Полная версия:
Страсти по Фаусту. Роман
Внезапно оживший манекен отшатнулся вперёд, издав сдавленный стон; и оцепеневший Лёва в удивлении открыл рот, но сказать ничего не успел. «Манекен» повернулся к нему и так же хорошо заехал Лёве кулаком в челюсть… Искры перед глазами погрузили Башковитова в грёзы, и он плавно рухнул на тротуар… К счастью, он успел удержать в руках сумку с драгоценным вином, и это обстоятельство согрело Лёву и успокоило.
Выйдя из нокдауна, Никанорыч тряханул головой, и виновато произнёс:
– Извини, брат; я думал – ты манекен…
– Индюк тоже думал… Деятель, блин, – с досадой ответил уличный актёр, искусно игравший роль манекена. – Здесь не для лохов зрелище.
Он вздохнул и добавил:
– Ладно, иди, гуляй.
Лёва поднялся и побрёл прочь от этого экстремального места, оставившего нехороший след в его памяти… Он шёл и думал, зачем всё-таки он такой любопытный, и на кой хрен стоит этот чудак в образе манекена, зарабатывая на жизнь… А что, иначе нельзя заработать? Обязательно вот так надо – людей примагничивать и дурить? Никанорыч пощупал ушибленную челюсть, которая приняла на себя гнев «манекена», вздохнул и выругался…
Но дошёл-таки, дотащился до нужного места – ареала спасения! И вошёл в свой двор Никанорыч с вином…
Каким-то странным образом в этот день пути наших героев пересекались, вживаясь в единый неотвратимый маршрут, ведомый лишь Небесам; и то время, когда Лев Башковитов заходил во двор своего родимого дома, Илья Лютнев тоже возвращался в свои пенаты.
Войдя в квартиру, возбуждённый Илья воскликнул прямо с порога:
– Всё! Еду…
Ему в объятья бросилась Мила:
– Илюшенька, как я люблю тебя!
Илья тут же принялся готовиться к предстоящей поездке. Из радиоприёмника звучала лёгкая музыка, дарившая светлый настрой уму и сердцу, и Мила, тихонько напевая, собирала супругу сумку в дорогу…
Илья сел за компьютер и включил его:
– Теперь осталось только уточнить маршрут… И насчёт билетов узнать.
– Илюшенька, может тебе чайку принести? – пролепетала Мила.
В ответ Илья весело воскликнул, вскинув руку:
– Сигарету спецкору!
– Сейчас…
Мила выскочила из комнаты, и спустя несколько мгновений перед спецкором лежали пачка сигарет, зажигалка и пепельница.
– Я пойду пока кофе сварю, – сказала Мила и ушла на кухню.
Илья кивнул, проводил Милу взглядом, и затем открыл одну из поисковых систем Интернета и закурил… Он вошёл в виртуальные билетные кассы и пролистал несколько страниц, затем задержался на нужной… И тут он слегка обалдел, глядя в монитор.
У него невольно вырвалось:
– Ну ни хрена себе, – Обломов… Южный регион… Вот это да… Это судьба… Теперь насчёт билетов надо узнать…
Он кликнул «Кассы» и, узнав насчёт ближайших рейсов, провозгласил:
– Всё! Послезавтра лечу!
Лютнев самозабвенно откинулся в своём кресле, затянулся сигаретой и в ликовании выпустил несколько колец дыма в пространство гостиной.
– Кофе готов, – доложила вошедшая в комнату Мила.
– Окей, – бросил возбуждённый спецкор. Он повернулся к супруге и произнёс: – Послезавтра лечу…
– Здóрово! Время ещё есть у нас, Илюшенька, – обрадовалась Мила.
– Да, – ответил Илья супруге. – Успею подготовиться.
Он докурил и погасил сигарету.
Мила улыбнулась и, обняв его, вымолвила:
– Успеем. А пока – расслабимся…
Илья одарил Милу ответным объятием. И они расслабились…
Театр импровизаций же в этот час был уже полностью разогрет игрой актёров, готовившихся к предстоящим гастролям.
