Хроники Нордланда. Пепел розы

– Ты не хотел ее, Гэбриэл, не хотел?! – Алиса обвила его шею руками, прижалась сильнее, спрятав лицо у него на плече. – Мне стало так… больно, так… ужасно!

– Ну, раз зелье налила, – буркнул Гэбриэл, радуясь, что она не видит его лица, – значит, не захотел.

– Какая подлая! – Ахнула Алиса. – Я не жалею, слышишь, не жалею!

– Да и я не жалею. Если бы не змея, я сам бы ее убил, чтобы не выдала тебя. И плевать, что было бы дальше. Но за тебя я перепугался знатно, Солнышко. Еще чуть-чуть, и тебя увидели бы… И догадались, кто ты. Ты что, людей не знаешь?! Они травлю такую устроят, что мама-не-горюй!

– Догадались бы?.. – Выдохнула Алиса.

– А то! Ты себя со стороны не видела! Гарет, и тот в лице переменился, а Амалия эта чуть от страха не описалась.

– Я что, – Алиса резко отстранилась, уперлась кулачками ему в грудь, заглянула в глаза. – Превратилась во что-то?! Как говорил господин Кину?!

– Не совсем. – Честно ответил Гэбриэл. – Но начала меняться. А глаза и сейчас такие, знаешь… страшноватые, честно-то сказать.

– Я стала уродкой?! – Помедлив несколько секунд, в ужасе поинтересовалась Алиса. Гэбриэл помотал головой:

– Нет. Для меня ты всегда прекрасная, Солнышко мое. Но посмотреть было, на что. А что, – поторопился он, – ты и змею того… как и пауков, и ос, можешь, да?

– Они не опасные. Ни для кого. – Потупилась Алиса. – Они меня слушают во всем.

– Кого еще ты можешь напустить на кого-то? Гипотетически?

– Кого-нибудь. – Откручивая петельку на его камзоле, нехотя призналась Алиса. – Рысь, медведя… если они близко. Кабана. Крыс. Не могу волков – у них своя Госпожа.

– Что за Госпожа?

– Не знаю. Я боюсь… боюсь уходить глубоко… – Алиса вся как-то сжалась. – Боюсь, что не смогу вернуться. Тот мир – он так близко… И он такой… манящий. Но там я буду без тебя. – Добавила почти шепотом, так, что Гэбриэл с трудом ее понял. Сердце сжалось, и он вновь обнял ее, баюкая:

– Не бойся, мой маленький человечек. Я и там тебя найду. Я тебя так люблю, Солнышко ты мое, что в кого бы ты не превратилась, честное слово, любить тебя буду все равно… Я это вот, сейчас понял, как увидел тебя такой вот… – Он говорил немного бессвязно, но для Алисы главным были не слова, а его объятия и дыхание, бешеное биение сердца, поцелуи, которыми он перемежал свои признания. Гэбриэл испугался, был взволнован, потрясен всем, что случилось, но главное – главное, что он понял, до чего же на самом деле любит свою Алису! Когда на какие-то мгновения перед ними всеми обозначилось это странное и жуткое существо с бешеными глазами, Гэбриэл ни на секунду не испугался Алисы – он испугался за Алису! За это жуткое создание, способное уничтожить кого угодно с помощью самых ужасных и смертоносных тварей – плевать! Лишь бы ее не обидели, не узнали, что она такая, не начали бы бояться и травить! Гэбриэл, не дрогнув, убил бы не только Амалию, – он убил бы кого угодно и сколько угодно! Ему и страшно было от этой решимости, и в то же время он знал, что не изменит ей, не станет колебаться ни на миг и не отступит.

