимой честью, когда его дочь беременна бастардом? Дочь, которую он держал в такой строгости, в самом глухом углу, в самом строгом монастыре, хвастая этим по всему Острову?! Пусть Аскольд утешится сознанием этого настолько, насколько вообще способен утешиться потерявший сына отец. А потом она возьмет свое… Как делала это всегда.
Кайрон находился после беседы с королевой в такой прострации, в какой не был еще никогда. Нет, осторожные слухи о том, что королева Изабелла отнюдь не чурается плотских радостей, и не прочь повеселиться с мужчиной, бродили и по Хефлинуэллу. Правда, так же осторожно передавались слухи о том, что кто болтал о ее милостях – долго не прожил. Но понравиться ей мечтал почти каждый. Еще бы: бесподобная красавица, целая королева, величественная, загадочная, вся в ореоле богатства, власти и древней крови. Только вот мечты эти были такие… нереальные. И вдруг милость королевы обрушилась на него, Кевина Кайрона, ничем особо не примечательного молодого человека, из хорошей, но не особо знатной семьи, не особо богатой к тому же. Простого оруженосца, хоть и у принца крови, да еще настолько уже знаменитого. Ну, да, он ухитрился отличиться при осаде Кальтенштайна, и втайне очень этим гордился, но владычица его сердца, дама Аврора Лемель, например, даже не дослушала рассказ об этом. А вот королева, оказывается, услышала и запомнила, и даже захотела услышать подробности от него самого. И пока он, краснея, рассказывал, она слушала так внимательно! И так при этом смотрела, что у юноши пересыхало во рту от волнения. В первые мгновения он считал, что ему мерещится, будто королева флиртует с ним, и Кевин строго гнал от себя такие глупые мысли. Но Изабелла и в самом деле флиртовала, причем так искусно и откровенно, что Кевин лишился дара речи. Какая она, все-таки, была роскошная! Ее глаза, ее пристальный взгляд, легкая полуулыбка на прекрасных губах, порочная, но полная достоинства при этом, так, что вроде бы и понимаешь, что она, мягко говоря, не монашка, и все же не в силах осудить ее за это или назвать дурным словом. Одним словом – королева! Во всем, всегда. Юноша был не искушен и неопытен, очарован королевской аурой, и потому был соблазнен королевой в пару движений. Жаркие и искусные поцелуи и смелые ласки разожгли его кровь и лишили остатков здравого смысла. И когда королева потребовала, чтобы он в полночь снял с заколоченной двери доски и ждал ее в этих загадочных покоях, он ни на секунду не усомнился, что сделает это. Молодым людям его времени и сословия не так уж и часто доводилось попробовать запретного плода, если они, конечно, не были распутниками и не брезговали трактирными девками. Или не успели уже жениться. Кевин Кайрон был щепетилен, был искренне верующим и чистоплотным юношей, и его чувственный опыт ограничивался пока что поцелуями и сексом со служанками в Хефлинуэлле, нечастым, надо сказать, после которого он каялся в церкви и принимал несложные епитимьи от своего духовника, и подолгу потом постился. Наверное, – думалось ему, – придется потом покаяться. Или даже что-то совершить такое, что очистит его от греха. Но отказаться Кевин не мог. Не было в нем такой силы.
Кира вошла в недоступные прежде покои Доктора, огляделась и вздохнула. Когда раньше она краем глаза ухитрялась заглянуть сюда, ей казалось, что здесь сказка, рай, что угодно. После посещения покоев Хозяина прежний парадиз поблек и съежился, но остался желанным. Здесь было уютно и светло, два больших окна с широкими подоконниками освещали просторную комнату с альковом, в котором стояла большая и пышно застеленная кровать. Доктор любил желтый цвет, и желтого было много: шторы, драпировка алькова, обивка кресел. Это придавало покоям праздничный, солнечный вид. Были здесь два больших напольных канделябра и один маленький, настольный, о три свечи: в отличие от рабов Садов Мечты, Доктор огонь у себя зажигал, хотя камина не было и у него. Термальные источники успешно справлялись с обогревом, так, что летом здесь было даже через чур тепло, и Драйвер велел выставлять окна. Окна были открыты и здесь, и по покоям гулял приятный сквознячок, пахнущий морским ветром. Кира глубоко вздохнула. Выпила противоядие – она не шутила, когда сказала Хозяину, будто отравила себя. Девушка была готова ко всему, в том числе и к тому, что Хозяин не испугается и прикажет замучить ее до смерти. Отдавала она себе отчет и в том, что и сейчас все ненадежно и зыбко. Когда вернется Барр, ее мимолетная победа может оказаться окончательным поражением – что ж. Тем больше причин, чтобы наслаждаться каждым мгновением, что ей отмерены! За каждую минуту, что она проведет с Ларсом, Кира готова была отдать весь мир.