Стоявшая на сцене Нора, сделав выразительный жест, завершила свой монолог:
– А ну стоять, миротворцы!.. Вас только здесь не хватало!
– Класс! Ещё, – произнёс Лукоморьев, довольный игрой актрисы.
И она продолжила:
– Никому не позволим внедряться в наши умы и души! Всех провокаторов отправим на хутор стихийных иллюзий! Озарим души радостью и кирдыкнем козлов до отказа!
– Стоп, стоп, – остановил Нору растерявшийся режиссёр. – Откуда это? Ты что-то не в тему въехала, Нора…
– Ну так у нас же импровизации, – рассудительно ответила Нора. – А стало быть, имеем свободу действий…
Лукоморьев вздохнул и вымолвил:
– В общем, да; но всё имеет предел… А то мы так все грани сметём…
– Сметать все грани! – подхватил повеселевший Стас.
Нора, улыбнулась ему, и поддакнула:
– Да-да, именно! А то загнали нас в прокрустовы ложи, блин, и деваться некуда.
– Всех прокрустов отправим на промысел в Антарктиду – добывать топливо для двигателей внутреннего познания! – опять поддержал Стас.
Тут Лукоморьев рассудительно заговорил:
– Вы что-то совсем разошлись… Я, конечно, всё понимаю, предчувствие работы, эйфория, но нужно всё же по тексту сначала.
Он глянул на Нору и сказал:
– Давай, Нора, дальше – фрагментик по тексту… А потом можешь и своё вставить…
И он чуть отвёл взгляд, поняв, что сейчас это «своё» у Норы взбудоражит все атомы его чуткой натуры…
И Нора воскликнула:
– Люди, забудьте страх! Я сердце Небом отогрею!
Режиссёр с удовлетворением отметил:
– Ну что ж, неплохо. Очень даже впечатляет…
И вдохновлённая Нора тут же добавила:
– Я тварей всех позорных отшибу и загоню их в вечный бан судьбы – забаню их навеки, чтоб не мешали жить! И вот тогда нас примет всех великая свобода и скажет: «Дети мира, вы молодцы, что сволочей и нелюдей послали в вечный бан! А вам я подарю теперь всю радость и любовь!»
Лукоморьев конечно опять слегка охренел от этого очередного экспромта Норы, но виду не подал, поняв, что смысла нет читать ненужные морали, да и сам он был внутренне согласен с этими изъявлениями актрисы, хотя имел привычку стараться делать всё более корректно, образно, без лишних напряжений и убойных фраз.
Он взглянул на Нору и со вздохом произнёс:
– Да, жизненно… Вполне реально…
Затем Лукоморьев посмотрел поочерёдно на всех своих подопечных и собрался изложить основное:
– Теперь – вот что…
Актёры тут же сгруппировались, внимая Лукоморьеву, стоявшему в центре сцены.
Лукоморьев продолжил:
– Необходимо понять, что наш мир, – и, в частности, наша страна – это многогранный, неисчерпаемый спектр новых возможностей. Нужно только понять, чего ты хочешь – и внедрить желаемое в возможное; образно говоря – воссоединить Амура и Психею…
– Да-а… Нечего сказать… А если этот спектр не желает ничего? – озадаченно сетовала Люся.
– Люсенька, ничего не желают лишь мёртвые, – невозмутимо парировал Лукоморьев. – А пока есть жизнь – всё имеет в ней место… Какая эпоха – такая и музыка.
– Да уж; каков пир, таково и похмелье… – с иронией добавил Стас.
– Тоже верно, – вымолвил режиссёр, собираясь с мыслями. Затем дал установку:
– Так. Ну, давайте – закончим сейчас первую часть – и подведём итог. Начинайте. И актёры начали…
Мы не будем здесь описывать всё то, что проделывали на сцене актёры Театра импровизаций, поскольку всё это имело очень стихийную подоплёку, и гораздо более интересно будет узнать и увидеть это чуть позже – в реальном действии и в нужное время. Поэтому слегка перескочим на следующую фазу действия актёров и режиссёра.