Замок, как и обещал Гарет, обыскивали полдня, но никакой змеи не нашли. Все были в очередном шоке: смерть посла и его жены попахивала политическим скандалом, нужным сейчас Хлорингам, как рыбе зонтик. Но придраться было, в сущности, не к чему: две точки, окруженные кровоподтеком, отчетливо видны были на шее Амалии, и любой врач подтвердил бы, что это змеиный укус. Видевшие змею Гэбриэл, Гарет и Иво в голос говорили, что не рассмотрели ее хорошенько: было темно. Довольно большая, – говорили они чистую правду, – и вроде как черная. А как обезумел дон Фернандо и набросился на Гарета с нелепыми обвинениями, видело и слышало едва ли не пол замка. Мавританский рыцарь потребовал от Гарета объяснения его странным словам по поводу того, что посол – не дворянин, и Гарет объяснил так доходчиво, что мавр не стал больше развивать эту тему, и увез тела в Элиот с таким мрачным видом, с печатью такой задумчивости на лице, что Гарет даже позлорадствовал: у него определенно возникнут вопросы к Дрэду, и вопросы очень трудные. Гэбриэл, ничтоже сумняшеся, приписал это происшествие той же Александре Барр: опять наколдовала, ведьма чертова, но жертвой ее колдовства стала ни в чем не повинная Амалия, жена нидерландского посла. После чего вновь на всех площадях городов и поселков Поймы был зачитан список преступлений проклятой ведьмы, к которым было добавлено еще одно: убийство с помощью колдовской гадюки невинной молодой женщины, иностранки, гостившей в Хефлинуэлле.

Мастера Дрэда это объявление застало в Разъезжем, где он тщетно ожидал, что его встретят из Хефлинуэлла, как подобает, и проводят в замок с приличным эскортом. Собственно, формально, по протоколу, особы такого статуса и ранга, как Хлоринги, вообще не должны были его ни встречать, ни как-то особо привечать, но Дрэд привык к тому, что организация, к которой он принадлежит, де-факто является куда более могущественной и влиятельной, нежели семья каких-то там туземных князьков острова с задворок Европы. Все здесь встречали его так, как и следовало встречать посла-инквизитора. Даже королева, внутренне бесясь и злобствуя, была с ним почтительна. Посланцев из Хефлинуэлла Дрэд ожидал еще в Блумсберри, и был искренне удивлен, не дождавшись ни одной живой души. Внутренне посмеиваясь, он попытался расспросить местных о драконе, в которого не верил ни единой минуты, но был неприятно удивлен: это чудовище, было ли оно драконом, или чем-то еще, видел весь этот портовый городок. Ему бойко и подробно описали, как выглядел дракон, как его перегружали на баржу с палубы «Единорога», и даже – как он вонял. Для Дрэда это известие означало не только неприятные последствия из-за растущей популярности Хлорингов. Его планам насчет драконьего золота оно угрожало тоже. Получалось, что драконы не вымерли там, далеко на Севере, а вполне себе живы, существуют и даже появились здесь, на Юге! Об этом следовало переговорить с Брианом де Латрей, и Дрэд велел секретарю отправить командору весточку прямо из Блумсберри.

Об Александре Барр, которую людская молва упорно именовала ведьмой, Дрэд слышал часто. То и дело всплывали доносы на нее, жалобы и прямые обвинения. Он отлично знал, почему ту расстригли из монахинь и изгнали из монастыря: она издевалась над молоденькими красивыми послушницами, брила их налысо, жгла им волосы и брови с ресницами, голышом выгоняла на крышу в самый солнцепек, от чего одна из девушек все же скончалась. Пострадавшая оказалась из богатой и влиятельной семьи, и Барр замять дело не удалось. Ее отдали под суд, но барон Драйвер, тогда еще находящийся на пике своей силы и власти, ее забрал. После чего она появилась уже в Найнпорте, как владелица собственного дома, и знаменитая и умелая знахарка и лекарка. Как уже говорилось, Дрэд в колдовство не верил, но после встречи и разговора с сэром Гохэном его мировоззрение подверглось некоторой корректировке. А все этот проклятый Остров! Он вообще не должен существовать, как таковой, со всеми его драконами, эльфами, полукровками и ведьмами! А насчет смерти Амалии и Эль Камборьо – Хлорингам придется кое-что объяснить. И так, чтобы он, Дрэд, этим объяснениям поверил.