Его привели, и девушка подалась к нему, мгновенно забыв обо всем на свете, даже о том, что стражник, который привел его, стоит тут же и смотрит на нее. Арес похудел, осунулся, на лице и теле – он был в одних старых рваных штанах, – виднелись старые и новые следы побоев и пыток. Глаза Киры увлажнились, и выражали сейчас такие любовь и сострадание, что даже в сердце охранника, очерствевшем в Садах Мечты, они породили отклик, неясный, но мучительный.
– Милый мой. – Выдохнула Кира, забирая в ладони лицо Ареса, и ощупывая его глазами. – Что же с тобой сделали!
– Живая. – Только и смог сказать Арес, который все это время страдал не столько от пыток, сколько от страха за Киру. Хозяин с мстительным удовольствием подолгу расписывал ему, каким именно пыткам он подвергнет девушку, и подносил это, как уже осуществляющийся факт. Видеть Киру живой и невредимой, насколько он мог судить на первый взгляд, было таким облегчением, что губы его затряслись, и больше он уже ничего произнести не мог. Слеза скатилась по худой, посеревшей щеке, и Кира, лаская тонкими, изящными пальцами его скулы, уши, волосы и снова скулы, губами промокнула слезу, и, не закрывая глаз, принялась целовать его лицо, все, везде.
– Все хорошо, любимый. – Говорила тихо. – Все хорошо. Я добилась своего. Он ничего больше нам не сделает. Ты со мной. Ты со мной. Я вылечу тебя. – Она поцеловала запавшую пустую глазницу. – Все теперь хорошо. – Увлекла его за собой к постели, села, уложив его голову к себе на колени, и долго-долго сидела так, гладя и целуя его, наговаривая ему слова любви и нежности, утешая и его, и себя. Как и когда ушел стражник, она даже не заметила – это теперь было не важно.
А тот ушел недалеко. Сел на краю колодца, где когда-то любил сидеть, спрятавшись ото всех, Гор, и долго сидел так, сам себя не понимая. Ему было печально, завидно, тошно. Годы, проведенные здесь, все, что он впитал в себя, все, во что верил, чем жил, разбилось сейчас вдребезги. То, что он сейчас видел, перевернуло всю его жизнь в один миг.
Ни Гарет, ни Гэбриэл не ожидали этого, но люди несли и несли в порт, где францисканцы устроили пункт приема вещей и продуктов для Междуречья, эти самые вещи и продукты. Старую теплую одежду, полотенца, постели, матрасы, утварь, зерно, муку, пшено, гречку, даже мед и соленья. Да что там, удивлены были даже монахи, ведающие сбором пожертвований. Очень много было детских вещей. Один из монахов со слезами на глазах рассказал Алисе, тоже надзирающей за сбором, про ребенка, который принес свою игрушку и отдал ее со словами: «Отдайте какому-нибудь мальчику, у которого ничего нет!».
– И как в них уживается это? – искренне удивился Иво, когда Алиса рассказала об этом в своем саду. – Эти самые люди готовы были Клэр разорвать на части ни за что, а теперь незнакомым им людям помогают, чем могут. И ведь не богачи несут, я сам видел – богатых людей там, считай, нет! Несут простые люди, не нищета, но и не богатеи какие-то. Не понимаю я! Честно, – не понимаю!
– Я тоже удивлен. – Признался Гарет. – Не ожидал, честное слово. С чего вдруг такое милосердие? И бескорыстие, что еще удивительнее.
– Большинство людей не злые и не добрые. – Вспомнил Гэбриэл Моисея. – Такие, как все. Один понес, и остальные потянулись, мне кажется так.