Итак, в Театре импровизаций произошло оживление… Режиссёр сделал актёрам жест и произнёс:
– Стоп! Достаточно. Хорошо. Теперь…
Он выдержал паузу, посмотрел на актёров, стоявших в ожидании непредсказуемых сюрпризов, и заключил:
– А теперь – ударим виртуозными импровизациями по нашей монотонной периферии!.. Завтра – отъезд. Собирайтесь.
Произошло мгновенное оживление.
– А куда едем? В какой город-то? – спросил Веня.
– Едем в город Обломов; это на юге, по ходу пьесы всё расскажу – с упоением ответил Лукоморьев и улыбнулся.
Актёры растерянно смотрели на режиссёра…
Саша сконфуженно вымолвил:
– Что? Обломов?.. Так ведь такого города нет на карте…
Лукоморьев же невозмутимо парировал:
– Сашенька, запомни: в России есть всё, и даже город Обломов. А что касается карты, – то на ней много чего нету; а главное – на ней нет нашей судьбы. И я думаю – пора поставить её на карту…
Он непрошибаемым взглядом посмотрел на актёров и продолжил, внушая доверие:
– Значит так; завтра в восемь утра все собираемся здесь, у входа. И без опозданий. Поезд ждать не будет.
– Надеюсь, да вокзала поедем на Мобил-карете? – спросил Стас.
– Разумеется. С машиной я уже договорился. Так что без лишних волнений, – успокоил Лукоморьев. – Ну всё; готовимся и встречаемся здесь в восемь.. Всем – вдохновения! И не опаздывать!
На этом режиссёр закончил свои установки. И актёры в предвкушении необычной поездки разъехались по домам…
8. Бомж Фёдор
Во дворе уже знакомого нам патриархального дома стоял сарай, похожий на строительную времянку с маленьким занавешенным окошком. К этому сараю-времянке и подошёл Лёва Башковитов, а попросту Никанорыч с вином.
– Наконец-то, – отдуваясь, произнёс он и, тряханув головой, постучал в дверь условным знаком…
– Кто? – прозвучал голос из-за двери.
– Свои! – ответил Лёва и облегчённо вздохнул.
Дверь со скрипом открылась, и на пороге возник бомжевидный мужик в красных кедах образца советских времён, в трико, тельняшке и плаще нараспашку.
Мужик этот неоднозначный с нескрываемой радостью воскликнул:
– О! Кого я вижу! Художник!
– Он самый. Привет, Фёдор! – ответил Лёва. – Сегодня пофартило – нá вот… Только осторожней, – там «горючее».
И он дал сумку приятелю.
Мужик, принимая сумку, кивнул:
– Заходь.
Никанорыч зашёл в это стрёмное убежище и закрыл дверь на щеколду. Он осмотрелся, привыкая к тусклому освещению этой обустроенной конуры. На полу валялся старый матрас, рядом стоял деревянный стол, тут же – стул, табурет; на столе громоздилась грязная посуда, к ней впритык стояла кружка с оплывшей свечой, чуть в стороне лежала осьмушка чёрного хлеба, а рядом вышибал ядрёный запах кусок луковицы, сбоку же стоял заварной чайник. В углу этой дворовой обители находилась небольшая печка, рядом грудой лежали дрова.
Лёва сел на табурет и, тяжело вздохнув, начал изливать душу:
– Эх, Фёдор, если бы ты знал, как стало тяжко и туго жить. С каждым днём всё круче и круче…
– Где тучи – там и круче, – успокоительно ответил Фёдор. – Это не беда. Главное, чтоб кровь пульсировала.
Он извлёк из сумки Лёвы две бутылки вина, поставил их на стол и присел рядом, тут же высказываясь:
– Мне вон ещё за аренду платить надо. Придётся поднапрячься…
– Да это понятно, – ответил Лёва. – Ты извини, пришлось одну бутылку по дороге опорожнить, – невмоготу было. Да ещё какой-то идиот подвернулся под руку, ну форменный придурок, – прикинулся статуей и стоит, как истукан. Я думал сперва – манекен… Пришлось погорячиться…
– Да сейчас даже статуи ожили, – время такое. А живые окаменели, – зáжили, блин, забурели… Ну, ладно, давай.