Ведьма, продолжавшая оставаться в далвеганском трактире, тоже узнала о том, что ей приписывают уже и чужие преступления, и неожиданно сильно этим оскорбилась. Драйвер умолял ее появиться на Красной Скале, и Барр сама знала, что надо, и срочно. Но оставить все так, как теперь?! Ничего не сделав?! Тем более, что теперь ей и не нужно было самой рисковать: теперь у нее было орудие, почти неуправляемое и опасное, но очень и очень действенное – в это Александра верила вполне. Не одна живая душа погибла в эти дни, чтобы к Аяксу вернулись здоровье и утраченная конечность; грязный и страшный ритуал был совершен в окрестностях деревни Топь в Великую Ночь, но результат того стоил: Аякс был практически здоров, и вновь обладал двумя руками… Точнее, одной рукой, и одной конечностью, уродливой даже на общем его уродливом фоне, но зато мощной       и функциональной – а за красотой рыжий тролль никогда особо не гнался. Если только не хотел ее сожрать.

– Я всегда тебе говорила, – вздохнув, сказала ведьма троллю, – в Пойме Хлорингов не достать обычным путем. Их нужно ловить на живца. Только так.

– И кто у нас живец? – Поинтересовался Аякс. Подчиненное положение бесило его несказанно; необходимость выполнять приказы ведьмы лежала тяжким грузом на его злобном, но вольном сердце. И он компенсировал эти неудобства вызывающим поведением, неуважительным тоном и насмешками. Барр терпела это, понимая, что иначе над этой строптивой скотиной даже она власть не удержит. Ничего. Она верила, что результат стоит того.

– Конь. – Ответила кратко. Аякс осклабился издевательски:

– Хлоринг так любит конину, или че? Ты че, ведьма, рехнулась от злости?

– Щенок оставил своего коня в Голубой, во дворе у местных булочников. Место оживленное, народу много. Даже ночью перебить всех нет смысла, они начинают печь свои пряники и булки с рассветом, и почти сразу к ним тянутся люди за выпечкой. Ловушки не получится.

– Да мне плевать, я хоть всю деревню положу!

– Конечно, положишь. – Насмешливо сощурила змеиные глаза Барр. – Только вот толку-то? Голубая на оживленной дороге. И очень далеко от Гранствилла. Перебьёшь; сожрешь; дальше что? Нагрянут эльфы, нагрянет стража, щенки явятся с большим отрядом кнехтов. И ты остался там же, где и был. С приятной тяжестью в брюхе, которую быстро высрешь, и тогда вообще никакого толку от твоего подвига великого не останется.

– Говори. – Насупился тролль, понимая, что она права, и сильно злясь на нее за это.

– Герцог никогда не ездит без свиты. Это всегда его итальянец, армигер, и несколько кнехтов. А вот его брат, поскребыш дохлой ведьмы, частенько разъезжает один. Он, да собака… И эльф, но эльф покинул замок на несколько дней. Это шанс, животное. Он любит своего коня и обязательно приедет его проведать. Или забрать – лошади быстро поправляются. Приедет сам. И на этот раз – без своей эльфийской няньки. Не трогай булочников, пока не расправишься с мальчишкой!

– Ты говорила, что он нужен тебе живым.

– Уже нет. – Барр сверкнула злобой из глаз. Нет, конечно же, она хотела бы заполучить Гэбриэла Хлоринга живым! Но обстоятельства сложились так, что приходилось хвататься за то, что есть, а не ждать того, чего очень хочется. Ничего. Она заполучит его невесту и дочь, и тогда уже отыграется на них за все. – Я только одного теперь хочу: чтобы он сдох не сразу.

– В этом не сомневайся! – Ощерился Аякс. И да: ведьма в этом не сомневалась.