– Я тоже так думаю. – Кивнула Алиса. Она сидела подле своего мужа, на самых законных основаниях, как новобрачная, вложив свою маленькую ручку в его ладонь. Как долго она этого ждала! Ждала, когда им с Гэбриэлом можно будет открыто проявлять свои чувства, а конкретно ей – свои права собственницы на него! И пусть только кто-нибудь попробует покуситься на ЕЁ Гэбриэла. Пусть только попробует!
Гэбриэл держал ручку своей жены бережно, поглаживая пальцами нежную кожу. Что бы ни было, как бы ни складывалось все между ними, но красота Алисы и ее желанность оставались для него такими же сильными и дурманящими, как и в самый первый раз. Гарет порой говорил ему, что рано или поздно, но его феечка ему надоест, или станет не такой желанной, но Гэбриэл в это не верил. Ему казалось, что это невозможно. Запах яблока от ее волос, теплый аромат ее кожи, голос, смех, волшебство ее глаз – все волновало его по-прежнему. И когда Алиса, разозлившись или обидевшись, отлучала его «от тела», Гэбриэл выходил из себя. Когда же, напротив, они могли просто сидеть вот так, наслаждаясь близостью и гармонией между ними, эти мгновения казались Гэбриэлу бесценными.
– Отец считает, что мотивы наших подданных куда благороднее. – Усмехнулся Гарет. – Удивительно, но он верит в людей.
– Я тоже верю. – Чуть покраснев, сказала София. Поддавшись ядовитым намекам королевы, она бдительно следила за каждым вздохом Гэбриэла, отыскивая малейшее доказательство того, что тот ненавидит людей и мечтает отдать Остров эльфам, и, как и уверена была Изабелла, – находила. Ну, вот разве его слова сейчас – не доказательство?! Люди, простые люди, поддавшись благородному порыву, проявляют невероятное милосердие, недостижимое для эльфов, а герцог Ивеллонский отзывается об этом милосердном акте так пренебрежительно! Мол, один понес и другие потащили… А Гарет, как казалось Софии, просто поддается влиянию брата, который только кажется младшим, а на самом-то деле давно уже перехватил лидерство в их паре.
– Я бы не отмахивалась так от мнения его высочества, который настолько старше вас, и пользуется таким уважением на Острове!
Алиса бросила на Софию взгляд с опасными золотыми огонечками в глубине. Феечка чувствовала неладное. Не понимала, но чувствовала, и ее это сердило. Поначалу она приняла Софию вполне благосклонно, даже не смотря на то, что та перехватывала Гарета у Длинной, которая снова становилась опасной лично для нее, Алисы. По крайней мере, феечка думала так. И до последнего времени София ей продолжала нравиться. А теперь что-то произошло. Алиса, своим обостренным чутьем на людей и ситуацию, безошибочно уловила какую-то непонятную враждебность, идущую от Софии в адрес Гэбриэла. Этого было вполне достаточно, чтобы сердечко Алисы мгновенно ощетинилось в ответ. Она могла обижаться на Гэбриэла, ссориться с ним, но при том феечка безгранично его любила и уважала, считала очень умным и почти совершенным.
– Я думаю, – произнесла она официально, – что его высочество в вашей защите, сударыня, не нуждается. Тем более, в защите от его сыновей. Никто так не любит и не уважает его высочество, как они.
– Я вовсе не… – Покраснев, начала София, но Алиса демонстративно перебила ее, начав рассказывать о том, сколько всего приносят люди к францисканцам, и как хорошо, что одними яблоками, как первоначально думалось, все не ограничилось. София замолчала, покраснев сильнее. Гарет при этом испытал просто физическое недомогание от жалости к ней и возмущения в адрес феечки. Он любил свою невестку, но какая она порой бывала невыносимая! Герцогу Элодисскому порой казалось, что немного убавить ей спеси было просто необходимо. Тем более что в его кругу «проучить» жену было не только допустимо, но даже необходимо время от времени, этому учила и это даже требовала сама церковь. Но даже заикаться об этом в присутствии Младшего было опасно. На Красной Скале тот получил такой мощный заряд полнейшего неприятия насилия, что даже пощечину своей благоверной посчитал бы святотатством. Гарет как-то со смехом всего лишь предположил, в качестве шутки, что после небольшой профилактической трепки Алиса была бы, как шелковая, и они с Младшим чуть не подрались после этого. Пришлось даже вмешаться его высочеству, который напомнил Гарету, что Алиса – не обычная женщина, она лавви. Любое насилие над нею может напугать и оттолкнуть ее, и феечка просто исчезнет. Признав разумность этого довода, Гарет больше не заикался о таком методе, но раздражение не уходило. Особенно в такие моменты.