Фёдор откупорил бутылку и налил в стаканы вино:
– Будь здоров…
Друзья выпили, повеселели.
Фёдор, с сочувствием глядя на Лёву, выложил:
– Есть у меня одна подружка; она твою хворь враз вышибет.
– Да мне своей хватает. Во где…
И Лёва сделал характерный жест кистью руки поперёк горла.
– Да я не в том смысле… Подружка эта в своё время работала в оркестре Силантьева. Скрипачка она. Ну так играет! Всю тоску отшибает. И пойла не надо… Да. Так вóт, – если хочешь – устроим небольшой стратегический отрыв на фоне классики. Нервы – они не железные… Ну ладно, давай по второй…
Фёдор налил ещё вина в стаканы. Друзья выпили…
Фёдор улыбнулся и произнёс:
– А вот картину твою я хочу обнародовать…
Он встал, прошёл к противоположной стенке помещения и осторожно извлёк из-за листа фанеры картину в багете. Сдув с неё пыль, он продолжил:
– Это я сейчас её убрал с глаз подальше, а то тут недавно приходили смотрители, – им лучше это не видеть… А так она у меня на виду, – душу греет. Вот чем надо заниматься…
На картине этой была изображена дивной красоты дева, облачённая в полупрозрачный флёр и зависшая над землёй в порыве радости посреди трав и цветов, а над пейзажем этим сияло небо, разделённое надвое: с одной стороны – ясная синева, а с другой – тучи, и она как бы отгоняла прочь сумрак непогоды. Внизу картины было ярко и крупно написано: «ЭКЗАЛЬТАЦИЯ ЛЕДЫ».
Лёва, глядя на картину, изменился в лице, его глаза наполнились слезами.
– Неужели это я написал?
– А кто ж ещё? Ты.
Здесь необходимо отметить, что картина эта была написана Лёвой Башковитовым давно – несколько лет назад. Но однажды, оказавшись «на мели», Никанорыч решил её продать и показал Фёдору. Но скрупулёзный Фёдор, увидев картину эту, заявил, что ей место на выставке, и что продавать её пока не стóит. И он оставил этот шедевр Никанорыча у себя во времянке до лучших времён. И теперь вот он напомнил о ней своему приятелю, страдавшему от нехватки идей и допинга.
Никанорыч смотрел на картину, созданную им самим и не верил своим глазам. Вернее сказать, он им вполне доверял, но то, что сейчас предстало перед ними, Лёва мог отнести разве что к чудесным проявлениям времени, играющем с людьми и внезапно проявляющем всё великое и ничтожное…
– Эх; как же так… Ну, я ещё выдам… Наливай, Фёдор, – с горечью произнёс Лёва и снова уставился на картину.
Фёдор опять наполнил стаканы вином. Они выпили…
– У меня ещё в заначке спирт есть, – как бы невзначай бросил Фёдор, проверяя реакцию Лёвы на сказанное.
Никанорыч округлил глаза…
– Но надо завязывать, – добавил мудрый Фёдор. – Вот это дошибём – и хваток.
– Завяжем, – ответил захмелевший Никанорыч, глядя куда-то в неизвестное, а затем с азартом сказанул:
– Эх, уехать бы куда-нибудь, улететь к едрени-фени… Поразвеяться!..
Фёдор тут же отреагировал:
– Ну, это запросто. У меня в Аэрофлоте свой человек. Куда хочешь отправит… На юга полетишь?
– Полечу! – выпалил Лёва с хмельным весельем.