Как в любом университетском городе, школяры и студенты были славой Фьёсангервена, его прибылью, изюминкой, (и даже перчинкой), и, увы, его кармой. Школяры гуляли, платили, веселились, озорничали, бесчинствовали и третировали горожан день и ночь. В отличие от Эсгарота, где занятия проходили по старинке, на Школьной улице и на берегу озера Долгого, Фьёсангервенская альма матер стала одним из первых университетов Европы, где были выстроены специальные классы и будуары для студентов, которые не имели возможности снимать в городе жилье. Буквально за несколько прошедших после этого лет – деньги на строительство классов и будуаров дал, само собой, его высочество Гарольд Элодисский, – вокруг университета вырос целый городок, обнесенный своей стеной, с Университетскими воротами и отдельным уставом. Владыкой этого городка был ректор, Урбан Бронсон, в его руках находилась вся верховная власть этого мини-государства, в том числе судебная и исполнительная. К нему шли торговцы и трактирщики, а так же разъяренные мужья и отцы согрешивших дамочек, чтобы воззвать к его справедливости. Не особенно, впрочем, на нее надеясь, так как ректор практически всегда вставал на сторону школяров. Иногда им доставалось, а порой, если проступок был слишком серьезным, даже весьма и весьма болезненно доставалось, но школяры всегда предпочитали его суд и расправу, потому, что верили своему Папаше Ури. Старую народную присказку: «Если Бог не выдаст, то и свинья не съест», школяры перефразировали в «Папаша Ури не выдаст». В университете ректор читал lectio по «квадриуму»: арифметике, музыке, астрономии и геометрии, а слушателям старших факультетов – по медицине. Он приходился дальней родней по матери Еннерам, и более близкой по отцу – Бергквистам, и когда город наводнила пресловутая «ангельская милиция», он приказал закрыть университетские ворота, превратив альма матер в неприступную крепость. Школяры охотно сменили грифель на арбалеты и пращи, а лютни и эльфийские гитары – на мечи и сабли. Первую же попытку новых хозяев города войти в университетский городок школяры встретили азартными проклятьями, сквернословием, перемежающимся красиво и учено звучащими на латыни, но очень грязными по сути пожеланиями и лавиной нечистот со стен. Тем же самым отвечали школяры и профессора и на предложения капитуляции и признания новой власти, и на угрозы. Гирст, узнав, что творят студиозусы, только зубы стиснул. О чем-о чем, но о студентах он и не подумал! Все было предусмотрено: казармы стражи, магистрат, ратуша… А вот о школярах он, никогда не получавший никакого образования, даже и не вспомнил. А ведь ректор связан со старейшими семьями королевства! Да и среди студиозусов есть представители древнейших семей. В его намерения не входило ссориться с ними со всеми. Да он вообще ни с кем ссориться не хотел! По его задумке, он был не захватчиком, а спасителем, предателем и убийцей был Енох! Гирст даже рискнул и приехал к университетским воротам, предложив переговоры с ректором. Тот вышел на стену, и в ответ на объяснения и оправдания Гирста нагло заявил:

– Пусть дочери эрла сами придут сюда и скажут, что все это правда, а не наглая и беспардонная ложь!

Но на этот риск Гирст пойти не мог. Фиби, вроде бы, оттаяла, даже порой односложно отвечает ему, стала кое-что есть, по зернышку, как больная птичка, но все же. Но как она поведет себя, очутившись вне стен замка? Если она попросит помощи у ректора или горожан, Гирсту и «милиционеры» не помогут, горожане их порвут: Еннеров здесь любили. Вот если в замке останется ее сестра… И, пообещав Урбану, что как только Фиби Еннер станет получше – девушка вне себя от горя по родителям, – он приведет ее сюда, и та заверит всех в своей безопасности, Рон Гирст вернулся в Северную Звезду. Приказав искать Гарри Еннера, его друзей и маленькую Флер, землю рыть, если надо, в море нырять, но найти.