Отношение к Софии сам Гарет оценивал, как непонятное, странное, раздражающее и одновременно сильное. Наверное, он ее любил. Одновременно безумно любя и Марию. София была… Тут Гарету трудно было подобрать сравнения и термины. Он однозначно испытывал к ней сильные и очень теплые чувства, и чем дальше, тем сильнее. И самым сильным чувством была именно жалость. Он видел, насколько она искренна, чиста и умна, и в то же время – как наивна, прямолинейна и уязвима. Ему хотелось – нет, даже требовалось, – ее защитить и оградить от разочарований, которые были неизбежны. Устлать ее жизненный путь соломой, закрыть собой от всех острых углов, сохранить очарование ее непосредственности и смелость наивности. Видимо, такова была его природа, ведь Марию он точно так же изо всех сил стремился именно защитить, хоть и немного иначе. При этом он чувствовал, что иметь одну женой, другую любовницей, будет практически невозможно. И та, и другая были слишком честны, откровенны и бескомпромиссны. София не переживет такого предательства, да и Марии это будет тяжело. И отказаться от одной из них Гарет тоже не мог. Точнее – мог бы… Наверное. В каком-нибудь фантастическом варианте событий он однозначно сделал бы выбор в пользу Марии. Но сейчас в качестве супруги и матери своих детей он видел только Софию.
Все осложнялось тем, что с Младшим Гарет свободно поговорить об этом не мог. Они достигли какого-то хрупкого равновесия в вопросе о Марии, и вроде бы Гэбриэл признал чувства Гарета к девушке, но говорить об этом, это обсуждать они все равно не могли. «Это как русский кисель. – Как-то откровенно сказал Гэбриэл брату. – По поверхности прохладненький скребешь, а внутри горячо, не затронуть».
София, заметив и почувствовав отношение Алисы, обиделась. Слишком искренняя и порывистая, она недолго смогла делать вид, будто все хорошо. Попыталась сказать что-то на нейтральную тему, не получила отклика, встала и пошла прочь, пройтись по саду и успокоиться. Девушка тревожилась и совершенно искренне не понимала, что ей делать. Она любила Гарета, но ей недоставало инстинктивной мудрости лавви, чтобы понимать: близнецы – это особая Вселенная, и пытаться их расколоть опасно. Софии казалось, что Гарет в опасности, и только королева и она сама видят это и могут как-то Гарету помочь. Гэбриэл и Алиса заодно, тут София Алису даже где-то понимала. Та любит мужа. Они новобрачные, и их связь, как никогда, сильна. К тому же, (с подачи королевы) София считала Алису не очень умной. То есть, не дурой, конечно, но не настолько умной, как она, София. Слишком миниатюрная, слишком хорошенькая и темпераментная – персонаж, радикально далекий от типичной умницы.