Фёдор достал папиросу и закурил. Лёва взбудораженно смотрел на всемогущего Фёдора, прикидывая, в какой край света ему предстоит нынче лететь… Он прикрыл глаза, и в его душу ворвались высокие звуки той исцеляющей скрипки, о которой ему рассказывал друг Фёдор…
А сам Фёдор в голове своей прикидывал, на какой козе надо будет подъехать к этой самой скрипачке, игравшей некогда в оркестре Силантьева (если, конечно, он не приврал). И он погрузился в свои размышления, имевшие весьма большие перспективы относительно его самого, а также касавшиеся и приятеля Лёву, этого горемыку Никанорыча, умевшего из всего извлекать похмельный синдром с последующей регенерацией организма и разогревом вен и суставов до полной расслабухи. «Да, Никанорыч опять будет в трансе… Стало быть, нужна некоторая осмотрительность в действиях и дополнительный тренаж… И не надоело ему так бухать? Ну ладно я, с меня какой спрос? А он-то – бывший программист, да ещё и художник, и жену имеет… А всё пустил под откос… Ладно, посмотрим, как дальше пойдёт. Теперь ещё со скрипачкой нужно будет решить всё правильно…» И он мысленно оказался у этой скрипачки, игравшей для него что-то из Моцарта… Фёдор весь разомлел от этой волшебной музыки, забыв обо всём на свете, чувствуя только её – эту музыку, которая уносила его прочь от всей суеты мегаполиса, в те края, где возможны любые чудеса, где все веселы и счастливы…
А в сарае-времянке чудес не происходило, лишь Никанорыч, хватанув ещё дозу портвейна, крякнул и занюхал луковицей, возвратив тем самым друга Фёдора в мир суровой реальности… Фёдор выдохнул от досады, затем тоже хлопнул вина и глянул на Лёву, как бы оценивая его на прочность… Тут Фёдор понял, что и сам он уже слегка захмелел. И он решил действовать. Он встал и окинул взглядом своё убежище. Никанорыч тупо улыбнулся и тоже поднялся…
– Пора, – произнёс Фёдор.
– Как скажешь, – согласился Лёва.
Фёдор убрал картину и незамедлительно переоделся в цивильную одежду, – теперь на нём были плотные брюки и кожаная куртка, а обут он был в стильные ботинки. Фёдор проверил ключи и дал знак другу. Никанорыч слегка растерялся, увидев Фёдора в таком цивильном одеянии, но высказать своего изумления не решился, очевидно поняв, что друг его имеет способности к мгновенному перевоплощению. Фёдор усмехнулся в ответ на удивление Лёвы и сделал жест к выходу. Они осторожно вышли на улицу…
Мартовское солнце ударило Лёве в глаза, и он вдруг упал, споткнувшись обо что-то.
Фёдор помог ему подняться и с укором высказался:
– Ну чо ты ныряешь? Ещё и день не начался…
– Да понабросали всяких каменюк. Обломаться можно с непривычки.
– Пошли.
– Куда?
– В дрим-трэвел…
– К-куда? – заикнувшись, спросил изумлённый Никанорыч.
– Куда-куда… – передразнил его Фёдор. – Ты же хотел развеяться. Вот сейчас и развеемся…
Лёва отряхнулся, осмотрелся, и они, пошатываясь, пошли со двора…
9. В «дрим-трэвел»!
Спустя сутки в полупустом затемнённом баре аэропорта Шереметьево за одним из столиков сидели Фёдор и Лёва. Никанорыч был как всегда – в своём повседневном прикиде, Фёдор же, как мы уже говорили, сменил форму одежды: на нём теперь была кожаная куртка и плотные брюки, а обут он был в стильные ботинки. Где они шлялись всё это время, неизвестно. Хотя из их сумбурного разговора можно было об этом догадаться. Оба они пребывали в состоянии хмельной эйфории, туманящей мозг и дарующей всем лютый выхлоп. На столике присутствовала лёгкая закуска в виде тонко нарезанной копчёной колбасы и двух недоеденных салатов, рядом стояли два ёмких бокала, тут же на столике валялись ненужные трубочки из-под коктейля, а рядом высилась почти опорожнённая бутылка какого-то неизвестного происхождения с замысловатой надписью на крупной этикетке.
Фёдор пристально смотрел на Никанорыча, пытаясь направить мысли в нужное русло. Он медленно и внятно произнёс:
– Ну никак не пойму, когда же ты трезвым будешь…
Лёва туповато улыбнулся и ответил:
– Дак чо там понимать-то… Дрим-трэвел, как ты и говорил, – гет аут оф кóнтрол!