Но не успели начаться новые поиски, как нагрянула новая проблема: известие о смерти Корнелия.

– А ведь этого следовало ожидать! – Говорил Гирст, расхаживая по террасе, на которой Фиби, бледная, но спокойная, вышивала большой гобелен с изображением Северной Звезды. – Таких, как этот попик, всегда убивают, не родственники сожженных девок, так свои же последователи. Я только не думал, что так рано… Проклятье! Я бы и сам его убил, но не так и не теперь… Морщишься? – Мельком взглянул он на Фиби. – Такова жизнь, моя девочка. Корнелий – сумасшедшая тварь, бешеная собака, которая не столько убьет, сколько заразит и погубит народа своим бешенством. Я его использовал, да. Я тоже тварь, не скрою, тварь куда худшая, ибо разумная. Отчасти могу оправдаться только тем, что не я его создал и с поводка спустил. Не я натравил его на Междуречье! Я лишь использовал его, но почему нет?! Создали его мой драгоценный братец Андерс и его дружки, и мой достойный папаша. И создали по пьяни, сдуру, не особо даже понимая, что творят и какие будут последствия. – Он сжал кулак. – Разве это не худшее зло?! Мог я им помешать?! Нет! Могли это сделать королева, принц Элодисский, твой отец, в конце концов. Но они не помешали – не поняли величины угрозы… Так в чем мой грех? В чем грех волка, сожравшего овцу? Он таков, каков есть. Да, я волк, я тварь, я хищник! И делаю то, что могу и умею. Поздно меня менять, родничок зарос. – Он стремительно подошел к Фиби, присел подле, жадно любуясь ее лицом, шеей, руками и плечами. – Но знаешь, о чем я мечтаю?.. Только тебе я могу открыться… Ибо верю: ты поймешь меня. Хоть ты меня и ненавидишь, и желаешь, чтоб я сдох, и не простишь меня, но поймешь, верю, ты – не обычная глупая баба, ты – особенная! И каким бы ни было твое сердце, голова у тебя ясная. Сердцем ненавидя, умом – ты поймешь! – Фиби, не смутившись, хоть чувствовала его взгляд всей кожей, прилежно клала стежок за стежком, не ошибаясь ни на йоту, и руки ее не дрожали. Он встал, отошел к перилам, глядя на море. – Мальцом я мечтал о том, что у меня нормальная семья, мать, братья, сестры, отец, дедушка, бабка… Не судьба была мне такую семью иметь. И в какой-то час понял я, что если и будет у меня все это, то только если я САМ это создам. С песчинки, с ростка, выращу свое собственное древо фамильное, свою СОБСТВЕННУЮ семью, и через тридцать лет вот тут, – он ожесточенно, не глядя на Фиби, ткнул указательным пальцем в плиты пола, – будет сидеть МОЯ дочь, и МОИ внуки будут играть, а я – смотреть на них.

– Пока не придет новый волк. – Раздался сзади тихий, но спокойный голос. – Молодой, жадный и самоуверенный, и не разрушит ТВОЙ мир.