Тут нужно напомнить, что отношение к эльфам и полукровкам в Анвалоне было намного хуже, чем в Элодисе. И герцог Анвалонский, и, что даже важнее, кардинал, которого София, даже не зная, что это ее отец, любила и безгранично уважала, считали эльфов врагами, которые плетут интриги, чтобы уничтожить людей. Именно на этом убеждении и этих страхах и сыграла Изабелла, преувеличив их и подав, как нечто не просто возможное, но реально осуществляющееся именно теперь. В свете этого опасность того, что Гэбриэл – это своего рода пятая колонна, который, окружая себя полукровками и эльфами, готовит плацдарм для эльфийского вторжения, казалась девушке реальной и страшной. А ведь это и в самом деле казалось реальным! Пойма Ригины – это ведь, по сути, анклав в сердце эльфийского леса, который захватить можно проще и быстрее всего! А с ним – и самую влиятельную (вновь) семью Острова, что людей испугает и деморализует. (Эту мысль внушила Софии, естественно, Изабелла). А там захват всего левобережья Фьяллара будет лишь вопросом самого небольшого времени. А левобережье – это, прежде всего, житница Междуречья и все продовольствие Острова, без чего Анвалон и Далвеган станут недееспособны накануне зимы. Руссы, внушала Изабелла Софии, союзники эльфам, которые отдадут им суровый север в обмен на помощь в войне. «О, – говорила королева, – тут все продумано! Сначала разорить Междуречье… Накануне зимы! Потом – захватить его и Южные Пустоши… Все это – накануне равноденственных штормов, во время которых мы даже помощи у Европы попросить не сможем… Мы обречены. Просто: обречены». И краеугольным камнем всего Изабелла искусно сделала Гэбриэла. Это именно он привел эльфов в Хефлинуэлл, его обожают отец и брат, которые не видят опасности, потому, что любят его. Если бы не Гэбриэл, его высочество, как человек прозорливый, давно понял бы эльфийскую интригу, да и Гарет склоняется к людям, и потому без боя эльфам Пойму не отдал бы. Да и не посмели бы эльфы воевать с сыном Лары!
Так стоит ли удивляться, что София была в тревоге и сомнениях? Не дурочка, она понимала, что правда о Гэбриэле Гарету не понравится. Даже будет принята в штыки. Но ради него же самого, ради всех людей, София обязана была открыть ему глаза! Как многие женщины, особенно молоденькие и уверенные в том, что любимы, София недооценивала Гарета. Она видела его только расслабленным, веселым, флиртующим, заботливым. О прозвище «Красный жнец» девушка, конечно, знала, но не осознавала его. Не хотела.
Гарет, заметив исчезновение Софии, отправился за ней, чтобы развеселить и поддержать, и нашел девушку на крепостной стене, созерцающей Белую Горку, Ригину и дали Элодисского леса, сейчас словно присыпанные золотистой пыльцой, сияющие.
– Я вовсе не обиделась! – Не искренне, но горячо возразила София, когда Гарет поинтересовался ее состоянием. – Я задумалась.
– И о чем же думала моя домовитая и образованная невеста? – Завладев ее пальчиками, интимно поинтересовался Гарет.
– Об очень важном. – С отчаянной решимостью ответила девушка.
Глава четвертая: Проклятая комната
– Это королева тебе в уши такую хрень надула? – Голос и взгляд Гарета стали ледяными, он отпустил ее руку и даже отступил на пару шагов. Он вдруг сделался взрослым, чужим и очень опасным. И София только сейчас, неожиданно для себя, осознала, что этот улыбчивый, веселый молодой человек – на самом деле умелый воин и хладнокровный убийца. И эта его ипостась – настоящая и важная, гораздо важнее флирта в саду. Но она была отважная девушка, и искренне верила в то, что действует во благо этого мужчины. Она на самом деле любила его. Да и королеву считала своим другом и не могла предать. Поэтому, не смотря на противный холодок в теле, возразила:
– Она здесь совершенно не при чем! И это не хрень, Гарет! Я понимаю твои чувства, и мне самой ужасно нравится Гэйб, он чудесный, но если беспристрастно посмотреть на все факты…
– Да какие факты?! – От досады Гарет повысил голос. И Софии даже дышать стало трудно, так угнетал ее его гнев. Она не сдалась, но от тяжести, страха, эмоций, от того, что Гарет вдруг стал таким ужасным, она заговорила сбивчиво и путано:
– Пойми, пойми, это очевидно все, только если… потому, что… ну, очевидно все, если подумать! Эльфы, они давно хотят вернуть… но ты же знаешь, знаешь это?
– допустим. – Гарет изо всех сил старался сохранять выдержку. – При чем тут Гэйб?
– Потому, что из-за него… через него… ну, Гарет! – София чуть не плакала. – Я все понимаю, честно, тебе это трудно будет принять… но если подумать…
– И что будет, если подумать? – Гарет сдерживался, но совсем бесстрастным оставаться был не в состоянии. Злость на королеву, да и на Софию, которая, не смотря на все предупреждения, все-таки повелась на уловки старой интриганки, душила всерьез.