– Умнó трезвонишь. Молодец, – похвалил Фёдор с нескрываемым сарказмом.
Никанорыч кивнул, опять улыбнувшись.
Фёдор же в упор глянул на Лёву и спросил:
– Ты скрипачке-то что выговаривал?
– Какой ещё с-скрипачке? – искренне удивился лёва.
– Ты чо, не помнишь ничего?
– А шо было? – тупо спросил Лёва.
– Ну, ты даёшь… – усмехнулся Фёдор. – Где мы были, помнишь?
– Где? – недоумевал приятель.
– У скрипачки. Ну, ё-моё, Лёва, ты меня потрясаешь. Мы ж у неё тормознулись. Золотая душа! Ты этой самой скрипачке душу всё изливал; а после плясать давай да плакать вприсядку… Ну, она и растрогалась, приютила, да денег одолжила…
Лёва ошеломлённо посмотрел на друга и выговорил:
– Ну ничего себе… А я и не помню ни х-хрена… Хотя постой… Кажись, што-то припоминаю… У неё ещё самовар был… и скатерть с узорами…
– Голова у тебя с узорами, – усмехнулся Фёдор.
– Ну, извини, я ж как лучше хотел, – виновато протянул Лёва.
Он вздохнул и продолжил:
– Ну ты, это… не серчай шибко-то…
– Да ладно, проехали, – опять усмехнулся Фёдор. – Смотри там… Не нарывайся.
– Да всё ништяк будет. Ты же знаешь меня.
Фёдор опять в упор посмотрел на Лёву, как бы изучая его изнутри… Затем он извлёк из кармана какую-то записку и вручил её Лёве со словами:
– Вот по этому адресу зайдёшь, тебя человек встретит – Никитич. Он передаст кое-что для меня… Скажешь, что от Фёдора. Усвоил?
Никанорыч, приняв записку, ответил:
– Ну вроде… По этому адресу зайти… Человек встретит, передаст кое-что…
Лёва глянул в записку и вслух зачитал:
– Виноградная, дом 9. Никитич.
Фёдор одобрительно кивнул и произнёс:
– Не потеряй. Карман есть потайной?
Никанорыч кивнул и убрал записку в свой потайной карман. Он спросил:
– А что передать-то он должен?
– Да так, для меня безделушка… Я люблю всякий антиквариат, – как-то уклончиво ответил Фёдор и, сменив тему, взял стакан с недопитым коктейлем:
– Ну, давай, на посошок…
– Давай, – ответил Лёва.
Никанорыч взял свой стакан и, чокнувшись с Фёдором, опрокинул в себя его содержимое.
Фёдор выпил и собранно произнёс:
– Пора. Деньги не потеряй. И шапку тоже. Да, и обратно езжай поездом, – в аэропортах всегда шмон. Врубился?
Лёва кивнул:
– Поездом обратно.
Они встали.
Фёдор сделал жест барменше за стойкой и воскликнул:
– Удачи, красивая!
– И вам не киснуть, – лаконично ответила барменша.
Фёдор с Лёвой покинули питейное заведение.
Возле стойки регистрации Лёва с Фёдором попрощались, и Башковитов плавной неровной походкой пошёл на посадку…
Фёдор ещё некоторое время стоял в зале аэропорта, поглядывая на часы; вероятно он надеялся окончательно убедиться в том, что Башковитова не сняли с рейса, и он реально улетел…
Усевшись в самолёт, Никанорыч мгновенно отключился. Авиалайнер вырулил на взлётную полосу…
Спустя два часа авиалайнер благополучно приземлился в аэропорту города Обломова.
10. Страсти Никанорыча
Крупный дорожный указатель г. ОБЛОМОВ говорил о многом…
Над автостоянкой обломовского аэропорта вздымался лёгкий туман. Прибывшие пассажиры садились в автобус… На этой автостоянке появился Лев Башковитов, только что прибывший в этот город Обломов. Он осмотрелся, изучая обстановку, и обратил свой взор в сторону стоянки такси, находившейся в нескольких метрах от автобусной остановки. Никанорыч прошёл к этой стоянке, и тут же к нему подрулила машина с «шашечками», а попросту – таксовоз.