Смерть Корнелия, убитого не иначе, как по дьявольскому наущению, потрясла его последователей и посеяла смуту в его войско. Рыцари были уверены, что смогут повести их за собой, заклиная светлой памятью их вождя, но, как водится, кое-чего не учли. А именно: мотивов, которые привели к Корнелию очень многих из простого люда. Тех, кто пошел не за сектантом, не ради борьбы с ересью, до которой, по большому счету, им вообще никакого дела не было, а за правдой, как они это понимали. Люди шли, чтобы как-то изменить свою постылую жизнь, ненавистные порядки, скинуть груз проблем, отомстить кровососам-рыцарям и попам… особенно попам. Особого представления о том, как они всего этого добьются, и что будут делать после, у них не было, но зла и обид накопилось столько, что требовалось хотя бы выпустить пар. И после похорон Корнелия, торжественных, с молебном, всеобщим плачем и покаянием, началась свара между рыцарями и мгновенно образовавшимися вождями от толпы: Майклом Гречкой, Тедди Ангелом и Петром Дулей. В устье Вопли, у Зеркального, корнелиты перессорились и разделились: с Гречкой, Ангелом и Дулей ушли те, кто пришел не ради религиозных идей, то есть – большинство. И самое боеспособное большинство. Пока их вел Корнелий, люди шли за ним, особо не раздумывая и не задаваясь вопросом, куда они идут и зачем. Ведет – идем. Корнелия не стало, и потребовалась какая-то программа действий, какая-то цель. Петер Дуля, беглый монах, которого разыскивали церковные власти за грехи и преступления, коих у него был целый букет, от прелюбодеяния и содомии до воровства и убийства, первым обозначил эту цель: монастыри и кафедральные города. «Ибо сам кардинал Стотенберг в грехе закоснел, прелюбодействует, бастардов плодит, в Хефлинуэлле предается чревоугодию и распутству, пока простой люд кровавым потом обливается, от зари и до зари добывая хлеб свой, который весь уходит в прорву какую-то! Люди горбатятся от зари до зари, а дети голодают! А за его высокопрелюбодейством и иные попы стыд и совесть потеряли, обжираются, срамотой занимаясь при свете дня, не стыдясь ни людей, ни Бога!». Слова были справедливые и понятные, цели – тоже. И корнелиты, избрав своим новым символом сосновую шишку, как знак траура по любимому вождю, – сосновые ветви в Нордланде шли на изготовление погребальных венков, – направились на юго-восток. А остальные, оставив своим символом крест в огне и назвав себя Верными, направились за рыцарями Зоном и Вальтером Лысым в сторону Фьесангервена, по-прежнему имея своей формальной целью Эльфийское побережье и всяческих прелюбодеев и скотоложцев.

Город Торхвилл, несколько дней пребывающий в смятении и страхе, все это время собирал выкуп за себя, памятуя о судьбе Брэдрика. Когда Верные подошли к его стенам, горожане выслали переговорщиков с выгодным предложением, и Зон и Вальтер это предложение приняли. Солидная сумма золотом и кое-какие драгоценные вещички осели ненавязчиво в рыцарских сундуках. Но Верным тоже перепало кое-что. В ознаменование «бескровной победы» им выкатили двадцать бочек не самого плохого пива. Напившись и хорошо отпраздновав, Верные разорили окрестные деревни, сожгли все, что горело, потравили посевы, и направились дальше. Торхвилл и укрывшиеся за его стенами крестьяне вздохнули с облегчением. После Брэдрика пожар и потравы казались уже не самым большим злом.

В знак траура по Лайнелу Еннеру, его супруге и сыну, а так же по Ардоберту Бергквисту, в Хефлинуэлле приспустили флаги и отменили все пиры и развлечения на ближайший месяц. Большая часть гостей разъехалась, гости издалека засобирались домой. Гэбриэлу это даже понравилось: столпотворение в замке его начало раздражать; нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из гостей или их челяди. Но и жаль было отца, который искренне переживал о своих друзьях и родственниках. Да и Гарет приуныл. Он хорошо помнил Лайнела Еннера, и очень жалел, что, побывав в Урте, не добрался до Фьесангервена и не возобновил знакомство с Еннерами.