– Ты же не знаешь, где он был все это время! – Выпалила София. Ей казалось, что это такой железобетонный аргумент, что даже предвзятый Гарет вынужден сейчас будет признать ее правоту. – Только с его слов… Только с его слов! А что, если все это время он был у эльфов, которые его сделали своим… Он говорит, что не любит эльфов так же, как и ты, но сколько теперь их возле него?! И этот Кину, и остальные… – Она покраснела сильнее. – Вы говорите, что он был рыбаком на Русском Севере, дядя думает, что он был в банде Кошек… Но посмотри, он слишком умный для рыбака, и слишком благородный для бандита! Разве это не очевидно?!
– Хватит! – Не выдержал Гарет. – Я знаю про своего брата все, что только можно знать. А все, что королева придумала, а ты повторяешь – чушь собачья! Чтобы я не слышал этого больше!
– Ты мне еще не муж, чтобы приказывать! – Вспыхнула София.
– Такими темпами я никогда им и не стану! – Огрызнулся Гарет, и, злой, как черт, и как никогда понимая брата, пошел прочь.
– Что за хрень? – Шепнул Гэбриэл, когда Гарет подошел и встал справа от брата.
– Именно, что хрень. – Так же тихо прошептал Гарет. – Забудь.
Но позже он с братом все же поделился. Признал неохотно:
– Если она сболтнет Анвалонцам или кардиналу, неприятных объяснений не избежать. Вот тебе непременно нужна эта квэнни-эльфийская сотня?
– Мы об этом уже говорили.
– Говорили. – Согласился Гарет. – Но проблема-то осталась.
– Да. – Мрачно согласился Гэбриэл. – Осталась.
Традиционно женщины Хефлинуэлла, в том числе и знатные гостьи, располагались в Девичьей Башне и прилегающих помещениях. Но королева – вне традиций, и Изабелла со своей свитой заняла целый этаж Золотой Башни, так называемые Золотые Королевские покои. На вкус королевы, здесь было даже роскошнее и уютнее, чем в официальной королевской резиденции Элиота, Сансет. Если бы Гранствилл располагался не в глубине эльфийского леса, а где-нибудь на берегу Фьяллара, Изабелла проводила бы здесь куда больше времени! Хотя, – не забывала она, – если бы не такое положение Поймы и Гранствилла, принц Элодисский наверняка не дожил бы до этого дня. Прежде королеве казалось, что столицу Элодиса разумнее было бы перенести в Гармбург, например. Больше она уж так не думала… Давно.
Когда новоиспеченный герцог Ивеллонский попросил аудиенции, Изабелла напряглась, но дала согласие. Только что роскошные и уютные, покои вдруг словно подернулись пеплом: все стало серым и угрожающим, даже воздух стал отдавать горечью. Так на нее действовал этот племянник! Когда-то, еще не зная об их близком родстве, Изабелла чуть ли не бредила этим юношей, и хоть не видела его лица, но его тело, его движения, сила, невероятно красивый баритон сводили ее с ума. Она чувствовала в нем нечто особенное, и мечтала заполучить его себе. Тем сильнее теперь была ее ненависть. Да, она его ненавидела. Едва он вошел и подарил ей свой холодный, мрачноватый, спокойный взгляд, как Изабелла вся подобралась и окаменела внутри. Она поняла, зачем он пришел – этого следовало ожидать. Королева по-прежнему находила его привлекательным, и теперь – даже больше, чем прежде, ибо он повзрослел, стал сильнее, увереннее в себе, его мужественность была такова, что даже воздух в помещении стал его частью. Его было так много, что это вызывало протест. Да, чем привлекательнее он ей казался, тем больше Изабелла его ненавидела.
– Иди, погуляй. – Сказал Гэбриэл, мимолетно глянув на баронессу Шелли. Та испуганно взглянула на королеву, и Изабелла взглядом показала: иди.
– Я хочу знать, – заговорил Гэбриэл, едва та закрыла за собой тяжелую высокую створку двери, – когда будет объявлена помолвка моего брата и Софии Эльдебринк.