Водитель такси, приоткрыв дверцу, спросил:
– Что, браток, едем?
– Д-да, – ответил Никанорыч, опять почувствовав паскудное заикание, которое у него возникало, как правило, с жуткого бодуна, а говоря академично – в периоды тяжёлого похмельного синдрома. И он поспешил сесть в такси.
– Куда едем? – тут же спросил водитель.
Никанорыч вздохнул, собравшись с мыслями, и понял, что в первую очередь ему необходимо поправить здоровье. И он, как мог, изложил:
– Дэ… дэ… д-давай сэ… сэ… сэ-сначала вэ… вэ… в какой-нибудь кэ… кэ… кабак зэ… зэ… заедем… Тэ… тэ… Тяжко…
– Как скажешь; в кабак – так в кабак, – ответил сговорчивый водитель такси. Он плавно вырулил на трассу и прибавил газу…
Никанорыч смотрел в окошко этого таксовоза, мысленно ругая себя за тот произвол, каковым он в который раз напряг своё драгоценное здоровье… Мимо проносились какие-то поля, кустарники с тропами, лесополоса…
Никанорыча отвлёк от его тяжких дум внезапный голос водителя:
– Что, приболел? Сейчас поправишься. У нас в кабаках полный набор. Всё в ажуре. Не переживай.
Никанорыч в ответ промычал что-то типа: «Дэ-дэ-да, кэ-кэ-класс…»
И вот, наконец, машина такси с Башковитовым въехала в город Обломов… Водитель быстро сориентировался и вырулил на одну из центральных улиц. Проехав по ней, он свернул на более красивую улицу, похожую на проспект. Скоро таксовоз замедлил движение и остановился напротив ресторана.
– Прибыли, – лаконично произнёс водитель.
Никанорыч глянул в окошко и изменился в лице: его взору предстала крупная вывеска над входом в ресторан:
РЕСТОРАН «ОБЛОМОВ»
Спохватившись, Лёва извлёк из кармана деньги и расплатился с водителем. Тот принял деньги и бросил:
– Удачи друг! Не болей больше.
– Д-да. Сэ-сэ-спасибо, – ответил Лёва и вышел из машины.
Машина такси развернулась и уехала по своим делам.
Никанорыч собрался с мыслями, набрал воздуху и направился в ресторан «Обломов»…
В фойе Лёву Башковитова встретил швейцар элегантных манер и при полном параде, включая фуражку, ливрею и опыт. Он широко улыбнулся гостю и предложил снять куртку, что Лёва тут же и сделал, дабы не привлекать лишнего внимания к своей захворавшей персоне. Когда его куртка успешно получила место в гардеробе, швейцар манерно осклабился, глядя на Лёву, что означало: «А теперь не мешало бы и оплатить услугу…» Никанорыч был далеко не дурак, он с ходу всё понял и дал жизнерадостному швейцару «на чай», после чего благополучно прошёл в зал ресторана «Обломов»…
В затемнённом зале ресторана Лёва слегка успокоился и освоился, усевшись за свободный столик. Тут же к нему подошла официантка. Она проникновенно произнесла:
– Добрый день. Что будем заказывать?
– Вэ… вэ… вэ-выпить что-нибудь… И зэ-зэ… з-закусить, – с мучительной дрожью в голосе произнёс Никанорыч.
– Что именно? Вот меню, – галантно произнесла официантка и положила меню на столик перед взбудораженным клиентом-заикой.
Лёва раскрыл меню, пробежался взглядом по содержанию, и начал излагать суть заказа:
– Э… В-вино, вот это… Хотя нет. Кэ… кэ… коньячку тэ… тэ… триста… И зэ… зэ… закусочку, – какая сэ… сэ… съедобная… Ну, стейк вот… Бэ…. бэ… баклажаны. Кэ… кэ… картошечку… Ну и пэ… пэ… портвейн… Ну и дэ… дэ… десерт, сэ… сэ… сами п-понимаете… Кэ… кэ… куда без него.