– Нужно было снова голубей завести. – Говорил он, сидя с братом поздно вечером под замком, на берегу рва, искупавшись и отдыхая. В отдалении, на заливном лугу, паслись кони Хефлинуэлла, которых выгоняли сюда в ночное, и Гэбриэл любовался ими, то и дело бросая в воду мелкие камешки. Лошади вкусно хрустели травой, фыркали, топали порой ногами, отгоняя насекомых. Гор блаженно вытянулся в траве неподалёку: он тоже купался и активно участвовал в драке, которую затеяли братья; потом, как оно водится, встряхнулся прямо возле хозяина, заставив его подпрыгнуть и заорать, и наконец успокоился. Подрёмывал в полглаза: хозяин расслабился, не заботится ни о чём, по сторонам не глядит… всё на нем, всё на верном псе! Надо и за вещами приглядывать: пока хозяин купался, Гор деловито собрал его разбросанные вещи в кучу и сидел рядом – охранял. Это хозяин думает, нет никого. Гор-то видит: и сурок есть, и белки, и ужи, и ёжики, и лиса, ворюга, где-то поблизости прячется! Седло тоже валяется… Тяжёлое, Гор притащить его не смог, и теперь нервничал – то и дело поглядывал в его сторону. Столько забот на бедной собаке! И всё же хорошо. Спокойно, тепло, не жарко. Съесть бы что-нибудь… У хозяина кусок пирога есть. Но воровать было ниже достоинства полукровки. Вспомнит верного Гора, сам даст. Хозяин не жадный, и великий: Гор, как любая собака и любой волк, отлично понимал статус и другого пса, и человека, в стае. Хозяин был вожаком, и таким, которым мог гордиться любой волк, не то, что пёс.

– Голубиная почта надежнее, чем гонцы, которые то запьют, то потеряются, то продадутся кому-нибудь.

– Угу. – Никакого ответа со стороны Гэбриэла не требовалось, Гарет просто рассуждал вслух, и Гэбриэл лишь издавал порой какое-нибудь междометие, чтобы показать, что слушает.

– Что теперь об этом. – Уныло продолжил, помолчав, Гарет. – Дядя Лайнел был, как отец: благородный, добрый, великодушный. Слишком порой добрый. Но в Междуречье его любили. Он не ленился, ехал в любую даль, чтобы помирить, выступить посредником, сватом, на все готов был, чтобы сохранить семью и мир. Он вообще считал, что важнее семьи нет ничего… Они с тетей Луизой были образцовой парой. А теперь их семьи нет. А я мог бы это предотвратить! Если бы вовремя, как только дошли слухи об этом Корнелии, рванул туда, то…

– Мы рванули бы. – Уточнил Гэбриэл. – Я тебя одного не отпустил бы.

– Ты не знал дядю Лайнела. И дядьку Кнуда тоже. Он толстый был, коротышка такой подвижный, похабник страшный, но веселый… Смешной. И столько знал всего! А рассказывал как! Он гостил у нас в Хефлинуэлле, когда мне десяти еще не было. Я хвостиком за ним ходил и в рот смотрел, тетя Алиса очень из-за этого ругалась. В этом Габи на нее похожа: им кажется, что весь мир вокруг них одних вращается, и если кто-то рядом ведет себя неподобающе, все всё видят и замечают, и страдает именно их реноме.

– Что?

– Забудь. – Фыркнул Гарет. – Все про них, короче. Им и в голову не приходит, что мало кто, на самом деле, о них думает. И у окружающих своя жизнь и свои проблемы.

– Что ты думаешь, – осторожно спросил Гэбриэл, – про дружбу кузины и этой… чернявой улыбашки?

Гарет вновь фыркнул, уже веселее:

– Чернявая улыбашка! Да ничего не думаю. У Габи, при ее характере, подруг вообще не густо. Да ладно, вообще нет. Разумеется, эта Беатрис из корыстных побуждений вокруг Габи вьется. Ну, и что? Пусть себе сплетничают и хихикают промеж собой.

– Кое-кто в замке считает, что у этой… Беатрис репутация хреновая.

– Кое-кто – это кто? Иво твой?

– Иво про своих баб вообще ничего не говорит. «Порядочный, мол, мужчина о своих дамах не треплется».

– Тогда кто тебе это трепанул?

– Не важно.

– Да нет, Младший, это важно. Алиса, поди?

– Ну, а если и Алиса?

– Да ладно. – Расслабился Гарет. – Девчоночьи ревности. Беатрис на тебя глаз положила, вот Алиса и злится на нее. Слушай, – он сел и мигом посерьезнел, – я про ту змею…