– Я против этого брака. – Без обиняков ответила Изабелла. Смысла играть с ним, разводить политес, она не видела. – Два месяца назад положение было таково, что даже этот брак был лучше, чем ничего. Теперь это мезальянс. Мой племянник заслуживает лучшей партии. Я отправила письмо герцогу Ланкастеру…
– Брат не желает другой невесты. – Перебил ее Гэбриэл. Перебил королеву! Изабелла вспыхнула, глаза метнули молнии. А тот продолжал, не замечая злобного синего пламени:
– И зачем было внушать девчонке, что я – шпион эльфов, который подготавливает эльфийское вторжение? Я ведь могу и разозлиться.
– И что? – Сморщила нос Изабелла. – Ты сейчас шантажировать меня примешься? Ты думаешь, я испугаюсь, или пойду на попятный? Я не дам им пожениться! И я права!
– Они поженятся.– Спокойно сказал Гэбриэл. – А будешь упорствовать и мешать…
– Не надо меня запугивать! – Зашипела Изабелла, подойдя ближе. – Расскажешь о моих грехах? Рассказывай! Думаешь, это мне повредит? Люди ненавидят только тех, кто лучше их! За мои грехи они полюбят меня еще больше! А я покаюсь, расплачусь, помолюсь при всем честном народе, и буду любима своими подданными еще больше! А вот что будешь делать ты после того, как вскроется твой позор, это вопрос!
– А я боюсь этого еще меньше, чем ты. – По-прежнему спокойно возразил Гэбриэл. Они смотрели прямо в глаза друг другу, и этот поединок взглядов был таким же жестоким и яростным, как и бой на мечах. – Я это позором не считаю, а те, кто посчитает, в крови умоются так, что другим неповадно будет даже думать обо мне как-то эдак. Ну, а что касаемо помолвки и прочего, так я, пожалуй, с отцом посоветуюсь. Обскажу все, как есть, и спрошу совета. Может, и обо всем остальном спросить, как на твой взгляд?
Изабелла дрогнула. На миг, на крохотный миг, но Гэбриэл это увидел, и она поняла, что он увидел.
– Рискнешь его сердцем? – Прошипела тихо. Гэбриэл презрительно дернул губами:
– Вон, чем взялась меня стремать? Нет, не проканает. Мама его один раз вылечила, второй раз его Лесная Королева вылечила. Он почти здоров. И сил ему хватит даже на это. Лучше так, чем неожиданно по голове прилетит, откуда не ждал. Что, приятели твои по Красной Скале не в счет?
Она проиграла. Ненависть стала такой сильной, что Изабелла отвела глаза, чтобы не выдать ее силу – и поняла, что проиграла еще раз. Ей не хотелось даже думать о том, как отнесется Гарольд к тому, что она делала. Отвращение – вот, чего она боялась. Даже ненависть была бы предпочтительнее!
– Они мне не приятели. – Огрызнулась она совсем не по-королевски, поняла это и прикусила губу.
– Правильно. – Кивнул Гэбриэл. – Рад это слышать. Потому, что всех до единого я убью. Как Смайли, маршала и Бергстрема=младшего.
– И графа Кемского? – Быстро спросил Изабелла. Загадочное исчезновение графа до сих пор не давало покоя Южным Пустошам.
– И его тоже. – Чуть усмехнулся Гэбриэл. – Поверь: его смерть тоже легкой не была.
– Да кто ж ты такой, – Изабелла повернулась к нему, одновременно отстраняясь, – откуда ты взялся на нашу голову, а?!
– Не знаешь? – Приподнял одну бровь Гэбриэл. – Да ладно! Я с Красной Скалы, дама Бель. Тебе ли не знать, что это значит?
Изабелла прикусила губу. Она знала. В отличие от большинства других своих соратников по Красной Скале, она могла понять и чувства тех, кто там служил мясом для жестоких забав. Да, тут ей сказать было нечего. Только сожалеть, что Гэбриэл не умер тогда.
– Так когда будет помолвка? – Поинтересовался Гэбриэл. За все время их беседы он ни разу не изменился в лице, не сверкнул глазами и не изменил голос. И эта уверенность силы бесила Изабеллу несказанно.
